Взросление

ВЗРОСЛЕНИЕ

Повесть

                Когда - то, еще до войны, здесь были три самостоятельные ограды,      ворота которых выходили на прилегающие к ним улицы. В войну заборы были разобраны на дрова, а поэтому образовалась одна, довольно обширная ограда с тремя воротами, двое из которых были постоянно закрыты. Рядом с центральными воротами, которые на ночь закрывались, в маленьком, рубленном в угол флигельке, жила с сыном дворничиха, Ефросинья Конюхова, а попросту, Фрося. В центре ограды возвышался двухэтажный бревенчатый дом коридорного типа, в котором проживало столько народа, что даже участковый, не имел представления об их количестве. За ним, под углом друг к другу, стояли еще два дома на высоких фундаментах и большими окнами по фасаду. В первом доме, который был немного поменьше, жила семья начальника отделения милиции. Во втором доме жили две семьи: университетский профессор, и семья адвоката Арвая. На центральную, покрытую булыжником улицу, шумную и пыльную, выходил фасадом еще один дом, с серыми облезлыми стенами, с полуподвалом и мезонином. Публика в этом доме проживала самая разнообразная.
     В одной из крошечных комнатушек мезонина жила старая учительница Марья Ивановна, которая уже не работала, больше болела, и на улицу выходила очень редко.  Люди говорили, что она старшая дочь богатого купца Суханова, что в доме этом был магазин ее отца, да и все строения в ограде принадлежали этому купеческому семейству. По соседству с Марьей Ивановной, в такой же небольшой комнатушке, ютился Арон Кац, пожилой еврей с двумя ребятишками, Левой и Мишкой. Он торговал где-то на рынке, и вечером, придя с работы, прежде чем зайти в  квартиру, громко кричал:
 - Лева! Мишя! Марш домой!
Лева и Мишка послушно бежали к отцу, Лева брал у отца сумку, а Мишка схватив ведро, мчался за водой к колонке. Зимой и летом Арон Кац ходил в длиннополом пальто  неопределенного цвета, в соломенной мятой шляпе летом, и стареньком треухе зимой. Дворничиха Фрося, на деньги, которые ей давал Арон. готовила один раз в день для его ребятишек незамысловатый обед, а за отдельную плату, иногда, штопала их одежонку. Собственный сын ее, Колька, нигде не учился и большую часть своей жизни находился в приюте для слаборазвитых детей. В ограде все его звали Овец, Колька на эту кличку не обижался, и даже привык к ней. Время от времени приезжали какие-то тети и дяди, забирали Овца с собой и куда-то увозили. Дворничиха плакала на людях, вытирая круглое, с курносым носом лицо казенным фартуком, но потом, когда эта «депортация» заканчивалась, она успокаивалась, и все входило в привычную колею до нового появления сына Кольки.
     Каждое утро, часов в десять, из адвокатского дома выходила тетя Сара, грузная сутулая еврейка, с бородавкой над верхней губой и шляпке с вуалью. За руку она держала всегда своего внука Борю, который в другой руке нес скрипку в футляре. В белых гетрах, в вельветовых, чуть ниже колен брючках, застегнутых на пуговички, в белой рубашке с черной бабочкой на шее. Борька явно стеснялся своего наряда. и шел с опущенной головой, безуспешно пытаясь вырвать свою ручонку, из цепкой старушечьей руки.
     Витька Якимов, учащийся ремесленного училища, а просто «ремеслухи», в расстегнутой до пупа  синей рубахе, остановив ногой футбольный мяч, всегда кричал Борису:
  -   Борька! Кончай ты эту бодягу! У нас команда неполная, а нам сегодня с маратовскими играть!    
  Тетя Сара останавливалась, еще крепче сжимала руку внука и всегда примирительно, обращаясь к потному от игры и лохматому Витьке, чуть картавя говорила:
  -   Витя! Вы, уже перестаньте так сказать. Боре осталось совсем немного, чтобы закончить класс! У  него же талант, и он будет хорошим скрипачом! Боже мой, боже мой! Что уже скажет его папа!
Витька конфузливо замолкал, провожая насмешливым взглядом бабушку с её «талантливым» внуком, а потом присоединялся к играющим пацанам. Примерно в это время, выходил из дома и садился на лавочку, дед Чапай. Деда, Кудинова Ивана Тимофеевича, за его усы, лихо закрученные на концах, за неизменную кубанку по-молодецки надетую набекрень, люди за глаза  называли Чапаем. Внучка деда, Томка, шустрая четырнадцатилетняя девочка, выносила из квартиры складной сапожный стул, ящик с сапожным инструментом, и  обязательно газеты, которые к этому времени приносила почтальон. Дед водружал на лоб очки, скручивал из газеты «козью ножку», и, попыхивая ядреным махорочным дымком, читал газеты. Клиентов по сапожному делу всегда хватало, поэтому с их приходом, газеты дед откладывал  на завалинку, и приступал к своей сапожной работе. За свою работу мастер брал совсем мало, делал ее добросовестно, так что без работы не сидел. Даже сам начальник милиции, дядя Ваня, Иван Иванович Шаталов, время от времени пользовался услугами соседа-сапожника. Рассчитываясь за работу, дядя Ваня вытаскивал из портфеля продолговатый предмет, завернутый в газету и, покосившись по сторонам, быстро отдавал его деду. Тот также проворно, прятал свёрток во внутренний карман пиджака. Довольные такой «операцией», которая по их глубокому убеждению прошла безукоризненно, дед Чапай и капитан милиции какое-то время сидели, курили, потом прощались. Томка- «проныра», часто выслеживала такие подношения, и «сдавала» своего деда бабке. Грузная бабка, Чапаиха, так ее величали за глаза соседи, кряхтя, сползала с высокого крыльца, молча подходила, к оцепеневшему от страха своему деду, и без разговора лезла в карман пиджака, Вытаскивая оттуда, уже согретую дедушкиным теплом, «четушку». Прятала ее под передник, и придерживая рукой поясницу, удалялась в свою комнату
с конфискованным вознаграждением.
    -- Ты? Стервоза! – кричал на Томку Витька Акимов, которому она приходилась не то троюродной сестрой, не то двоюродной теткой, -- Ты зачем, конопатая твоя рожа, дедушку «сдала», а? Я, те жопу надеру когда-нибудь ремнем! Так и знай!
     -- Испугалась я тебя, грязная харя! Матери твоей пожалуюсь, и своей тоже, понял, свинья? Ты что, не знаешь о том, что ему пить водку нельзя!  Дурак! – переходила в наступление Томка.
Это была правда. Полгода назад деда Чапая едва «откачали», и Витька Акимов, который никогда не сдавался, не трусил и не грустил, перед этими неопровержимыми фактами затихал, уходил в сторону и, мотая лохматой головой от злости, только сопел, искренне жалея обиженного деда.               
      Дед, Чапай, на самом деле воевал в гражданскую в отряде Каландарашвили, легендарного партизанского командира, чудом избежал расстрела от рук белочехов, был несколько раз ранен. Раз в год, в августе месяце, принарядившись, шел к памятнику партизанам, который был установлен у входа на Иерусалимское кладбище. Приходили туда и его боевые соратники, такие же седоусые и степенные, одеждой и манерой поведения очень похожие друг на друга. В дешевеньких пиджаках, в начищенных сапогах и картузах, они резко выделялись среди гуляющих людей, которые почтительно замолкали, поравнявшись с бывшими партизанами.
     Постояв некоторое время возле скульптурной группы, которая изображала из себя трех партизан с бетонным пулеметом и с таким же бетонным  знаменем в руках, они шли в глубь кладбища, чтобы там, в тенистом уголке, помянуть своих боевых товарищей. В глубине старого кладбища, возле каменной высокой ограды еврейского кладбища, стояло несколько скамеек, и дряхлый от времени, колченогий столик. Рядом с этим «пятачком», как ориентир, стоял памятник из черного полированного гранита. Надпись на памятнике каждый год подновлялась белилами, так что можно было прочесть:
      «Здесь покоится прахъ вольноопределяющегося Некрасова Пантелея Варфаламеевича.
        Миръ праху твоему»
Самый молодой из этого «отряда» красных партизан, заводской кузнец и балагур, Николай Селиванов, при очередном посещении, весело приветствовал покойного Некрасова словами:
   - Привет Пантелей!  А, вот и мы, явились, не запылились! Не возражаешь, что твой покой  немного нарушим, земляк?  Мы тут, по -быстрому…
   - Дурак, ты Колька! Нельзя так говорить, грех это большой, - одергивал Николая, Евдоким Белов, который был старше всех по возрасту, и тоже когда-то работал на заводе кузнецом      
    - Да, ладно тебе, Евдоким, - отмахивался от нравоучений веселый мужик Николай,
 Что такого-то я сказал? Я, можно сказать, поприветствовал его…А, может он и рад, что мы тут пришли и сидим! Глядишь, и ему там веселее будет! Верно, я говорю, орлы!
«Орлы» доставали из карманов принесенную с собой выпивку и закуску, разливали по стаканам, и как-то сразу посерьезнев, не чокаясь, молча выпивали
    - Ты, Евдоким, защищаешь, как я понял,  этого Некрасова? Так? А ты, скажи-ка мне, уж не контра ли он был? А…? Не он ли под Черемхово, тебе пулю под лопатку всадил? Молчишь?  То- то и оно!  Горячился  захмелевший Селиванов, который еще до визита на кладбище, где – то уже «хватанул» стаканчик- другой водки.
    - Пустое ты молотишь, дружок! Все мы стреляли, но не всегда видели, кто там, на мушке дергается, - попыхивая махорочным дымком, негромко говорил Евдоким, и уже обращаясь ко всем, продолжил:
    - Ты, ведь наверняка не знаеш, что это такое вольноопределяющийся? Не знаешь, а я тебе сейчас поясню. Это люди, которые могли не идти в армию, тем более на фронт. По здоровью там, или еще по каким причинам, а они рвались туда! И ведь знали, что там, в окопах-то, и башку можно потерять, или калекой на всю жизнь остаться. Не вам мне все это объяснять. Да, еще ведь за свой счет обмундировывались. Так что, достойные люди они были, а потому, Колька, с уважением нужно к ним относиться, понял!
    -  Я все понял, Евдоким, - смущенно оправдывался Колька, и, повернувшись со стаканом в руке к памятнику вольноопределяющегося, уже серьезно говорил:
     -- Прости, Пантелей, не подумавши брякнул. Не обижайся, землячок! Больше не буду…
Посидев часов до семи, старики шли домой к трамваю, а там, обнявшись на прощание, разъезжались по своим домам до следующего года.
   Вечером с работы домой возвращался рабочий люд. Летом, из открытых настежь окон, вкусно пахло щами и жареной картошкой, Озабоченные лица хозяек квартир мелькали в окошках, деловито стучали тарелки и миски и   в ограде на какое-то время наступало затишье,   Народ ужинал. Через какое-то время на улицу выбегали ребятишки, на ходу что-то дожевывая. Примерно в это же время, держа в руках хозяйственные сумки, возвращался с работы на рынке, Арон Кац.
Жена Арона, Сара, умерла несколько лет тому назад, а снова жениться Арон не решался, несмотря на отчаянные попытки сердобольных соседок свести его то с одной, то с другой одинокой женщиной. Всю свою жизнь теперь он посвятил своим сыновьям – погодкам, Леве и Мише. Братья разительно отличались друг от друга. Посторонний человек едва ли смог сказать, что они родные братья. Всегда аккуратно одетый и чисто умытый Лева, и «шолопаистый» грязнуля «Мишя», так звал его отец, на самом деле отличались друг от друга, как небо от земли.                Сначала он заходил к дворничихе Фросе, отдавал принесенные с собой припасы, а выйдя от нее, привычно громко кричал:
- Мишя! Лева! Марш домой!               
Отец молча озирал своих,  прибежавших на его зов сыновей, делал им какие-то внушения, после чего, виновато сутулясь, они поднимались в свою комнатушку.
      В тенистом уголке, возле дровяных сараев, усаживались любители домино. Иногда, с шахматной доской подмышкой, выходил студент физмата университета, Ким Иванов, стеснительный и немногословный молодой человек в очках. Многодетная семья Ивановых жила очень бедно, даже по сравнению с остальной частью жителей усадьбы, поэтому зимой и летом ходил он в одном и том же платье, состоящей из клетчатой рубашки и черных, латанных-перелатанных штанов. Зимой к этому наряду добавлялось короткое пальтишко, «подбитое ветром», да еще галоши.
    Партнером по игре обычно был адвокат Арвай, худощавый мужчина лет сорока. Во время игры адвокат всегда курил папиросы «Северная Пальмира», душистые и, наверное, очень вкусные. От предложения закурить, некурящий Ким отказывался, но иногда брал одну папиросину, нюхал, а потом закладывал ее за ухо, чтобы вечером угостить отчима. Возле них всегда толпились любители этой игры, переживали, но никогда не подсказывали. Расходились по домам уже в потемках, чтобы завтра, по заводским и фабричным гудкам, которые повелительно и безжалостно взрывали утреннюю тишину города, идти к своим проходным.
      Шумно и весело в ограде было в дни получки и аванса. Большинство мужиков работало на заводе, и дни выдачи денег, и даже само ожидание их, сулило этим людям, что-то вроде праздника. Кто-то из кормильцев приходил с деньгами вовремя, и тогда жены их, схватив  сумки, бежали в гастроном, на Большую. Там. в мясном отделе, покупали дешёвенькие мясные продукты, суповые наборы и ливерную колбасу. Ребятишки, которые всегда увязывались за своими матерями, с любопытством и завистью рассматривали нарядные стеклянные витрины с копчеными колбасами, бужениной и сосисками. Подолгу стояли и возле витрины с разноцветьем нарядных конфет, красиво уложенных в хрустальные вазы, и окруженные причудливо обставленными пирамидами из шоколадных плиток. Матери покупали ребятишкам дешевенькие карамельные подушечки, а если сильно повезет, то еще и связку сушек.
    Были, к большому сожалению, и такие отцы семейств, которые надолго застревали в пивнушках за липкими, от пролитого пива столиками, и клубами табачного дыма. И опять же матери, в окружении всего семейства, шли выручать своего кормильца, витающего в облаках иллюзорного хмельного счастья. Часто бывало такое, что подпивший отец куражился, домой идти не хотел, угрожал бедной женщине побоями, а то и вообще покинуть ее навсегда. Обычно все это заканчивалось довольно мирно. Часто можно было видеть, как внезапно «разбогатевший» от выпитого спиртного папаша, вытаскивал из замасленных штанов смятые рубли и трешки, тут же в буфете покупал своим чадам сладости и. довольный собою, поддерживаемый со всех сторон счастливым семейством, нетвердо ступая, шествовал к семейному очагу.                Особенно донимал окружающих пьянкой и скандалами Николай Шевелев, здоровенный мужик, с какими-то чересчур длинными мосластыми руками и широким, тронутой оспой скуластым лицом. Четверо, на редкость сопливых ребятишек- дошколят, жена Зоя, небольшого росточка женщина, вся какая-то забитая и «зашуганая»,– ютились в угловой комнате первого этажа барака в дальнем конце коридора. Ругань, переходящая в драку, с завидной постоянностью продолжались на протяжении всех лет, что они здесь проживали.
   Однажды, изрядно подвыпивший Николай, затеял драку со своей женой. Причина ссоры была банальной: Николай не хотел отдавать «заначку», жена же требовала отдать все семье. Что там произошло, понятно было всем соседям. Жена Николая, Зоя, в разорванном платье, простоволосая, с плачем выскочила во двор, следом за нею ее ребятишки, и разъяренный, сильно пьяный «кормилец». Не могла Зоя убежать, ребятишки держались за ее платье и орали, путаясь у нее в ногах. Озверевший мужик уже схватил бедную женщину за волосы, но ударить не успел. Сзади на его налетел Вадим, обхватил его и хотел оттолкнуть, но что-то не получилось и, они оба упали на землю.
  -   Ах ты, сопляк, - тяжело, со свистом дыша, крикнул вскочивший на ноги Николай,
-Я тебя раздавлю, как червяка! – и схватил Вадима за рубаху. Завязалась борьба. Вадим тоже схватил его за руки, но вырваться уже не мог, силы ему явно не хватало. И тут случилось то, что вся усадьба запомнила надолго. Студент Ким, бросил на землю свои книжки, подскочил к Николаю, и ловко завернув ему руку за спину, уложил того на землю. Придавив драчуна коленкой, не отпуская заломленной руки, студент жестко пообещал лежащему на земле с перекошенным от боли  лицом,  «алкашу».
 -   Если ты, скотина, еще раз посмеешь поднять руку на свою жену, я тебя посажу! Понял? Но перед этим, я тебе руки оторву!
Побелевший от пережитого Ким, собрал книги и пошел домой. Собравшиеся после этого пацаны, долго обсуждали героический поступок студента и, конечно же, Вадима. Тяжело дыша и шмыгая носом, он сидел в окружении ребятишек, которые с восхищением смотрели на своего взъерошенного капитана.
- Вадька? Ким то ловко скрутил дядю Колю, а? – весело поблескивая глазами, говорил Витька Якимов, большой любитель подраться, центральный нападающий дворовой команды.
- Он же в университете ходил в кружок. Ну, этой…Вольной борьбой занимался. Знаешь, какие у него мышцы? Во…! – вступил в разговор Ванька, сводный брат Кима. - Сейчас ему некогда, он заканчивает уже учебу, да еще подрабатывает. Вагоны разгружает по ночам, а весной помойки долбил.
Долбить в начале весны дворовые помойки, которых в городе было великое множество, была основная, и довольно прибыльная работа ребят-студентов. За зиму в каждом дворе скапливались огромные замерзшие блины помоев, которые находились где-нибудь в углу ограды, а когда по весне земля чуть-чуть оттаивала, приходили студенты, ломами долбили этот ледяной блин на куски, грузили на машины и увозили. Ким Иванов еще до университета занимался этой работой. Нужда, вечная спутница рабочего люда, заставляла браться за лом и лопату, разгружать и загружать вагоны на станции. Только очень сильные духом «пролетарские» дети, могли преодолеть этот тяжкий труд, совмещая тяжелую работу с учебой. Прав был сто и более раз волосатый «апостол» коммунизма говоря, что, «…в науке нет широкой столбовой дороги, и достичь ее сияющих вершин может только тот, кто не боясь трудностей, будет карабкаться по её каменистым склонам..!». На долю скромного, интеллигентного Кима Иванова, родной отец которого был большим начальником, а в тридцать седьмом был репрессирован, как враг народа, досталось много, этих самых, «каменистых склонов».
