Сима просыпается утром в своей палате, как обычно. Поправляет одеяло, медленно поворачивается на бок к тумбочке и зачем-то смотрит на часы.
Солнечные лучи пробиваются сквозь неплотно задёрнутую занавеску прямо ей на подушку. Наверное, они её и разбудили...
Сколько она уже здесь находится? Всё, что было раньше, за пределами больницы, кажется отсюда таким далёким, нереальным. Жизнь словно разделилась надвое: до операции и после.
Сима осторожно трогает бинты на груди. Боль по-прежнему очень сильна. Но уже не выматывает, не сводит с ума, не вжимает своей тяжестью в подушки. Сима смиряется с ней, боль уже стала частью её жизни.
Она и боль. Теперь их двое.
Сима приподнимается на локте и медленно опускает одну ступню вниз. До пола далеко. Задержав дыхание, она хватается рукой за край кровати и подтягивает себя к нему. Теперь – перевалиться.
Ноги держат плохо. Мыски больничных тапочек торчат из-под тумбочки, но Сима не хочет за ними тянуться – далеко.
Аккуратно переступая, она подходит к окну. Стараясь не дышать, медленно поднимает руку и отодвигает занавеску.
На улице бушует весна. Осевшие коричневые сугробы, солнечные блики в бесчисленных мелких лужах, стаи ошалевших воробьёв…
Сима поддевает пальцами шпингалет, и он неожиданно легко освобождает раму: верхняя защёлка открыта. Уже забыв и про бинты и про осторожность, она тянет на себя створку, и в лицо ей ударяет свежий холодный воздух. Пахнет землёй и талым снегом.
Сзади хлопает дверь, слышатся причитания нянечки. Сима улыбается: весна. А потом будет лето. Надо жить.
Назавтра мама приходит пораньше. В пакете домашние пирожки и морс. Хлопочет, как всегда. Волнуется за неё, пытается помочь. А зачем волноваться? Врач сказал ходить, значит, уже можно.
Сима, морщась и избегая резких движений, медленно надевает куртку. Растревоженная её действиями, всё сильнее ноет перетянутая бинтами грудь. Мама наклоняется, чтобы застегнуть дочери сапоги.
– Мама, не надо, я сама, – просит её Сима.
– Как же ты сама? – беспокоится мама.
– Сама, – упрямо повторяет та.
От наклона кружится голова и схватывает под рёбрами. Дышать совсем невозможно: малейшее движение отдаётся в груди новым болезненным спазмом. Сима медленно тянет вверх замок молнии. Ну вот, получилось. Теперь второй сапог.
В больничных коридорах мама то пытается поддерживать её под локоть, то забегает вперёд, открывая двери.
– Сама, – повторяет Сима, – Сама.
На улице сил хватает ровно настолько, чтобы дойти до скамейки. Сесть плавно не получается, потому что дрожат ноги, и Сима падает на неё спиной. Чернота застилает глаза. Мама торопливо опускается рядом и обнимает дочь за плечи.
– Ничего, ничего, привыкнешь, – шепчет она, – Потом будет легче.
– Мам, а как мы назад пойдем? – улыбается сквозь слёзы Сима.
– Куда же тебе назад? Пришли только. Сиди, сиди пока, – успокаивает то ли её, то ли себя мама, – Как-нибудь справимся. Как-нибудь дойдём.