ГЛ.13 БОЛЬШАЯ РОДНЯ. СЕМЕЙНЫЕ ПРАЗДНИКИ
В гости мы ходили редко. Так повелось, что гости ходили к нам. Это мама собирала на праздники родню и близких друзей.
Предпраздничная суета сопровождалась ссорами между родителями. Семейным бюджетом командовал папа, и в обычные дни строгая экономия маму устраивала. «Протягивать ножки по одежке» она соглашалась: скудная зарплата просто не давала развернуться ее врожденному хлебосольству.
– Шура, – говорил папа накануне праздничных дней, чтобы как-то охладить мамин пыл, – сделай винегрет, порежем селедочку, сварим картошку, купим колбасу, откроем банку с огурцами – и хватит! Все знают, что…
– Сима, – перебивала мама, – это же праздник, а не будний день! Сейчас не война! Да селедку с огурцами и картошку все и так едят у себя дома! Я не собираюсь позориться! Надо достать мясо для холодца!
– Какое мясо?! – пугался папа.
– Такое! Ножки свиные, головизну иногда привозят перед праздниками…
– Вот сама и стой за ними в очереди! Без холодца обойдёмся!
Холодец мама все-таки отстаивала в словесном бою. И папа торчал в очереди, а не она. Ей хватало забот.
Хорошего мяса в магазинах не было, но субпродукты перед праздником «выбрасывали». И мама придумывала салаты из овощей, а когда появился в продаже хек, готовила его под томатным соусом.
Рынок, то есть базар, существовал, но был непомерно дорогим, и туда ходили только жены больших начальников да ученых мужей, преподающих в институтах.
Конечно, пеклись и сладкие дрожжевые пирожки с яблоками или крендельки. Иногда они обильно поливались слезами (мамиными), потому что папа так просто не сдавался. Он громко вздыхал, кружил вокруг стола, где мама колдовала с тестом, взывал к совести:
– Шура, твои сестры придут не с пустыми руками, угомонись! Ты посмотри, сколько сахара уходит на всю эту ерунду!
– А откуда я знаю, кто что принесет? А вдруг – не принесут? Я что – за пустой стол усажу гостей? – отбивалась мама.
Она-то гостей любила! Можно сказать – обожала! Ради этих все-таки редких праздников даже прятала от нас, детей, сладости, подаренные кем-то в поликлинике именно «деткам».
– Это на стол, потерпите! – говорила нам, когда мы радостно обнаруживали « заначку».
Обычно приятный сюрприз в виде кулечка конфет или печенья мы с сестренкой находили во время генеральной уборки, которую мама возлагала на наши плечи.
Ух, как мы не любили это мероприятие! Тем более что каждую субботу мы и так мыли окна, цветы и все, что не боялось воды.
Как у мамы с папой шли бои за экономию перед праздниками, так у нас с Лялькой – за выбор рабочего объекта и его объем.
Сначала мы честно делили пополам все самое противное.
– Так, ты моешь цветы, я – полы, пыль вытираем вместе, – командовала я.
– Хи-итрая! Почему это я – цветы?! – канючила сестра. – Цветов много, а полов – два! Давай наоборот!
– Кухня еще, забыла?
– Ладно, я мою полы, ты – цветы, – соглашалась хитрая сестра. Она ведь знала, какая это морока! После цветов еще надо было убрать разлитую воду. – А пока ты их моешь, можно я погуляю? Немножко! Я к Лине пойду. Помоешь цветы – стучи в пол, я приду.
Вот уже перемыты все цветы на двух окнах, и я пяткой стучу в пол. Не идет сестра. Уже мама с работы скоро вернется – нет Ляльки.
Спускаюсь вниз по нашей жуткой лестнице, стучу в дверь к Лине Черной. Ее открывает мама, Нила Александровна. Никакой Ляли она не видела. Линочка дома, делает уроки.