В субботние и воскресные вечера, часов в семь или восемь, шли на танцы девушки усадьбы. Праздничные наряды были у них одинаковы, и только по расцветке ткани  можно было их отличить друг от друга. Облако дешёвых духов и счастливый смешок с повизгиванием, на какое – то время наполняли пыльное пространство ограды. На ногах почти у всех девчонок были дешевенькие, пятирублевые босоножки, которых хватало на один, два выхода, да еще шестимесячные завивки, мода того времени. Заранее взволнованные предстоящими танцами и ожиданием своего девчачьего счастья, они внимательно осматривали друг друга, что –то подправляли, поддергивали, без конца «пялились» в маленькие круглые зеркальца, и походили издалека на куриное стадо.  Только местная красавица Клавка, старшая сестра Вадьки Анисимова, бессменного капитана дворовой футбольной команды, стройная, с высокой грудью и точеными ножками девица, шла на танцы с кавалером, Мишкой, Не смотрелся Мишка рядом с красавицей Клавкой. Щуплый, с некрасивым угрястым лицом, но всегда одетый в дорогой темносиний габардиновый костюм, в хромовые, натянутые до колен сапоги, в кепке-восьмиклинке, надвинутой  на самые уши, (мода распространенная в то время среди «блататы»), и не только ее. Все это .давало основание окружающим предполагать, что Мишка этот ,«не вчера с вокзала». Клавка немного стеснялась своего неказистого ухажера, но в ухаживании ему не отказывала. Мишка, влюблённый в красавицу, как говориться, «по уши», на ухаживание денег не жалел. В городском саду обязательно вёл её с подружкой в ресторанный павильон, угощал дорогими конфетами и пирожными, почти всегда покупал бутылку шампанского. Чувствуя свою власть над влюблённым, легкомысленная красотка беспричинно капризничала, заставляла его ждать себя по часу и более. Бедный парень безропотно сносил все её «выкрутасы», и «до смерти» боялся потерять свою любимую. Но, надо отдать ему должное. Характер у него был твердый, а  упрямства тоже ему не надо было занимать. «Надо понравиться её родителям», так. скорее всего, решил смышленый парень, и это ему блестяще удалось. Если в начале их встреч Мишка поджидал Клавдию возле ворот, то уже зимой, когда он в «москвичке» с каракулевым воротником, в белоснежных бурках и белоснежным шарфом на шее приходил на свидание, то шел прямо в Клавкину квартиру. Как потом выяснилось, Мишка работал формовщиком на заводе. Зарабатывал очень хорошо, да к тому же жил в собственном доме вдвоем с матерью,  Деньги у парня водились, и когда он приходил в гости к Клавдии, то всегда приносил сладости младшим братишкам своей подружки, которых было трое, а к великой радости дяди Гриши, отцу семейства, бутылку «белоголовой». Сам не пил, чем очень понравился своей будущей теще, тете Нюре, а уж про тестя и говорить не приходилось. Красивую и очень честолюбивую Клавдию, жизнь в убогом подвальном жилище, видать очень тяготила. Женским нутром она чувствовала и видела, как с восхищением смотрели на нее мужчины, когда она, легкая и грациозная, проходила мимо их, гордо неся свою прелестную головку, с тщательно уложенными естественными локонами, доставшимися ей от отца, и голубыми глазами, затененными длинными ресницами. Деньги, которые она зарабатывала на мясокомбинате, где она работала в колбасном цехе, родителям уже давно не отдавала. Все тратила на наряды, но помощь семье все же оказывала существенную. Каждую неделю привозила кости, которые оставались от разделки мясных туш, и которые пользовались большим спросом у рядовых «строителей коммунизма». Работникам мясокомбината эту «субпродукцию» продавали за копейки и, конечно же, более лучшего качества. Приносила иногда и колбаску, а вот как эту продукцию проносили работницы через проходную, очень большая тайна, и очень большой срок, если «борони бог», эта тайна будет раскрыта. Топор правосудия, «отточенный» до блеска Указом от 1948 года, по борьбе с расхитителями соц.собственности, висел над головой каждого обитателя страны Советов. Даже служителей Фемиды, умудрились учить в специальных ускоренных юридических школах за два года, да и зачем было учить больше. Указ до того был универсальным,  что знание Уголовного кодекса РСФСР, от 1924 года, было в то время излишним. Уголовные дела штамповались как «пирожки», а обжаловать их в вышестоящих судебных инстанциях не имело смысла. Адвокатов в то время  не было, или вернее сказать, они были, но назывались защитниками. Защита была чисто формальным судейским действом. Что скажет обвинитель, т. е. прокурор, то и вынесет суд.                               
        До Михаила был у Клавки ухажер, «приблатненный» Аркашка, по кличке Аркан,           который в Клавкиной начинающейся жизни, сыграл довольно печальную печальную  роль. С косой челкой на лбу, с «фиксами» во рту, вертлявый и жуликоватый Аркан, покорил сердце недалекой, но амбициозной красавицы. В пятнадцать лет, очарованная «блатняком»-красавцем Арканом, Клавка потеряла свою невинность. Аркан чуть было не «загремел» на нары, но дело замяли родители Аркана, работники торгового ведомства, пообещав женить непутевого отпрыска на несовершеннолетней девочке. Деньжат родителям Клавки, а также соответствующим органам, тоже пришлось отвалить, и наверное, немалых. Быть бы женой Клавке в неполных  пятнадцать лет, или остаться его «марухой», но залетел Аркан уже по другому делу. Взяли его с подельниками при ограблении магазина, и хотя забрали они в этом магазине пять бутылок водки, да три банки тушенки, суд на основании Указа от февраля 1948 года, определил им по «червонцу» на каждого. Красавчик Аркан «парился» на нарах, в одном из многочисленных учреждений нашей страны, занимающихся перевоспитанием несознательных граждан, типа этого самого Аркана. Регулярно, по строго определенным тюремным законам, приходили от Аркана письма, полные любви и нежности, разбавленные приблатненным «сиропом» тюремной  романтики. Едва ли малограмотному «урке» было по силам писать такие трогательные, любовные послания, Писал, скорее всего, кто-то из сокамерников, большой специалист в области тюремного эпистолярного творчества. Клавка, растроганная этими, полные жаркой любви письмами, сначала горько плакала, клялась себе и подруге, что дождется своего любимого Аркашу, но поток писем с любовными излияниями вскоре прекратился. Что случилось – неизвестно? Потихоньку любовь пошла на убыль, а с появлением Михаила, исчезла совсем. Дело шло к свадьбе, а на ноябрьские праздники, Михаил, погрузив на пролетку фанерный чемодан, да  узел с бельем, вместе с невестой отбыл на постоянное место жительство в отдаленное предместье города. Мать  всплакнула для приличия, а отец, нетвердо стоящий на ногах, сначала обнял дочь, а потом и любимого зятя. Младшие братишки, в силу своего малолетства, еще не осознавали, куда и зачем увозят их няню, радостно махали ручонками вслед отъезжающим.  Вадим, который был младше сестры на два года и, уже через  полгода заканчивал ремесленное училище, понимал какую выгоду давало ему это замужество. Комнатушка, в которой жила Клавдия, теперь поступала в полное его распоряжение.
    Полуподвал, в котором ютилась семья Анисимовых, представлял из себя помещение в квадратов сорок, разделенных по центру дощатой перегородкой и примыкающей к ней крохотной комнатой без окна,  бывшее владение сестры, а теперь Вадима. Вся жизнь проходила на кухне. Народа в этом осклизлом, сыром помещении всегда почему-то было много. Жил тут брат  Федор с женой  Зоей, племянник Колька, деревенский парнишка, который тоже учился в ремесленном училище на формовщика. Месяца по три, по четыре жила родная сестра Нюры, Вера. Работала она проводником на железной дороге и жила больше в общежитии, но когда в очередной раз выходила замуж, как она говорила, то вместе с новым спутником жизни приходила сюда. Сестра Нюра морщилась, ругала легкомысленную сестру на чем белый свет стоит, но, махнув рукой, разрешала «молодоженам» пожить. Тетка Вера дарила  племяннику Вадиму, то перочинный ножик, то брючной ремень, чтобы задобрить того и пожить в его комнате с новым «мужем», компенсировав таким образом, причиненные тому неудобства. Вадим перебирался на нары, которые он соорудил над печкой в углу еще до замужества сестры. Мужики, миловидной Вере, попадали все какие-то непутевые. Где она их находила, или они ее, загадка? Уезжая в поездку, она оставляла деньги своему очередному «любимому», покупала продукты для питания «прохиндея», но благие намерения чересчур доверчивой  и наивной Веры, так и не могли пока осуществиться. Сразу же, после отъезда Веры, очередной её «партнер» из полуподвала исчезал и больше не появлялся.  И что удивительно. Все Веркины «мужья», если их так можно назвать, действовали по одному и тому же сценарию, но доверчивая и простоватая Вера выводов не делала.
. По возвращении из поездки, Вера, что называется «рвала и метала», грозила оторвать мерзавцу башку, вместе с мужскими принадлежностями, но, поплакав какое-то время в своем чуланчике, который Вадим называл «купе», успокаивалась. Смирившись с очередной изменой «прохиндея – мужа», она помогала старшей сестре по дому, варила незамысловатые обеды, мыла полы окна, которые с наружной стороны всегда были заляпаны грязью и пылью. Стряпала, если были деньги, пирожки с повидлом, или начинкой из ливерной колбасы, самой пролетарской и изысканной пищей. Григорий Федорович по-отечески любил свояченицу, переживал искренне за ее ошибки, но с нравоучениями не лез. Без злобы говорил, пуская папиросный дым в открытую печную дверку:
    -- … И этого, шалопая, мать его за ногу, Кузькой звали…               
    Но однажды, все переменилось. Вернувшись из очередной поездки, радостная и возбужденная, бросив сумки на стул, она уединилась в своей комнатушке вместе с Нюрой, и что-то рассказывала той, нервно посмеиваясь и повизгивая, от нахлынувших на нее чувств. Потом, вытащив из сумки гостинцы и бутылку водки, от чего у дяди Гриши глаза округлились, а кадык сделал несколько возвратно-поступательных движений, радостно объявила:
    - Дядя Гриша и няня!  - (старших сестер в Сибири и Забайкалье называют нянями)
Выхожу я замуж, и на этот раз окончательно и бесповоротно. Познакомились мы в поезде. Зовут его Алексеем. Алексей Иванович! Работает он заместителем директора на швейной фабрике! Вот так!-- Верка замолчала, ожидая реакции на это сообщение.
     -Ах ты, мать чешу! Молодец, девка! Вот это, по нашему! – от избытка чувств дядя Гриша похлопал ладонью по упругому Веркиному задку.
     - Квартира у него на Карла Маркса, двухкомнатная, ванна и кухня…Он овдовел два года назад и у него мальчишка пяти лет…, - выдохнула последние слова Вера, и смолкла.
      - Ну, ребенок-то не помеха. Был бы человек хороший, а ить сама знаешь, какие кадры иногда встречаются, - миролюбиво проговорил дядя Гриша, выковыривая из бутылки пробку.
      -Посмотреть его, конечно, надо. Так сказать, познакомиться.
      - Так мы в воскресенье приедем к вам все! Это сам Алексей мне сказал. Надо , говорит, чтобы все было по уму, - радостно сообщила Вера.      
      - Я сейчас забираю свои «монатки» и перехожу к нему! Он меня уже ждет на квартире. Вадим? Слышишь меня? Я, дорогой племянничек, освобождаю твое «купе», большое тебе спасибо! Подарок за мной! Ты меня  слышишь? Ну, пойду я. Ждите нас на рассвете!
      В последнее воскресенье декабря, перед самым новым годом, в полуподвал пожаловали дорогие гости. Соседи были шокированы этим визитом, нечего подобного раньше они тут не видели. Первыми появились Михаил и Клавдия. Михаил в своем обычном праздничном наряде, Клавдия в новом пальто с шалевым воротником из крашеного под норку кролика, в белых фетровых полусапожках на каблуке и красивой дамской сумочкою на изгибе локтя. Клавдия раздобрела и, стала еще более женственной. Высокую грудь и красивое стройное тело ее, обтягивало модного фасона платье из панбархата. Бывшие подружки, как бы случайно забежавшие в гости, с тихим восхищением смотрели на Клавку, которая, как должное, позволяла им рассматривать свои наряды и завистливо вздыхать.
    Михаил с тестем курили возле печки «Беломор», и о чем-то тихо беседовали. Наконец-то приехала Вера со своим мужем. По настоянию Алексея Ивановича, они зарегистрировали свой  брак, хотя Вера и не настаивала на этом. Алексей Иванович, мужчина среднего роста, в кожаном коричневом реглане, в пыжиковой шапке и в таких же, как у Михаила белых бурках, выглядел действительно начальником. Солидность Алексею Ивановичу придавала и огромная сияющая лысина, стыдливо прикрытая с одной стороны на другую остатками седых волос. Полноватое свежее лицо, умные темные глаза под кустистыми бровями, молодили его и невольно располагали к себе. Поставив на стул объемистый портфель, и раздевшись, Алексей Иванович поздоровался за руку с Григорием и Михаилом, поцеловал руку у Анны и Клавдии, чем ввел их в крайне смущение. Наступило небольшое замешательство, что обычно бывает в таких случаях, но Вера разрядила обстановку, пригласив всех к столу. Стол был сервирован что надо. Анна у соседей набрала приличной посуды и вилок, а Григорий  с Михаилом принесли от соседей сверху  стулья, а свои табуретки накрыли ковриками. Все чинно уселись за стол и молча разглядывали диковинную закуску, которую принесли с собой Алексей Иванович и Вера. На тарелки были выложены крабы. лососевые консервы и красная икра. В центре стола, на продолговатом блюде янтарем отливали пластинки балыка, обложенные по краям колечками лука.  Как это всегда бывает в первые минуты знакомства. за столом воцарилась торжественная тишина. Даже ребятишки, выглядывающие из-за перегородки, примолкли.
.      -  Товарищи! Минуточку внимания! – сказал Михаил, поднимаясь со стула.
      - Предлагаю выпить за наше знакомство, пусть все у нас будет хорошо, и чтобы мы и в дальнейшем чаще собирались за праздничным столом, как сейчас!
Все пошло своим чередом, застучали вилки и рюмки, ребятишкам отнесли в соседнюю комнату угощение, оранжевые, душистые мандарины и глазурованные пряники в виде лошадок. Вадим, на правах «старшого», следил за примерным поведением своих младших братьев.  Вытерев платочком рот, заговорил Алексей Иванович:
     -  Мне Вероника рассказала много хорошего про вас, вашу непростую жизнь, и я должен поблагодарить вас за то , что вы, проживая сами в стесненных условиях, как могли помогали ей,-- Алексей Иванович поглядел по сторонам, -- не отказывали в жилье, ни в добром совете!...
, Большое вам спасибо! Я со своей стороны, сделаю все возможное и невозможное, чтобы отблагодарить вас за это.                Сразу было видно, что человек привык говорить с народом, вел себя  свободно и непринужденно. Внимательно, не перебивая, слушал, когда кто-то из присутствующих говорил, сам разговорами не надоедал, а к концу застолья всем  пришелся по душе.
Перед уходом, подсев поближе к Григорию Федоровичу, сказал:
  - Постараюсь сделать, кое- что для вас. Негоже раненому фронтовику жить в таких условиях! Я, Григорий Федорович, это дело доведу до конца! Будь уверен.
     Григорий оптимизма Алексея Ивановича не разделял, так как вдоволь находился по всяким начальникам и комиссиям, собирая кучи справок, унизительно простаивая длинные очереди в полутемных, заплеванных коридорах. Жить в таких условиях было действительно невыносимо. В подвале всегда было сыро, стены постоянно были влажными, спертый воздух и скученность людей, отрицательно действовали на здоровье  раненого фронтовика. Три окошка полуподвала, которые смотрели на проезжую часть улицы, всегда были забрызганы грязью от проезжавших мимо автомобилей, конных повозок и ног прохожих.
               
       Григорий Анисимов, заводской слесарь, до фронта не доехал. Так получилось, что их    эшелон по дороге к Сталинграду, попал под бомбежку. С тяжелейшим ранением в грудную клетку был доставлен в медсанбат, где ему удалили легкое, с огромным куском шинели, а уже потом, целых два года долечивали в тыловом госпитале в Ташкенте. Как выжил слесарь Григорий Анисимов, он и сам не мог взять в толк.               
    В мае сорок третьего вернулся домой в свой осклизлый полуподвал, где жена его Анна с двумя ребятишками, Клавдией и Вадимом, дожидались своего отца и мужа. Но не все так было плохо, когда через какое-то время появились два сына-погодка, Колюнька и Витек. Купец Суханов, «толстопузый мироед», и подумать даже не мог, что его подсобное помещение может когда-то использоваться под жилье семьей тяжелораненого воина, защитника отечества!  Не думал «его степенство», купец первой гильдии Суханов, что и его дочь Мария, выпускница института благородных девиц, одна из самых завидных невест города, будет со временем жить в комнатушке для прислуги,  а на свою копеечную зарплату учительницы начальных классов, варить по вечерам на вонючем керогазе макароны и жиденькую кашу. Только и останется у любимой дочери купца Машеньки от той сказочной поры, маленькая шляпка с вуалью,  облезлая, неизвестно из какого зверя изготовленная муфта, да еще перелицованное пальтишко на жидком ватине  укороченное на пролетарский манер.
Правда, было еще кое – что. На дне плетеного сундука, заполненного старушечьими тряпками, лежал старинный альбом, обтянутый зеленым бархатом, в котором хранились старинные, наклеенные на крепкий картон с красивым теснением, фотографии. Кроме членов семьи, пожалуй, самой дорогой фотографией была её и её жениха, молодого казачьего офицера. Со снимка глядела молодая красавица, сидящая вполоборота, и стоящий рядом казачий сотник, который правой рукой держался за спинку резного стула. Зимой 1905 года при штурме  боевиками Белого дома, резиденции генерал- губернатора, сотник получил смертельное ранение и умер на руках своей невесты Маши Сухановой. Смерть эта определила дальнейшую судьбу молодой девушки, которая дала себе обет безбрачия. Оставив отчий дом молодая красивая девушка, дочь одного из самых богатых купцов города, пошла работать учительницей в деревенскую школу. Через двадцать лет она вернулась в город, чтобы похоронить свою мать, да так и осталась жить в комнатушке для прислуги
       Вопреки мрачным прогнозам по улучшению жилищных условий семьи Анисимовых, дело с мертвой точки сдвинулось. Через год с небольшим,Алексей Иванович свое слово сдержал и, однажды Григория Федоровича вызвали в горисполком, где ему сообщили, что в третьем квартале этого года квартира им будет выделена, но только в другом районе. Радости не было предела. На следующий день Вадим с братишками поехал к дому, в котором им выделили квартиру. На этом жилучастке строили сразу несколько домом для работников нового автосборочного завода, но они сразу отыскали свой. Леса уже были с дома сняты, а в самом доме шли отделочные работы. Восьмиквартирный дом Вадиму понравился. Понравилось и место, где он стоял. Улица была односторонняя, и другую сторону улицы занимала большая березовая роща, бывшее кладбище.    Когда вечерами вся семья
собиралась за ужином, разговор всегда сводился к квартире, и району, в котором эта квартира может оказаться. Однажды пришла Вера с приемным сыном Максимом, скромным уважительным мальчиком, которому в этом году нужно было идти в школу. За прошедшие время  Вера сильно изменилась. Вместо шестимесячной завивки она делала укладку в салоне, носила красивые платья и туфли. От прежней легкомысленной проводницы ничего не осталось, только иногда, когда она приходила в гости к старшей сестре, становилась такой же хохотушкой, веселой и беззаботной. Нюра была рада счастью своей младшей сестры, по-матерински наставляла ее от житейских ошибок, всячески восхваляла Алексея Ивановича. Нынешняя жизнь дочери Клавдии и сестры складывалась очень хорошо, а вот сами, Анисимовы, жили туго. На пенсию Григория и зарплату уборщицы банка, жить было очень тяжело. Сейчас вся надежда была на Вадима. После отпуска, который давался после окончания ремесленного училища, слесарь четвертого разряда Вадим Анисимов, приступал к работе на заводе. Сейчас, находясь в отпуске, он временно работал в организации занимающейся асфальтированием улиц. На дорожном катке смазывал маслом колеса. Домой приходил грязный, пропахший битумом и керосином, долго мылся, смывая грязь, и после ужина сразу же ложился спать. Иногда  заезжал  Алексей Иванович, как всегда энергичный и деловитый. Из своего объемистого портфеля выкладывал на стол дорогие продукты, которые простому люду были не по карману, а об их существовании знали, лишь рассматривая витрины центрального магазина «Гастроном». Анисимовы не знали, как и благодарить Алексея Ивановича, но тот только досадливо отмахивался и, ссылаясь на свою занятость, почти всегда отказывался от предложенного ему чая.
