ПРО ШКОЛЬНЫЙ ФАРТУК И УЧЕБНУЮ ГАЗЕТУ «ЖУРНАЛИСТ»
...В Калаче, в городском саду, проходил общий городской сбор выпускников десятых классов. Этот майский, 1972 года день был пасмурным и дождливым. Мы все нарядные: в огромных бантах, белых передниках, в кружевных воротничках и манжетах собрались на летней веранде, служившей актовым залом. Деревянный бело-голубой павильон, украшенный незатейливой резьбой, укрывал нас от моросящего дождика. Выступали руководители и учителя, что-то говорили. Мне надо было сделать что-то, чтобы это прощание районного масштаба запомнилось...
Я сняла свой праздничный фартук и пустила по ряду, чтобы мои одноклассники на нём расписывались и писали свои пожелания. Даже учителя мне что-то написали. Хотя у всех сначала были огромные глаза: как это на таком фартуке писать, он же испачкается. Да ничего, свой фартук я сама себе сшила из какой-то простой ткани. Писать на нём было удобно. Не знаю, куда свои форменные фартуки дели мои одноклассницы, а я свой сберегла, как самую дорогую реликвию...
«Милая Катя! Всего тебе доброго!» – написала наша классная руководительница Людмила Трофимовна Котлярова на самой серединке пояска от фартука. С нашей дорогой «классной» почти все мои одноклассники до сих пор поддерживают отношения. А мы с ней много переписывались, ведь она осталась в Калаче, в моей детской республике, а я меняла города и веси: то учёба в Москве, то служба мужа в Подмосковье, то Орёл, Алма-Ата, Воронеж… Пожалуй, только в последние несколько лет, когда телефон окончательно оттеснил эпистолярный жанр наших отношений, у меня нет от неё писем. Зато есть добрая память о встречах и длинных беседах. Отношения так тепло развиваются, что я теперь считаю нашу «классную» – Людмилу Трофимовну – своей сестрой. Разница в возрасте всего одиннадцать лет, а старшей родной сестры мне Бог не дал.
Тут же – в центре школьного передника – и запись учительницы русского языка и литературы, нашего завуча, Прасковьи Архиповны Думовой: «Дорогая Катя! Удачи тебе, счастья, светлой дороги в жизни!» Забегая вперёд, скажу, что её пожелание сбылось: ДОРОГА ОКАЗАЛАСЬ СВЕТЛОЙ, хотя не без огромных трудностей и боли, но – СВЕТЛАЯ!!!
И об этой учительнице своей хочу сказать особо, потому, что я её очень уважала и всегда видела, что она не просто школьный преподаватель по предмету, а большой знаток и поклонница нашей русской литературы.
Как-то мы писали сочинение о Сергее Есенине. После общих обязательных слов о поэте, я вошла в «транс» и дописала работу стихами:
Под песенной сенью
Русских берёз
Поэт Есенин
В деревне рос.
Думы Есенина,
Нежны и тихи,
Над Русью весеннею
Сложились в стихи.
Лебединою песнею,
И легка, и звонка,
Разливалась чудесная
Поэта строка…
Тот, кому впервые удалось написать стихотворение, знает это потрясающее удивление: как же это сложилось?! Строй ритма и рифмы, который я сама сумела запечатлеть на бумаге, меня буквально приподнял над жизненной серой обыденностью. Я сама себе удивилась, что смогла это написать, но в то же время чувство глубокого стеснения и боязни быть осмеянной за такие «вирши», немного сдерживали мой порыв... После некоторых колебаний я всё же вписала эти строки в обычное школьное сочинение... И сдала тетрадку на проверку Прасковье Архиповне. Оценку я получила неплохую, но это не была «пятёрка». А на уроке учительница сказала, что я сумела передать своё личное отношение к русскому поэту.
