Глухари.
Давно еще, в весеннее половодье, река, подмыв берег, обрушила в воду огромную лиственницу. Лиственница была столь длинна, неохватна и тяжела, что даже весенняя, безудержная мощь реки не победила ее, упала она кроной в заросли ольховника на противоположном берегу, зацепилась за них, а с другой стороны ее держал берег, свои же дремучие корни. На корнях, поднятых кверху вместе с дерном, болтались две приличных сосенки, метра по три каждая. Мост получился идеальный. Широченный, без суков ствол, покрытый бугристой корой и наростами - не упадешь, не скользко. Мешали только сосенки, но осенние дожди и ветра сбросили их вскоре в реку, а та унесла деревья неведомо куда.
Приехали мы той осенью большой компанией в избушку на Мягкий ключ. Погода задалась отвратительная. Мелкий, частый и нудный дождь не переставал. Река раздулась невероятно, и обычный наш переход в Бакты был непроходим.
Несмотря на дождь, на уговоры друзей, я решился на вылазку.
Неторопливо пробирался по едва заметной тропке по реке, вниз по течению, в надежде встретить уток.
Прошел пару километров, вымок весь, замерз изрядно. Нет уток. Хотел поворачивать назад, в натопленную избушку, к горячему чаю. Остановился уже, но в прогалине черемушника по реке увидел эту лиственницу- мост.
- А что, - думаю,- на той стороне заводина есть, может там утка.
Решил перебраться через реку, осмотреть заводь и сразу же обратно.
Держась за корни, вскарабкался на ствол лиственницы и спокойно, ни разу не поскользнувшись, перешел на другую сторону реки, в подножье Бакты. Пробился через густой ольховник, продрался через заросли шиповника, вышел, весь исцарапавшись, к заводи. Осторожно, со стороны осмотрел ее, постоял минут десять, ожидая прилета каких – нибудь водоплавающих, но, ничего не дождавшись, повернул назад.
Вышел от заводи прямо на реку и пошел рыбачьей тропой обратно к лиственнице. Подошел к изгибу реки. Вода вымыла в крутом берегу то ли грот, то ли пещеру. Решил заглянуть туда. Подошел к краю берега и заглянул.
Глухарь сидел на берегу,у воды, глядел на меня. Среагировали мы одновременно. Он чуть присел и вымахнул с заглушающим шум воды треском крыльев на середину реки. Я тут же выпалил мимо!
Еще немного и он скроется за поворотом! Стреляю из второго ствола. Глухарь упал в гулкую, пенящуюся от избытка воды реку, почти скрывается в ней с головой, но тут же, вытянув шею, почти выпрыгивая из воды, рванул к берегу, выскочил на сушу, пробежал метра три, упал. Я стоял, открыв рот.
Чуть позже, укладывая глухаря в рюкзак, вытащил из его орлиного клюва бурую уже, но еще жирную водоросль.
В избушке ребята удивленно, уважительно и с плохо скрываемой завистью рассматривали птицу, и вскоре я остался один - друзья разбежались по лесу, разогретые своим задетым самолюбием.
Во дворе одного из детских садов росла сосна. С каких-то пор она стала прибежищем залетного глухаря. Весь день он сидел на ее толстых, корявых сучьях, время от времени вытягивая свою длинную шею, чтобы сорвать очередной пучок душистой хвои. Прохожие останавливались, задирали головы, строили догадки по поводу его появления, прикидывали его вес и возраст, хотя и так было понятно, что глухарь молод и глуп, иначе бы не щелкал на зевак клювом, не мотал бы благородной головой, как маятником. Когда никого не было, глухарь слетал во двор садика, гулял по утоптанному ребятней снегу, заглядывал в беседки, сидел на голове ледяного дракона. Известный городской фотограф снял его, поместил снимки в местной газете. Про птицу узнали все. В выходные семьями ходили смотреть. Глухарь ходил по толстому суку, косил на людей алой бровью.
Я не ходил. Глухарь был мне неинтересен, потому что жил в городе. Вскоре и вовсе забыл про него. Но не забуду никогда того глухаря, который и смертельно раненный выскочил из воды, стремясь уйти от человека в спасительную, дикую и родную ему тайгу.