Поцелуй может быть запятой, вопросительным знаком или восклицательным знаком.
(неизвестный мудрец).
Ранним утром я и Червона вышли в город, оставив Анри наедине с сестрой. Это была идея Червоны, которая несколько лет не выезжала из своего замка и жаждала окунуться в водоворот людей, городских запахов и звуков.
Червона выглядела выспавшейся и отдохнувшей. Она была оживлена как никогда, дышала полной грудью и улыбалась уголками тёмно-вишнёвых губ. Я размышлял, является ли её приподнятое настроение следствием относительной безопасности и тёплого приёма, который оказала нам сестра Анри. Или на её расположение духа повлияло то, чем мы занимались последние две ночи? Я склонялся ко второму варианту, потому что сам чувствовал то же самое.
Казалось, Бог улыбается мне с небес, благословляя моё греховное отречение от заветов церкви. Я не мог поверить в столь явное Божественное одобрение моего нечестивого поведения, и внутренне терзался сомнениями. Может быть, Бог хочет сказать мне, что я по ошибке вступил на путь монашества? По большому счёту, у меня ведь и выбора-то особого не было. Когда меня подобрали на улице и привезли в монастырь под крыло отца Френсиса, мне было не больше трёх лет.
А может, Бог отвернулся от меня, и готовит мне суровое наказание?
Мне хотелось верить в лучшее, но здравый смысл подсказывал, что каждый должен рано или поздно расплатиться за грехи, совершённые в земной жизни.
Кстати, об отце Френсисе. Сегодня утром сестра Анри вскользь упомянула его имя. Она сказала, что не так давно некий Отец Френсис прибыл в этот самый город и в полдень каждого дня проповедует на центральной площади.
Когда я услышал об этом, сердце моё ушло в пятки. Я вовсе не готов был встретиться со своим духовным наставником сейчас, когда я ещё не разобрался в своих чувствах и мыслях, когда всё так туманно, когда я нахожусь в огромной власти от женщины и не знаю что с этим делать.
Что скажет Отец Френсис, увидев меня прогуливающимся по городу с незамужней женщиной? Осудит ли он меня, узнав, что меня с ней связывает? Отречётся ли от меня?
Эти мысли терзали меня весь остаток ночи, когда Червона уснула, опутав руками и волосами моё тело, и даже во сне я не мог избавиться от страха перед будущим.
Мне снилось, как Отец Френсис и Бог, почему-то в оказавшийся великаном с головой филина, сидят на облаке и кидаются в меня огрызками яблок с древа познания. Когда Бог откусывал куски от яблока, в его клюве почему-то виднелись человеческие зубы.
Однако сейчас, когда солнце светило так ярко, а в воздухе витал аромат цветов и свежего хлеба, мне не думалось о плохом.
Сегодня Червона заплела волосы в сложную причёску, так что единственная седая прядка затерялась среди толстых смоляных кос; она надела выстиранное и заштопанное накануне простое тёмно-голубое платье и вплела в волосы сорванные в саду пурпурно-красные розы. Не знаю, производила ли она какие-то манипуляции со своей кожей, губами и глазами, но выглядела Червона сегодня моложе и красивее чем обычно.
Я как всегда наблюдал за ней краем глаза. Смотрел на нежные тонкие ключицы над воротом платья, на блестящие косы и затянутую в корсет талию.
Я ненавидел себя за эту нездоровую наблюдательность, но не мог отвести от Червоны глаз; теперь я уже не мог смотреть на неё так безучастно как прежде. Я смотрел на её тело, скрытое многослойным платьем, а мысленно представлял как она обнажённая и расслабленная лежит на белых простынях, придавленная моим телом.
На центральной площади города в этот ранний час во всю шла торговля. Были здесь и сладости, и фрукты, и одежда. Люди торговались, приценивались и покупали. Гвалт стоял такой, как если бы одновременно решили высказаться две тысячи сорок.
- Мне бы хотелось вон ту здоровенную грушу, - сказала Червона, когда мы проходили по фруктовому ряду, - сколько у тебя денег?
- У меня ничего нет, - виновато ответил я.
- Ничего не награбил в походах? – Червона криво усмехнулась, - ну ничего, придётся украсть.
- Украсть? – не поверил я.
- Ну да, украсть. У тебя есть другие предложения? Я могла бы конечно заработать, но тебе не понравится как, - едко парировала Червона.
Я не понял, о чём она говорит, но на всякий случай решил не спорить.
- Не волнуйся, - между тем продолжала она, - до двенадцати лет я занималась тем, что воровала кошельки на рынке. Не думаю, что я совсем утратила навык.
Мы медленно пробирались сквозь толпу. Проходы между прилавками покрывал слой разлагающихся испорченных цветов и фруктов, так что приходилось быть осторожными. Вдруг Червона поскользнулась, неловко взмахнула руками и налетела на солидного хорошо одетого господина, шедшего нам навстречу под руку с женой.
- Простите ради Бога, - пробормотала Червона, - тут так скользко…
- Ничего страшного, - господин был настроен дружелюбно, - вы не ушиблись? – участливо спросил он, придерживая Червону за локоток.
- Нет-нет, всё в порядке, - Червона улыбнулась. Мне не понравилось, как она смотрела на богатого господина, но я решил из вежливости не вмешиваться.
Толстая и некрасивая жена солидного господина, кажется, разделяла мои чувства. Она прожгла Червону уничтожающим взглядом и потянула мужа за руку в противоположном направлении.
- Готово, - сказала Червона, когда мы удалились от четы на порядочное расстояние, и показала мне внушительных размеров кожаный кошель.