Всегда прекрасно выглядевшая, аккуратно и красиво одетая, наша русистка вызывала во мне восхищение. Она объездила все литературные места нашей страны. Много знала, свой предмет любила и нам старалась это привить. Когда, спустя несколько лет после выпуска, мы с ней случайно встретились в Калаче на остановке возле нашей шестой школы, я уже имела некоторые жизненные разочарования. Прасковья Архиповна приветливо ответила на моё радостное приветствие. И задала мне вопрос, как мои дела, какие успехи. Я, почувствовав себя в праве задать ей свой вопрос, совершила, по моим теперешним понятиям, просто жестокий поступок. Хотя и старалась я тогда смягчить свой вопрос интонационно, но он прозвучал, как выстрел в спину:
– А скажите мне, Прасковья Архиповна, в чём смысл нашей жизни?
Она заулыбалась, очевидно, думая обо мне не совсем лестно для меня, и пригласила к себе в гости:
– Приходи, я теперь на пенсии, живу одна. Попьём чайку, поговорим…
Я так и не нашла времени зайти к своей учительнице. А потом, со временем, её не стало. Когда до меня дошли слухи об этом, то я, раскаиваясь и сожалея, что проявила тогда такую жёсткую бестактность этим своим глупым вопросом, не нашла ничего лучшего, как посвятить своё полудетское стихотворение о Есенине ей – Прасковье Архиповне Думовой…
На белом школьном фартуке расписывались почти все мои одноклассники: наши мальчики – Лёня Власенко, задира и непоседа, степенный и уже тогда важный Витя Суворов – сделали свои краткие записи там, где никто бы не догадался их сделать – на обороте лямочки – с изнанки: «Дорогая Катя желаю тебе счасть», – написал Лёня и «Будь счастлива» – приписал Виктор. Лёшка так и написал – без знаков препинания и без буквы «я». Он же был троечник, зачем ему грамота? Но когда случилась встреча одноклассников, Леонид приехал из Краснодара, преуспевающий деловой «мэн», в модном белом костюме, переполненный прекрасным чувством юмора. А вот Суворов учился хорошо, он потом окончил военное училище и всю жизнь живёт в Костроме, на встречу не приехал, почти никто о нём ничего не знает. Так и остался он для нас важный и засекреченный.
Одноклассники писали свои пожелания, искренне веря, что всё ими загаданное непременно сбудется. А желали они только счастья и радости, здоровья и успехов. И мне тогда казалось, что так и будет. Это теперь, спустя почти четыре десятка лет, можно попытаться сделать предварительные выводы, достигнута ли вечно манящая, всегда искушающая, зовущая вперёд и вперёд, вершина светлого Будущего.
Подобное я сделала и на факультете. Поскольку фартуков у нас не было, снять с себя я тоже ничего не могла, я пустила свой экземпляр праздничного выпуска газеты, чтобы мои однокурсники на ней расписывались. Отвлекать людей от общего собрания было неудобно, поэтому расписывались, кто сидели неподалёку, кто понял идею и кто захотел поучаствовать в этом…
Осенью мы все собрались в Ленинской аудитории. Наверное, это было посвящение в профессию, поскольку весной это сделать было бы трудно: «госы», защита дипломов… До торжеств ли будет. И к тому же существовала традиция.
Был выпущен свежий номер факультетской газеты, в котором, словно бы отмеряя вехи, вспоминали все пять лет учёбы. А рабфаковцы – так все свои шесть. Газета мне очень дорога. Можно прочесть в ней материалы моих однокурсников и, радостно кивая головой, сказать:
– Верно, всё это было, было. Я помню!
Если «я помню» – значит, и я была со всеми вместе. Но газета, которая у меня, это уникальный экземпляр. На ней расписалась часть моих однокурсников...
Это газета «Журналист» от 26 октября 1978 года.
Посвящение в профессию. Вот они, эти записи:
Je te …..beaucoup de shance…ta vivre… et … dues tu vie…Теодор Киамоси Н.Р. Конго.
Эта надпись сделана неудачно, часть текста сливается с фоном фотографии и поэтому разобрать французский текст невозможно. О судьбе Теодора я ничего не знаю. Но как-то в московском автобусе 119-го маршрута произошёл случай, связанный с ним. Мы с мужем возвращались в высотку из магазина. Руки были заняты, автобус, как всегда, переполнен. Теодор тоже ехал в нём. Мы вошли и увидели его.
