Рецензент

Николай Фёдорович Коняшкин
Писательство, как утверждают сами писатели - это болезнь. И болезнь эта, говорят, подобно кори. Именно  между корью и писательством есть огромное сходство: и тем, и другим нужно хоть раз в жизни переболеть. Но если корью переболеешь только раз в жизни – и конец, то заболевание писательством становится хроническим и почти неизлечимым.
 
Более счастливые люди отделываются от болезни писательства редкими припадками, вроде перемежающейся лихорадки.  Они опубликовывают в интернете или в каких-нибудь  изданиях за год один роман, или две повести, или  пять - шесть рассказов.  Произведения таких писателей  хорошо написаны - по всем правилам художественной литературы и в соответствии со всеми требованиями к ним.
Неудачники же – люди более легкоранимые и честолюбивые  -  чуть ли ни ежедневно помещают в интернет свои «шедевры», хлопочут об их издании массовыми тиражами, а когда им отказывают в этом, то они долго сердятся на издателей и редакторов, обвиняя их во всех смертных грехах.

В начале 80-х годов прошлого столетия я жил в Крыму. В нашем доме, в соседнем подъезде, жил удивительный человек - Георгий Николаевич Кулаков.  Ему было в ту пору 58 лет, а мне тридцать. Но эта существенная разница в возрасте вовсе  не мешала  нашей  дружбе.
      Я заметил, что люди старшего возраста, больше,  почему-то,  предпочитают дружить с молодыми, нежели со своими ровесниками. Им свойственно поучать молодых, давать им советы, наставления.  Им нравится, когда молодые внемлют  их советам и соглашаются с ними.
Георгий  Николаевич, несмотря на  свой предпенсионный возраст выглядел молодцом: высокий, стройный,  всегда чисто выбритое,  чуть вытянутое лицо с серыми внимательными глазами, высокий лоб и прямой нос  придавали ему интеллигентность. Его седые волосы,  покрывающие небольшую лысину на голове, так сочетались с его глазами и с его серым костюмом под цвет глаз, что всё это говорило о его изящной манере, тонком вкусе художника и о его высоком интеллекте.

      Георгий Николаевич  хорошо рисовал, играл в шахматы, не курил и не злоупотреблял спиртными напитками. Он  ходил всегда подтянутый, аккуратный  и был образцом идеального мужчины не только в нашем 75-квартирном доме, но и во всём этом небольшом городке,  Красноперекопске, что в северной части Крыма, с населением  в 25 тысяч человек, где почти  все  знали друг друга в лицо.

      Работали мы с Георгием Николаевичем  в одном административном здании, которое  и поныне находится  в центре города. И все называли это здание тогда на столичный манер – белым домом. На первом этаже  этого белого дома находился райком комсомола, на втором – райисполком, на третьем - горком партии, а на четвёртом - управление сельского хозяйства, городской отдел народного образования, и ещё ряд шарашкиных контор, в которых за столами сидели различного рода чиновники и государственные служащие.

      Эти работники  целыми днями усердно и добросовестно выполняли свои должностные обязанности:  писали всевозможные отчёты, составляли различные анализы и всякие  информации, без которых  жизнь в районе ничуть бы не остановилась,  и ничего бы не изменилось, не будь этих отчётов и всяких сводок и анализов. Но государственная бюрократическая машина всегда почему-то требует то, без чего вполне можно обходиться.  И  плодит она всякого рода ненужных бумагописцев, на содержание  которых  затрачивает огромные деньги из государственного бюджета.

      Наши кабинеты с Георгием Николаевичем находились на четвёртом этаже друг напротив друга. Он работал бухгалтером отдела капитального строительства горисполкома, а я государственным инспектором по закупкам и качеству сельхозпродуктов.

      В кабинете, где работал Георгий Николаевич,  было ещё пять или шесть работников и все молодые женщины,  три  из которых были  разведённые. Все женщины любили вести разговоры о мужчинах, но Георгий Николаевич  всячески пресекал разговоры на эту тему, за что они его немного недолюбливали. Он вёл расчёты по финансированию  городского строительства, был очень грамотным бухгалтером. Я частенько задавал ему один и тот же вопрос: зачем нужен ваш отдел с таким количеством пустописцев? Отдайте деньги начальнику строительства объекта и пусть строит. Построил – молодец. Плохо построил – неси ответственность по закону вплоть до лишения свободы. И не надо никаких лишних бумаг и такого штата  писателей.