    За свою «асфальтную» работу Вадим получил в конторе шестьсот рублей, которые оказались весьма кстати. Витька в этом году шел в школу и требовались определенные затраты. Родители хотели купить Вадиму брюки, но он отказался, сославшись на то , что брюки, а может даже костюм, купит с получки. На том и порешили. За этот год он сильно подрос, раздался в плечах. Вечерами ходил на «пятачок», где такие же пацаны и девчонки устраивали в небольшой рощице танцы под радиолу. Томка, внучка деда Чапая, длинноногая  и шустрая, учила Вадима танцевать. Вадим вначале отнекивался, но Томка не отставала, и пришлось ему, неуклюже переставляя ноги, постоянно наступая ей на туфли, постигать искусство танца. Однажды, после танцев, Вадима, который со своими друзьями пошел домой, его остановила Томка и схватив за руку пошла рядом.
  - Ты что, Томка? Ждут ведь меня пацаны-то!
  - Подождут. Что они дорогу домой без тебя не найдут? Ты мой кавалер, а значит обязан меня проводить до дома. Понял?
  - Понял. Вот только провожать девчонок мне еще не приходилось. Ну, хорошо! Пошли.
 Молча, даже не взявшись за руки, дошли до дома. Вадим уже хотел повернуть к своей квартире, но Томка схватила его за локоть и развернула его лицом к себе.
   - Ты куда, Вадик? А поцеловать меня кто должен? Тоже мне кавалер!
   - Да ты что, Томка! С ума съехала! Насмотрелась кинушек и туда же!
    В свете тусклого уличного фонаря, Вадим видел смеющееся Томкино лицо, она крутила головой со смешными косичками торчавшими в разные стороны, вводя в смущение своего, окончательно сконфузившегося кавалера. Вадиму ничего не оставалось, как взяв руками за плечи Томку, ткнуться носом в ее лицо.
   - Эх, ты! Неумеха! Дай-ка я покажу, как это надо делать, - и Томка, обняв Вадима за шею, крепко поцеловала его прямо в губы. Через толстую, суконную рубаху, Вадим почувствовал, как два твердых бугорка девчоночьих грудей, плотно прижались к его груди, а моментально вспотевшие ладони, скользнули по ложбинке узенькой спины. Жаркой волной обдало Вадима, он с трудом оторвал от себя цепкие Томкины руки и быстрым шагом пошел к своей двери. Слышал, как заразительно смеялась Томка, которая постукивая каблучками, удалялась в глубь ограды. Стоя на лестнице ведущей в их полуподвал, он, казалось, слышал гулкие удары своего сердца, которое стучало как маятник. «Ну, Томка! Во, дает прикурить! А, что мне теперь то делать?».
- Жениться, вот что теперь тебе делать! – твердо заявил Витька Акимов, когда Вадим назавтра рассказал ему об этом,- Ты комсомолец, в училище был отличником, не то, что я. Так, что вперед, жених! – смеялся вечно лохматый Витька.
      - Квартира у вас большая,- на полном серьезе рассуждал Витька,- Тетка уехала, Клавка тоже. Вопрос, по-моему, решен. Вот только играть в футбол, ты друг мой, уже не будешь! Все! Шаньги пригорели. Сейчас пойдут пеленки, горшки, одним словом, семья! Скукота! В расцвете лет застрять, как мой батя говорит,  в «овчинном рукаве»!
- Да, не болтай ты, балаболка! Я ему серьезно, а он про какой-то рукав вякает.
- Так, так, жених! Значит, как в той песне, что пел нам Аркан однажды:
    «…резинка лопнула, и трусики свалилися…»
-  Да брось ты, Витька! Целовались мы с ней, и все! Да, и все! Ты тут напридумывал, черт знает что…- И не какой я не комсомолец. с чего ты взял это.
       - Так. Все, тему закрыли! Целовались они, видишь ли! Ты лучше скажи, покрышку починил? Вот это дело. Ну, я пошел, а с Томкой… Я думаю, во втором тайме ты не будешь в офсайде…

   Август этого года был насыщен большими событиями для семьи Анисимовых. Самое важное, это то, что наконец-то они переехали в новую квартиру. Переезд занял мало времени, так как грузить на машину, которую нанял Михаил, было особенно нечего. Три кровати, два стола, несколько табуреток и старинный, окованный жестью сундук – вот и все, что смогли нажить Анисимовы за свою жизнь. Провожала семью Анисимовых вся ограда, от мала, до велика. Дворничиха тетя Фрося, дед Чапай, в своей неизменной кубанке, тетя Сара с корзиной белья на руках, и даже студент Ким, с книжками подмышкой. На крыльце двухэтажного дома стояла Томка, печально улыбаясь,глядела на отъезжающих. Вадим последним залез в кузов, стоя помахал всем рукой и отдельно Томке. Она тоже нерешительно махнула ему рукой, и тотчас же скрылась за дверью. Загудел мотор и машина, набирая обороты, пошла по улице и вскоре скрылась за углом.
      В одном из построенных многоквартирных домов, прямо возле березовой рощи, была двухкомнатная квартира Анисимовых. Пахло краской, полы еще не совсем просохли, липли к ногам, но новые хозяева не замечали этого. Осмотрели комнаты, туалет с ванной, прошли на кухню. Ребятишки сразу же открыли кран над раковиной и оттуда задрожав, хлынула ржавая вода. После давление стабилизировалось, вода потекла ровной струей, чистая как слеза. Пацаны хлопали в ладоши, родители счастливо улыбались, а Вадим, открыв двухстворчатую дверь, вышел на балкон. Прибежали на балкон и пацаны, которые стали визжать от нахлынувших на них чувств. У соседних подъездов стояли машины с новоселами, которые, радостно переговариваясь, таскали свой скарб внутрь дома.
     Григорий Федорович тоже вышел на балкон, закурил, потом обняв одной рукой Вадима, а другой меньших братьев, молча стоял, осматривая окрестность. Вадим взглянул на отца и сердце у него сжалось в комок. По небритым щекам отца бежали слезы, которые он пытался незаметно смахнуть  ладонью, но они все бежали и бежали. Небольшого росточка, худенький, в стареньком пиджаке и темной рубашке, Григорий Федорович выглядел сейчас намного старше своих сорока трех лет. Вадим, который был выше отца на целую голову, обнял его за худенькие плечи, и охрипшим от волнения голосом, сказал:
   - Не переживай, папа! Все у нас теперь будет нормально! – и немного подумав, как бы собираясь с мыслями, добавил:
   - Самое главное, у нас есть своя квартира, а у меня работа. Я вас никогда не дам в обиду, и жить мы будем не хуже других!
   - Верю я тебе, сынок, верю! Ты у меня молодец, да и вы тоже орлы, молодцы! Пошли ужинать. Мать, я думаю, что-то нам уже приготовила.
Аромат жареной картошки разносился по всей квартире, весело шумела вода в кране, кот Барсик что-то кушал из блюдца, по-хозяйски мурлыкал, обвив хвостом ноги. Обедали на кухне за самодельным столом, который сколотил Вадим из обрезков половой рейки, оставшихся от строителей. Мать принесла и поставила на стол «четушку» водки, нарезала малосольных огурцов, вкусно пахнущих укропом и другими специями. Достала из большой кастрюли соленые грузди, собственного посола, солить которые, она была большая мастерица. К двум рюмкам, стоящих на столе, мать, глубоко вздохнув, поставила третью. Отец деловито разлил водку по рюмкам, и, окинув взглядом семейство, сказал:
    - Ну, что ребята, с новосельем нас всех.
    - И с моим выходом на работу, - сказал Вадим,- В понедельник мне уже надо выходить.    
 И хотя все знали, что Вадиму нужно скоро выходить на работу, это было для всех неожиданностью. Не утерпел и Витька, младший братишка.
     - А я то тоже иду в школу, забыли?, - сказал он, и выскочив из-за стола побежал в комнату, откуда притащил новый ранец и целый ворох школьных принадлежностей. После ужина примеряли школьную форму, с самой настоящей фуражкой со школьной эмблемой, и поясным ремнем с бляхой. Все от души смеялись, когда Витя, нарядившись в новую форму, с ранцем за плечами, важно маршировал по комнате, скользя по полу новыми ботинками. Младший, Колюнька, которому в школу идти только на следующий год, с завистью смотрел на своего нарядного брата. Форма висела на Витьке мешковато, и мать, поставив его между колен, что-то приглаживала, расправляла белый пришитый по вороту воротничок, а Вадим регулировал ремень, сгоняя складки рубашки с живота за спину. Наконец-то все подогнали, и вспотевший от напряжения Витька, с удовольствием снял школьное обмундирование и прямо в майке выскочил на балкон.
     В понедельник для Вадима Анисимова начиналась новая жизнь, которая на долгие годы свяжет его с заводом и определит дальнейшую жизнь. В девять часов утра человек тридцать выпускников ремесленных училищ города, по команде начальника отдела кадров, были построены у здания заводоуправления. К собравшимся вышел директор завода Александр Александрович Ежевский, красивый, статный мужчина лет сорока, главный инженер Петухов, парторг и секретарь комитета комсомола.
       Выйдя на середину строя, директор окинул взглядом притихшую толпу, и весело, громким голосом, сказал:
     -  Здорово орлы!- и подождав некоторое время, пока не стих одобрительный шум. продолжил:
   -    Поздравляю вас с началом трудовой деятельности, и с тем, что свою трудовую жизнь вы начнете на нашем заводе. Вам повезло. Вы будете работать на современном заводе, оборудованному по последнему слову техники. Наша с вами задача, к концу года выпускать с главного конвейера тысяча двести автомобилей ГАЗ-51 в месяц.  Задача сложная, я не буду этого скрывать, но с вами, ребята, эта задача нам будет по плечу. Я в этом уверен. Вопросы есть? Вопросов нет. Сейчас перед вами выступит главный инженер. Послушайте его внимательно.
     - Ребята! Завтра вы приступите к работе. Вам придется работать со сложными механизмами в ограниченном цеховом пространстве. Будьте внимательны и дисциплинированны. Техника безопасности, это техника без опасностей. Никаких шалостей, никаких «догонялок» и других игр. Внимательность и еще раз внимательность. Все ваши проделки будут жестко пресекаться  и сурово наказываться. С вами проведут инструктаж, и я лично, буду проверять знание вами техники безопасности. Ну, вот и все. Разрешите еще раз поздравить вас с началом вашей трудовой деятельности, и выразить уверенность в том, что вы будете достойными членами нашего славного коллектива. И еще. Сегодня, а точнее в 14. 00, вы сможете получить в кассе завода подъемные. Ребята! Это ваши первые трудовые деньги. Поверьте мне, пожилому человеку, трудовая копейка достается с большим трудом. Будьте благоразумны и бережливы! Вот и все.
   Потом выступили парторг и комсорг завода, но в толпе заводских новичков начались разговоры, перемещения, строй сломался, но и само мероприятие вскоре тоже закончилось.
    Завод Вадиму очень понравился. Во всю длину просторного высокого корпуса был проложен напольный конвейер, который едва заметно двигался, неся на себе автомобильные рамы, которые по мере продвижения вперед, обрастали узлами и агрегатами будущего автомобиля. Вначале на перевернутую раму ставили передний и задний мост, затем раму переворачивали, ставили двигатель, коробку передач, глушитель, крепили бачок  подогрева и систему охлаждения. В это же время ставили передние и задние колеса, которые по подвесному конвейеру доставлялись к месту сборки. Откуда-то со стороны выплывала на подвесном же конвейере кабина, а затем и кузов. Все! Автомобиль готов, и сверкая краской ждет, когда водитель – отгонщик заведет его, и попыхивая синеватым дымком, двинется в свой первый путь на товарный двор.
   Вадима и еще двух его товарищей определили во второй цех, в котором собирались кабины. Здесь тоже был напольный конвейер, по которому , как и на главном конвейере, двигались кабины, на которые навешивались деревянные двери и пороги, ставилась рамка ветрового стекла, а после этого кабина, подхваченная лапами подвесного конвейера, уплывала в окрасочную камеру. Только передняя часть кабины была металлической, а задняя часть и двери были деревянными. После покраски, уже в другом отделении цеха, в кабину вставляли стекла, обтягивали верх дерматином, вставляли сиденья и доску приборов. В таком виде кабина подавалась на главный конвейер. В этом отделении работало много девушек, которые были в основном из детдома, и жили на жилучастке в женском общежитии.               
      Старший мастер, Петр Михайлович, после короткого инструктажа, определил ребят по рабочим местам.
   - Будете работать на контактно-сварочных аппаратах. Это ты Иванов, и ты, Сычев. Ну, а ты, Анисимов, будешь осваивать сварочное дело, - негромко говорил старший мастер, перебирая бумажки на столе.
   - Пока вы будете осваиваться, а на это дается вам один месяц, вам будут доплачивать до вашего разряда. Ну, а там уже сколько заработаете.
Сычев и Иванов в сопровождении мастера Ани, Анны Ивановны, пошли на свои будущие рабочие места. Вадим немного подождал и тоже вместе с Петром Михайловичем пошел к конвейеру.
      - Вот, Михаил Иванович, Вадим Анисимов. Твой ученик. Между прочим, он слесарь четвертого разряда, так что учи его своему ремеслу. Пусть идет сейчас получает робу и все остальное. Потом я его по технике безопасности при производстве сварочных работ познакомлю. Давайте, ребята, вперед.
     Михаил Иванович был мужчиной среднего роста, узколицый и неразговорчивый. При разговоре в упор смотрел на собеседника своими серыми прищуренными глазами, при этом, как отметил сразу Вадим, сжимал челюсти, словно что-то откусывая.
    - Дядя Миша, а где получить робу, - спросил Вадим.
    - Ты, Вадим. меня зови просто Михаил. Без «дядей», а склад за главным конвейером. Там у мужиков спросишь.
В дальнем углу корпуса, за сетчатой перегородкой, находился склад спецодежды, и кладовщица, которая пила из бутылки молоко, пройдя между стеллажами, указала нужную ячейку .
     - Сорок восьмого размера нет, только пятьдесят второй. Ботинки сорок четвертый. Все.
Учеба началась со знакомства с ацетиленовым аппаратом, его зарядкой и разрядкой. Вадиму все было понятно, и Михаилу это понравилось. После знакомства с кислородным баллоном  и газовой горелкой, Михаил объяснил Вадиму смысл сварки, а также показал, как правильно зажигать и тушить горелку. Все шло нормально. Уже перед самым обедом, Вадим сам зажег горелку и сварил друг с другом несколько железяк, а то, что Михаил Иванович, посмотрев на сварочный шов, одобрительно кивнул головой, обрадовало Вадима. «Дело пошло», - радовался новоиспеченный сварщик, с уважением глядя на учителя.
Загудел заводской гудок. и сразу наступила тишина. Перестали гудеть сварочные аппараты, не чмокали и не шипели сварочные клещи, соединяя навечно детали и целые фрагменты кабины.  В огромном корпусе наступила тишина, и народ потянулся в столовую. Некоторые уже обедали тут же в цехе, примостившись прямо у станков. Две сварщицы, Надя и толстушка Галка, разломив батон пополам, запивали его молоком из бутылок.
    - Ты куда, Вадим, пойдешь обедать. Наверное, в столовую? - спросил Михаил.  - Сейчас там очередь. правда.
    - Да, не знаю еще куда.
    -  Тогда так сделаем. Я пойду за молоком, а ты иди в магазин. Купи пончиков. Там продают с мясом и повидлом, но ты мне купи с мясом. Магазин рядом со столовой.
     - Ну, и я тоже куплю с мясом
Михаил Иванович протянул Вадиму три рубля, вытащил из шкафа две бутылки и они пошли в сторону больших ворот. Утром, уходя на работу, мать дала Вадиму три рубля на обед, которые лежали у него в кармашке рубашки. В магазине людей было немного, а продавщица, тетя Поля весело, с прибаутками отпускала свой товар покупателям.
    -  Слушаю тебя, молодой человек. Пончиков? На все? Так, с мясом или с повидлом? С мясом!  Держи, а вот во что положить-то. Давай в газету. Следующий?
Вадим шел по притихшему корпусу, держа обеими  руками газетный кулек с пахучими, поджаристыми  пончиками, шурша новыми брезентовыми штанами и шлепая огромными, сорок пятого размера ботинками, называемых в народе «ЧТЗ». Обедали сидя на автомобильных сиденьях, приспособленных под лавки, ели вкусные пончики, запивая их молоком. Рядом, на другой скамейке, лежали сварщицы Надя и Галка, прикрыв глаза платочками. Вадим тоже прикрыл глаза, и даже вздремнул, но тут, разрывая тишину, повелительно и властно загудел гудок.  Нехотя, как бы разминаясь, становились на свои рабочие места люди. Галка и Надя,  сидя на скамейках, завязывали головы косынками, поочередно поглядывая в маленькое зеркальце, Сгорбившись над столом, стоял Петр Михайлович, перебирая бумаги. Опять зачмокали и зачавкали сварочные клещи, мягко постукивали электродами сварочные полуавтоматы, оставляя на свариваемых деталях малиновые точки, которые быстро синели, испуская запах горелого железа. Вадим стоял с Михаилом на настиле конвейера и смотрел, как тот ловко заваривал дефекты от контактной сварки, а после этого припоем заравнивал четыре стыка ветрового проема кабины. Сначала место пайки кисточкой с кислотой очищалось от грязи, лудилось, и только потом на луженую поверхность, деревянной лопаточкой наносился припой, нагретый до сметанообразного состояния. Процесс этот был очень сложным. Если сварка Вадиму далась легко, то эта операция ему долго не давалась. Перегретый припой не держался на месте пайки, падал на пол и Вадим, потея от напряжения и своей неловкости, виновато крякал, косясь на своего учителя. Операция эта была своего рода штукатурка, только вместо раствора здесь был припой, и нужно было так разогреть этот припой, чтобы можно было, подцепив его деревянной лопаткой, нанести на нужный участок.
После нескольких безуспешных попыток, Михаил Иванович остановил Вадима, который окончательно вспотел, а очки-консервы съехали набок.
     - Так, парень, успокойся, и запомни: - эта операция очень сложная. Нужна сноровка, а без сноровки, как говориться, и вошь не убьешь. На сегодня с тебя хватит, а завтра, вот увидишь, все пойдет лучше. Иди, отдохни пока.
    Вадим уже познакомился со всеми рабочими конвейера. Это были почти все его одногодки.
Большинство из них были выпускниками ремесленного училища, где их выучили на столяров, а еще они все были детдомовцами. Сейчас они жили в заводском общежитии, которое стояло недалеко от дома Вадима, на жилучастке. Жили они дружно, и в случае чего, могли и постоять друг за друга. Среди детдомовцев было распространено братание, которое заключалось в том, что  старший и более сильный мальчик, брал под свою защиту мальчика, который не мог постоять за себя. Это братство скреплялось кровью. Был определенный обряд, который обнародовался среди всех детдомовцев и сомнению не подлежал. После  братания, эта, искусственно созданная семья, была крепко, очень даже крепко защищена от всякого насилия и унижения. Случались парадоксы. Младший «братишка» по истечению какого-то времени, становился защитником и авторитетом для старшего «брата».
       Освоение профессии продолжалось, постепенно, шаг за шагом приходил опыт. Михаил Иванович поручал Вадиму самостоятельно работать на конвейере, и сидя поодаль, наблюдал за его действиями, указывал на ошибки. Вадим заряжал и разряжал ацетиленовый аппарат, травил для пайки кислоту, менял кислородные баллоны, которые привозил на кобыле в цех молдаванин Миха. Не смотрелась в  современном цехе, мосластая кобыленка с грустными глазами и обвисшим брюхом. Да и сам Миха, сорокалетний мужик, заросший густой щетиной, которая росла на нем от самого живота и вылезала из ворота рубахи, был объектом постоянных насмешек. Подъезжая к кислородной клетке, он звал сварщиков на помощь, и улыбаясь своим беззубым ртом, из которого торчали пеньки оставшихся зубов, говорил, показывая на баллоны:
        - Оу, Тот, толкай!