– О, привет! – заулыбался африканец и встал с места, уступив его мне, поскольку я оказалась рядом.
Какая-то женщина, лет сорока, стоявшая позади меня, недовольно сказала мне:
– Вижу, что ты молодая, да ранняя...
Наверное, ей стало обидно, что негр уступил место мне. Но на самом деле пропустить её к сиденью было сложно из-за сумок с покупками и толчеи. К тому же Теодор, ехавший до этого сидя, не имел намерения проявлять своё джентльменство по отношению ко всем женщинам в переполненном автобусе. Увидел свою однокурсницу и встал. А мне достался ядовитый укор от тётки, в котором я почувствовала осуждение за своё знакомство с чернокожим парнем...
Ваня Тертычный, поэт по жизни, написал:
Утро
У чёрного сруба колодца
С тяжёлым ведром тишины
Стою
И боюсь шевельнуться!
Иван Тертычный
Они были неразлучной парой с Олей Волоховой. Я с симпатией наблюдала за ними. Много лет спустя, связавшись с ней по Интернету, я пыталась узнать, где же теперь Иван. Но Оля написала только о своих заслугах и достижениях, детях и внуках. Хотя это тоже дети Ивана...
Реки глубокие
плавно
текут
Люди премудрые
тихо
живут
Натан Новалис
Наташа Тарасова присоединилась к нашей группе позднее. Как-то ей удалось перевестись с вечернего на дневное отделение. Они пришли вместе с Леной Полонской, тоже москвичкой. Лена её звала Натаном, а Новалисом она стала после прекрасных лекций нашего Рожновского, профессора по немецкой литературе с мировым именем. Почему Наташа взяла псевдоним немецкого поэта-романтика, гонявшегося за своим «голубым цветком», я так и не поняла...
Тому же, кто вынес
огонь сквозь потраву –
Вечная слава, вечная слава.
Лена Полонская
Это она «надула» как-то всю нашу группу, представив на разбор практики радиоинтервью с любимым ею поэтом Андреем Вознесенским. Оказалось, это фикция. Сама составила текст из его ответов, выловленных в прессе. К ним были заданы ею соответствующие вопросы. Текст за «Вознесенского» читал какой-то её знакомый с очень похожим голосом. На обсуждении подлог раскрылся сразу, как бы даже сама Лена и призналась в этом. А мы уже обсуждали сам этот её поступок. Всем было обидно, что Лена нас обманула, но никто не отметил её фанатичную любовь к поэту. Это же надо было очень хорошо знать материал, чтобы на такое решиться...
С любимыми не расставайтесь
Всей кровью прорастайте в них
И каждый раз навек прощайтесь,
когда уходите от них.
Света Бакланова
Здесь впервые для меня записаны строки из теперь очень известного стихотворения «Баллада о прокуренном вагоне» Александра Кочеткова. В то время уже несколько лет, как вышел фильм «Ирония судьбы, или С лёгким паром», где они звучат. При этом вспоминаю другой фильм Эльдара Рязанова – «Служебный роман». Там картинки со снегом в сентябре. Я училась на втором курсе, только-только мы с мужем купили мне новое зимнее пальто. Мы его искали пол-лета в соответствии с пословицей «готовь сани летом...». И поиски завершились успешно: такого пальто у меня никогда не было. По моде, с меховой оторочкой по подолу. Правда, мех – искусственная норка, но если в струе борьбы за окружающую среду, то самый писк. Как оказалось потом, то это пальтишко было самое любимое, самое мне подходящее. Хотя с каждым разом я могла покупать более дорогие вещи, но не было при этом того восторга от покупки. И ранний снег с морозами в сентябре, сразу после жаркого лета и не начавшейся по настоящему осени, заставил обновить мою покупку. Теперь, когда я смотрю на экран – а фильмы Рязанова мы смотрим бесконечно много раз, – я всегда имею те радостные ощущения: удивление от зелени в снегу, восторг от прекрасной обновы и счастье от моего тогдашнего бытия...