      Он лишь улыбался, терпеливо выслушивая мои аргументы, но в спор со мной не вступал.   Иногда лишь шутил:
- Нельзя всех бумагописцев разом сократить.  Куда они пойдут работать? Вот и безработица  появится.  А так все при  деле.
- Пусть идут на завод или в совхозы работать простыми рабочими.   Работы там всем хватит. У нас в стране, при нашей бестолковой организации труда, никогда не будет безработицы.

      Тогда мне и в голову не приходило, что пройдёт каких-то 10-15 лет и в нашей стране тоже  как и в капиталистическом мире появятся  безработные.

      А в мои обязанности  в то время входило анализировать, контролировать и информировать вышестоящее  областное руководство, а также председателя райисполкома и первого секретаря горкома партии о мясных и молочных ресурсах района и ходе их продажи государству.

      Я  целыми днями собирал из хозяйств района,- а там было 12 совхозов и один колхоз,- всякую информацию, анализировал, подсчитывал, прогнозировал и т. д. и т.п., составляя целые простыни всяких расчётов. И сам не мог понять: кому, зачем и для чего нужна в области, республике и в Москве вся эта информация? Есть хозяйство – колхоз или совхоз. Есть у него определённая территория, человеческие и другие ресурсы. И вовсе не трудно один раз в несколько лет подсчитать,  сколько это хозяйство может сдать государству зерна в ассортименте, молока и мяса и ещё чего-то. Подсчитайте и дайте ему ежегодный  постоянный план и пусть работает. И не трогайте и не диктуйте ему:  когда пахать, когда сеять, сколько содержать скота, заготовить кормов;  и какие ежедневные надои молока должны быть  и так далее. Год кончился, посмотрите: выполнил план  – молодец, пусть и дальше работает. Сверх этого плана получил, пусть распоряжается излишками на своё усмотрение. Не ограничивайте его действия.  А если нет выполнения плана  без веской и уважительной причины  – отстраните руководителя от занимаемой должности, назначьте  другого, более способного. Вот и вся премудрость.

Так нет же: всё расписывалось и всё учитывалось, вплоть до того, сколько  крестьянин должен съесть мяса и выпить молока. И упаси Бог перерасходовать установленные сверху лимиты на общественное питание. Сразу руководитель хозяйства будет наказан. И за всем этим следила огромная армия всевозможных, типа меня, бумагописцев. Я никак не мог понять: почему хозяйства, район, область, республика ежегодно выполняют планы продажи государству мяса молока зерна и другой продукции, а в магазинах или огромные очереди, или вообще нет мяса, колбасы и сливочного масла? Куда всё это девается? По моим расчётам, всё, что наш район производит, с лихвой хватает на всех, но почему, продав государству, она не возвращается обратно людям через магазины? Куда уходит?

      Я объяснял себе этот повальный дефицит сельскохозяйственной продукции тем, что мы кормим север и другие районы с низким уровнем земледелия и скотоводства. И может быть в, какой-то мере, я был тогда прав.

Но сегодня, 30-40 лет спустя, я вижу, как  вместе с распадом СССР исчезли с  лица земли российской многие  колхозы, совхозы, животноводческие комплексы. И в три раза сократилось поголовье крупного рогатого скота, 50 миллионов гектаров пахотных земель не обрабатывается, но  в магазинах теперь всего навалом:  и мяса, и молока, и всего прочего;  я опять же, задаю себе вопрос, но только теперь уже по-другому:  откуда всё это берётся? Ответ есть – из-за бугра. Но почему тогда, в те годы,  оттуда не везли? Кто не давал? На это пока у меня нет ответа.

      Здесь я вовсе не хочу кинуть камень в огород Советской системы хозяйствования и показать как сейчас  всё хорошо  или наоборот. У каждой эпохи свои герои, свои прелести и недостатки.
      Сегодняшнее поколение 20-40- летних,  детство и юность которых пришлось к моменту распада СССР,   которые не помнят жизнь правления страной Брежневым, говорят, что живём хорошо. А когда им рассказывают  о жизни в 60-80 годы, они ужасаются той жизни. И им не понять, что для большинства из нас, сегодняшних 60-80- летних пенсионеров, то советское время было самым справедливым и самым прекрасным. А сегодня  большинство из нас оставшихся ещё в живых, влачат жалкое существование на мизерную пенсию в  5-6 тысяч рублей, половина из которой уходит на оплату коммунальных платежей, хотя с экранов телевидения нам твердят, что средняя пенсия по стране у нас выросла до 10 тысяч. Ох  уж  этот средний показатель! Если один получает 50 тысяч, а четверо только по пять, то в среднем выходит по четырнадцать.  В общем-то, и неплохо. Но между пятью и четырнадцатью – разница огромная.

