- Ишь ты какой! С чубчиком! Казак, видно, как папка! – пробасила лошадеподобная акушерка, разглядывая истошно вопящего младенца. Тот глядел на свет божий мутноватыми еще глазами и продолжал кричать.
В родильном зале пахло хлоркой и стерильностью. Медперсонал деловито сновал туда-сюда, с жестким металлическим звуком позвякивали падающие в поддон инструменты…
Анна молчала. Собственно говоря, молчала она и во время родов. Только сквозь искусанные, почерневшие губы, искривленные в уродливую гримасу, прорывался иногда хриплый нечеловеческий стон.
-Да ты кричи, милая, кричи! Чего ж себя так истязать, - приговаривала старенькая сердобольная санитарка тетя Зоя.
Но Анна молчала. Стонала, рычала, но губ так и не разжала. Боль волнами набегала на ее измученное тело, сминая его, корежа схватками. Иглы капельниц, воткнутые в вены, вливали в Анну какое-то лекарство, обезболивающее что ли… Она судорожно сжимала кулаки, а потом, когда схватки на время прекращались, расслабляла ладони со сломанными ногтями.
- Господи, ну куда такой – еще рожать-то? И здоровые не всегда благополучно носят, а тут мамочка с ДЦП и олигофренией! Надо же, припекло ей что ли? – откуда-то издалека услышала Анна.
- Да вот смотри ты – доносила благополучно, хоть и инвалид, от «кесарева» отказалась, сама, говорит, рожу, - ответил второй голос, и Анну накрыла очередная волна боли.
- Родииит, куда она денется!
Боль. Стон. Крик младенца, чужой, неуместный, казалось бы, здесь, в стерильной комнате с тускло-зелеными стенами… Сквозь пелену тумана к Анне пробивались какие-то звуки и голоса:
- Ишь ты какой! С чубчиком! Казак, видно, как папка!
Она молчала.
Ребенок родился на свет изумительно красивым, вовсе не похожим на новорожденного. Он был таким, как рисуют на рождественских открытках. Все в нем казалось совершенным, начиная от атласных розовеньких пяточек, заканчивая хохолком шелковистых волос на макушке.
...Анна возненавидела его сразу же. Глухая бессмысленная ненавись к только что рожденному ею малышу поднималась откуда-то из самой глубины. Все оказалось совсем не так, как ей представлялось. Она ведь всего-навсего хотела доказать миру, что она такая как все!
Целых девять месяцев она гордо вышагивала по улицам села, выставляя напоказ доказательство собственной женственности, полноценности, значимости. Соседки шушукались по лавочкам, а она, Анна, прихрамывая на искривленную природой ногу, неуклюже выпячивала и без того огромный живот.
- Как здоровье, Анечка? – приторно спрашивали соседки и угощали яблоками.
Анна присаживалась на лавочку и подробно рассказывала: и о токсикозе, и о том, что мать ее не понимает, пыталась заставить сделать аборт…Соседки сочувственно кивали головой, жалели…
Анна своим странным умом понимала, что мать права, но из упрямства решила сделать по-своему. Мать плакала, повторяла, что ребенок может родиться ненормальным, что они с отцом не осилят еще и младенца – и без того тяжело. Анна молчала. Хитро кося глазами, она отворачивала в сторону несимметричное лицо и не произносила ни слова. Сорвалась она лишь однажды, на четвертом месяце.
-Рожу, решила и рожу! Ты мне не указ, и папочка мой, алкоголик - тоже! Я женщина, а не урод, ясно вам! - брызгая слюной, кричала она опухшей от слез матери.
Тогда с Анной случилась истерика, врач, приехавший по вызову, сделал какой-то укол и уехал, недоуменно поведя плечами. С тех пор мать ее не трогала, лишь плакала молча по углам. Врачи сказали, что принудительно на аборт направить нельзя, да и поздно уже. А ребенок вполне может родиться здоровым. Анна самодовольно вскидывала подбородок, осознавая собственную правоту. Беременность ей особо не досаждала, точнее, Анна ее и не заметила бы, если бы не стремительно растущий живот. О ребенке она не думала. Зато часто вспоминала ту единственную ночь, когда… Вряд ли она осознавала, насколько был пьян Олег, зато таких слов ей никто не говорил в жизни...
А вот теперь боль и …зачем-то ребенок. Ненужный, бессмысленный. Зачем? Она доказала все, что хотела: она нормальная, полноценная, ее любят мужчины…
Ребенок продолжал кричать.
- Да уберите вы его куда-нибудь, надоел уже, - разлепив спекшиеся губы прохрипела Анна.