        -  Ты, Оу, Тот?  Почему сам не толкаешь, - говорили ему или Михаил Иванович, или Генка, газосварщик с главного кондуктора. Миха улыбался им своим, заросшим черной щетиной ртом, плутовато поглядывая  на них из под кустистых бровей коричневыми глазками, садился на свою телегу, и уже обращаясь к коню, командовал:
         - Оу, Тот, толкай!
         -  Ох, мамалыжник  хитрожопый, - беззлобно говорил Генка вслед Михе, устанавливая баллоны в клетку. Однажды Вадим один разгружал баллоны, и в вертикальном положении, одной рукой придерживая за колпак, а другой, покручивая баллон, направляя его к клетке, запнулся и упал. Уже падая, он успел принять баллон на себя. Подбежали парни с главного кондуктора, сварщик Генка, подошел Михаил Иванович. Вадим, виновато смотрел на собравшихся, машинально отряхивая робу. Он знал, что в этом продолговатом цилиндре, окрашенным голубой краской, таится огромная разрушительная сила в сто пятьдесят атмосфер на один квадратный миллиметр поверхности, емкостью в шесть кубов сжатого кислорода.
     - Вы хоть шланги – то, мужики, не разбрасывайте, - сердито  говорил Михаил Иванович, устанавливая баллон на место.
     -  Ты, Вадька, молодец! Александр Матросов! Рука-то не болит? – похвалил парня Генка, и закричал,  стоящему возле кобылы  Михе.
     -  Ты? Оу тот? Толкай из цеха на своем одре. Завтра с тобой я буду толкать, цыган!
Михаил Иванович ни о чем не говорил сначала, а уже перед обедом, прочищая сопло горелки, сказал:
      -  Надо, Вадим, быть повнимательней. Еще раз запомни: - наша работа опасна, и об этом всегда надо помнить.
Вадим смущенно кивал головой, а потом спросил о том, что давно его интересовало.
       - Михаил Иванович? Вот вы меня учите, а зачем? Где я буду работать?
       - А, ты вот о чем. Здесь и будешь работать. Дело в том, Вадим, что я не могу на этой работе работать, Врачи не рекомендуют. Болею я. Язва желудка у меня. Еще с войны.
       -  Вы еще на фронте заболели, или уже здесь?
       -  Да, там…,- как всегда, стиснув зубы, от чего на щеках выступили желваки, глухо проговорил Михаил Иванович.  – Вот научу тебя, а сам пойду слесарем в инструментальный.
       - На западном фронте я не был. Всю войну просидели на границе с Китаем. Все ждали нападения япошек. Ну, да ты наверное знаешь, что вся Маньжурия была под японцами, вот и приходилось держать наши войска там. Хлебнули мы там горького до слез. Жили на подножном корму. Все зверье перебили, даже сусликов с тарбаганами. От такой жизни все просились на запад, на фронт. Лучше погибнуть в бою, чем околеть здесь с голода и холода.
 Э…, что об этом вспоминать…- сквозь зубы проговорил Михаил Иванович, и прикрутив к баллону редуктор, зажег горелку.
       Не пришлось Михаилу Ивановичу работать в инструментальном цехе. После обеда, прежде чем приступить к работе, он решил очистить от грязи кисть, пропитанную кислотой. Этой кистью очищалась спаиваемая поверхность от масла и грязи. Поторопился Михаил Иванович, не подумал, а может боль в желудке дала о себе знать. Он ударил кистью по ребру ящика с инструментом, и остатки кислоты брызнули ему в глаза. Вскрикнув, он закрутился на месте, а к подбежавшему Вадиму сказал, чтобы тот принес быстрее воды. Принесли воды, промыли, а потом, подхватив подмышки подвели к раковине и, наклонив голову, начали промывать струей воды. Прибежала медсестра с врачом и уже они занялись с Михаилом Ивановичем, пока не приехала скорая помощь.
        - Ну, давай, Вадим, конвейер стоит. Не подведи, - озабоченно сказал старший мастер,- Как ты, справишься?
Вадим мотнул головой, и понял, какая ответственность сейчас легла на его плечи. Ему казалось, что весь цех смотрит на его неуклюжие движения, на очки, которые то и дело сползали с мокрого лба на подбородок, на шланги, которые за что там постоянно цеплялись, и он чувствовал, как по спинной ложбинке стекал пот. Краем глаза он увидел, что кабины с главного кондуктора, уже  не ставили на конвейер, а ставили вокруг на свободное пространство вручную. Если дефекты контактной сварки Вадим устранял быстро, то с пайкой ему приходилось изрядно мучиться. Перегретый припой лился на пол, деревянная лопатка горела, переносной ящик с принадлежностями, «разноска», сползал с кабины в сторону. А тут еще одна беда. Кончилась зарядка в ацетиленовом аппарате. Зарядил аппарат, зажег горелку, но тут новая неожиданность. Кончился в баллоне кислород. А конвейер встал. Парни, довольные передышкой, сидели на лавках, смеялись, курили и наслаждались свободой. Вадиму было жарко под брезентовой робой, волосы под береткой были влажными от пота, а огромные ботинки задевали за шланги, трубы и другие неровности. Как только Вадим заканчивал работу над кабиной, конвейер продвигали вперед и снова выключали. В конце конвейера стояли мастера, дефектовщики и контролер Шура. Темп упал. Еще вчера, подумал Вадим, у меня получалось лучше, а сегодня не получается.
 « В чем дело? А! Вчера я был за широкой спиной Михаила Ивановича, а сейчас один на один, и все против меня».
     Вадим заделывал верхний, дальний угол ветрового проема, который давался ему труднее всех, и так увлекся, что не заметил, как кто-то дергал его за штанину. Обернувшись, он увидел начальника цеха и главного инженера Петухова, а с ним еще нескольких человек, судя по одежде тоже начальников. Потушив горелку, Вадим спустился с конвейера, но при этом зацепился за край настила и покачнулся, едва не уронив «разноску».
       - Ну, как Вадим, у тебя дела? Что-то не получается? Пайка не получается, ясно. Слушай меня, сынок. Завод должен выпускать в день полста автомобилей, и не меньше. От тебя сейчас требуется одно:- приложить все силы и умение, но сделать так, чтобы ваш конвейер не стоял! Понял меня? Понял. Запомни:- тебя никто, ни в чем не упрекает, и уж тем более, не ругает. Мы все прекрасно понимаем, что за две недели ты, естественно, не мог освоить все досконально, ну, раз уж так получилось, давай выручай завод.
Вадим стоял, опустив голову, изредка поднимая глаза на окружающих. В горле у него першило, а глаза предательски начали влажнеть, и сейчас он боялся только одного, чтобы слезы не покатились из его глаз. Он кивал послушно головой, и почти не понимал, о чем говорили эти люди, хорошо одетые, в белых рубашках и галстуках.
      - А, что это за «говнодавы» у него на ногах? И что это за брезентуха?
      -  Там, на складе, меньших размеров нет, только сорок четвертый, - сказал еле слышно Вадим, - а спецовка только такая.
       -  Начальник цеха? Оденьте рабочего по всем правилам техники безопасности. Нет, достаньте, или купите, в конце концов. Он на наших глазах сейчас чуть не упал. Не заметили?
Начальник кивал головой, сердито посматривая то на своего заместителя, то на старшего мастера. Петухов опустил свою белую, холеную руку на плечо Вадима, похлопал и озорно подмигнув, сказал:
        -  Я на тебя, как на себя, Вадька, надеюсь. Уверен, на сто процентов!
Делегация удалилась. Вадим принялся за работу, и удивительное дело, работа пошла веселее. Уже не так часто падал на пол перегретый припой, ровным голубоватым пламенем шумела горелка, перестали потеть лоб и спина. С меньшими перерывами сейчас двигался конвейер, а старший мастер больше не стоял за спиной, сковывая движения парня, а сидел на своем месте за столом. Загудел гудок, извещая людей о том, что очередной рабочий день закончен, и сразу же все в огромном корпусе стихло, стали слышны голоса и смех, группами и поодиночке народ уходил из цеха. Одна лишь горелка сиротливо шумела в руках Вадима, который один остался на конвейере. Подошел Петр Михайлович, а немного погодя и начальник цеха, Козлов.
       -  Придется тебе, Анисимов, сегодня подзадержаться. Смотри сколько кабин на полу?  Надо их все сделать, кровь из носа! – и выжидающе посмотрел на парня.
       -  Я сделаю все. Пока не сделаю, не уйду, - твердо проговорил он, - У меня, вроде лучше стало получаться..
       - Да, мы и не сомневались в тебе, и были уверены, что ты все сделаешь, как надо. Вот, держи деньги. Пойдешь в столовую, когда вторая смена будет обедать, и обязательно покушай. Понял меня?  Вот и хорошо.
      После их ухода, Вадим пошел и зарядил аппарат. Все пространство вокруг главного кондуктора и конвейера было заставлено кабинами, но ошеломило его не количество кабин, а то, что все они стояли прижатые друг к другу, и между ними не было прохода. Не долго думая, Вадим начал раздвигать их, чтобы сделать между кабинами небольшие проходы. Проходивший мимо дежурный слесарь Вася Сластных, подошел к Вадиму, постоял немного, а потом уже сказал:
     - Слушай, сварной?  Ты, иди, работай пока на тех кабинах, а я, пойду позову своих мужиков, и мы их растащим, как надо. Давай, дуй!
Через полчаса все было сделано как надо, и Вадим, не ожидавший такой дружеской поддержки, не знал, как и отблагодарить Васю и его помощников.
     - Не бери в голову, Вадька. Мы еще не раз к тебе обратимся. Сам знаешь. То ключ запаять, то еще что-нибудь приварить. Так что зови, если что.
     Работа у Вадима пошла по- быстрее, он это заметил и это его взбодрило. Он был один в этом огромном пространстве, свет был притушен, горелка тихо гудела, а падающие на пол искры, срывающие с конца присадочной проволоки на пол, разлетались в разные стороны, освещая на какое – то время темное пространство вокруг себя, и тухли с шипением на полу. Иногда тишину нарушали отдельные голоса дежурных слесарей, которые что-то ремонтировали в дальнем углу корпуса, и их голоса, и удары кувалдой по железу, доносились до Вадима, как из пустой бочки. Прервав на полчаса работу, он сходил в столовую, где съел котлету с макаронами, полстакана сметаны и стакан компота. Во вторую смену работали только вспомогательные цеха и малярный участок, да еще вот он, газосварщик Анисимов Вадим. Недавно он прочитал книгу Куприна, «Поединок», которая ему очень понравилась. Сейчас, находясь в одиночестве в огромном пространстве корпуса, под мягкий шум горевшей голубоватым пламенем горелки, он, подражая подпоручику Ромашову, стал думать о себе в третьем лице. «Вот, он, утром идет от проходной к своему корпусу, хочет пройти к своему цеху, но встречающий его главный инженер Петухов, широко улыбаясь, берет за руку  и ведет по главному пролету. Смеющиеся лица у людей, которые расположились по обе стороны прохода, радостные возгласы, аплодисменты. цветы,  Девушки в нарядных платьях подносят ему цветы, среди которых он замечает и Аню Крюкову, красивую и такую недоступную еще вчера. А может это будет Шура Иванова, секретарь комсомольской организации, тоже очень хорошенькая, белокурая девушка со строгими серыми глазами?  Нет, лучше это будет Аня Крюкова, темноволосая, в аккуратном синем халатике и цветастой косынке. Она смотрит, как Вадим с начальством поднимается на трибуну,  машет ему рукой, надеясь на то, что он обратит на нее внимание, но он не смотрит в ее сторону. Ему не до этого.
Главный инженер, ласково обнимая его рукой за плечи, говорит народу о том, что этот парень, простой и скромный сварщик, спас завод от беды. Остался после работы, и один, преодолевая огромные трудности, не ушел домой до тех пор, пока не сделал всю работу. Сверкают вспышки фотоаппаратов, корреспондент газеты протискивается к герою с блокнотом в руках, о чем-то спрашивает Вадима, но гремит заводской оркестр…»
        -  Эй, парень? Кончай работу. Сейчас автобус повезет вторую смену домой, а ты все еще вкалываешь. Смотри? Ты до тех кабин не дотянешься, и подвинуть их нельзя. Три штуки осталось? А, чо улыбаешься – то?
Только сейчас Вадим заметил Васю Сластных, который, судя по помятому лицу и заспанным глазам, спал в своей «дежурке».
       Утром мать едва подняла его с постели. Кушать не хотелось, глаза слипались, а тело ломило от усталости. Отец, покашливая, сидел рядом с Вадимом, который нехотя выпил стакан чая с пирожком, а мать заворачивала в кулек еще несколько вкусных пирожков с ливером.
       -  Сегодня-то как, снова задержишься, или нет?
       -  Не знаю, папа. Вчера, вроде бы, дело пошло. Кое-что я уже понял в этой пайке.
       -  Я тоже думаю, что у тебя все получится. У нас, у Анисимовых, всегда все получалось.
       --  Я, паря, тоже однажды…Одним словом, вызывают меня к большому начальнику, и   говорят…
       -  Хватит, отец! Парню уже надо идти, а он.- вызывают его, вызывают…, - перебила отца мать, заталкивая кулек с пирожками в карман куртки, а в карман рубашки пять рублей.
        Утро было холодным. Солнце нехотя поднималось из-за окрестных сопок, и слегка окрасив в розовый цвет нижнюю кромку унылого серого неба, никак не могло оторваться от вершин темных, горбатых сопок. В распахнутые двери проходной, кучками и поодиночке стекались люди, и проходная «проглатывала» их, как огромное и ненасытное чудовище. За проходной вся эта масса людей направлялась к своим рабочим местам, чтобы через несколько минут  после заводского гудка, разбудить отдохнувший за ночь корпус, осветив его многочисленными светильниками, наполнить шумов электромоторов, лебедок, шипением сжатого воздуха и яркими сполохами электросварки. И еще запахом. Неповторимым заводским запахом свариваемого металла, краски, новой резины и ацетона.
         Подойдя к своему конвейеру, Вадим увидел, стоящих в конце его группу людей во главе с начальником Козловым. К Вадиму тот час же подошла мастер, Анна Ивановна, и сказала ему, чтобы он в инструменталке получил новую робу, а эту сдал. «Никто и не заметил моих трудов», - подумал про себя Вадим, направляясь в инструменталку. Конвейер пошел. Ставили кабины разбросанные возле главного кондуктора, и пока Вадиму делать было нечего. Он получил новые, по размеру ботинки, штаны и куртку из палаточного полотна серого цвета, и теперь выглядел очень даже браво. В это время мимо Вадима проходил цеховой художник Валентин, держа в руках лист ватмана.
      -  Иди, герой, читай! Про тебя тут написано
Возле доски объявлений, которая висела на стене инструментальной, толпился народ. Вадим подождал, пока разойдутся люди, и потихоньку, оглядываясь по сторонам, подошел к доске. На ватмане крупными буквами было написано:
         «За выполнение в срок задания, и проявленное при этом старание,
            газосварщику Анисимову Вадиму Григорьевичу, объявить благодарность»
                Начальник цеха. Козлов В.Б.
                Председатель цехкома.    Иванова Л.Я.
      - Вот, видишь! Родина не забывает своих героев. – услышал Вадим голос старшего мастера, который подошел и стоял сзади.  – Молодец, Вадим. Я посмотрел кабины. Пайка приличная и сегодня у тебя все должно получиться. Надо идти сейчас, а то главный кондуктор уже приступил к сборке.
         С конвейера, одна за другой на подвесном конвейере,  в окрасочные камеры уплывали кабины, установщики дверей и порогов подгоняли двери, визжали воздушные дрели, а на главном кондукторе собиралась новая кабина.
         «Как сегодня у меня получится?»,- со страхом подумал Вадим, залезая на конвейер. В новой, легкой спецовке и ботинках по ноге, он чувствовал себя значительно свободнее. Но страхи его были напрасными. Работа пошла  уверенней. В небольшой перерыв, Вадим перенес кислородный баллон ближе к главному кондуктору, чтобы его шланги не путались с воздушными шлангами и электрическими проводами других рабочих, и теперь они не цеплялись и ни путались, как раньше. Сегодня он даже не заметил, как наступило время обеда, и только гудок напомнил ему об этом. Обедал Вадим также, как и при Михаиле Ивановиче. В магазине он покупал шесть пончиков, на талон спецпитания брал бутылку молока, и, примостившись возле ящика с инструментом, обедал. «Надо сходить в больницу, проведать Михаила Ивановича»,- подумал про себя Вадим. «Как он там, и в какой больнице лежит. Не забыть спросить у Петра Михайловича». После еды наступила какая –то вялость, глаза начали слипаться, и он незаметно заснул.
      Не знал еще молодой парень, Анисимов Вадим, что самой тяжелой работой на свете, является работа на конвейере. Точно привязанный какой-то невидимой нитью к этой, бесконечно движущейся ленте, человек ежедневно, день за днем, месяц за месяцем, год за годом, делал одну и ту же работу, автоматически, как робот, повторяя заученные  движения. Нельзя было без команды отвлечься, даже на минуту, и весь мир, вся твоя жизнь, была прикована восемь часов к этому безжалостному и изнурительному темпу. Молодой рабочий парнишка Анисимов, не знал еще о том, как на стыке девятнадцатого и двадцатого веков, гениальный американец Форд изобрел эту систему, систему «выжимания пота», как впоследствии ее назовут классики марксизма- ленинизма. Не придумав нечего нового, а лучше придумать уже было нельзя, они с завидной постоянностью критиковали этот капиталистический способ производства, назвав его  «фордизмом». На самом деле это была техническая революция, которую можно было сравнить, разве что с изобретением электричества и радио. В этой изнурительной работе, не часто, но все же случались перерывы, когда конвейер останавливался, и это обстоятельство, как не парадоксально, было большой радостью, особенно для молодежи. Детали для сборки автомобиля поступали на завод из Горького, и вдруг оказывалось, что нет какой -то детали: левой или правой лобовины, лонжерона, левого или правого крыла. Конвейер останавливался. Огромный корпус затихал на какое –то время, и тишину его нарушали лишь рабочие – ремонтники. используя эти перерывы для своих ремонтных работ. Людей отправляли на склады разобрать пересортицу болтов и гаек, чистить территорию завода и другие работы, до которых всегда не доходят руки. Когда недостающую деталь или агрегат на завод доставят, иногда и самолетом, конвейер снова запустят, и теперь, чтобы наверстать упущенное, включалась третья , повышенная скорость движения конвейерной линии.
    Особенно тяжело работать после обеда, да если кто-то еще «прикурнул» в своем закутке на полчасика. Правда, конвейер, этот неутомимый, все время ползущий вперед и вперед «червяк», не давал расслабиться. Визжали электродрели, шипели воздушные пистолеты, скрежетал ручной наждак, от звука которого, ныли зубы и звенело в ушах. Аппетитно чавкали и со свистом чмокали сварочные контактные аппараты, сжимая в своих челюстях и сваривая навеки всевозможные детали. Примерно после часа работы, сонливость и вялость куда-то уходила. Работа поглощала своей обязательностью весь рабочий люд, не давая им повода для
лишних раздумий. Под вечер, к концу смены, люди все чаще и чаще поглядывали на часы, чутко прислушиваясь к посторонним звукам. И он появлялся, этот сейчас такой желанный, и такой ненавистный утром.  Выпустив в небо струю перегретого пара, вначале осторожно, а потом все сильнее и сильнее, начинал гудеть заводской гудок, торжественно извещая всех о конце рабочего дня. По всему городу разносились эти заводские гудки, напоминая деревенских петухов, проснувшихся одновременно. Отличался от этой массы гудков, могучий рык гудка завода имени Куйбышева.