      Статистика – вещь упрямая. Читаю газету в начале 2011 года и узнаю, что за прошедшие двадцать лет в России, после развала СССР, население сократилось, на 15 миллионов человек. За это время  исчезло с лица земли 17 тысяч деревень и ещё 9 тысяч находятся на грани вымирания;  70 тысяч производств  прекратили своё существование и несколько сот тысяч людей работавших там, лишились работы; закрыто более 10 тысяч школ, а три миллиона детей в 2011 году  не посещают школу. Месячная норма потребления хлеба в СССР для немецкого военнопленного в период войны была – 21, 6 килограмма, а для трудоспособного россиянина  сегодня – 11,2 килограмма.  В 1945 году после страшной войны в СССР было 600 тысяч сирот. Сегодня в России 800 тысяч сирот, причём у 90 процентов из них живы родители. Дневная норма потребления мяса и рыбы для немецкого военнопленного составляла – 160 граммов, а для трудоспособного россиянина сегодня – 146 граммов.

И после этого,  как бы мне не доказывали, что жизнь у нас сегодня в стране хороша  и, жить хорошо - меня никто уже не переубедит. Плохо мы жили в СССР, бедно жили – в условиях всеобщего дефицита. К моменту развала страны дошли до того, что даже повседневные продукты питания стали выдавать по талонам. Много было недостатков, много было бестолковости, бесхозяйственности, а порой  и безрассудности в советском образе жизни и в советской системе хозяйствования -  спору нет.
 
      Но прошло уже 20 лет после развала СССР, а жизнь наша к лучшему не изменилась. По результатам различных социологических и телевизионных опросов населения  к началу 2011 года лишь 5-8 процентов россиян живут очень богато. Менее  30 процентов – живут в достатке и они довольны своей жизнью в стране. А больше половины населения влачат жалкое нищенское существование на мизерную зарплату. Страну захлестнула коррупция, насилие, безработица и прочие пороки капиталистической системы, о чём раньше мы знали только по учебникам и кинофильмам. И недостатков и несправедливостей в нашей сегодняшней жизни стало куда больше, чем было в советские времена.
 
А канцелярские бумагописцы по-прежнему сидят в кабинетах и усердно пишут всякие отчёты,  информации, сводки, графики и многое другое, без которого вполне можно было бы прожить, но тогда бы и они остались без работы. Так что  и  в нынешней нашей жизни количество контор и чиновников на  душу  населения, думаю, ничуть не уменьшилось.

      В обеденный перерыв мы  с Георгием Николаевичем  частенько играли в шахматы. Он, как и я, был страстный любитель играть в шахматы.  Бывало, если не успеем закончить шахматную партию за обеденный перерыв, то встречаемся после работы дома - или у него, или у меня - и продолжаем игру.

      Дом наш был построен недавно. Жильё  тогда мы  получали бесплатно, каждый от своей организации, где  кто работал. И были счастливы, что, живя до этого на окраине города, теперь оказались в центре.  Вселялись мы в этот дом с ним одновременно. Квартиры у нас тоже были  одинаковые  – двухкомнатные с общей площадью 45 квадратных метров.  И мебель и вся обстановка тоже почти одинаковая. Поэтому, находясь в гостях, каждый из нас чувствовал себя как дома.

      Играли мы с Георгием Николаевичем в шахматы азартно, эмоционально, как настоящие шахматисты на чемпионате мира. Я всегда начинал игру хорошо, на протяжении всей партии держал преимущество, но в конце допускал какой-нибудь непродуманный ход и проигрывал.
- Эндшпиль, эндшпиль вас подводит, поработайте над эндшпилем, - всегда говорил он.
Я за глаза так и прозвал его:  «Эндшпиль».

С ним было интересно общаться. Он был предельно сдержанным и очень во всём рассудительным, в отличие от меня, который  сперва создаст себе проблему, а потом начнёт героически её преодолевать.

      Когда мы не играли в шахматы, то просто сидели с ним вдвоём и обсуждали текущие городские новости и проблемы страны в целом.