«Желаю тебе большого счастья и крепкого здоровья», – без подписи. Может быть, Аля Умнова (Копейкина). Жизнь удалась! Мы все по большому счёту счастливы – оттого, что родились и познали жизнь, мы все «крепко здоровы», коль дожили до сегодняшнего дня! Такие простые, банальные строчки, но сколько в них можно уместить глубины...
Катя!
Верю в твою победу. Пусть журналистика покорится тебе, твоему желанию, упорству, мастерству! Е. Денисова 26.10.78
Моя преданная Денисова! Подруга на все года. Нам легко дружить на таких расстояниях и пространствах, по карте и во времени. Помню о ней всегда, как о моей юности, о студенческих годах, о журфаке и Московском университете! При этом, встречаясь, обнаруживаем массу разногласий: она Скорпион, я – Стрелец. Адская смесь. Как-то после моего развода мы с ней встретились. Я пожаловалась на жизнь и Мосина, рассказала, что у меня есть друг, и что он очень на неё похож. Она же мне в ответ заявила, что её гражданский муж, отец Настеньки, похож на меня. То ли из вредности она это сказала, то ли и вправду такая ирония судьбы...
Тут же:
Раф Марданов.
Это – староста нашего 5 курса. Он только расписался, без напутствий. Зато когда я вышла на него через сайт «Одноклассники.ру» он мне ответил на мои расспросы о наших однокурсниках:
«…Аня Политковская училась курсом младше, с нами училась ее старшая сестра Лена [Мазепа]. Тем не менее, ее я знаю еще с тех пор, когда она училась в школе – благодаря тому, что Лена была в нашей компании. Да и замуж она вышла за моего университетского друга Юру Кудимова, а я был у них на свадьбе в «Метрополе» тамадой…
А с Аней я оказался в одной компании после смерти Толи Гостюшина в 1995 году (он с рабфака, учился в первой группе, затем доучивался в Чехословакии). Его жена каждый год собирает нас на его день рождения 19 ноября, и Аня там тоже бывала постоянно. На ее похоронах были Сачек Володя, Ольга Сасорова, Люська Телень и я… Политковская, кстати, незадолго до смерти просила меня возглавить некий комитет по вывозу останков Володи Яцыны из Чечни, поскольку, с ее слов, у нее была схема с местом его захоронения... С Володей я, кстати, был в хороших отношениях…
О других умерших. Знаю, что первой ушла Таня [Ираида, Ира] Конюхова из телегруппы – работала в Норильске, сердце отказало во время принятия ванны. Валера Чурбанов – шагнул с 8 этажа через год после выпуска; Илья Ланин (рабфаковец, быстро ушел на вечернее) – сердце; Гостюшин – рак; Шура Кузнецов – инсульт; Володя Соколов – упал на улице и не встал…
С Лаврентием Михайловым общаюсь более-менее регулярно, знаю, что могу в случае чего рассчитывать на него (проверено), и это главное. Вдобавок начали с ним общаться на этом сайте…
…Не мог вспомнить Лену Денисову, но все же прекрасно, оказывается, помню! Как и Свету Бакланову – да и просто любого из нас, поскольку был и старостой курса, и комсоргом курса, поэтому общался практически с каждым из сокурсников.
Всех перечислять далее не стану, но скажу, что в основном встречаю вполне вменяемых однокурсников, за единичными исключениями...» Здесь в квадратных скобках стоят мои поправки.
Сергей Шаров не был рядом, когда я передавала газету для записок. Но мы с Мосиным как-то взяли его с собой в кафе «Охотничье», и там пообщались. Он был членом оперативного отряда, который возглавлял на факультете в то время Валера, и тоже искал место, где пообедать. Тогда, кажется, он в Москве жил без родителей, они работали в Монголии. Когда я связалась с Серёжей по Интернету, напомнила этот момент, он откликнулся сразу и рассказал много и о себе, и о курсе:
«О наших однокурсниках я, увы, знаю немного, в основном, об одногруппниках. Наташка Геворкян затерялась где-то в чреве Парижа, Ира Юрна сейчас в фонде Форда, Люся Чернышева еще с месяц назад была безработной: их рекламную контору поглотила какая-то более солидная фирма.
