Ольга Конаева
- Бабушка, ты участвовала в войне?
- Нет, детка, тогда меня ещё не было на свете, я родилась через два года после победы.
- Жаль! Значит, ты ничего не можешь о ней рассказать?
- Могу. О войне я знаю очень много.
- Но тебя же тогда ещё не было…
- Не было. Но я хорошо помню всё, что о ней рассказывали мои бабушка и мама.
Действительно, я помню всё до последнего слова. Помню так, как будто бы видела своими глазами, и всегда удивляюсь, когда мои двоюродные братья и сестры, с которыми в детстве мы были неразлучны, признаются, что совершенно не помнят этих рассказов. И мне начинает казаться, что я знаю о войне не понаслышке, а потому, что всё это происходило со мной.
В моих воспоминаниях о войне всегда доминируют три цвета: чёрный - цвет горя, серый - цвет тоски, и красный - цвет крови.
Я хорошо помню высокий деревянный столб на пригорке возле сельсовета, находившегося в центре нашего маленького села, и чёрный квадратный граммофон висевшего на нём громкоговорителя. Скорее всего, это был уже другой громкоговоритель, повешенный гораздо позже. Он многие годы каждое утро будил село звуками гимна. А я отчётливо слышу голос Левитана, читавшего сообщение о войне, вижу окаменевшие лица людей, застывшую в их глазах тревогу и заплаканных женщин, провожавших своих мужчин на фронт.
Потом женщины остались одни с детьми, и стали учиться жить без мужчин. Приходилось очень трудно, но они справлялись. Только бы скорее всё закончилось. Труднее всего - ждать. А страшнее всего было получать похоронки и понимать, что ждать уже некого…
Помню эшелоны… сколько их прошло через узловую станцию Крымская, находившуюся в паре километров от нашего дома. Женщины носили туда хлеб и молоко, зная, что и для их солдат кто – то делает тоже самое. Составам, идущим в сторону фронта, почти всегда давали зелёный свет, они лишь немного сбавляли скорость, и проходили мимо, не останавливаясь. Я слышу перестук колёс на стыках рельсов, вижу молчаливых женщин, провожавших их долгими взглядами.
Встречные эшелоны возвращались обстрелянными и закопчёнными. Они везли раненых, и подолгу простаивали, пропуская тех, кто ехал на фронт. Фронт ждать не мог.
Ходячие раненые выходили из вагонов. Они разминали ноги на закапанном мазутом щебне, курили и обсуждали последние сводки. Санитары вытаскивали из вагонов носилки с умершими солдатами, несли их в пристанционный сквер и, словно сговорившись, укладывали на траву, всегда под одной и той же яблоней. Я помню эту яблоню, у неё был толстый, раздвоённый ствол, широко раскинутые ветви, и листья шелестели как–то по–особому, тихо и ласково. От их шелеста лица навек уснувших солдат приобретали спокойный, умиротворённый вид. Проходившие мимо женщины останаливались у их ног, низко кланялись им, крестились и шли к эшелону, утирая слёзы кончиками платков. Там они выливали молоко в подставленные солдатами котелки, отдавали хлеб и спешили домой.
Их ждали дети и тяжёлая, изнуряющая работа. Женщины торопливо шагали по серой пыльной дороге, вспоминали лежавших под яблоней солдат и молились. Молились горячо и истово за то, чтобы скорее закончилась эта проклятая война, чтоб их солдаты уцелели и выстояли, чтоб выжили их дети, а они уж как-нибудь выдержат всё, что легло на их плечи. А чёрный громкоговоритель каждый день сообщал о новых городах и областях, захваченных врагом. Война спешила собирать свой щедрый урожай.
Она добиралась и до наших мест, и надежда на скорую победу таяла с каждым днём. Всё чаще налетали бомбардировщики. Их густой, натужный гул давил на уши, вселяя ужас всему живому. И люди, и животные в панике разбегались - кто куда, пытаясь найти хоть какое–нибудь укрытие. Мои родные прятались в окопе, вырытом в саду, подальше от дома. Впереди всех бежала чёрная кудлатая Жучка, прыгала в окоп и сидела, пока не улетали самолёты.
Однажды бомбардировщики миновали станцию, которую защищали зенитчики, и полетели дальше, вдоль железнодорожного полотна. Они кружили над ним, пока полностью не отбомбились.
Женщины не выдержали давящей сердце тревоги, собрались у громкоговорителя и смотрели на чёрные столбы дыма, упиравшиеся в небо там, где только что гремели взрывы. Потом подъехала полуторка. Из кабины вылез молоденький лейтенант с поседевшими висками. Он сказал, что фашисты разбомбили эшелон с новобранцами. Его команда не может справиться сама, и он просит помощи.
Женщины прихватили хлеба и воды, чтобы напоить и обмыть раненых, забрались в кузов машины и поехали к эшелону. Но оказалось, что спасать было некого. Вдоль изрытого воронками железнодорожного полотна лежали не просто трупы - там было настоящее месиво из человеческих тел. Невозможно было определить, кому принадлежали оторванные части, валявшиеся повсюду. Женщины слезали с машины и в ужасе останавливались, боясь ступать ногами в лужи человеческой крови.
Лейтенант молча смотрел на них, пытаясь закурить, но никак не мог достать трясущимися руками сигарету из пачки.
- Бабоньки, милые, - наконец сказал он. - Я понимаю, что если ад действительно существует, то сейчас он находится именно здесь, и вам в нём - не место. Но поймите, нам надо как можно быстрей восстановить дорогу. Эшелоны не должны стоять, фронт не может ждать. Я вас прошу, сделайте всё сами. Грузите солдатиков в машину, как есть. И ещё… попрошу о главном - обязательно собирайте их документы и отдавайте мне. Без документов нельзя никак, у них тоже есть матери и жены.
И женщины, плача, укладывали тела на расстеленные плащ–палатки. Грузили на машину, и шли вслед за нею по полю, чтобы сложить их в братскую могилу, приготовленную наспех из нескольких подчищенных и соединённых между собой воронок. Скоро они и сами были в крови с головы до ног, даже - их лица, которые они измазали, вытирая слёзы, застилавшие глаза. Как будто плакали они кровавыми слезами. Кровь капала также из кузова машины, и вскоре протоптанная ими дорога стала красной и скользкой, как настоящая дорога в ад. Казалось, что им никогда не собрать эти мёртвые тела, никогда не отмыться от крови, и дорога навсегда останется красной. Если это ад, то он не имеет конца. Через несколько лет солдаты были перезахоронены со всеми воинскими почестями, в присутствии их родных и близких. Я помню длинную братскую могилу, огромное количество гробов, обитых красным сатином, пышные букеты сирени в руках людей, торжественные речи и звуки оркестра. И стоявшую в сторонке молчаливую толпу женщин, побывавших в аду.
Рисунок Кузнецовой Юлианы, 13 лет – «Расскажи мне о войне»