      Вёл разговор обычно я, а он молча и внимательно  слушал меня. Он умел слушать собеседника, и никогда не прерывал его.  Я увлечённо рассказывал ему всякие истории.  Или комментировал истории, услышанные от кого-то.

       В те годы было модным слушать по ночам зарубежные радиостанции «Голос Америки, радио «Свобода» и другие. Они рассказывали нам о том, что в СССР нет никаких свобод и демократии. Что поборников за права человека Гинзбурга, Сахарова, Синявского, Новодворскую и других власти подвергают аресту и всяческим преследованиям. Я,  как и многие, не понимал  смысл борьбы этих диссидентов и вместе со всеми осуждал их деятельность.
- Не могу понять, - рассуждал я,- как эти подонки,  выращенные на советских хлебах и получившие блестящее образование в наших вузах, теперь оплёвывают свою родную страну, своё государство и свой народ?
Георгий Николаевич слушал меня и  так спокойно говорил:
- Политика – дело грязное и неблагодарное. Держитесь подальше от неё и не забивайте  этим свою голову. Придёт время,  и поймёте. Успокойтесь.

      Однажды Георгий Николаевич говорит мне:
- Слушайте, вы так интересно рассказываете, а почему бы вам не заняться написанием рассказов? Напишите рассказ, а я его оценю и помогу вам в литературном творчестве, если такая помощь потребуется.
Я знал, что в молодости он окончил Московский институт международных отношений,  и его оценка для меня была очень кстати. Я много раз писал рассказы, но на поверку они всегда оказывались почему-то слабыми и несовершенными. А тут, как говорят: на ловца и зверь бежит.
      Я согласился написать рассказ. Я думал, что вот напишу, «Эндшпиль» мне проверит, исправит незначительные мои ошибки и вышлю я свой рассказ в какой-нибудь журнал: можно в «Огонёк», можно в «Работницу» или «Крестьянку» - все они выходят миллионными тиражами, а это значит, что мой рассказ прочтут миллионы людей. Интересно, а сколько мне дадут гонорара за него? Наверное, сумма будет немалая….

      Всю неделю я творчески работал: каждый вечер садился и усердно писал. И написал целую тетрадку из 24 листов своих воспоминаний про интересный, как для себя мне казался,  случай из моей студенческой жизни во время производственной практики. А случай был таким:

На пятом курсе мы с моим однокурсником Петей Кувшиновым были на производственной практике по ветеринарии  в одном колхозе Ульяновской области. Колхоз был богатым, село большим, но на весь колхоз и на всё село был лишь один ветеринарный фельдшер. Звали его Иван Алексеевич.
Это был небольшого роста круглый пухлый и грузный мужчина лет пятидесяти с обрюзглым лицом,  порозовевшим носом  и выступающим животом, -  шутник и балагур и к тому же большой любитель выпить.  За глаза,  все его звали «Дорогой»,  из-за того, что в разговоре он часто употреблял это слово. Он говорил: «ты, дорогой, не тушуйся….  Да, знаешь, дорогой, я …».    И так всегда.

       В колхозе скота разного было много. Работы  у  Ивана  Алексеевича  было невпроворот.  Колхозный скот от неправильного кормления и содержания подыхал в большом количестве. Иван Алексеевич каждый день расстраивался, видя падёж и осознавая своё бессилие что-то исправить. Но когда какая-то телятница, свинарка или овцевод возмущались и говорили ему:
- Иван Алексеевич, ну, что же вы ничего не предпринимаете, видите же,  как скотина дохнет.
То он, стараясь сохранить внешнее спокойствие, отвечал им:
- Да ты, дорогой, не тушуйся.  Костя ещё наделает.
Это он имел в виду колхозного техника по искусственному осеменению животных.

      Сам же Иван Алексеевич в душе переживал за такой падёж животных. И на всякого рода  совещаниях и заседаниях   всячески доказывал:  как ни один самый опытный врач не вылечит вашу ангину и простуду, если будете  находиться  плохо одетым на сквозняке и ноги ваши будут мёрзнуть от сырости, так и падёж животных невозможно прекратить, не создав для них нормальные условия кормления и содержания. Но к нему не прислушивались, потому как  проще было найти «стрелочника» и наказать, чем строить типовые животноводческие помещения и обеспечить животных в достаточном количестве разными кормами. И находили, и наказывали за допущенный падёж  зачастую его самого.  И эта несправедливость тяжёлым камнем ложилась на его душу, а чтобы как-то успокоить себя, он часто напивался.

