ВОЛЬДЕМАР ГРИЛЕЛАВИ
РОКОВОЙ ТРИДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
Когда с тобой беда вдруг случилась, и в ней ты больше других виновен,
То будь готов приговор заслушать, нести наказанье судьбы будь достоин.
Бывает беда скоротечной, минутной, пришла и ушла, уступив светлым дням.
И лишь вспоминание сердце тревожит, на нем оставляя глубокий свой шрам
Кружит пески афган, жаркий ветер, пыль забивает и нос, и глаза.
Платим по счету, платим за дело. Здесь не поможет скупая слеза.
31 – он для многих, как подвиг. Вспомним с тоскою тот год роковой.
Эта черта, за которой безвестность. Были и будни, была и любовь.
Трезвость ума не всегда побеждает, чаще желанья сильнее рассудка.
В пекло бросаемся, все, забывая, словно судьбы неудачная шутка.
Вот он пришел час любви долгожданный. Стоило ждать его 31.
Прошлое пошло, ошибка, несчастье, и только сейчас ты любима, любим.
Нам не хватает простого терпения, зрелости, чуткости недостает.
Шквал взбудоражил уснувшие чувства. Ветер утихнет, и это пройдет.
Только б узнать, где найдешь, потеряешь, только сумей мимолетное сжечь.
Если ты справишься с этим желанием, то не сумеешь честь уберечь.
31 пролетел, ну и что же? С чем ты остался, что потерял?
Вычеркнуть с жизни его не сумеешь. Только на время беднее ты стал
Что прожито, не выбросить за борт, в памяти будет и жечь, и страдать.
Попытка любая начать все сначала обречена. Жизнь с нуля не начать.
Пусть ты сначала от счастья закружишь, оду любви по утрам будешь петь.
Но постепенно за бытом забудешь, станешь о прошлом ты чаще жалеть.
Нет, на чужой беде розы завянут. Жизнь заставляет платить по счетам.
Совесть и честь так же цену имеют, и не бесплатно дарованы нам.
Сможешь, не сможешь, а выложишь сумму, милости ждать от судьбы бесполезно.
Честью торгуя, остался с долгами. И только любовь отдаем безвозмездно.
Годы умчатся, и старость наступит, друга плечо ощутить пожелаешь.
Нету его, променял на минуты тех наслаждений, что сейчас упрекаешь.
Гибель души, загнивание тела наука признала процесс безвозвратным.
Что ты хотел, и чего ты хотела, нет там дороги, пути нет обратно.
Ну, почему оглянуться не смог ты, ты почему без оглядки бежала?
Счастье осталось за горизонтом. Сумрачно, душно и пусто жить стало.
Говорят, у него будто памяти нет, позабыл, там, где был, и что брал, позабыл.
У иного склероз, ничего, мол, не помню, с кем и когда, и о чем говорил.
Такая болезнь несчастие вроде, только завидую этим больным.
Дар забывать им природа ссудила, дар посчитал бы счастьем большим.
Время не лекарь, и время не доктор. Раны телесные, раны души
Памятью лечат, а чаще склерозом. Лишь позабыв, исцелимся мы.
Шрамы на теле и шрамы на сердце – эти понятия - вещь не абстрактная.
Годы проходят, они остаются, и возвращают меня в жизнь обратную.
Водкою глушим воспоминания, или казаться хотим толстокожими.
Прячем рубцы под кремами, под лаками, и за довольными сытыми рожами.
Только все мстит нам год тридцать первый, слабость и подлость не может простить.
И не вернуть его в прежние рамки. Памятью бьет нас и памятью мстит.
А если склероз не идет во спасение, есть еще лекарь сильнее его.
Совесть, точнее, ее неимение. Вот не хотел бы иметь я кого.
Морду лопатой, и все и всех к черту. Я здесь живу, и живу на века.
Дети побоку, и стервы побоку. Все для меня, существую пока.
После меня хоть потоп, конец света. Пусть ни трава, ни леса не растут.
Смех со злорадством, и смех лишь для смеха. С совестью пусть остальные живут.
Кто-то страдает рядом за дверью, слезы текут у кого-то из глаз.
Эта беда, это совесть людская. Они не должны проходить мимо нас.
Эту морду лопатой избил бы лопатой, я не хочу быть в слезах виноватым.
Пусть меня любят и даже жалеют. Ради такого готов пасть на плаху.
Совесть и память, меня не бросайте. В радости, в горе втроем проживем.
Счастье не только у сытых, довольных. Счастье в жизни самой, даже в том, что умрем.
Роскошь, банкноты, билет казначейский в часть роковой не спасут от суда.
Совесть и память меня пожалейте, вас я возьму, отправляясь туда.
Мой тридцать первый, тебе благодарен, тем, что ты был и не хочешь забыться.
Может, я глуп был и так же бездарен, только хочу я опять повториться.
Пусть ноют раны, гноят, кровоточат. Я вас не предал, себя победил.
Сто раз жалел за свой трезвый расчет, только любил и ничто не забыл.
Месть я воспринял, как шквал камнепада. Нету спасенья, укрыться нельзя.
Так бы и сгинул под грудами щебня, если б не вспомнил счастливым себя.
Было, тонул и вопил от ударов, и расползалась земля подо мной.
Небо давило, ветра с ног сшибали, смерти от жизни желалось такой.
Сопротивлялся, хватался за воздух, падал, лицом ударялся в грязь.
Но поднимался, глаза продирая, плача от злобы, а чаще смеясь.
Не было рядом того, кому верил, были далеко, кого я так ждал.
Жесткий экзамен судьба подвернула. Битым остался, хотя устоял.
Битая морда, душа искалечена, криком орет, и как язва болит.
Кажется, долго и, кажется вечно то, что унижен, и то, что забыт.
Муки бессонницы так же терзают. Все восстает и бунтует во мне.
Сон не приходит, и явь исчезает, словно явилось все это извне.
Вечные звезды, и вечное солнце. А на земле бесконечна любовь.
31 пролетели, как птицы. И никогда не вернуться к нам вновь.
Как мимолетно, и как быстротечно счастье, которое ждать не хотят.
Только страдания так бесконечны. Раны и язвы вечно болят.
Очень хотелось любить и лелеять, жаждал прожить – восторгаться и петь.
Но, чтобы в ценности эти поверить, видно, придется и грязь потерпеть.
Падаем в пропасть, кажется, вечно, нету в ней дна, и летим в никуда.
Это паденье порой бесконечно. К смерти, к позору летим навсегда.
Словно безмозглую чурку тупую, бросил себя я в теченье реки.
Выключил мозг, чтоб тащиться вслепую, тихо скуля и страдая с тоски.
Жду, когда выбросит злая судьба в мягкий песок или в жесткие камни.
Только б не видеть тот брег никогда. И позабыть, что хочу забыть сам я.