Все ясно. Но сестры и во дворе нет. Ее маленькая фигурка мелькает среди бегающей малышни где-то возле дома номер семь. Ору, возмущенная, зову – ноль внимания. А я в тапочках, по улице нельзя ходить, приходится возвращаться.
И тут мамочка является:
– Ка-ак? Вы до сих пор не кончили уборку?
Я, конечно, валю все на бессовестную сестрицу, но мама, как обычно, стыдит меня за мелочность:
– Ты же старшая! Ей трудно мыть полы! Почему ты взвалила на ребенка мытье?
Объясняю ситуацию, мама почти не слушает, у нее забот побольше, чем у нас.
Вот она – несправедливость!!!
В результате полы мою я, а Лялька в наказание за лень завтра будет мыть посуду!
Мытье посуды, когда нет крана с горячей водой, удовольствие малоприятное. Но сестричка и тут находит способ отвертеться от него.
– Ты посмотри, как плохо вымыла тарелки! – контролирую я качество работы. – Потеки кругом! Лучше бы ты вообще не бралась!
И Лялька кричит, изображая смертельную обиду.
– И не надо! Не нравится – сама мой!
И снова ее словно волной смывает с места. Все! Испарилась. Только мелькает мимо меня ее довольная физиономия.
– Боже, что из тебя вырастет! – говорю я голосом Наточки, принимаясь за посуду.
Слава Богу, выросла отменная хозяйка, едва наша Елена вышла замуж и завела свой дом. Лень-матушка бесследно исчезла, точно приснилась мне…А уж каких трудолюбивых дочек родила!
Но я-то в детстве этого не знала?!
Между прочим, описанные сцены баталиии между мамой и папой накануне праздника повторяются всю мою жизнь. Только теперь я исполняю мамину роль ( в нее пошла), а муж, того не подозревая, слово в слово повторяет все папины упреки в расточительстве - моих сил и наших денег!
Пытаюсь вспомнить, почему вся родня даже на общие праздники собиралась в нашем доме, а не у тети Лены, например? Там ведь было больше места и возможностей. Просторная гостиная и спальня, широкий балкон… Я же помню: были до войны праздники у тети Лены с дядей Володей!
Правда… вот-вот: никогда там не собирались все вместе. Тетя Лена не стремилась к большим приемам. У них во всем был порядок и покой. Трудно себе представить бегающих детей в той квартире! Да еще нескольких одновременно. Это у нас можно визжать, запрыгивая на кровать, и драться подушками, когда в соседней комнате взрослые анекдоты рассказывают!
Есть у меня и другая версия такой избранности – это мама была центром притяжения для обеих ее сестер с их семьями, а также для всех прочих гостей – званых и незваных, но всегда дорогих. Например, для персональных маминых друзей или просто соседей.
В детстве я не задавалась вопросом, почему только мамина родня собирается у нас, а не папина, живущая в нашем городе. Та же тетя Галя, его родная и любимая сестричка, никогда не приходит на праздники. Ее не приглашали? Ведь в другие дни она наведывалась в гости, всегда одна, без детей.
После войны состоялось примирение мамы с тетей Галей, купившей маленький домик возле транспортного института, и родственные связи по идее должны были восстановиться. Этого же всегда хотел папа, я помню! ОН опекал младшую сестру иногда в ущерб собственной жене. Она не платила ни гроша за жилье в нашем доме, построенном руками моих родителей, и сама никогда не приложила к этому ни сил, ни средств.
– Как же это трудно, Шура, содержать свой дом, – жаловалась она теперь, – и как я тебя понимаю сейчас! То крышу надо перекрывать, то полы чинить, то сарай прохудился, то… Ни сил не хватает, ни зарплаты.
Тетя Галя работала в 79 школе учителем немецкого языка, а дядя Миша, ее муж, преподавал в сельхозинституте математику. Старший сын, Вася, учился в мединституте, младший, Толя, мой старый дружок, просидевший на подоконнике ( в моей памяти) все свое раннее детство, был еще школьником.