      Кроме колхозного скота в обязанности Ивана Алексеевича также  входило и обслуживание скота у населения. Он был доброй души человек, никогда никому не отказывал. И если кто его просил: прийти и посмотреть заболевшую корову, телёнка или поросёнка, он тут же шёл, несмотря на свою занятость. Ходил он по селу в своём чёрном халате за версту пахнущим ксероформом  вперемешку с навозом и прочими неприятными запахами. Но на это в селе никто не обращал внимания. Он неплохо разбирался в своём деле и пользовался в селе большим авторитетом.

      Как-то раз у одного колхозника заболела корова. Иван Алексеевич берёт  с собой нас, двух практикантов, и идём в дом к этому колхознику. Приходим и видим, лежит в хлеву корова вся вздулась как бочка, тяжело дышит, вот - вот подохнет. Вокруг коровы ходят жена колхозника и тёща. Обе плачут: подыхает кормилица.  Как же теперь нам зиму прожить без коровы, без молока и масла?  У хозяина тоже слёзы катятся из глаз, не может их сдерживать. Горе-то  какое?

       Иван Алексеевич деловито осмотрел корову и говорит хозяину:
- Ты, дорогой, не тушуйся. Мы сейчас вылечим твою корову.
- Да где уж вылечишь,- сомневается хозяин.  -  Вон уже как вытянулась, еле дышит. Видно, что подыхает, - и тоже плакать.

       Иван Алексеевич достаёт из своей ветеринарной сумки длинную толстую иголку, прокалывает корове бок – выпускает воздух – и через эту иглу заливает корове внутрь жидкость, которая останавливает брожение. Проходит час - корова поднимается. Хозяева в восторге. Нас приглашают в дом к столу отметить это радостное событие. Ещё бы:  корова ожила! Мужик уже успел сбегать в магазин и принести две бутылки плодово-ягодного вина по цене рубль бутылка. Это вино самое дешевое и все в этом селе его почему-то называют «Маняти». Кто дал такое название здесь этому вину и почему его так назвали, никто об этом не знает, но то, что это маняти  - знают все.

      Жена хозяина круглолицая женщина лет сорока, в меру упитанная,  румяная как пышка, бегает по дому хлопочет. На столе уже варёное мясо кусками, большая сковорода жареной картошки, солёные огурцы, маринованные помидоры… Приятные запахи возбуждают аппетит.  Нас шесть человек, но выпивки  на всех - только две бутылки маняти.

      Иван Алексеевич недовольно смотрит на маняти, сам открывает бутылки  уже на правах хозяина, но наливать в гранёные стаканы не спешит. Он уже в уме прикинул, что всем достанется по 200 граммов маняти, а это при такой хорошей закуске – только желудок дразнить.

- Садитесь, садитесь, - торопит всех Иван  Алексеевич. – Вот как хорошо. И маняти кстати. Выпьем за здоровье коровы. Я люблю маняти.
- И я предпочитаю маняти пить, чем водку, - присоединяется к нему тёща мужика, такая же,  как и её дочь, толстая и круглолицая.  А  лицо у неё тёмное - всё в морщинах и саже,  голова завязана чёрным платком;  и вязанная шерстяная кофта с юбкой на ней тоже чёрные, от чего она похожа на недогоревшую головешку.  Ей уже  лет семьдесят, но она всё ещё бодрая и поворотливая.

- Конечно, маняти лучше, чем водку хлестать,-  поддерживает разговор  жена хозяина, накладывая себе в тарелку картофель и мясо.
- Оно ведь маняти, дорогой, ещё и очень пользительное вино, - продолжает Иван Алексеевич. -  Хотя и делают её прескверно, если бы вы хоть раз видели, дорогой, - не за столом это говорить, - то никогда бы и пить не стали. А я вот, сколько лет пью, и ничего со мной не случилось.
- А как его делают? – не сдержала свое любопытство жена хозяина.
- А вы что, ни разу не видели как делают маняти? – с лукавым удивлением спрашивает Иван Алексеевич.
- Нет, - хором отвечают хозяева.
- А я, дорогой, много раз видел, как делают эту маняти. Его ведь делают не где-то там,  на югах,  или за границей, а у нас - прямо здесь, в райцентре, на соко-винном заводе.
- И как же они его там делают? – не унимались заинтересованные хозяева.
- О-о-о, дорогой! Технология его изготовления, оказывается,  совсем простая. Привозят на соко-винный завод с колхозных садов всю падалицу – яблоки грязные, гнилые, червивые, с мошками, с плесенью – всё туда идёт. Ну  что вам рассказывать? Вы же ходили  собирать падалицу на колхозный сад и сами видели, какие там яблоки собирали в самосвал?
- Ну, да,-  с недоумением отвечают хозяева.