Лешка Борзенко сейчас работает на ТВЦ. Он, бедолгага, умудрился военкором пройти все последние войны – от Абхазии до Ирака. Если помнишь, когда-то в Чечне в каком-то подвале осаду держали среди прочего и журналисты. Так вот Лешка был одним из них.
Ленька Млечин тоже на ТВЦ, все промышляет своими «скелетами» из шкафов.
Андрюшка Першин сейчас работает в компании «Гута», по-моему, начальник их PR-службы.
А больше мне мало что известно. Знаю только, что Пашка Супрун умер, но это было уже давным-давно, по-моему, ему еще и тридцати лет не было.
Да, а Юрка Дворжак сейчас живет в Иокогаме, работает на местном Иновещании. У него две замечательные дочки-полуяпонки. Причем младшая – вылитый Юрка в молодости. Время от времени наезжает в Москву, в очередной раз ожидаем его где-то в конце мая-начале июня.
Я сам десять лет проработал в венгерской редакции на Иновещании, потом перешел в СЭВовский журнал… После этого ушел в издательство «Экономика», там тогда затевался вместе с немцами журнал «Бизнес: Восток-Запад». Был ответсеком, затем замглавного редактора… После я оказался (по чистой случайности!!!) в русской редакции американской эмигрантской газеты «Новое русское слово». С полгода пообщался со всяким сумасшедшим сбродом, попал под обстрел Белого дома (редакция тогда располагалась буквально в пяти минутах ходьбы от него). А после того, как общество «Память» сообщило о том, что оно предполагает-таки разыскать в Москве это «гнездо политического разврата», подумал-подумал и решил: «А оно мне надо?» Завязал с эмигрантами и ушел в более спокойное плавание.
Как советовал профессор Преображенский, газет не читаю, в телевизоре смотрю «Спортивный канал»… Дочка заканчивает восьмой класс, девица серьезная. Поглядела на нас с женой (она тоже училась на нашем факультете, только позднее) и решила не связываться с гуманитарной стезей. Вчера вот пошла и сама записалась на подготовительные курсы в Бауманку, чем повергла нас в тихий шок...»
По Интернету получила фотографии тех времен. Прислала моя «врагиня» Алла Примова. (Тогда Алка – враг, а теперь – в списках моих друзей на сайте. Как нас меняет и примиряет жизнь! И это хорошо!) Прислала фото на субботнике в Александровском парке. Да, это был наш первый субботник на журфаке. А я не могу больше вспомнить других, за исключением овощебазы с гнилой капустой и картошкой.
На снимке три девчонки хохочут. Это наша комната. Они, кажется, учились в одной группе, им, поэтому, было вместе сподручней. А я была со своими радийщиками. Да, может, тут рядом, за деревьями. Мы тоже сгребали опавшие листья. С нами были почти все. Присматривала за нами Аля Копейкина. Не знаю, дали ей задание такое или она сама по привычке инициативу свою начала проявлять. Только это у неё чётко получалось: одни тут работают, другие там. Ленка Таланова вспылила:
– Что это Копейкина раскомандовалась? Это же не в школе: девочки налево, мальчики направо!
Она возмущалась тем, что и в университете обязательно находятся «инициаторы» всех строить. Аля на учёбу приехала с опозданием дня на три или даже на целую неделю. Она была очень «старая» для всех нас. Если нам и по двадцать не было, то ей уже тридцать исполнилось. Она долго работала в комсомоле в одном из райкомов Воронежа, и как я представляла, на областном радио. Я её слушала так, как слушала бы своего секретаря райкома. Да и потом всегда её держала за старшую, а значит, и за более мудрую. Но это же была воронежская жительница! Это особый феномен, о котором я тогда и не догадывалась даже. Если её сравнивать с нашей Галкой Сошниковой, то Галка – открытая книга, а Алевтину надо было закладками отмечать, чтобы найти нужную тебе в тот момент волну для общения. Всегда вполне доброжелательная и дружелюбная, она всё же имела оборот медали, который не был равнозначен её аверсу. Они дружили втроём: Света Бакланова, Галя Сошникова и Аля Копейкина. Самой искренней была Галка – двусторонняя золотая медаль. За нею я бы поставила Копейкину: серебро с тусклым оборотом, а после – Светланку, которая была натёртой бронзой – под золото – с лица и застарелая до мутной зелени сзади.