Наши с мамой визиты к тете Гале запомнились искренней сердечностью тетушки. Она кормила нас вкусным обедом, а домой мы уходили с полной сумкой фруктов из их маленького садика. Жили они, конечно, не так убого, как мы, благодаря дяде Мише, но тоже скромно.
Заглядываю в окошко будущего. Вася стал ведущим специалистом крупнейшего в Украине Института гастроэнтерологии и заведующим хирургического отделения. Больные мечтали попасть на операцию именно к нему, врачу с золотыми руками. О нем я еще скажу, как и о его братце, который жил в Москве и стал крупным чиновником в одном из министерств.
В Днепропетровске жил также папин брат, Иосиф (дядя Йоня) с женой Христей. И к ним мы ходили в гости… Почему же ни разу они не переступили порога нашего дома?
Сейчас я понимаю: виной тому был папа. Не тосковал он по родным! Не хотел и лишних хлопот, зная мамину озабоченность – чем кормить? Еще затеет застолье!
Ему хватало своей семьи. Он был закрытым человеком, как и погибший дядя Вася, и другие братья, и единственная сестра. Все они преданно любили своих жен и детей, разводов в родне Курачей не знали, однако не пускали в свою жизнь посторонних. И папа вырос таким. В его тесноватой и не очень жизнерадостной душе помещались мы с мамой и еще один племянник, Митя, живший в соседнем Днепродзержинске. Мите он даже писал письма.
Зато мамина обширная душа вмещала, кроме нас, огромное количество друзей и близких, не чувствуя дискомфорта! Там еще было много свободного места. И не поверю я никогда, будто мама НЕ ХОТЕЛА папиной родни. Ведь в гости к ним она ходила тоже без папы!
Мы с Лялей обожали праздничные застолья! Во-первых, детская команда увеличивалась за счет двоюродных сестер и брата. Из Незабудино ( есть такая станция на железной дороге) приезжала младщая мамина сестра, тетя Лида, с тремя детьми – Светой, моей ровесницей, Виталиком, старше меня на год, Людочкой – ровесницей Ляльки. Тетя Лена с мужем, дядей Володей, приводила Томочку, которую мы видели чаще, чем других детей.
Команда была разношерстная. Пока взрослые готовились к застолью, выгружая привезенные продукты (тут папа был прав) и таская на стол блюда, мы шумели, бегали в другой комнате, хвастая всяким игрушечным добром, показывая книжки, а летом уносились во двор с приятным ожиданием вкусного обеда.
Но очень быстро обнаруживалась наша разнородность в желаниях, пристрастиях и характерах. Томочка откалывалась первая – забиваясь в уголок с какой-то книжкой. Она читала как дышала – не могла без этого, и наша возня ее не привлекала. Света находила повод для обиды. Она не просто обижалась по пустякам, а делала это так вызывающе, что игра тут же расстраивалась. Ей, бедняжке, все время казалось, что мы, городские, презираем ее, выросшую за городом. Повод для обиды был такой разнообразный и неожиданный, что предотвратить его было невозможно.
Ее младшая сестра, Люда, была без выкрутасов – эдакое дитя природы. А вернее – сельского хозяйства. У себя дома она помогала маме и в огороде, и с кроликами. Могла этому кролику и голову свернуть, если нужно было суп сварить, – по маминой просьбе.
А Виталик…О, это было странное создание. От папы-грека ему достались огромные черные глаза с длиннющими ресницами и нос с горбинкой. Если бы не слишком узкие (мамины) губы, я бы его считала красавцем. Он и был им, как я подозреваю.
Меня привлекала в Вите (я упорно его называла так) молчаливая задумчивость.