- Так вот, дорогой, привозит самосвал всю эту дрянь на соко-винный завод и вываливает в огромный чан. И они там киснут и догнивают. И дня через два или три, как только там образуется алкоголь, туда пускают восемь толстых баб!

        При этом Иван Алексеевич посмотрел на тёщу хозяина – в чёрной замусоленной домашней одежде – подчёркивая, что вот таких толстых, как она. – И они там месят эти яблоки в чане босыми ногами целый день.

 Замечу, дорогой, работа у них очень тяжёлая: поди-ка, помеси целый день в этом вонючем чане. А они месят, ходят и месят, и месят….. А ноги у них грязные, сами все потные – работа-то тяжёлая. От них пот прямо градом льётся и сверху, и снизу….

       Тут Иван Алексеевич многозначительно подмигнул и  показал  на себе рукой, откуда у этих восьми толстых баб течёт пот, и брезгливо скривил лицо.

       Нам с однокурсником Петром Кувшиновым, показалось смешным выражение Ивана Алексеевича: «восемь толстых баб».  Будто он считал  их количество. Или это было обязательным – пустить в чан именно восемь, а не семь и не девять баб и обязательно толстых. И это утверждение «всезнающего» Ивана Алексеевича нас, студентов, так рассмешило, что мы стали хохотать от всей души.

      А Иван Алексеевич продолжал:
- Представляете, дорогой, чан огромный, яблоки гнилые, червивые. Черви там ползают кругом: и по стенкам чана и по ногам этих баб, и по их одежде, а они на них не обращают никакого внимания – они месят и месят. А пот с них течёт целый день прямо ручьём…. А внизу к чану приделан большой кран,  и через него течёт  отжатый яблочный сок уже в другую ёмкость. Там этот сок тоже дня два-три выдерживается, пока до кондиции не дойдёт.

      Мы с Кувшиновым знали, что это неправда и ещё больше смеялись над неисчерпаемой фантазией Ивана Алексеевича и его умением мастерски «вешать лапшу на уши». А он всё сочинял:
- И знаете, дорогой, а ёмкость эта открытая – подходи и пей, но никто не пьёт из неё, потому как все знают, что эта натуральная гадость. Дело в том, что они её не закрывают; и ночью пьяный сторож, бывает, запросто справляет туда свою нужду по лёгкому.  А кто увидит?  А крысы там табунами бегают и лазают в этот чан. Просто ужас! Поэтому заводские работники сами оттуда ни за что не выпьют. Если только кто заезжий, по незнамости. Затем, когда крепость алкоголя там  дойдёт до десяти-двенадцати градусов, добавляют спирт и разливают по бутылкам. Вот вам и маняти!  И мы, дорогой, пьём эту гадость. Вот ведь что получается!

      Услышав это, хозяева выскочили из-за стола и бегом к выходу, где у дверей, возле печки стояла лохань – ёмкость для приготовления пойла  корове.  Все трое разом наклонились над лоханью. Их тошнило и рвало. Мы два студента, хохотали.  А Иван Алексеевич  продолжал описывать, как в чане ползают черви,  откуда идёт у баб пот, и как течёт сок через цедилку из крана, и как получается маняти.

      Хозяева, полностью очистив свои желудки, наотрез отказались пить маняти. Мы с Кувшиновым, соблюдая приличие гостеприимства, выпили не  больше чем по полстакана. А остальные восемьсот граммов слопал сам Иван Алексеевич, ругая  на чём свет стоит, руководство соко-винного завода  за несоблюдение ими гигиены при производстве маняти. Было видно, что Иван Алексеевич остался довольным  принятыми внутрь почти двух бутылок маняти.

      Когда мы ушли от хозяина, Кувшинов осмелился спросить Ивана Алексеевича, зачем он это рассказал за столом? Ведь как-то нехорошо получилось. На что Иван Алексеевич, нисколько не смутившись,  ответил:
- Так им и надо жадным. Мы, дорогой,  спасли им от гибели корову, потратили на них полдня, а они нам за это по 200 граммов маняти. И как совести у них хватило?