Из корпусов и цехов быстро выходили люди, бежали к проходной, махали перед носами охранников потрепанными пропусками, и уже на улице, остепенившись, расходились в разные стороны. Рабочие- подростки дружески толкались, прыгали друг другу на спины, задирали заводских девчонок, которые визжали от непристойных, по их мнению, прикосновений и проникновений, и награждали увесистыми ударами своих, не в меру расшалившихся сверстников.
      Вадим домой всегда шел с толпой своих ребят с конвейера, которым надо было успеть поужинать в общежитской столовой. Деньги за кормежку они вносили в начале месяца, а вернее с получки, так что ужин им был обеспечен. В отличие от этой детдомовской «братии», никогда не знавшей родительской ласки и домашнего уюта, Вадима дома ожидал вкусный ужин, состоящей обычно из щей или супа с макаронами, и «магазинских» котлет, которые мать переделывала по своему рецепту, добавляя в них свои специи и приправы.
      Первый аванс, в размере трехсот рублей, вызвал в семье Анисимовых веселый переполох. Мать, бережно пересчитав деньги, положила  их в жестяную коробку из- под чая, которая всегда  стояла в угловом  шкафчике. Но самый большой праздник произошел в день, когда Вадим принес домой первую получку. Такая большая сумма денег и для Вадима была неожиданностью, хотя он знал заранее каков его заработок. На специальном щите, висевшем на стене инструменталки, табельщица каждый день, против фамилии работающих, проставляла заработанную за день сумму каждого рабочего. Против фамилии,- Анисимов -, каждый день появляясь цифра: - семьдесят три рубля, семьдесят копеек. Это было больше, чем у парней других профессий – слесарей-, и это было понятно. Сварщикам платили по горячей сетке, а это очень льстило Вадиму. Еще бы! Сварщик, с поднятой над головой маске, шахтер с отбойным молотком, сталевар с защитным стеклом на козырьке кепки,- были непременными атрибутами политической пропаганды.
     День получки, или аванса, всегда вносил в однообразную жизнь цеха и даже всего завода, приятное оживление. Люди становились веселее, чаще тем обычно слышались смех и шутки, при этом зорко следили, куда цеховой раздатчик Вася Моложавый, цеховой диспетчер, направится с деньгами, после получения их в заводской кассе. Вася всегда хитрил. То он выдавал деньги в инструменталке, то в загородке, где работал художник, то из дежурки слесарей. Это делалось для того, чтобы люди заранее не толпились и не уходили с рабочих мест. Так было и на этот раз. Генка, второй газосварщик, когда они заряжали свои аппараты, шепнул Вадиму:
       - Слышишь, Вадим? Деньги будут давать в дежурке, понял? Васька мне по секрету сказал. Я только мужикам с главного кондуктора сказал, и все. Секи за нами, и сразу же подгребай.
Все так и получилось. Как в кино: - «Они были первыми»!
     В гастрономе, на Большой, Вадим увидел много своих заводских, которые тоже решили себя побаловать гастрономическими изысками. Не одну же покупать ливерную колбасу, плавленые сырки, бычки в томате, да еще котлеты с мясокомбината, которые регулярно по четвергам завозили в их магазин,и которые, кстати сказать, разбирались неприхотливым народом нашим в одночасье. Вадим давно пообещал своим младшим братьям, что он с первой же получки купит шоколадное масло, и столько, чтобы можно было наесться досыта. Он купил масло, полкило буженины, и немного подумав, купил триста грамм конфет «Полет». Долго стоял в винном отделе, пока смазливая молоденькая продавщица, в накрахмаленном высоком колпаке, кокетливо поглядывая на парня, не «подтолкнула» его на отчаянный шаг.
       - Ну, чего стоим тут, мальчик? Маму боишься, или денег нетути, а?
       - Ты, я погляжу, шибко «раскашлялась»? Вот, думаю. То ли жалобу на тебя накатать, то ли в кино с тобой сходить, если, конечно, ты билеты купишь, и за мной заедешь?
       -  Я дико взволнована вашими предложениями, вот только не знаю в какой кинотеатр вас вести? В «Гигант», или «Художественный»?
       -  Я, думаю, в «Гигант». Там сейчас трофейный фильм идет. «Тарзан в западне». Подгребай часикам к шести, а я уже там буду «маячить». Билеты можно достать или нет?
       -  Разбежался! Их уже давно по предприятиям распределили. Культпоход.
       -  Да, облом. Не подумал я своим «качаном». Ну, ладно, все равно давай подходи, пойдем, на другую «кинушку», договорились?  И еще. Заверни мне  в кулек бутылку «белоголовки». Я сейчас пойду, пробью. Меня Вадькой дразнят, а тебя?
       -  Слушай, Вадька, - сердито проговорила продавщица, забирая чек, - Бери свою водку, и отваливай. Ты мне мешаешь работатать. Вон, и заведующая секцией на меня косится, - и, отпустив очередного покупателя, уже помягче сказала?
       -   Может и осчастливлю тебя, «джельмен». Прилечу к тебе на крыльях любви! Бывай!
   Дома, вытащив из «авоськи» покупки, Вадим поставил на стол бутылку водки, хитро подмигнув отцу, который кряхтя присел к столу. Мать строго посмотрела на сына, но когда он вручил ей пачку денег, оттаяла, тихо ойкнула и присела рядом с отцом. Пацаны разворачивали пакет с шоколадным маслом, с нетерпением поглядывая на мать. Пока Вадим умывался, мать приготовила ужин. На тарелке лежала буженина, нарезанная тонкими ломтиками, а рядом тарелочка с шоколадным маслом, с которого не спускали глаз Витька и Колюнька. Только присели за стол, как раздался звонок. Приехали Михаил и Клавдия, как всегда нарядно одетые, и с большой сумкой  с разносолами. Раздевшись, Михаил первым прошел на кухню, и весело потирая руки, поздоровался со всеми,  а мать «чмокнул» в щечку, весело сказал:
       -  Вот так, надо встречать дорогих гостей. Извиняюсь, конечно, но я имею ввиду нас!
Все улыбались, а Клавдия носила на кухню банки с огурцами и помидорами. Михаил лично принес подарок от своей матери, сватьи, литровую банку «горлодера», душистая смесь из овощей, главным компонентом которого был перец  и помидоры. Ароматные запахи наполнили всю квартиру, вызывая аппетит. Ребятишки на отдельном столе пили чай с маслом, щедро намазывая его на хлеб.
        -  Первую получку обмываем, - важно, но шутливо, заявил Вадим, обнимая мать за плечи.
        -  Поздравляю тебя, шуряк!  - Михаил обнял Вадима и пожал руку.
        -  А, что это у тебя с руками-то?  С кислотой работаешь, говоришь?  Ты знаешь, что делай. Прежде чем мыть руки водой, дело это бесполезное, смажь руки автолом. Его у вас на заводе навалом, а потом протри опилками. Не мой ацетоном, угробишь руки.
Пальцы у Вадима от постоянной работы с кислотой не отмывались, и это его сильно беспокоило. Не выработалась у парня еще рабочая сноровка и умение, которое приходит не сразу, а постепенно.
         -  Профессия  у тебя хорошая сейчас. На кусок хлеба всегда заработаешь, - рассуждал немного захмелевший, малопьющий Михаил, с удовольствием закусывая тещиными груздями.
Григорий Федорович тоже говорил, но больше слушал Михаила, которого очень уважал, а Вадим в это время примерял в большой комнате вельветовую курточку, которую принесла сестра. Купила ее Клавдия по случаю у подруги, так как давно знала, что эта куртка из черного вельвета, с «молниями» на карманах, была давней мечтой брата, и молодежь поголовно носила их, следуя моде того времени. «Эх, купить бы еще тельняшку»,- думал про себя Вадим, смотря на свое отражение в зеркале шифоньера.
         -..А, что? Парень хоть куда! Жених! – смеялась Клавдия, поворачивая Вадима в разные стороны.   -  Подружка уже, наверное, есть, а?  Томка, деда Чапая внучка, тобой интересовалась. Красивая девчонка получилась. Сходил бы туда, друзей проведал, на Томку поглядел?
        -  Да, ну вас. Пристали ко мне с женихами, невестами! – Вадим снял куртку и вышел на балкон.
Женщины посмеялись над парнем, а потом поговорив о чем –то между собой, сообщили Вадиму, что завтра они едут на барахолку вместе с ним.
         -   Брюки тебе, сынок, надо купить новые. Сколько ты будешь ходить в этом старье. К тому же и ноябрьские праздники скоро.
Вадим согласился, но поедет он не один, а со своим новым другом Петром, который жил в соседнем доме, в который семья Петра вселилась на полгода раньше. Окна кухонь домов смотрели друг на друга, так что в случае чего можно было подавать сигналы рукой. Петр тоже работал на заводе станочником в деревообделочном цехе.
      Был Петр Шахов красивым общительным парнем, в любой компании чувствовал себя свободно, без конца «юморил», и очень нравился заводским девчатам. Жизнь его вначале сложилась не совсем удачно. Связавшись с дурной компанией, двенадцатилетний подросток «шерстил» вагоны на товарной станции, воруя из них все, что там перевозилось. Шайка малолетних грабителей, возглавляемая семнадцатилетним атаманом Лехой Зверевым, по кличке Зверь, занималась преступным ремеслом больше года. Романтика блатной жизни, подогреваемая матерым бандитом Зверем, который, несмотря на молодость, провел в колонии для несовершеннолетних полжизни, влекла в этот омут души пацанов, послевоенную безотцовщину. Взяли Петьку, и всю эту «гоп-компанию» после того, когда Зверь погорел на «мокром» деле. Не поделили между собой главари что-то, взялись за ножи, финки, Острые, как бритва, с ручками из наборного цветного «плекса», настоящее произведение искусства, и последняя кровавая точка при решении воровских споров. Сам Зверь не надолго пережил своего «оппонента», умер по дороге в больницу, и по НКВДвской традиции был закопан на краю кладбища, с инвентарным номером на фанерной пластинке, привязанной к ноге. Ну, а «подельников», конечно,  осудили, в том числе и Петьку, по фамилии Шахов, и увезли на далекий Енисей, где за колючей проволокой в три ряда и высотой четыре метра, их воспитывали в духе коммунистической морали и нравственности. Из этого колючего заведения было два пути.  Сгинуть от побоев и издевательств своих сокамерников, или от  рук и сапог садистов- воспитателей, или стать стукачем и «шестеркой» у тех и других.
После колонии, когда шестнадцатилетний парнишка вернулся домой, в его, стриженной под тюремною машинку голове, утвердилась одна только мысль: - в этот ад больше не ногой. И это у Петра получилось. С прежними своими приятелями он старался не встречаться, тем более, что из того района они переехали сюда. Петькин отец,  дядя Илья, который работал на заводе охранником, устроил его в  деревообделочный цех станочником. Как-то незаметно Петька и Вадим подружились и все свободное время проводили вместе. По утрам они вместе шли на работу, а вечером домой. Вадима тянуло к Петру еще  и потому, что тот столярничал. Профессию станочника и столяра он приобрел на зоне, и за это он был благодарен судьбе. Под руководством своего нового друга, Вадим за короткое время сделал для дома диван, этажерку, четыре стула и стол. Письменный стол для братьев-школьников сделал Петр. Для себя Пётр делал очень красивый и сложный в изготовлении буфет, покрытый ореховым шпоном с последующей полировкой. Вадиму очень нравилась столярная работа, и он с удовольствием помогал Петру, постепенно постигая тайны этой непростой профессии.
   Солнечным воскресным утром Вадим с матерью и Петром, поехали на барахолку. Клавдия с Михаилом пообещали приехать туда самостоятельно. Тогда еще народу не было понятно, почему это власти старались эти барахолки, «засунуть» куда -то в отдаленный угол, замшелый пустырь, до которого нужно было добираться очень долго, преодолевая колдобины и постоянную грязь летом, и снежные заносы зимой. Нынешнее торжище находилось далеко, в километрах двух от трамвайной остановки. Улица, ведущая к барахолке, шла в гору, и уже там, на горе, возле старинной церкви без купола, огороженная по периметру забором, колыхалась людская масса. Обезглавленная церковь, сложенная когда-то из добротного красного кирпича, покорно, и казалось, с осуждением смотрела на это скопище снующих людей, своими потухшими глазницами продолговатых окошек. Сам базар, по – существу, начинался уже на подступах к нему. По обеим сторонам улицы стояли шустрые и говорливые городские торговки, поднаторевшие в торговом ремесле. Тараторили, предлагая прохожим свой товар, поворачивая и размахивая им перед носом, оторопевшим от их натиска прохожим. Не так-то просто было пройти и на сам базар. Огромная толпа продавцов, преграждала дальнейший путь потенциальных покупателей, протягивая с надеждой на скорый сбыт свои товары. Некоторые продавцы еще долго сопровождали человека, идя за ним следом и уверяя того, что дешевле и лучше его рубахи или штанов, он уже не купит. В этом огромном человеческом муравейнике, распространяя аппетитные запахи, просачивались через толпу девочки – подростки, продающие из корзин, привязанных к поясу, пирожки с ливером и капустой, беляши и шаньги. Разбирали их быстро, и тут же съедали, пачкая маслом руки и одежду. Воровато оглядываясь, «шныряли» карманники, на блатном воровском жаргоне, «щипачи». Пристроившись сзади к толпе зевак, в расстегнутой телогрейке, держа руки в карманах с отрезанными клапанами, они ловко обшаривали зазевавшихся людей, вытаскивая из разрезанных прорех спрятанные заначки. Питательной средой для воспроизводства этих преступников, служили рабочие предместья, где на кривых темных улицах, приткнувшись вплотную друг к другу, лепились неказистые разномастные домишки, в которых ютился рабочий люд. Семьи разрастались. Сыновья и дочери заводили свои семьи, и жили здесь же, как «тараканы под веником». Здесь, на этих, не знавших фонарей улицах, где казалось, и потемки наступали быстрее, а ночи, особенно зимние, были длиннее, формировалась и выплескивалась на улицы города орда малолетних преступников, карманных воров. Рано узнавали взрослую жизнь и девчонки, которые в раннем возрасте уже имели сексуальный опыт, были «марухами» бандитов, развязными и циничными проститутками.               
  Горожане боялись воров, хотя сразу же отличали их в толпе, осаждающих трамвай или автобус. Даже когда видели, как воришка лезет в карман  гражданина, молчали, презирая себя за трусость. Ворье это охотилось за чужим добром не в одиночку, а группой. Эта группа, или бригада, ее можно и так назвать, искусственно создавала толчею и пробки в местах скопления людей на автобусных остановках, в очередях за каким- нибудь товаром, на вокзале, в момент прихода пригородных поездов и базарах. Нельзя сказать, что горожане не давали им отпор, давали, да еще как. Когда однажды девушка, заметив воровство, подняла шум, бандит бритвой или заточенной монетой, располосовал ей щеку, три здоровых парня скрутили двух мерзавцев, устроив им самосуд. Сначала пинками они «катали» их по асфальту, а потом озверев от увиденной раны на лице девушки, вывернули им руки. Толпа с трудом смогла оттащить их от избитых в кровь бандитов, которые от болевого шока уже перестали сучить ногами, обутыми в начищенные «прохоря» - сапоги.
   В те времена, по тротуарам города, гремя подшипниками, приспособленными вместо колес к деревянной площадке, с  грязными, опухшими от постоянного пьянства лицами, в замызганных телогрейках и шапках, катились безногие инвалиды, вызывая жалость и сострадание у окружающих людей. Особенно много было их у многочисленных  пивнушек, столовых и чайных, на вокзалах и пригородных поездах.
Подъезжая на своей гремучей доске к очередной пивнушке, калека вытаскивал из-за пазухи свою кружку, в которую мужики, не сговариваясь, плескали, кто водку, кто пиво. Он принимал это подношение как должное, но всегда благодарил, и тут же, шевеля заросшим щетиной кадыком, выпивал. Еще раз благодарил, и, промокнув рукавом телогрейки заросший волосом рот,  разворачивался  на руках на сто восемьдесят градусов, ехал к другому объекту.
       Шлялся от пивнушке к пивнушке и легендарный Мишка- экскаваторщик, которому тросом оторвало левую руку, когда он работал на ГЭСе. Пенсию он получал очень даже приличную, но строгая мамаша получала эту пенсию сама, иначе он ее все равно бы пропил. Это был здоровый и красивый мужик, с копной волнистых, тронутых ранней сединой волос. Портил Мишкин красивый «портрет» перебитый в драке, еще по молодости лет, нос. Человек он был с юмором, и поэтому, подходя к питейному заведению, выбирал одного человека, обычно  скромного и интеллигентного, и в грубой форме просил того, чтобы он дал ему выпить. Человек, естественно, возмущался, краснел от этой наглости и апеллировал к обществу.
-«Ах, ты так!»- орал Мишка свирепея. Разворачивался левой стороной тела, имитируя удар левой в скулу, но пустой рукав, при развороте, беспомощно висел заткнутый в карман телогрейки. Все ржали от удовольствия, а интеллигент смущенно протирал очки, принужденно  улыбался и про себя радовался, что остался жив. Смеялся и Мишка, предвкушая «дармовую» выпивку за предоставленный людям веселый спектакль,  похлопывая миролюбиво по плечу свою недавнюю «жертву».
    Из этой массы инвалидов, безногих, безруких и слепых, выделялись безногие инвалиды войны, которым государство выделило средство к передвижению. Это была трехколесная тележка на велосипедном ходу, которая двумя рычагами при помощи рук приводилась в движение. Сзади сидения был небольшой багажник для инструмента и перевозимого груза, а внизу под багажником, была обычно привязана банка, которая использовалась при малой нужде. Счастливые обладатели такого транспорта занимались небольшой  торговлишкой, и продавали мелочевку. Обычно это были самодельные конфеты из растопленного сахара с красителями на деревянной палочке, спирали для плиток, розетки и выключатели, швейные и простые иголки. Торговали и пирожками, торговля которыми была властями запрещена, но милиция на этих продавцов смотрела сквозь пальцы.
     В воскресенье, самый базарный день, и все эти люди устремлялись на барахолку. По улице ведущей к ней, с обеих сторон стояли продавцы, предлагая свой товар. Тут же сидели нищие, с мольбой протягивая к прохожим свои руки с шапками и чашками, не забывая при этом выставлять напоказ свои болячки. Катились на подшипниках калеки, преодолевая ухабы и гнилые деревянные тротуары. Ехали на своих трехколесных колясках инвалиды, подталкиваемые сзади помощниками, рассчитывающие на чаевые. Парами ходили важные милиционеры, по-блатному «мусора», затянутые в темно синие мундиры, с двухплечевыми портупеями, с пистолетом и сумкой пристегнутых к поясному ремню с бляхой. Настороженно поглядывая на окружающих, с мешками за спиной с лямками из веревок, шли колхозницы и колхозники с загорелыми лицами, в своих неизменных телогрейках и грубых штанах, заправленных в кирзовые сапоги с отвороченными голенищами. Их жены и взрослые дочери, уже щеголяли  в плюшевых жакетах зеленого или коричневого цвета, и почти всегда в новых блестящих на солнце, резиновых полусапожках, купленных в городе накануне.                .      Брюки Вадиму купили быстро, а вот курточку Петру пришлось долго искать. Уже и не думали ее найти, но повезло. Купили ее у женщины, которая только что пришла на рынок. Договорившись с матерью о встрече у ворот, ребята пошли в дальний угол рынка, где продавалась мототехника. В продаже были в основном трофейные мотоциклы. Был здесь и немецкий тяжелый армейский мотоцикл «Цундапп», с карданной передачей и с гнездами на люльке для крепления пулемета, польские «Полонии», отечественные легкие мотоциклы «Кашки»- К 125, и тяжелые  «Уралы». Народ толпился возле мотоцикла М- 72 с люлькой. Хозяин, парень лет двадцати пяти, прислонившись к заднему сиденью, покуривая, охотно отвечал мужикам на интересующие их вопросы. С завистью смотрели они на это чудо, но цена в пять тысяч рублей, сразу же убивала наповал полет буйной фантазии, обрекая их на многолетние прогулки «пешедралом». Не обошлось и здесь без комического приключения. Энергично, расталкивая толпу зевак руками, к объекту продажи быстро подошел мужичок небольшого роста, в старенькой телогрейке и такой же кепчонке. Шустро уселся на водительское сиденье, и, ухватившись за «рога» рулевого управления, покрутил ими в обе стороны, затем, соскочив с сиденья, обошел вокруг, зорко осматривая мотоцикл, постучал кирзовым сапогом с протертыми голенищами по колесам, снова залез на сидение, и только потом обратился к хозяину:
     -  Сколько просишь?