Из дневника:
«15 апреля 1975 г. Москва. Вчера был вечер сближения с Алей. Я почти ничего не знала о ней. Вчера на нас нашло лирическое настроение, мы читали стихи, и Аля всё рассказывала. Удивительный она человек, замечательный. Мне приятно, что я живу с ней в одной комнате...»
С Алевтиной у нас была душевная беседа. Её манера рассказывать о своей жизни, о маме, о брате Валентине, как о само собой разумеющемся, меня удивляла. Я плохо понимала, кто есть кто в её рассказах, а переспрашивать тогда я ещё стеснялась. Она мне рассказывала о своём женихе, с которым у неё расстроилась свадьба из-за его гибели. А поводом к такому воспоминанию послужило то, как я наливала чай в свою чашку.
– Никогда не лей от себя воду, – сказала мне Аля.
– Почему? Ведь так не выльешь на себя кипяток, – возразила я.
– Это плохая примета – лить от себя, – грустно сказала она, потом помолчала и добавила, горестно вздохнув: – Я так потеряла своего любимого.
Конечно, её рассказ был очень печален. Но при чём тут чайник с кипятком, я так и не поняла. Получалось, что она налила себе чаю «от себя», а потом её жених погиб. Тут я всё-таки спросила, как случилось такое. Но Але было тяжело рассказывать, и только из-за этого я сделала вывод, что несчастье произошло незадолго до её поступления на журфак. Она, может, и поступила, чтобы это её отвлекло от горя. У каждого были свои «скелеты» в шкафу.
У нас училась Галя Дербичева из Орла, так у неё свадьба сорвалась перед самыми родами, правда не по причине столь нелепого предрассудка, о котором мне говорила Копейкина. Все её звали Лялькой. Она писала, говорят, неплохие стихи. Дружила с Зоей Беленко, с Фомой – Ефимом Беренштейном, со многими на курсе. Была она всегда болезненна с виду, из-за малокровия. Её имидж – это маленькая неряшливая девочка, с таким детским языком, как у Рины Зелёной. Под этой маркой ей прощались многие поступки, которые бы не прощались другим. Яркие малиновые брюки из трикотажа и какой-то хипповский свитер из акрила – это было её одеянием. Для имиджа в самый раз. Возможно, у неё не было другой одежды, что случалось не так уж и редко среди моих однокурсников. И ей поневоле приходилось подстраиваться под эти малиновые брюки, притворяясь инфантильной неряхой. Умница! Чего-чего, а до такого среди нас никто даже и не додумывался. Некий Панков, или Панов «обманул» её, она ждала от него ребёнка. Это на первом-то курсе! Для многих это было несколько шокирующе. Наконец, всё было условлено, всё готово к свадьбе. Но в назначенный час этот некто Панков, или Панов не появился. Ляльку было очень жаль, все ей сочувствовали. Наверное, у неё хорошие родители оказались. Когда она родила, мы ребёнка не видели. Говорили, что родители воспитывают младенца. А впоследствии Ляля вышла замуж за Фиму. И получилась очень симпатичная пара, к тому же творческая. Стихи они писали оба. В силу того, что я рано устранилась от своих сокурсников, я не следила за дальнейшей судьбой этой пары. И после окончания учёбы, а потом и все тридцать лет после выпуска, я ни разу так и не встретила этих двух фамилий в прессе. Наверное, читала не те газеты и журналы, где они могли печататься. Только спустя тридцать лет Алла Примова написала, что Фома опять женился в который раз. «Помнишь ли ты его?» – задала она мне такой вопрос. Отчего же мне его не помнить? Не столько по времени обучения, сколько по тому месяцу абитуриентства в 1974 году, когда всех нас роднили одни и те же заботы: как бы сдать экзамены и поступить на учёбу.