      Спорить с Иваном Алексеевичем мы не стали. Да и трудно было сказать: прав он или нет?  Но восемь толстых баб  в огромном чане, истекающих потом, месящих червивые яблоки, чтобы получилось маняти, навсегда остались в нашей памяти. Вот об этом я и написал.

      «Эндшпиль»  внимательно прочитал моё  «произведение», исправил  по ходу кой-какие грамматические и стилистические ошибки, долго думал, затем ещё раз пробежал текст, опять задумался и,  наконец,  говорит:
- А зачем вы это написали?
- Как зачем?- удивился я. – Вы же сами просили, чтобы я рассказ написал.
- Но, это же, не рассказ, а протокол, простое повествование, или ещё что-то, но не художественное произведение в виде рассказа.
- Как же не рассказ? – удивился я такому его заявлению.
- В рассказе писатель о чём-то говорит, что-то хочет сказать. А вы что хотели этим сказать?
- Ничего, просто написал рассказ.
- Понимаете, рассказ – это художественное произведение, а не протокол с описанием всех действий участников события. Нет в твоём рассказе художественности. Нет красоты произведения. Обычное повествование, к тому же неприличное. Такое  в порядочном обществе  и читать стыдно.
- Ну и писатели ведь так же пишут, - оправдывался я.
- Так, да не так. Вы почитайте внимательно шедевры классиков. И вы увидете там и оригинальность языка произведения, и  плавное движение сюжета с переходом в кульминацию, и финал. А в завязке или развязке произведения обязательна будет и постановка  или разрешение вопроса, мораль, авторские выводы. Есть всё это в вашем рассказе?

- Занудный старик,-  высказался я про себя. – Можно подумать, что сам ты член союза писателей, написавший несколько высокохудожественных книг. Ну и что от того, что ты закончил МИМО? Кем ты стал? Государственным деятелем? Каким-то международником? Обычный рядовой бухгалтер в шарашкиной конторе – вот ты кто! Неудачник по жизни. И правильно первая жена с ребёнком ушли от тебя: поживи-ка с таким дотошным занудой. И другая на 20 лет моложе тебя, высокая, как пожарная каланча, косоглазая  сушёная вобла, истеричка, психопатка,  ругающаяся со всеми соседями, тоже постоянно пилит тебя, и нет у вас с ней нормальной жизни. А пройдёт ещё лет десять, так вообще, отвезёт она тебя и сдаст в дом престарелых, как скотину. Вот и весь твой жизненный путь! Вот и всё, что добился ты в этой жизни.

      Внутри у меня всё кипело. Хотелось высказаться, но я всё-таки смог сдержать свои эмоции и ничего ему не сказал, а лишь сухо произнёс:
- Ладно,  доработаю, учту ваши замечания. На этом мы и расстались. Я очень обиделся на «Эндшпиля» и решил:  и в шахматы с ним больше не играть,- сослаться  то на занятость, или отсутствие настроения, или на ещё  что-то... И, вообще, с ним больше не дружить.

      Прошло немного времени, но мысль  показать свой рассказ специалисту литературного дела  не покидала меня.
- А не показать ли мне свой рассказ корреспонденту нашей районной газеты, Галине Ивановне Тимошенко? - подумал я. - Её я хорошо знаю, да и она меня. Она часто выезжает с нами в хозяйства, где мы проводим  различные  комплексные проверки работы специалистов.
И я направился  в  редакцию  районной газеты.

       Корреспондент  Галина Ивановна Тимошенко,  молодая симпатичная женщина, относилась к числу женщин, мимо которых мужчины не могут проходить равнодушно, не помечтав о ней. Это её, недавно разведённую женщину, раздражало.

- Все мужчины кобели, у них только одно на уме…., - говорила она.
Но ко мне, у которого в голове были только проблемы сельского хозяйства,  и больше ничего не интересовало, она относилась с уважением. Мы были с ней ровесниками. Я знал, что она  в своё время окончила факультет журналистики Московского Государственного университета. Но личная жизнь у неё, как и у многих очень красивых и сверхумных женщин, не сложилась. И она, гонимая волей судьбы, случайно оказалась в нашем захолустном провинциальном городке. Устроилась на работу в редакцию районной газеты  заведующим сельскохозяйственным отделом. Писала она хорошо, интересно. Её статьи читали взахлёб.  Но,  как и всякая незаурядная личность,  она не вписывалась в  существующую систему и в слабый творческий коллектив работников редакции, от чего у неё были постоянные конфликты с главным редактором. В результате она становилась задёрганной, вспыльчивой, эмоционально неуравновешенной. Мне  по-человечески  жалко было эту женщину. Но помочь ей ничем не мог.