     -  Прошу пять тысяч.
     -  А, делом? Делом?               
     -  Говори свою цену, поторгуемся. Сотню, другую может быть и сброшу…
     -  Нет, ты мне делом говори, - хорохорился мужичонка.
     -  Я уже сказал. Говори свою цену, и будем дальше решать! А, то по делу, по делу…,- начал сердиться продавец, бросая в люльку краги. Мужики с интересом наблюдали за этим процессом, улыбались и все ближе и ближе окружали мотоцикл.
     -  Да, какие у него в жопу деньги! Так, «понты» тут рисует и все. Артист, мать твою…- сердито проговорил один из мужиков.
     -  Да, хрен их сейчас разберет, - вступил в разговор другой, - Вон тут один бутылки собирал, в лохмотьях ходил, а когда «копыта» откинул, под матрасом сто тысяч нашли.
    В этот момент все увидели высокую, могучего телосложения бабу, которая раздвигая толпу как плугом, подошла к мотоциклу, на котором восседал «покупатель»,  поворачивая руль из стороны в сторону, зорко вглядывался вдаль.  В ватном полупальто, который горбом выступал на спине от неудачно завязанного толстого платка, с тазом в одной руке и сумкой в другой, она глыбой нависла над мужиком.. Потом переложила таз в левую руку, а правой схватила мужика за шиворот. Не дала  глупая баба даже в фантазии, доехать ему до их деревни, «хвастануться» перед односельчанами, лихо въехать в свой затравеневший, замусоренный  двор с жердиной вместо ворот. Все, приехали!
         -  Ты, чо это вздумал народ смешить, жаба двенадцатая! – орала баба, выдергивая из мотоцикла мужика, который, как на грех, зацепился голенищем за какой –то рычаг, а телогрейка задралась на голову, обнажив костлявую хребтину. Наконец баба освободила мужика от мотоцикла, и держа его на вытянутой руке, повела  сквозь толпу.
         -  Едва на таз денег насобирала, а, он, холера тебя забери, мотоциклу покупать вздумал.
Все хохотали до упада. Хозяин мотоцикла, уткнув голову в сиденье, смеялся, сотрясаясь всем телом.
Жалко было смотреть на удаляющегося мужичка, который хотел показать себя при всем честном
народе состоятельным человеком, богачом, а теперь, чувствуя на своей тонкой шее, могучую хватку
своей супружницы, неуклюже спотыкаясь, возвращался в реальную жизнь. Он еще делал робкие
попытки вывернуться из под её руки, но поняв, что это все бесполезно, мотая головой твердил:
          -  Во, бабы!  Во, бабы, а?
     Вадим с Петром пошли вдоль забора, разглядывая на разложенном брезенте, фанере, а то и просто на земле всякую мелочёвку.  Что тут только не продавали! Старые примусы, рукомойники, фитили для ламп и спирали для электроплиток, всевозможный инструмент отмытый от ржавчины, болты и гайки, вентили и краны. Все не перечислишь. Остановились возле одного брезента, на котором, наряду с разными предметами, были кучками выложены горелые гвозди. Смеясь, обратились к хозяину, бородатому старичку.
      -  Батя? – не в силах побороть смех, обратился Петр к деду, - почем эти изделия?
Дед покрутил головой, пододвинул к себе ногой газовый ключ, и явно себя сдерживая, тихо посоветовал:
      -  А, ну дернули отсель, а то вот этим ключом, как огуляю…!
Парни на всякий случай отошли от взъерошенного деда, но Петр, присев на корточки, перестав смеяться, миролюбиво сказал
      -   Батя?  Ты прости нас, дураков. Не хотели мы тебя обидеть. Горелые гвозди на дороге валяются. С печной золой их выбрасывают, а вы их продаете? Для чего?
      -  Вот так – то лучше, а то начали ржать. Умники, едрёна вошь…! Вот, смотрите, - дед вытащил на середину печную дверку, к которой внизу и сверху были приклепаны пластины.
      -  Вот эти железяки у дверки, когда печник ее ставит, крепко держат ее в плите. Кирпичи-то их прижимают, и не дают ей вывалиться. Поняли? То- то и оно. А чем их прикажешь приклепать? А, вот, пожалуйста, мой гвоздь. И клепать хорошо, и держит крепко. А, вы что ищите? Железку для рубанка? Подожди-ка… Вот, держи. Лет пять в навозе лежала, а это для режущего инструмента, самое главное. Науглераживание постепенное происходит. Железка как бритва становиться, и стоит долго. Бери, парень, почти даром отдаю.
Купив у деда железку, поблагодарили его еще раз, пошли искать мать.
     Как-то незаметно для самого себя, Вадим Анисимов втянулся в заводскую жизнь. Сначала мать его будила по утрам, но потом стал подниматься самостоятельно, делал гимнастику с гантелями, подавая пример брату Витьке, умывался и выпив стакан чая, делал знак рукой Петьке, который маячил в кухонном окне напротив. В толпе заводчан спускались  с горы к заводу, который светился огнями своих корпусов в низине. С работой все было нормально. Нареканий по пайке и сварке не было, за рабочим местом постоянно следил.  С «водителем» кобылы, волосатым молдаванином Михой был дружелюбен, а когда однажды припаял ему «бородку» к ключу, то Миха, преисполненный уважением к молодому сварщику, сам сгружал баллоны, а «Оу, Тот, толкай» - уже относилось только к его вислозадой кобыле.
     Однажды. в конце обеденного перерыва, к Вадиму подошла Шура Иванова, секретарь комсомольской организации цеха, и Рита, ее подруга по отделению.
       -  Вадим! Нужно поговорить с тобой. Не возражаешь,- начала говорить Шура, серьезная не по годам девушка, в опрятном синем халатике и косынке, из под которой выбивались светлые волнистые волосы.
       -  Да, нет. Не возражаю,- хрипловато сказал Вадим, - Бить-то, думаю, не будете меня?
       -  Бить не будем, затрясем! -  озорно подхватила шутку Рита, весело смеясь.
       -  Ну, ладно, шутки в сторону, - сказала серьезная Шура. -  Вадим, ты не думал о том, чтобы вступить в комсомол? -  Шура выжидающе смотрела на Вадима.
       -  Да, нет, не думал. Мне, по-моему, рано вступать в комсомол. Не созрел я еще до этого.  Я тут без году неделя, и вы меня, девочки, совсем не знаете. Может через годик, другой?
       -  Ошибаешься, Вадим. Мы все про  тебя знаем. Я разговаривала с комсоргом вашего училища на семинаре, и он тебя охарактеризовал с самой лучшей стороны. Ты еще, вдобавок, и художник! Это же здорово!
 Шура оживилась, глаза заблестели, и от прежней ее серьезности не осталось и следа. Весело, переминаясь с ноги на ногу, смеялась Рита, мимоходом поглядывая,  на сгрудившихся сзади ребят с конвейера. Гудок протяжно прогудев. объявил об окончании обеденного перерыва. Уходя, Шура сказала:
       -  Разговор не закончен, Вадим. Думай?
Заинтересовавшись визитом девушек, к Вадиму подошли парни. Борька, красивый, похожий на цыгана парень из детдомовских, подмигнув, кивнул в сторону ушедших, спросил:
       -  Зачем эти крали приходили? В кино звать, или еще куда…? – и не дождавшись ответа, улыбаясь во весь рот, потер ладони, шлепнул ими себя по коленям, по-цыгански «сбацал», и выдохнул:
       -  Эх, мне бы эту беленькую комсоргшу! А ?
    Через неделю, в конце рабочего дня, снова пришла Шура, с рулоном ватмана под мышкой. Вадим работал, не замечая подошедшей девушки, а возле Шуры уже крутился Борька, что-то ей рассказывая и смеясь. Шура сдержанно улыбалась, закрывая уши ладошками от шума наждака и надоедливого собеседника
       -  Вадим? – обратилась она к нему, когда тот окончил работу и подошел к ней.
       -  Да, хватит тебе, Борис, говорить про одно и тоже. Не пойду я в кино. Я иду в другое место. Куда? Тебе это надо знать?  Я иду в планетарий смотреть звездное небо! Все. Отстань!
Вадим. Я тебя очень попрошу. Оформить газету надо к празднику, а художника у нас нет. Выручи. Только заголовок написать,  «Молодая смена». И все.
      -  Ладно, давай попробую. Получится у меня или нет. Я, Шура, такой художник-то. Только на галошах номера писать.
      -  Ну, не скромничай, Вадим. Спасибо, что согласился. Я пошла.
     В понедельник утром в цех пришел директор и другое начальство завода. Рабочие всех отделений собрались возле инструментальной, образовав круг, в центре которого стоял директор в пальто без шапки. Это был красивый, высокий мужчина среднего возраста, с темными, слегка волнистыми волосами, тронутые сединой и умными проницательными глазами. Потерев подбородок рукой, он обвел глазами всех собравшихся, глуховато произнес:
    -  Вот для чего я собрал вас сегодня, дорогие товарищи! – директор прокашлялся, пригладил на затылке волосы, и уже более громким голосом продолжил:
    -  Нам пришлось с вами перенести много трудностей, и надо честно сказать, что из всех неблагоприятных ситуаций, мы, уважаемые товарищи, выходили с честью. Сейчас перед нами встала еще одна проблема, которую нам предстоит преодолеть. А проблема эта одна. В городе не хватает электроэнергии, предприятия города, в том числе и наш завод, оказались в труднейшем положении. Поступление электроэнергии с новой мощной теплоцентрали из соседнего города, задерживается еще на полтора- два месяца. 
       Исходя из сложившейся обстановки, руководство завода, вынуждено было изменить режим рабочего дня. С 1 ноября, ваш цех, как наиболее электроёмкий, начинает работу с 20 часов, и до выполнения дневной нормы. Я, как директор завода, уверен, что вы правильно поймете ситуацию, и справитесь с поставленной задачей. Повторяю. Эта мера временная.
      Товарищи? Вопросы есть?  Вопросов нет. Тогда разрешите пожелать вам успехов в работе, а главное терпения!
     После ухода начальства, рабочие собрались в курилке, живо обсуждая сложившуюся ситуацию. Все понимали, что работа в ночную смену очень выматывает человека, особенно на конвейере с ее монотонностью и однообразностью. Многим рабочим, в том числе и Вадиму, еще не приходилось работать ночью, да еще без пересменки. Наступил ноябрь и дни стали короче. Утренники были холодными, а с серого неласкового неба уже сыпался первый снежок, который днем таял. Речушка возле завода покрылась тонким льдом, и по нему носились неугомонные ребятишки, радуясь наступлению зимы. На заводоуправлении, на проходной и на других заводских зданиях, вывешивались портреты руководителей государства и товарища Сталина, который располагался на самом видном месте. Добрыми, внимательными глазами, смотрел он на людей, которые поёживаясь от утреннего холода, спешили к заводу, чтобы выполнить все его указания точно и в срок. Его гениальные предвидения вели многомиллионный народ к счастливому будущему. Его верные соратники, которые находились от его портрета по обеим сторонам, олицетворяли безграничную преданность и любовь идеалам коммунизма. Простому человеку не надо было утруждать себя думами о будущем. Зачем, когда вот эти люди, которые смотрят на тебя с портретов, со страниц газет и журналов, уже все продумали на несколько лет вперед.
    Цехи тоже принарядили. Над пролетами краснели транспаранты, на колонах торчали флажки, и все это скрашивало повседневное однообразие буден. Народ жил в приподнятом праздничном настроении. Само ожидание праздника веселило человека, вселяло в его душу какую-то смутную надежду.
     Вадим в это праздничное утро встал пораньше. Побрился. С недавнего времени на подбородке и над верхней губой у него стали расти волосы. Пришлось купить безопасную бритву с лезвиями, и уединившись в ванной, брить свою «щетину». Брюки он выгладил накануне, а сейчас стал наводить блеск на свои башмаки. Потом почистил ботинки братьям, а заодно и отцовские сапоги. В девять часов Вадим увидел, как Петька, держа в одной руке бутылку, другой приглашал в гости. День этот выдался не по-осеннему теплым, и Вадим решил идти на демонстрацию без пальто. Родители придирчиво осмотрели его, когда он в новых брюках, в новой вельветке, в голубой тенниске, воротник которой он напустил на воротник куртки, стоял на середине зала. Отец довольно крякнул, а мать, сложив пальцы щепотью на подбородке, одобрительно покачивала головой.
     На кухне у Петра за столом сидел его отец, дядя Илья, мать, тетя Уля, расставляла закуску.
      -  Парни?  Слушайте, что я скажу. Значит так. Водку до конца не допивай, правду жене не сказывай!  Поняли?  Тогда вперед!
    Выпили по стопке, закусили и хотели идти, но дядя Илья их остановил, и снова налил.
      -  Учи, учи, старый.  Нет сказать, «хватит», дак куды там!
      -   Я не научу, другие научат. Кому, что дано,- дядя Илья выразительно показал вилкой в потолок, и постучав ею же по голове, закончил,- Если здеся нечего нету, то и не будет.
     Возле общежития, места постоянного сбора демонстрантов, уже было много народа. На крыльце столовой стоял Женька Рябов, весело посматривая на танцующих, извлекал из сверкающего перламутром аккордеона, чарующие звуки «Рио—Риты». Нарядно одетые заводчане здоровались друг с другом, оживленно переговаривались, и весело смеялись, глядя на изрядно выпившего столяра Игнатьича, который пытался плясать. Петька, заметив знакомых девчат, вихляющей походкой, копируя артиста Алейникова, подошел к ним, и растопырив руки, попытался их всех обнять. Девчата отбивались от его рук, пищали, но Петька не обращал на это внимание. Под конец этого чудачества, он вытащил из кармана одеколон, открутил пробку, поднес ко рту и начал дуть, направляя струю на девчат. Они с визгом закрывали свои лица, отбегали в сторону, а Петька  носился за ними, как угорелый.
Вадим тоже подошел, но одеколон уже кончился, девчонки успокоились и с удовольствием поглядывали на Петра. Оркестр, продув свои трубы, заиграл вальс. Петька, подхватил под руку одну из девушек,  пошел танцевать, а к Вадиму подбежала Шура с коробкой красных ленточек, и приколола ему на грудь красный бант.
     -  Что не танцуешь, Вадим? – сказала Шура. – Вот пригласи Аню.
Вадим только сейчас заметил Аню Крюкову, которая в синем нарядном платье, с цветами вышитыми  по подолу, стояла рядом и улыбалась.
     -  Да, я и танцевать-то не умею, - смущенно сказал он покраснев.
     -  Пойдем, попробуем. У меня брат тоже не умел, пока я за него не взялась. Пошли!.
Оркестр внезапно, словно захлебнувшись, перестал играть. Раздалась команда к построению, все зашевелились, расходясь по цехам, а пьяненький  Игнатьевич пытался все еще сплясать, ударяя себя руками по голенищам сапог. Вадим все еще держал за руку Аню, не зная, что дальше делать.
      -  Ну, что мы стоим-то. Пойдем к своему цеху. Смотри не вздумай брать лозунг с двумя палками. Будешь, как привязанный. Лучше уж взять какой- нибудь портрет, или шарик.
Тут подбежал Петька, держа в руке два шарика, и сразу их вручил Ане. Аня ласково взглянула на его, дружески похлопала по плечу. «Все же молодец, Петька» - подумал про себя Вадим, - как у него все просто получается».
     Впереди колоны шло руководство завода, за ними группа знаменосцев несла разноцветные знамена, среди которых выделялось знамя завода из темно-красного бархата с золотым шитьем. Почти в каждом цехе был свой баянист или аккордеонист, а то и просто гармошка. Не слушая оркестр, пели песни, причем каждый цех свою. Оркестр обиженно смолк, не сумев завладеть ситуацией, и потом долго молчал. К Анне подбежала уже знакомая Вадиму, Рита, веселая и разговорчивая девушка в таком же, как у Ани платье и газовой косынкой на шее.
    -  Где, ребята, гуляете вечером? – обратилась Рита к парням.
    -  Пока нигде. А, что есть предложения? – спросил Петька, шутливо обнимая ее за талию.
    -  Да, мы собираемся у меня дома. Ты наш дом знаешь, Петя? Если хотите, то приходите.
С парнями у нас дефицит, или как говориться, недобор! – смеялась Рита.
    -  Что мы должны сделать, чтобы этот недобор ликвидировать? Как всегда?
    -  Ну, в общем да. С парней по полсотни, а на нас все, что нужно для «закуси». Да, вот еще что? Компания у нас веселая, и таких молчунов,- Рита посмотрела задорно на Вадима, - мы не очень любим.
     -  Это, Вадим –то, молчун? Да он сейчас просто оглох от радости. Вы еще его узнаете. Второй Аркадий Райкин.
   Колона завода подходила к центру площади, где стояла трибуна с руководителями города и области, по обеим сторонам которой, стояли приглашенные из числа почетных и заслуженных людей города. Военные оркестры громко играли марши, и народ подсознательно, без всякой команды, ровнял ряды, тверже держал шаг, предчувствуя приближающийся торжественный момент. Мужчина и женщина, которые стояли возле микрофонов по краям трибуны, попеременно выкрикивали хорошо поставленными голосами здравицы в честь Великого Сталина, призывы из праздничного поздравления партии и правительства своему народу. На здравицу в честь славных советских автомобилестроителей, заводская колона ответила дружным, - «Ура!!!».
На трибуне, украшенной флагами и портретами вождей, стояли те, кого в другое время очень трудно было увидеть, не говоря уже о том, чтобы с ними поговорить. Сейчас  они поднимали в приветствии руки, улыбались, о чём-то весело переговаривались между собой, а всей этой огромной массе людей на самом деле казалось, что эти местные «вожди» любят и пекутся о их благосостоянии, что нет для их нечего главнее заботы, чем забота  о трудящихся. Трудно было отличить их друг от друга. Одни из них были в шляпах, другие в защитных фуражках-«сталинках» с широким мягким козырьком. Из одежды преобладали защитные, полувоенные сюртуки, наглухо застегнутые до самого подбородка. Из шеренги этих «небожителей», выделялся высоким ростом и мощной фигурой первый секретарь обкома Хворостухин. Дом, где он в настоящее время проживал, находился рядом с площадью, и совсем  рядом с полуподвалом семьи Анисимовых. Вадим знал этот дом, знал старика- милиционера, который постоянно дежурил возле наглухо закрытых ворот. Окна дома, выходящие на улицу, были постоянно закрыты металлическими жалюзи. Что происходило за этими глухими воротами, которые, казалось,  никогда не открывались? От кого прятали эти люди свою жизнь, своих домочадцев и свои пристрастия? Кого они, в конце концов, так сильно боялись?
Демонстрация трудящихся закончилась. Люди расходились в разные стороны, складывали в подоспевшие машины портреты, флажки и лозунги, Перекатывались по асфальту разноцветные рваные шарики и обрывки цветной бумаги. Народ толпами расходился по своим улицам, а из уличных громкоговорителей звучала музыка, под которую танцевали и пели песни празднично одетые люди.