Но потом оказалось, что Ефим Бершин, довольно известный и, как я сделала для себя открытие, – хороший поэт, это и есть наш Фима Беренштейн – Фома. Он довольно долго проработал в «Литературной газете» и теперь на творческой работе. С Лялькой они давно разошлись, и стихов она, оказывается, совсем не писала, кроме одного про жизненные трудности…
По странному совпадению наша Галя Сошникова, приехавшая из Рязани, тоже утрясала дела с каким-то Пановым, или Панковым. Но там, кажется, была история обратная: Галя была замужем за ним, а он был не то вдовцом, не то просто с ребёнком. И что-то у неё там тоже было болезненное: то ли мужа жалко, то ли его ребёнка. Не думаю, что орловский обольститель Ляльки и рязанский супруг Галки – одно и то же лицо. Но какие совпадения!
На факультете, учился поступивший сразу после школы Саша Аничкин. Его родитель был очень видного положения, какое-то время даже возглавлял институт США и Канады. Саша, по нашему убеждению, просто «умирал» по Галке. Но кто знает, как было на самом деле? Потом они поженились, родители подарили им однокомнатную квартиру в Москве. Галя родила дочь Дашу, у девочки была сильнейшая астма. Когда мы расставались после окончания, у меня были такие сведения. Но потом я читала какую-то «правильную» газету, кажется, «Советскую Россию», из которой я узнавала, что Саша Аничкин – собкор этого издания в Японии. Значит, наша Галя уже тоже Аничкина жила в Японии довольно долго. Потом я как-то встретила её фамилию в выпускных сведениях журнала «Эль» – «Оне» в переводе с французского. Это русскоязычная версия всемирно знаменитого женского журнала. Галя Аничкина там была названа как фотодизайнер. А я помню, когда она ещё чуть ли не со второго курса показывала мне интересные свои цветные снимки, выполненные в технике живописи маслом. Она мне объясняла, что при проявлении подкладывается стекло с мазками краской, как у художников-живописцев. Но работа необыкновенно трудная, требующая внимания и высочайшего умения. (Теперь эти проблемы очень просто решает любая программа для правки изображений). И если вспомнить, что Галка сама моделировала себе одежду, что у неё у первой на курсе была своя швейная машинка «Веритас», которая и зигзагом строчила, и швы обмётывала, – то можно представить, что работа в женском журнале столь высокого разряда фотодизайнером – это для неё то, что надо.
Где-то в черновиках затерялось моё стихотворение о нашем курсе. Не Бог весть какое, но про нас. То, что время обучения в МГУ – особое в жизни каждого из нас, – кто бы ещё спорил. На сайте «Одноклассники.ру» встретила я и Володю Мехонцева, который учился на два курса выше. У него прекрасно сложилась судьба, как она могла сложиться у журналиста-международника, сумевшего поездить по миру, познать много интересного и иметь в хороших знакомых и друзьях много известных людей. Но когда он прочёл эту мою повесть о нашей молодости, не удержался и поделился со мной своими воспоминаниями о том времени. Жаль, конечно, что у него пока книга не написана. Но я думаю, что каждому «птенцу Засурского гнезда» (по фамилии нашего незабвенного и дорого декана Ясена Николаевича Засурского) есть, что сказать о своём пребывании в стенах журфака МГУ.
Я сказала свои слова. Кому-то они показались наивными и простенькими, кому-то навеяли воспоминания о том времени, кто-то пытался возмущаться, что я не так о нём написала, как хотелось бы ему…
Я думаю, что если кто-то напишет своё, то я с удовольствием и интересом это прочту и сумею понять, где объективные строчки, а где – личное мнение автора. Слава Богу, иметь личное мнение может каждый из нас…
III.
Пять витков по вертикали -
вверх,
но с рабфаком мы насчитали -
сверх.
На журфаке учились ребята
шесть
Долгих лет. И было работы
не счесть.
Стройотряд был. Потом картошка
была.
Песня громкая под гармошку
плыла.
Много было походов славных
не счесть.
В жизни лет было самых главных
шесть!