      Галина Ивановна просмотрела мой рассказ, некоторое время молчала, а потом и говорит:
- Если хотите, я принесу вам кое-какую литературу, вы почитайте её, внимательно изучите, а потом и поговорим.

На второй день она дала мне книги: «Основы литературоведения»,  «Теория литературы», «Технология рассказа»  и свои студенческие конспекты.

      Долго я самостоятельно осваивал основы литературоведения, теорию литературы и её конспекты по составлению портрета, образа, описания места события, авторской мысли и многих премудростей в литературной деятельности, которых читатель романа, повести, рассказа и так далее, порой и не замечает, но в мастерски написанном произведении они должны быть. Читатель просто читает и мысленно видит ту обстановку, тот мир,  в котором находятся действующие лица произведения. Он видит их лица, одежду поведение и даже их мысли. Он полностью входит в их мир и начинает жить  в том мире. И ему не важно,  откуда это взял писатель: из собственной жизни, из чужой,  или сам придумал – из пальца высосал, - если так можно выразиться. Читателю всё равно,  откуда это взято,  лишь бы оно  выглядело  правдоподобно;  и изложено было красиво,  по всем требованиям жанра. И это ещё не всё. Художественное произведение  должно учить разумному, доброму  или мысленно подталкивать читателя к этому.

       Азы литературной деятельности я постигал с большим трудом.  Да так и не постиг их до конца. Теория литературы и литературоведение для меня оказались «написанными слишком мелкими буквами», как в своё время научный материализм и научный коммунизм – предметы, суть которых я так и не смог понять. Писать рассказы в соответствии со всеми требованиями к произведениям художественной литературы, оказалось  делом не простым. Как и в любом деле нужен был рядом опытный наставник, который в нужный момент мог подсказать и поправить. Но такого рядом не было. Обращаться лишний раз к Галине Ивановне я считал неприличным.

       И,  тем не менее,  я и сам увидел, что в моих рассказах,  как про Ивана Алексеевича, так и в ранее написанных, было полно литературных недостатков, из-за которых их ни в коем случае нельзя было публиковать и выносить на суд массового читателя.  Оказывается, прав был мой  друг «Эндшпиль»,  разбомбив в пух и прах мой рассказ. И зря я на него обиделся. Я понял это, и мне стало стыдно за себя.  Единственное что утешало  -  это то, что я ему ничего не сказал вслух, а мысли наши знает лишь один Бог. Правильно говорят: умное слово вовремя сказанное - серебро, а золото - это молчание. Как хорошо, что я промолчал.

      Действительно, в моём рассказе, если внимательно присмотреться,  портреты написаны не яркие, образы недописаны,  место события плохо воспринимается, авторских мыслей нет, морали тоже.
      О чём мой рассказ и чему он учит? Не понятно. Писать мастерски, оказывается, не так-то просто. Для этого нужны не только знания и опыт, но и талант. Писателей и во времена классиков было много. Не одни только классики писали. Но история сохранила только их имена. А где остальные? Их нет – они канули в небытие. Поэтому  обиду на редакции и критиков я не имею. Им виднее, что публиковать, а что не стоит внимания.

      Сегодня я уже старик, пенсионер, инвалид. За свою жизнь ничего путного, стоящего  так и не написал, хотя желание такое порой и возникает.
       Сегодня, благодаря интернету, если отбросить в сторону материальную составляющую,  можно без проблем быть увиденным и услышанным сотнями  и тысячами  читателей. Но всегда ли надо спешить выставлять своё творчество в интернет на всеобщее обозрение? Не разумнее ли,  сперва показать его  узкому кругу друзей и единомышленников  и обсудить все его недостатки и недочёты? А уж потом, исправив всё, выставить на всеобщее обозрение. Куда спешить?

      Но многие, видимо, над этим не задумываются.  Пишут каждый день одни «шедевры» и сразу всё выставляют в интернет, и тут же вливаются в более чем 1,5 миллионную  армию писателей. Смотрите, дескать, я тоже пишу. Смотрим, читаем. Но от всего этого чтива, как говорят: «Ни уму, ни сердцу». А ведь среди огромного количества словесного мусора,  выставленного в интернет, есть много и хороших вещей. Но если бы их авторы не спешили, а немного над ними поработали, то мы бы увидели в них настоящие шедевры современной русской литературы!