ДУШИ ПРЕКРАСНЫЕ ПОРЫВЫ
В полупустой трамвай на конечной остановке вошёл мужичок средних лет в вытянутой на боках майке с надписью «Пепси», клетчатых брюках со старательно, но косо отутюженными стрелками и в сланцах непонятной от пыли расцветки. Точнее, не вошел, а, скользя по поручню цепким кальмаром, вскарабкался. Пассажиры, разморенные солнцем, беспощадно жарившим их на остановке, поскорее плюхались на сиденья и отворачивались к окнам. Мужичок добродушно осмотрелся, плавно покачиваясь, но садиться не стал. У него, явно, было приподнятое настроение, и он не собирался его скрывать. Кондуктора он назвал «лапушкой», долго изучал свой карман и, вместо оплаты за проезд, попытался приложиться к ручке строгого блюстителя, за что был назван «чудом» и оставлен в покое. Но, как раз, покоя-то и не жаждала его открытая душа. « Да-а-а…» - весело протянул улыбчивый пассажир, покрутил головой и громко икнул на следующем слове: «Жа - ик – арко… Да? Ик!» Надеясь на такую же открытость со стороны окружающих, мужчина улыбнулся еще жизнерадостнее. Вопрос остался без ответа. В воздухе плавало молчаливое равнодушие. Трамвай на повороте качнуло, и весёлого пассажира развернуло на сто восемьдесят градусов. « И - эх!» - он шлёпнулся на сиденье возле выхода. На следующей остановке повалил народ. Последней по ступенькам взбиралась грузная тётка, кряхтя от натуги. Мужичок усилием воли оторвал своё мало послушное тело от места посадки и стал помогать тётке. «Та, я сама! Та, не надо!» «Мадам, я – жиньтельмен!» - он усадил даму на своё место. Та, улыбаясь смущённо, покивала в благодарность головой. Чувство собственного благородства придало мужчине сил. Любовь ко всему роду людскому, явно, распирала «жиньтельмена» из нутрии. Он поворачивался то в одну, то в другую сторону, пытаясь поймать чей-нибудь взгляд: «Всё нормалёк! Будем взаимно вежливы! Граждане, покупайте билетики!» « Шо ты разорался тут?» - цыкнула на него кондуктор. «Красотуля! Та, я ж для тебя стараюсь», - он посмотрел на женщину влюбленными глазами. Кондуктор, озабоченно прокладывая себе дорогу локтями, не удостоила помощника ответом. Трамвай очень скоро был набит под завязку. Тихий гул задавленных голосов нарушал только бодрый, душевно – ласковый пьяненький баритон:
« Все люди. Всем надо ехать. Я извиняюсь… Будьте любезны! От спасибочки!» Наконец, мужичка туго фиксировали со всех сторон, лишив свободы движения, но в душной давке, усталое сопенье подавляющего большинства продолжали разряжать призывы к пониманию: «Ребята, давайте, жить дружно! Та, шо ж вы так напираете? Миленькие! Граждане! Товарищи! Господа – блин! Ой! Шо же вы делаете?! Больно же!» Мужичок, прижатый к поручню у двери, из последних сил упирался руками, отклячивая зад: «Та, ёлки ж зелёные! Куда же вы прёте? Заразы!» - повышая голос на пару октав выше, возопил миротворец, - « Ай! Ой! Ну, блин! Волки позорные! Сволочи-и-и! Гады…»
Когда на остановке его вынесло волной на тротуар, вслед дребезжащему трамваю неслись уже малоподходящие для печатного издания слова. В уходящем трамвае стоял хохот. Жить стало веселее…