Общественный транспорт еще не ходил, поэтому шли домой пешком. Попробовали девчат пригласить погулять, или сходить в кино, но они отказались, сославшись на то, что должны готовиться к вечеру.
    Дома у Анисимовых праздничное оживление. Приехали гости. Клава с Михаилом, и Вера с Алексеем Ивановичем и сыном. Играла радиола, возле которой перебирал пластинки Михаил, а отец сидел на диване с Алексеем Ивановичем. Поздоровались. Пришли с кухни принаряженные сестра Клава и тетка. Обняли Вадима, «чмокнули» с обеих сторон в щеки, потом, смеясь, стирали губную помаду со щек парня, зардевшего от такой нежности. Женщины носили и устанавливали на стол закуски, переставляя их с место на место, Вадим с Михаилом расставляли сиденья, а ребятишки с балкона пускали мыльные пузыри. Наконец все приготовили и сели за стол. Детей увели на кухню, где для них организовали отдельный  стол. Пришел Петр с бутылкой шампанского, поздоровался с каждым мужчиной за руку и сел рядом с Вадимом. Петр ловко, с оглушительным звуком открыл шампанское, пробка со свистом ударилась в потолок, а женщины испуганно вскрикнули, закрывая лицо руками. Держа в руке стакан с шипучим напитком, поднялся из-за стола Алексей Иванович. Все с серьезными лицами смотрели на него. а он, кашлянув, сказал:
     - Ну, что, дорогие мои! Поздравляю вас с праздником, с двадцать четвертой годовщиной Октября, и желаю вам всего хорошего!  Ура!
     -  «Ура!» - весело прокричали присутствующие и начали чокаться друг с другом.
Праздничное застолье набирало обороты. Вначале еще прислушивались к говорившим, но потом стали говорить вразнобой. Мужики говорили между собой, ходили курить на балкон и там продолжали разговаривать, упирая в основном на политику. После очередного выхода на балкон, Вера заявила:
     - Хватит шастать на балкон. Все уже обкурились. Ты, племянник, что не куришь еще?  Вот и молодец!  И ты, Петя, тоже? Правильно и делаете. Давайте споем лучше песню. И не дождавшись согласия окружающих, красивым голосом затянула:
                -- Что стоишь качаясь, тонкая рябина?
                Головой склоняясь до самого тына.
Мать и Клавдия тоже сильными, красивыми голосами подхватили песню. и плавно продолжили:    
                -- Там, через дорогу, за рекой широкой,
                Также одиноко, дуб стоит высокий.
Пели очень красиво, и время от времени посматривали друг на друга, поблескивая влажными глазами. Мужчины тоже расчувствовались и вполголоса подпевали. Когда песня кончилась, все захлопали в ладоши, а Михаил, наполнив рюмки, сказал весело:
   -- Песня хорошая, но очень жалобная. Не зря ее называют «Гимн старой девы».
Давайте, товарищи женщины, затяните что-нибудь, повеселее!
   -- Да, побольше оптимизма! – поддержал его Алексей Иванович.— А, у тебя, Вадим, пластинки есть?  Плясовые?
   -- А как же. Есть «Цыганочка». Сейчас изображу.
Завели «Цыганочку». Чуть-чуть отодвинув стол и лавки, вышел Михаил. Он, как и всегда ходил в хромовых сапогах, и от того, как он вышел, прошелся по кругу, шутливо помотал головой, обхватив ее руками, провел ладонями по груди, а потом резко ударил ими по голенищам сапог, --  все поняли, это танцор. Четко отбивая дробь, красиво поводя туловищем с раскинутыми руками, он, легко подпрыгивая, парил по комнате, все быстрее и быстрее ускоряя движение легкого красивого тела. Люди хлопали ему руками в такт, постукивали ногами и хотели тоже, вот так же легко летать по кругу. Щуплый, небольшого роста Михаил, которого в другое время никто бы и не заметил, сейчас, во время танца преобразился. Стал вроде бы и выше ростом и красивее. Одновременно, с окончанием танца, шлепнув себя ладонями по голенищам и полу, Михаил, радостно улыбаясь, встал на одно колено и поклонился. Начались танцы. Тетка потащила танцевать Вадима, а потом и Петьку. Они не умели танцевать, отнекивались изо всех сил, наступали даме на ноги, но она не отступала.
     -- Учитесь танцевать, черти! А, то никогда не женитесь. Девки не любят парней, которые стоят по углам. Танец это… Вон, смотрите на Михаила, артист!
     -- Какие наши годы, научимся, - смеялись парни.
Выбрав минуту отдыха, когда все снова уселись за стол, парни объявили, что уходят. Провожая их в коридоре, мать, не скрывая тревоги. сказала:
     -- Вы там, поосторожнее. Я имею в виду вино. Ее, всю эту заразу, никогда не перепьешь. Да, сильно-то не засиживайтесь. Праздники ведь, а значит и пьяных много. Да и сами-то не задирайтесь.
    Дом у Риты был большой с четырехскатной крышей, покрытой оцинкованным железом, с четырьмя большими окнами со ставнями, выходящими на улицу. Ворота были с навесом и с витой кованой ручкой на массивной калитке. Их уже давно ждали. В просторном зале за большим, уставленными  бутылками и закуской столом, сидело человек десять гостей. Познакомились с парнями, пожав им всем руки, а потом Рита объявила присутствующим:
      -- Это, девочки Петя, а это Вадим. Прошу любить и жаловать! Ты, Петя, садись вот здесь,  рядом со мной, а ты, Вадим, сюда. Не стесняйтесь. Здесь все свои.
      Вадим сел на другую сторону стола. Он все еще чувствовал себя скованно и стеснялся  в незнакомом ему обществе, так как впервые в своей жизни принимал участие в этой молодежной гулянке, и как себя вести просто не знал. Его соседка, Маша, сразу почувствовала эту его неуверенность, и улыбнувшись, весело сказала:
     -- Дай-ка, Вадим, я за тобой поухаживаю, пока ты не обвык тут. Со мной не пропадешь. Вот еще огурчик, пожалуйста.
Белая кофточка с короткими рукавами плотно обтягивала ее высокую грудь, на которой весело сверкали две нитки красных бус. Шестимесячная завивка и щедро наложенная пудра не могли скрыть ее возраст. Было ей, наверное, около тридцати, а может чуть больше, но живое миловидное лицо, гибкое подвижное тело делало ее привлекательной. Подавая что-нибудь из закуски Вадиму, она может быть невольно, может случайно, касалась его полной рукой или бедром. Вадим все еще смущался, отвечал невпопад, и боялся пошевельнуться, чтобы отодвинуться от теплого Машиного бедра. Он уже понял, что Ани Крюковой здесь не будет, и все хотел спросить Петьку, чтобы тот узнал у Риты, где она. А тот сидел среди двух девушек, Риты и Клавы, что-то весело рассказывал им, а они тоже смеялись, зажимая рот ладошками. Захлопав ладонями, перекрывая шум, Маша громко объявила:
    --  А, сейчас танцы.  Петя, найди там танго. Я принесла пластинку.
Все зашумели, вылезая из-за стола, а Маша схватила за руку упирающегося Вадима, и положив его руку себе на талию, а свою на его плечо, приготовилась к танцу.
    --  Маша! Я ведь не бум-бум. Не умею я. Ноги тебе обтопчу.
    --  Что тут уметь- то. Два шага вперед, два в сторону. Еще два шага вперед, еще два в сторону. И все. Крепче меня держи,- и уже на ухо, выдохнула, - слышишь?  Крепче меня держи. Не боись, Вадик!
Волнение так захватило Вадима, что он перестал дышать. Впервые держал он в руках послушное, податливое тело женщины, которая плотно прижалась к нему, и мягко переступая, касалась его бедрами и коленями. Грудь ее, двумя большими выпуклостями, упиралась ему в грудь, и сначала он пытался отстраниться от этой волнующей теплоты, но это не удавалось. Он чувствовал, как жарко дышала ему в шею Маша, как разворачивала его в танце своей горячей рукой, лежащей на его плече.  Когда танец закончился, Вадим и все парни вышли в сени и на улицу покурить. В сени за холодцом выбежала Рита, и он, поборов робость, как бы просто так, стараясь быть безразличным, спросил Риту про Аню.
    --  У Ани своя компания. Она в студгородке гуляет. Она летом опять  будет поступать в институт. В этом году не прошла по конкурсу, а сейчас ходит на подготовительный. А, ты что хотел, чтобы она здесь была?
    --   Да нет. Просто вы были вместе, и я подумал…
    --   Маша, Вадим, не даст тебе грустить. Она такая выдумщица, что скучать и переживать не придется. Вот помоги-ка мне. Дверь придержи… - А, вот и студень
 подоспел! - громко сказала Рита, проходя в зал.
  В зале играли фокстрот, и Вадима, который хотел прошмыгнуть за стол, Маша схватила за руку, и уже по- хозяйски, положила руку на плечо, а его руку бросила на свою талию, увлекла  на круг. В перерывах между танцами, выходили на улицу подышать свежим воздухом и покурить. Парни, которые были железнодорожниками, спорили о достоинствах тормоза Матросова и Вестингауза, о стокерной подаче угля в паровозную топку, и других малознакомых железнодорожных терминах. Девушки пели песни, выбегали на улицу звать парней на танцы. Из дома доносились печальные слова песни, которую с большим чувством выводили девчата:
                --  Белым снегом, белым снегом,
                Вьюга зимняя дорожки замела,
                По которой, ох, по которой,
                Я с тобой, любимый, рядышком прошла…
Было уже темно. С неба потихоньку летели первые снежинки, которые тополиным пухом мелькали в ярко освещенных квадратах окон. Маша и еще две девушки выскочили на крыльцо, и стали звать ребят в дом. По ступенькам, постукивая каблуками, сбежала Маша, и не долго думая, начала всех подталкивать к крыльцу.
На крыльце Маша придержала Вадима, обхватила его руками за шею, и прижавшись всем телом к нему, прильнула влажным ртом к его рту. У него кружилась голова от нахлынувшего внезапного жара. Он сначала хотел отстраниться от нее, робко отступая назад, но потом сам прижался к ее горячей груди. Руки лихорадочно заскользили по мягкой спине и тугим подрагивающим ягодицам. Она уже сама оторвалась с усилием от него, провела ладонью по его влажным губам, поправила юбку и волосы и толкнула Вадима в дверь.  «Наверное, нечего не заметили»,-- думал Вадим пробираясь на свое место. Маша, как не в чем не бывало, гремела посудой на кухне.
Один из железнодорожников настраивал гитару, старательно склонив набок голову, а другой, пристроив между коленок большой эмалированный таз, пытался использовать его в качестве бубна. Что-то нечего у них не получалось, но потом дело пошло. Парень довольно ловко извлекал из таза ритмические звуки, а под конец, закатав рукав рубашки, плотно прижав локоть к боковой стороне таза, быстро водя рукой, выдавал визгливые звуки.
   Расходились по домам после полуночи. Петр и Рита простились с гостями у калитки, а Вадим и Маша, по просьбе Риты, убирали посуду, стулья и столы ставили на свои места. Вместе с Петром, Вадим вынес в сарай доски, которые служили лавками, вытащили помои и бутылки, расстелили половики.
    Шли к Машиному дому, а вернее к бараку, который был недалеко от дома Вадима на другой стороне рощи. Снег пошел сильнее и крупные снежинки падали на плечи и грудь, приятно щекотали пылающее лицо Вадима. Часто останавливались и целовались, прикасаясь мокрыми лицами, друг к другу. Возле дверей приземистого барака, Маша остановилась и велела Вадиму ее подождать. Через минуту она осторожно открыла обитую мешками дверь и махнула рукой, приглашая Вадима войти. Стараясь не скрипеть половицами, Вадим шел по длинному коридору, тускло освещенному двумя лампочками, между стоящими возле каждой двери помойными ведрами, мимо стен, увешанных тазами и корытами. Дверь в комнату Маши уже была открыта, и она буквально втолкнула Вадима туда.
     --  Фу…! Черт бы их всех побрал. Любят подсматривать, сволочи, за всеми…Раздевайся. Немного обсохни, а я пока чай вскипячу. А, может кофе?
     --   Можно и кофе. Смотри, тебе виднее.
Голос у Вадима стал глуховатым, да и говорил он вполголоса, потому что догадывался, какие перегородки тут сделаны. Возле стены стояла высокая кровать, красиво заправленная, с горой подушек накрытых кружевной накидкой. Над кроватью висел гобеленовый коврик, на котором были изображены старинный замок и пруд.
     --   Вадим? Ты отвернись на минутку. Я переоденусь. Вот и чайник вскипел.
Вадим, отвернувшись, рассматривал угол комнаты возле кровати. На тумбочке стояла радиола, накрытая салфеткой,  лежали какие-то журналы и книги. На комоде стояли слоники, а прямо над ним портрет пожилой пары. «Отец с матерью»,- решил он.
     --   Все, можешь повернуться.
Она стояла в розовом ситцевом халатике, схваченном на талии пояском. Маша подошла к нему, положила на голову свои руки и поцеловала в макушку, прижавшись грудью к его лицу. Он головой, носом. губами раздвинул ее халатик и уткнулся в пахучую мякоть ее полных грудей, руки его скользнули вниз и обхватили ее округлые бедра. Она потянулась к светильнику, чтобы его выключить. Голубенький огонек погас, и тотчас забелело на стене окно, залепленное снегом.
      --  Подожди…,- выдохнула Маша. Отстранилась, перегнувшись набок, и начала срывать с кровати покрывало, откидывать подушки.
     --  Ну, чо ты. сидишь-то…
Путаясь в штанинах, он начал снимать брюки и рубашку. Ее халатик упал рядом со стулом, и он краем глаза увидел, как ее красивое смуглое  тело ушло под одеяло. На подушке чернела ее голова, да руки, которые лежали поверх одеяла. В голове Вадима шумело. Он отрывисто дышал, и только тогда, когда нашел ее влажные горячие губы, со всхлипом прильнул к ним. От ее тела полыхало жаром. Она отрывалась на секунду от его губ, чтобы набрать воздуха, и снова хватала жадно влажными горячими губами его рот. Руки ее бесстыдно шарили по телу Вадима, и он послушно им подчинялся. Ему казалось, что он полностью растворился в ней.  Она его вела куда-то, но куда и зачем он не мог сообразить. Они не говорили ни слова и только тяжело дышали.  И вдруг его словно чем-то обожгло, в висках еще сильнее застучало. На какую-то секунду у него перехватило дыхание, он провалился  в сладостную, ни с чем не сравнимую глубину.  Все на свете перестало для него существовать. Сладкие судороги скрутили тело, и он не мог им сейчас управлять.  Длились они недолго, это было просто мгновение.  Через какое-то время сознание стало приходить к нему. Маша, обняв Вадима за голову целовала его, и дыша горячим воздухом, чуть слышно шептала:
      --  Миленький мой, миленький мой…!  Ох, как хорошо мне…, - и снова обжигала его горячими, пересохшими губами.
Вадим лежал на боку, и постепенно приходил в себя. Он все еще глубоко, со всхлипом дышал, а Маша, прижавшись к нему большой белой грудью, гладила его рукой, целовала нежно шею и ключицу.
       --  Дай-ка я тебя оботру. Мокрый, как мышонок. Мужчиной стал, Вадик милый!
И уже не стесняясь, соскочила с кровати и, голая пошла к столу. Он видел, как на ее смуглом загорелом теле белел след на ягодицах от плавок, а под лопатками полоска от лифчика. Она приготавливала кофе, он это понял по аромату, а когда она несла ему чашку кофе, смутившись, увидел внизу живота большой темный треугольник стыдного места. «С другими она тоже так ходит. Или только при мне?» - ревниво подумал Вадим. Сидя на кровати, они пили кофе.
       --  Остынь немного, милый. Укатали сивку крутые горки? – и поставив чашки на тумбочку, снова прильнула к Вадиму, ища его рот.
       --   Потерял ты, Вадик, сегодня невинность. Знал бы ты, как я рада, -- и передохнув, добавила улыбаясь, -- Эту ночь, и меня, ты будешь помнить всю жизнь.
Как это в песне-то,--«Учительница, первая моя…».  Ха. ха, ха…
Смотри, что получается? Танцевать тебя научила? Научила. А, сейчас учу тебя женщин любить. Не думай, что все это так просто. Это тоже искусство!
       --  А, тебя кто любви учил, а, Маша? – сердито спросил Вадим.
       --  Это тебя не касается, понял?  Жизнь меня учила. Потом расскажу, если еще соизволишь меня навестить. Смотри, какой парень-то? С претензиями…
      Вадим понял, что немного перехватил. Его немного поразило то, что она довольно раскованно вела себя в первый вечер, а вернее ночь. Он думал о женщинах другое, что-то возвышенное и целомудренное!  А, тут, на тебе!  Все разом. Вроде должна быть какая-то тайна, какая-то сокровенность. Что-то надо было додумать, мысленно представить.  Нет, все просто. Вот она, Маша, ходит по комнате, вроде обиделась, но все равно халатик не накинула. Белеют  груди с темными сосками, темнеет треугольник промежности. Он сидел, прижавшись спиной к старинному замку на коврике, и уже подумал, что надо уходить, обидел, дурак, женщину. Балда! 
 Маша вышла из темного угла комнаты, он вновь увидел во всем ее великолепии, когда она вошла в светлый квадрат окна. Одной рукой, вроде стыдясь, она прикрыла груди, а другой темный низ живота, села спиной к Вадиму, свесив ноги с кровати. Он обнял ее за грудь, а она, запрокинув голову, искала его губы. Потом резко поднялась на колени, опрокинула Вадима поверх одеяла, легла на него, нашла со стоном его губы, и чуть покусывая, стала целовать. Волна сладострастия поднималась в Вадиме все сильнее и сильнее. Он отводил от лица ее волосы, мял ее тугие, с выпуклыми сосками груди, брал их в рот, от прикосновения к которым она стонала и жарко, прерывисто дышала. Руки его уже привычно скользили по изгибам ее тела, а она торопливо, закрыв глаза, шарила внизу рукой. Потом обхватила Вадима руками за ягодицы, жарко, с придыхом шепнула:
      --  Не торопись, не торопись, милый… Не торо….
Ушел под утро, унося с собой запах ее тела, тепло ее уютной комнатушки и жар поцелуев на припухших губах. За ночь навалило много снега. Толстым слоем он лежал на крыше почерневшего барака, на завалинках, опоясывающих его. В ее окошке вспыхнул голубенький огонек, и тут же погас. Вадиму страстно захотелось вернуться в теплый уют Машиной комнаты, засветить голубую лампадку, и смотреть на женщину, его женщину, которая сейчас принадлежала только ему и никому другому. Никому!    Эта женщина, такая желанная и послушная, открыла сегодня ему                новый, и такой прекрасный мир.
     Когда после праздника Вадим пришел на работу, старший мастер, Петр Михайлович, подозвал его к своему столу, и показал на паренька, который стоял возле него, нерешительно осматриваясь вокруг. С первого взгляда было видно, что парень приехал из деревни, причем, из очень глухой деревни. В самодельной телогрейке, в солдатской поношенной шапке, которая, скорее всего ему досталась от старшего брата,  и в сереньких штанах заправленных в ичиги.
       --  Так, Вадим. Это Иннокентий Просекин. Будешь его учить своей профессии
Короче говоря, это твой ученик. Когда ты его выучишь, то тебя переводим на главный кондуктор. Куда девать Гену?  А, Гена, пойдет в армию. Вот такие пироги.
Геннадий Осипов, газосварщик с главного кондуктора, разбитной парень из рабочего предместья, с двумя самодельными фиксами во рту и косой челкой, подошел к новенькому, поглядел, и, усмехнувшись, спросил Вадима:
   -- Это, что за «мешок»?  Ты. откуль. паря? Откуда. откуда? А, из Выдрино? Ну тогда понятно. И много вас таких там?  Еще есть? Значить не пропадем!