Это было так романтично! Он много читал и знал, но учился неважно, и тетя Лида отдала его в ПТУ. Вот где была величайшая ошибка! Витя везде слыл белой вороной. Ему нельзя было идти в армию, где подвергалась жутким испытаниям его нежная душа поэта ( или ученого?) или на завод. Рабочая среда, слишком прямолинейная и малообразованная, также была ему противопоказана.
Витина дальнейшая драматическая судьба и трагическая смерть достойны длинного романа, а не одного абзаца в повести.. Но уже тогда я чувствовала неординарность его личности: он словно выпадал из окружения не только сверстников, но и взрослых. Жаль, что я стеснялась открыто проявить симпатию к брату. Мне кажется, ему нужен был друг, и я смогла бы стать им позднее. Увы, не сбылось…Он и умер в одиночестве, застрелившись из охотничьего ружья…
Тетя Лида, была из породы комсомольских активисток и такой осталась до пенсии. Работая директором начальной школы – другой на станции не было, она умудрялась быть в центре молодежных интересов всех окружающих сел. Кто учился в ее школе, уже оставался под крылышком своей учительницы до самого замужества. Спортивные секции, драматические кружки при школе вела она, неугомонная мамаша троих детей (от разных браков). Всю эту ораву привязанных к ней мальчиков и девочек разного возраста она таскала каждое лето на экскурсии по Крыму и другим историческим местам, таким образом посвящая чужим детям куда больше времени, чем собственным.
Витя рос как бы в сторонке, ибо учился в городе, где и каникулы, и практика не всегда совпадали со школьными. Люда возилась с козочкой, кроликами и огородом, ей некогда было гоняться за маминым графиком полезных путешествий. Света словно зависла между этими разными интересами, и всю жизнь потом упрекала маму, что та не уделяла ей столько внимания, сколько другим.
Нет, родным детям тоже перепадало иногда счастье пообщаться с энергичной мамулей и ухватить свой кусок впечатлений от поездок! На семейных фотографиях, переполненных учениками Лидии Михайловны, можно было среди толпы найти и родные лица двух девочек, но никогда рядом с учительницей (непедагогично!), всегда в массовке, на втором плане.
Щедрая, как и все, носившие в девичестве фамилию Ченакал, она приглашала меня, Лялю и Нату погостить летом у себя в школе, при которой и жила. Несколько раз мы ездили туда по очереди и получали заряд энергии на все оставшееся лето.
Как и до войны, ни одно застолье не обходилось без песен.
– Леночка, Лида, заводите! – подавал кто-нибудь сигнал после второй рюмки.
Обе тетки были голосистые. Пели они украинские песни, да так душевно, что папа пускал слезу. К нему присоединялись женщины, разогретые своим пением и невольными воспоминаниями о своей довоенной молодости.
Я тут же бросала сестер и пристраивалась к взрослым. Как же можно без меня?
Песни чередовались с анекдотами (их «травила» тетя Лена, соблюдая приличия) и рассказами о детских проделках. Самые смешные были из жизни дяди Коли, младшего брата, который жил в городе Самбор , и по которому сестры тосковали.
Он достоин отдельной главы – как самая колоритная фигура в семье моего дедушки – Михаила Трофимовича Ченакал - и бабушки Марии Дементьевны.
Дядя Коля давно уже звался иначе – не Николай Михайлович Ченакал, а Натан Мухамедович Чайшвили, но сестры его упорно называли Колей.
Рассказывать о метаморфозе, в результате которой скромный Николай стал зваться еврейским именем Натан, мусульманским – Мухамедович и грузинским Чайшвили, можно только под хорошую выпивку и закуску. Но об этом – позднее. Это тоже похоже на анекдот.
Дядя Натан был не единственной яркой фигурой среди моих родственников, а потому я не имею права бросить их так, посреди повести (или романа, как хотите), словно они никак не задели моего существа. Еще как задели! Пусть они снова оживут...
продолжение http://www.proza.ru/2011/02/26/30