- Как ты это сделала? – поразился я.
Червона только таинственно улыбнулась.
Мы как раз покинули торговый ряд с фруктами и вышли к небольшому колодцу с ключевой водой, возле которого образовалась очередь страдающих похмельем (во всяком случае составляли её сплошь мужчины с помятыми лицами.
- Посидим? – предложила Червона.
Мы уселись на ступеньки ратуши, и Червона развязала кошель.
- Ого, да тут не только на грушу хватит! - присвистнула она, - хочешь чего-нибудь?
- Не отказался бы от персика; давай схожу.
- Сходи, - Червона высыпала мне на ладонь несколько десятков монет, - а я тебя тут подожду.
Она откинулась назад, оперев руки о следующую ступень, и подставила лицо ласковому утреннему солнцу. Я ревниво заметил, как несколько идущих мимо школяров замедлили шаг, любуясь Червоной.
Я купил персик и несколько груш за первым же прилавком и поспешил вернуться к Ратуше. Однако за ту минуту, что меня не было, около Червоны успел материализоваться молодой человек приятной наружности, одетый как ремесленник.
Я подошёл сзади, так чтобы он не сразу меня увидел, и принялся слушать разговор.
- Я художник, - говорил молодой человек, - а вы такая красивая. У вас интересное лицо. Вы откуда? Сейчас я как раз работаю над витражом в костёле Святого Марка и ищу натурщицу для образа Святой Анны…
Он тараторил и тараторил, не давая вставить Червоне ни одного слова, и всё смотрел и смотрел на неё, как на диковинный экзотичный цветок, распустившийся между камнями мостовой.
А она сидела всё так же неподвижно, откинувшись назад, и на лице её играла загадочная полуулыбка. Волосы сияли на солнце как расплавленный метал, а кожа, белая как бумага, казалась безупречным мрамором, обработать который не погнушался бы даже самый знаменитый скульптор.
- Эй ты, художник, - сказал я, закипая от злости.
Парень обернулся и смерил меня любопытным взглядом.
- Простите, святой брат, чем могу быть полезен?
- Не мог бы ты оставить девушку в покое.
- А вы ей кем приходитесь? – закономерно поинтересовался художник.
- Я… я… - тут я понял, что на самом-то деле никаких прав на Червону предъявить не могу, - я её брат, - к конце концов выдавил я первое, что в таких случаях приходит в голову.
- Да неужели? – неожиданно вклинилась молчавшая до сих пор Червона, - то-то фамильное сходство бросается в глаза.
Художник усмехнулся.
Я непонимающе обернулся к Червоне. Она смотрела на меня с вызовом и непонятной обидой. Она что же хочет продолжать разговор с этим манерным шутом и злится на то, что я ей помешал?
Червона легко поднялась на ноги, подошла и взяла меня за руку. Первым моим желанием было отдёрнуть руку и в страхе оглянуться по сторонам, вторым – притянуть её к себе, ведь её прикосновения так сильно действовали на меня, лишали способности связно мыслить, приводили в смятение обещанием следующей ночи и ещё тысячи других.
- Брат, как бы не так, - сказала Червона, требовательно глядя мне в лицо, - скажи кто я для тебя, или я больше никогда до тебя не дотронусь. Даже не заговорю с тобой.
Художник сплюнул на землю жёванный табак и пошёл куда-то в сторону торговых рядов.
- Я монах, понимаешь… я не могу… - пробормотал я. Но не оттолкнул её, - я должен служить святой церкви… - но я только сильнее сжал её пальцы, - что люди подумают о нас? Что они думают сейчас? - и я обхватил другой рукой её талию, - что думает Бог глядя на нас с небес?
- Всем наплевать. Война развратила нравы людей, - сказала Червона, - никто и внимания не обратит на монаха обнимающего женщину прямо на ступенях городской ратуши. А Бог… - она помедлила, - Бог видит нас всегда, не только сейчас. Думаешь, его может расстроить то, что ты делаешь в этот момент? Ведь ночью он видит нас так же ясно как днём, - она сделала ещё шаг и оказалась совсем близко от меня. Так близко как прежде мы оказывались только наедине, - поцелуй меня сейчас. При всех этих людях. Или забудь обо мне навсегда. Потому что если ты стыдишься меня…
- Я люблю тебя, - перебил я и поцеловал её.
Мне казалось, что все люди смотрят на нас. Мне казалось, мир перестал вращаться и застыл в невесомости на эти несколько сладостных мгновений. Оранжевый свет полуденного солнца ласкал меня сквозь веки, и я всё крепче прижимал Червону к себе.
Мне казалось, мы стоим в центре мира, и ничто кроме нас не существует.
Но когда мы разомкнули объятия, я увидел, что ничего не произошло. Все занимались своими делами. Мир не рухнул и не превратился в сверкающую райскую бездну. Торговки продавали фрукты, дети сновали среди прилавков, птицы перелетали с крыши на крышу.
Никто не заметил моей полной капитуляции. Никто не заметил, как я растворился в этой женщине, как женщина в моём сердце затмила Бога.
Мы медленно побрели с площади куда-то в сторону городских ворот. Я обнимал Червону за плечи, а она меня – за талию. И никто не обращал на нас внимания.
Никто – за исключением одного человека. За исключением старого мужчины, стоявшего на парапете и готовящегося к проповеди. Он протирал глаза руками не в силах поверить. Он прищуривался, вглядываясь в моё лицо.
Но я был так поглощён своей новой любовью, что ничего не заметил.