Всё начиналось партией бриджа…
- Сыграем? – спросили Они.
- Отчего бы и нет, - ответили Мы.
И не имело значения то, что из Нас – был один только Я, с болванчиком в правом кармане.
Юг сосредоточенно перетасовывал карты. Он был внимателен, не суетлив, и карты в его руках льнули друг к другу, словно нежный сатин – к женской бархатной коже.
Юг не смотрел по сторонам. Казалось, стол для игры был его миром… И вдруг, будто услышав мои мысли, он замер – и бесстрастным, почти механическим голосом промолвил:
- Это не стол. Это мост. На нём я слежу за потоком.
Снова Юг перемешивал карты, но тогда я уже не наблюдал за его чёткими выверенными движениями, задумавшись о нарушивших время тишины словах. Представив себя на мосту, смотрящим на пену ревущих порогов реки, я ощутил себя частью чего-то стихийного и стремительного – одной из тех рыб, которые, разбиваясь о подводные камни, умирают, так и не поверив, что кто-то способен жить на земле.
Сколько можно вот так простоять на мосту, глядя вниз? Минуту, десять, день? Почти как в пробке машин – живёшь иллюзией движения – пока не пересохнет русло потока, и ты, может быть, поймёшь это раньше, чем услышишь под ногами треск стёкол песочных часов – столь многих, что их пески уже сотворили пустыню.
Юг, завершивший раздачу, смотрел сквозь меня немигающим взглядом, ожидая, когда начнётся торг.
- Две трефы, - объявил я, с улыбкой заметив, как занервничал Север.
Увлечённый изучением Юга, я почти забыл о его скромном партнёре в сером клетчатом пиджаке, тут же стушевавшемся при виде моего к нему внезапного интереса.
- П-пп-па-а-с, - растерянно пролепетал он, испуганно поглядывая в сторону очевидно авторитетного Юга, которого, впрочем, мало кто волновал кроме его самого.
- Удвоить, - и Север воспрянул, сверкнул огонёк обожания в маленьких глазках – надежда на сильную руку партнёра, враз улетучившаяся с моими словами:
- Три. Без козыря.
Болванчик, отныне стоявший напротив меня, словно маленький Будда в одеждах восточного солнца, задорно кивал головой, как будто посмеиваясь над Севером, отчаявшимся решиться на новую ставку в этой сложной и едва ли понятной ему игре. Если бы Юг был мальчиком, он бы бросал с моста камни, целясь в контуженых рыб. Они – камни и рыбы – похожи на Север. Различные лишь в направлении их применения.
Камни, исчезнув в бурлящем потоке, убивают последнюю волю ведомых, друг на друга похожих рыб. Ложатся могильными плитами на хрупкие слабые тельца существ, всю жизнь считавших, что они сами – хозяева своей свободы – вновь и вновь проносясь по реке под низко нависшим мостом, что – как едва прикрытое веко, кончиками ресниц ранящее их быстрый, но неизменчивый мир до алеющих брызг.
Север снова пасует. Он никогда не принимает решений, пока Юг не скажет своего слова. Но и тот качает головой, ибо знает: силы его руки недостаточно для повышения уровня торга.
И, спустя несколько долгих минут, я делаю гейм.
Мой Будда танцует. В нашей партии он всегда играет с открытой рукой. Медитируя в уютной аскезе кармана, он мечтает о том, чтобы выйти на мост и при всех, не стыдясь, танцевать. Почти как для Юга, этот мост – его мир; но, скорее похожий на радугу, связывающую малые и великие небеса.
Это странно звучит, и такой же, как Север, тотчас же воскликнет:
- Но, ведь вот оно, небо! Одни небеса! И других не бывает…
Так ему рассказали такие, как Юг, увлеченные слежением за потоком, трепещущим под ногами, словно тысячи крыльев, сношенных калечными бабочками. Опалённые, рваные, гнилые – испорченные крылья падают сверху. Для них не существует мастерской. Однажды перестав быть бабочкой, навсегда останешься гусеницей под саваном малых небес.
- Лишь одни небеса! И других… не бывает? – совсем немного сомневается Север, и эти сомнения приносят ему боль.
Уже этой боли достаточно, чтобы он почувствовал новое в жизни – спустя многие годы бездейственной северной мглы. Луч света ударит в глаза – стрелой с малых небес – принося с собой каплю познания, но… это сладкая боль перед смертью: для Юга нет ценности в тех, кто сомневается в мире, ему подходящем – удобном.
Мой Будда играет со мной. В этой партии бриджа противник ему безразличен – гораздо важнее партнёр. Танцуя на новом мосту, каждый раз он желает помочь мне сыграть только так, чтоб достигнуть великих небес. Тогда – он доволен, и вновь исчезает в кармане; а я изучаю места, постигаю себя, и в какой-то момент вновь встречаю наших с ним оппонентов. Тогда появляется мост: и мои небеса обращаются малыми, и другие великие дождевою прохладой зовут, словно шепчут:
- Иди.
Мы с моим Буддой не играем робберы – один только гейм. Север и Юг не встречаются нам, пока мы не уверены, что победим, несмотря на расклад.
Раздаёт всегда Юг. На каких бы великих небесах мы не встретились, он – всё тот же молчаливый философ, вновь и вновь постигающий аксиомы своих заблуждений.
Север так же, целым множеством зевак монологов Платона, мечется рыбьей икрой, до сих пор не вникая в нюансы игры.
Мой Будда – болванчик напротив – с присущей Востоку задумчивостью слагает эфирные хокку, время от времени отвешивая оплеухи и смешки Северу.
А я…
Придумываю новый танец для моего вечного партнёра. На новых великих небесах ему предстоит выучить ещё более сложные па.
- Гейм.
И снова мой Будда танцует. В такие моменты я представляю его женщиной – в томлении страстных и дерзких желаний. У каждого свои фантазии. Мой мост – постель для ласки и убийства. Нас трое на шелках: мой Будда, Я, и Смерть – и, чего таить, я бы не прочь записать наши танцы на камеру; но – неуловимо – приходит нирвана…
Прощай, Север и Юг, мы идём на восток – встречать новый восход ещё более яркого солнца. Подниматься всё выше и выше до новых великих небес невозможно – с обычными крыльями. Только с огненным шлейфом костров за ожогами плеч. Продираясь сквозь двери из розовых тёрн. Умирая всегда, но держась на ногах после смерти.
Всё начинается партией в бридж.