Парень смущенно улыбался, и как бы ища защиты, потихоньку жался к Вадиму. Вадим понял стремление парня найти защиту у своего будущего учителя,
снисходительно сказал:
     -- Ну, ладно, Гена, хватит шутить. В газосварщики посылают настоящих пацанов, а не какую-то там «шушеру». Верно, Кеха? Иди, получай спецовку.
      Перед самым праздником в цехе случилось небольшое происшествие, которое не прошло незамеченным. В ремонтную бригаду группы механиков устроился демобилизованный моряк Николай Коржавин. В широченных «клёшах», в тельняшке, которая выглядывала из расстегнутого бушлата, и бескозырке, которая чудом держалась на макушке, он вразвалку ходил по цеху, снисходительно поглядывая вокруг серыми, навыкате, глазами. Могучая шея, которая казалась, росла прямо из тельняшки, шейные жилы и огромный кадык, а также узкое лицо с хищным горбатым носом, придавали ему свирепый вид. К нему сразу же приклеили кликуху - Челкаш.
С демобилизованными солдатами, которые в этот год пришли на завод работать, Челкаш не общался. Все эти солдаты, в том числе и военный моряк Тихоокеанского флота, Николай Коржавин, так уж бедным «повезло», «оттянули» на государевой службе по семь и более лет. Казалось бы, что эта несправедливость, служба, которой не было видно конца и края, должна бы объединить демобилизованных в одно целое.
что на самом деле и было, но только не для Коржавина. Он игнорировал их, не замечал и не скрывал этого. Может дело было в том, что военные моряки всегда смотрели на сухопутных несколько снисходительно, нарочито подчеркивая свое мнимое превосходство над ними. Тот же Челкаш в окружении ребят с конвейера, когда «травил» свои бесконечные байки, громко  говорил своим гортанным голосом:
   -- Старший матрос на флоте приравнивается к сухопутному генералу!
А может быть ещё и то, что демобилизованные воины, были почему-то все солдатами внутренних войск, «краснопогонниками», а это обстоятельство изначально вызывало недоброжелательное отношение со стороны военнослужащих других родов войск, а не только моряков.
Вадиму пришлось однажды столкнуться с Челкашом, который только – только пришел на завод. Он нёс в графине молоко, за которым его послали Надя и Галка. Навстречу ему шел Челкаш в распахнутом бушлате и бескозырке с золотыми буквами по ободу.
   -- Ты, пацан, чо несёшь-то? Молоко? А, не пи….шь! Люблю молоко, но еще больше сметану! На «коробке», то есть на нашем краснознаменном гвардейском броненосце,
с кисло-молочными продуктами был «напряг». Усёк, «салага»!
Вадим не успел опомниться, как задрав кверху полуторалитровый графин, Челкаш, как показалось парню, начал лить молоко из графина прямо в глотку. Огромный, с кулак величиной кадык его, как поршень ходил вверх и вниз под подбородком. Две струйки молока стекали по его могучей, как  быка шеи, и исчезали в отвороте бушлата. Когда графин был опорожнен, наглец вытер лицо ладонью, вздохнул глубоко как бык, который только что опорожнил ведро с помоями, толкнул в руки Вадиму пустой графин и, как ни в чем не бывало, пошел прочь. Пришлось Вадиму снова идти за молоком.
  На кого сразу же обратил внимание Челкаш, так это на контролера Шурочку. Шурочка была девушка, про которых говорят, - переспела. Она тщательно выщипывала брови, умело наводила румянец, упорно продлевая уходящую молодость. Плотненькая, с высокой грудью и полноватыми бедрами, круглолицая Шурочка, позволяла слесарям- дефектовщикам рассказывать ей неприличные анекдоты, отчего ее круглая «мордашка» покрывалась красными пятнами, но «лапать» себя не позволяла.
В качестве ухажеров, молодых парней с конвейера она даже не рассматривала, и относилась к ним, как старшая сестра. Совсем другое дело был военный моряк Коржавин по кличке Челкаш. Шурочка чувствовала на себе пристальные взгляды морячка и стеснялась лишний раз наклониться, чтобы отметить мелом дефект на кабине. Краем глаза она видела, как похотливо обшаривал её тело лупоглазый нахал с глазами на выкате,  краснела, злилась и старалась находиться на противоположной стороне конвейера. Челкаш часто подходил к Шурочке, пытался заговорить с ней, оказать ей какое –то внимание, но это еще больше злило девушку. Она уходила к столику мастера, и оттуда наблюдая за настойчивым кавалером, ждала, когда тот уйдёт.
  -- Ну, и образина! – жаловалась Шурочка мастеру Ане, но та только пожимала плечами.
      Дня через три Челкаш, идя на обед, взял Шурочку под ручку, от чего та покраснела, сделала попытку вырваться, и какое-то время, что-то сердито говорила кавалеру, выдергивая свою полную руку из его настойчивых рук. Челкаш, казалось, коршуном навис над бедной девушкой. Взгляд его пылал. Могучая, как ствол дерева шея, и хищное лицо с крупным, крючковатым носом, покраснели. Нет, он не угрожал девушке, а забыв обо всем на свете, умолял её о чем-то, виновато переступая ногами. Нервно посмеиваясь, она старалась скорее выйти из поля зрения окружающих, пыталась оттолкнуть от себя настойчивого кавалера, но, осознав свою беспомощность, с пылающим от конфуза лицом, была вынуждена идти с ним на выход. «Каждой девушке счастья хочется…», поётся в песне. Хотелось этого счастья и двадцатитрехлетней Шурочке. Бабий век короток и не успеешь оглянуться, а тебя уже не тянет на танцы. А, если и придёшь на эти танцы, которые еще пять-шесть лет назад не могла дождаться, то, постояв в углу со своими подругами, тоже постаревшими и робкими от своей, в данный момент ненужности на этом празднике жизни, поневоле задумаешься, а что же дальше то?  А, дальше вот он, хулиган и «балабон»! Вот он хищник, у которого, аж, из ноздрей пар валит от вожделения, и багровеет от естественного животного инстинкта  хищное лицо и тело. Эта любовная истома, явная и нечем не прикрытая, эти рукава черного расстегнутого морского бушлата. которыми он как хищная птица распластал вокруг зардевшейся от смущения Шурочки, и этот хищный оскал узкого лица с орлиным носом, подавляли её волю, судорожною волною прокатывались по её налитому жизненным соком телу, телу молодой, готовой к страстной любви самки. Челкаш был сильным мужиком, она это чувствовала, когда он своей жаркой, синей от татуировок рукой, дотрагивался до неё, поёживалась как на холоде, - на самом деле ей было жарко. Краснея от стыда пыталась оттолкнуть его от себя, когда он своей огромной лапой нежно прикасался к её спине, и не имея сил больше себя сдерживать, вроде невзначай, опускал руку на её аппетитные ягодицы. Но это он делал, когда не было рядом людей, да и не очень то и обращал внимание на людей, одуревший от любви моряк.
    -- Эка, парни, как развезло нашего «моремана». Плюнь на него и он, кажись, закипит. Видать гон начался, -- скалили зубы мужики с главного кондуктора, -- Смотри, как Шура булками шевелит, когда идет! Морячок этот, готов её на передних зубах изжевать! Скотина! – беззлобно ревновали мужики контролера к её кавалеру.                Но со временем все встало на свои места. В обеденный перерыв, или после работы,                Челкаш, поблескивая золотом на ободе бескозырки, подходил к Шурочке, вежливо брал ее под локоток, и, не обращая внимания на ухмылки окружающих, шел на выход. Вскоре все поняли,- это всерьез и надолго. Но однажды произошел сбой. Шурочка вырвала свою руку, и что-то зло сказала в лицо своему обожателю. Челкаш опешил. От негодования он замер на месте, и по- звериному, медленно закрутил головой. Когда все пришли с обеда, он собрал всех парней с конвейера в своей мастерской, и свирепо оглядев всех, грозно прорычал:
     -- Сознавайтесь, слизь подкильная, кто сказал Шурочке, что у меня не лезет в граненый стакан. Кто проболтался?  Убью падлы!  Это, наверное, ты цыган? Больше некому.
Все сжались от ужаса. Вид у Челкаша был такой, что сомнений ни у кого не оставалось. Убьет, даже к бабушке не ходи. Все испуганно притихли, так как многие не знали причину гнева Челкаша. В руке он держал напильник, и все с ужасом смотрели на полосу стали, готовую в любой момент опуститься на голову виновного.
      -- Ты, цыганская харя, сказал, я чую?  Ну, говори, сука! Что за народ вы, парни? Я вам все по- человечески рассказывал, делился с вами по-людски, а вы? Эх…
Борька-цыган опустил голову, и на грозные вопросы Челкаша, согласно кивал головой.
      --  Расскажи, рожа, как ты ей сказал? Всю правду говори.
Не поднимая головы, шмыгая носом, Борька заговорил:
      --  Я смехом ей сказал, вообще-то. Ты, вот с Челка.., с Николаем ходишь, а, наверное не знаешь, что у него… Ну это самое…, в граненый стакан не влазит …
Мы с ней по-свойски разговариваем-то…Как парень с парнем…
      --  Ишь ты, смехом он сказал. Смехом, манда кверху мехом, - скривил рот Челкаш, -- Значит так. Скажешь Шурочке, что это все ты придумал сам. Ползай перед ней на коленях, на тюленях, на оленях, но сделай все, чтобы она тебе поверила! Понял?
 А не то, вот этим «понедельником», я тебе «бошку», как арбуз расколю. – и он поводил у Бориса перед носом огромным напильником.
  И удивительное дело. Все пошло по-старому, и даже лучше. Уже Шурочка дожидалась Челкаша, пока тот мыл руки, и даже сама ложила свою ручку, на услужливо изогнутую калачом руку бывшего моряка. Видать по настоянию Шурочки, он уже не носил бескозырку с золотыми буквами на ленте, а носил берет, который так же залихватски сидел на его голове.
   -- Ну, что, Борька, перессал, когда Челкаш тебе перед носом «понедельником» водил? – смеялись парни с конвейера.
   -- Еще бы! – смущенно говорил Цыган. – Я один раз видел, как он на танцах в железнодорожном саду, целую толпу пацанов разогнал. Вон Витька тоже видел? Да, Витька?
    -- А, как было –то?
    -- А, он до нас видно, когда «дембельнулся», грузчиком на товарной станции работал. Мы его тогда в первый раз увидели. Что за черт, думаем. В тельнике, в шароварах, что эти грузчики носят, подпоясан кушаком, а из под кушака рыбина- кетина торчит. Он сначала девок руками ловил, всех их перецеловать хотел, а сам в «усмерть» пьяный. Загнал их всех, как коз в угол, лапает. Они бедные визжат, Я думаю, они все там  «перессались» со страха. А, тут Зарощинские с Кировскими начали драться. Он девок бросил, выхватил из - за пояса кетину, а она чуть не с метр длиной, взял её за хвост, и как начал ею огуливать всех, кто под руку попадётся! Знаешь, как в кине «Александр Невский». Про ножи и кастеты толпа забыла. Разбежались, кто куда.
А, этот, Витька, хромой –то? Ну, руководитель оркестра. Его, Челкаша, друг детства.
Решил его, вроде бы, остановить. Дурак хромой. Он его тоже, как пере….т, так этот
композитор Штраус, вперед своей деревянной ноги на помост залетел. Вот, хохма – то была!  Я очень хотел бы, посмотреть на вас, когда этот Коля у вас перед рожей «понедельником» водит. У меня «внутрях»  до сих пор что-то  ёкает, как у коня, которого бичём перетянули.
    А через месяц Шурочки в цехе не стало. Говорили, что Николай постарался, и она ушла работать в контрольно- измерительную лабораторию. Вскоре и сам Николай Коржавин ушел учиться на экскаваторщика, которых готовили для строительства ГЭС. Много лет спустя, в музкомедии, Вадим встретил Николая Коржавина, который степенно прохаживался с супругой. В дорогом костюме, в белых бурках, он нежно вел под руку Шурочку, которая мало  изменилась с тех лет. Располнела, но той полнотой, которую так любят все мужики. На плечах ее лежали два соболя, судя  по всему, очень дорогих. По тому, как нежно смотрел на свою жену Николай, было видно, что любит ее лихой моряк и сейчас. Не выглядел уже Николай – Челкаш так хищно, как когда-то, но от плотной его фигуры веяло мужской силой и уверенностью. В вороте расстегнутой рубахи виднелись полозки тельняшки, волнующая память о морской службе.
    Новый режим работы не нравился рабочим цеха, в том числе и Вадиму. До полуночи было еще терпимо, но потом, когда время подходило к двум, трем часам ночи, становилось в невмоготу. Хотелось спать. Ровное гудение горелки, и тепло, которое от нее исходило, делали движения вялыми, заторможенными. Глаза слипались от усталости, и постоянно хотелось хотя бы присесть на минуту и вздремнуть. Когда кончался газ и надо было идти заряжать аппарат, Вадим со злостью будил ученика Кешку, который безмятежно «дрыхал» на лавке, посылал его заряжать, а сам падал на его место. и сразу же провалился в сон. Приходил Петр Михайлович или мастер Аня, будили его, и он полусонный волочил ноги к очередной кабине. А днем дома сон. о котором мечтал ночью, не шел. Самое большое удавалось поспать часа два. Чтобы не делал дома, или ходил в кино, - в голове сидела одна мысль,-  вечером тебе нужно на работу. Как-то после работы, он подошел к Машиному бараку, и тихонько, с замиранием сердца, постучал в ее темное окно. Тихо. Он еще раз постучал, но на стук никто не ответил. Голубой огонек не вспыхнул. Он знал, что Маша должна быть в поездке, но наделялся на то, что она уже вернулась. Значит, еще не приехала, а Вадиму так захотелось ее увидеть, что он еще хотел раз постучать, а может даже зайти в коридор и дойти до ее двери. Нынешняя его жизнь раскололась на две части. До встречи с Машей, и после встречи. Чтобы он не делал, мысли о ней не покидали его. Он все время думал о Маше, мысленно воспроизводя все моменты их встречи, от первой минуты и до последней.
    Целый месяц цех работал в ночную смену. Заводской люд, не избалованный жизнью, такой график работы воспринял, как должное, особо не роптал, и перемен к лучшему в скором времени, не ожидал. Видно было, что люди устали. Дело усугублялось еще и тем, что в связи с недопоставками комплектующих изделий в начале месяца, сейчас надо было делать не пятьдесят, а пятьдесят пять автомобилей за смену. Несколько раз Вадим замечал, как в цех приходил директор и главный инженер. Обычно это происходило часа в два или три ночи. В самое трудное время. В сопровождении старшего мастера, или начальника цеха, директор не спеша, проходил по цеху, кое где останавливался, беседовал с рабочими. Однажды к Вадиму подошел главный инженер Петухов. Вадим потушил горелку, слез с конвейера.
      -- Ну, как дела, Вадим?  Хорошо!  Вот и отлично.  Ты молодец, не подвел завод.
Потерпи, сынок еще немного. С понедельника завод будет работать в нормальном режиме. Народ у тебя, Козлов, замечательный! Посмотри на них? Ведь пацаны еще, дети можно сказать, а не сдрейфили и все вынесли!
   --  Запомни Вадим, что я тебе скажу. За Богом молитва, а за царем служба, никогда не пропадает, понял?
    В понедельник, за неделю до нового года, завод перешел на нормальный график работы. В цехах царило предпраздничное настроение. Завезли муку, которую по праздникам выдавали каждому работающему по два килограмма в руки. Вадиму повезло. Борька и еще два парня отдали свои пакеты ему. Перепало и другим рабочим, с которыми поделились остальные парни из общежития. Мать очень обрадовалась такому количеству муки, так как очень любила стряпать. Привезли и Григорию Федоровичу два пакета, а также поздравительную открытку от комитета ветеранов войны.
       В воскресенье Вадима разбудили братья, которые с радостью сообщили ему, что мама стряпает блины, и пусть он скорее встает. Из кухни доносился ни с чем несравнимый запах блинов. Отец уже сидел возле стола, а мать, раскрасневшись от жара плиты, ловко орудовала двумя сковородками. Пили крепко заваренный чай с молоком, ели блины, макая их в растопленное масло. Вадим любил эти утренние воскресные часы, когда не надо было куда-то торопиться, зная, что впереди тебя ждет целый свободный день. Сегодня с братьями он решил сходить на рынок за елкой. В углу рынка, где продавали елки, было много народа, в основном заводского. Елку купили быстро, а потом, по просьбе матери купили ведро картошки.
Ночью выпал небольшой снежок, Деревья были запорошены снегом, а когда стайка воробьев садилась на ветки, он осыпался на тротуары, искрящимися на  солнце снежинками. Елку установили в большой комнате, а когда мать достала с антресолей коробку с игрушками, братья с радостью стали наряжать ее. Вадим воткнул на макушку звезду, подклеил шубу и бороду у Деда-Мороза, и пошел к Петру. Тот гладил брюки утюгом, который он время от времени подогревал на плитке.
    -- Давай, Вадька, сходим на танцы в железнодорожный. Я Рите вчера пообещал. 
    -- Из нас с тобой танцоры-то неважные. Людей пугать.
    -- Ну, не скажи. Видел я, как ты с Машей танцевал! Нормально. Быстро она тебя научила. Вот мне бы такую учительницу. Кстати, она передавала тебе привет через Риту. Приехала из поездки. Она что, проводница?
     -- Да, вроде бы,- сказал Вадим, чувствуя, как ёкнуло у него сердце.
     -- Ну, пойдешь или нет?
     -- Пойду, конечно. На танцах не разу не был, а посмотреть хочется.
     Клуб готовился к новому году. Поперек, вдоль и по диагонали зала, были натянуты гирлянды, в центре стояла елка, но игрушек на ней еще не было. Фойе, где находилась раздевалка, наполнялась нарядными девушками и парнями. Холодный воздух от входной двери, смешивался с запахами духов, которые щедро растекались по всему коридору. Девушки скидывали валенки, сдавали их в гардероб, и уже в туфлях уходили в дамскую комнату. Танцевальный зал постепенно наполнялся народом. Именно в это время кавалеры и дамы присматривались друг к другу. Девушки, сгрудившись кучками, кокетливо поглядывали по сторонам, беспричинно смеялись, постукивая от нетерпения каблучками. Музыканты уже расселись по своим местам на сцене, пробовали осторожно на слух свои инструменты. Но вот старший из них подал знак, и зал сразу же наполнился звуками волнующего сердца вальса. Так получалось, что первый вальс танцевали одни девушки, почти одни. В этом была своя женская хитрость. Им нужно было показать себя кавалерам, которые все еще стояли по сторонам, переводя свои взгляды с одной пары на другую. Парни выбирали в это время своих будущих партнерш на этот вечер, а может и на более продолжительный срок. Оркестр сыграл четыре танца. Вальс, фокстрот, танго и бальный танец – па де Катр. Бальные танцы были очень популярны и зрелищны. Кавалеры и дамы парами шли по кругу. Дамы кокетливо придерживали пальчиками подол платья, в определенное время останавливались, делали ножкой движение в сторону, затем, кавалер и дама поднимали руки над собой, сходились, лицом к лицу , переходили на другую сторону, потом снова занимали прежнюю позицию. Танец был несколько чопорным, манерным, но очень красивым. Петька уже освоил этот, на самом деле незамысловатый танец, и когда оркестр после очередного перерыва, вновь начал его исполнять, силой заставил Вадима выйти с Ритой на круг. Все получилось неплохо, да и вальс, и тот же фокстрот у них с Ритой был на уровне. Когда под конец вечера объявили «белый танец», Вадима пригласила девушка, которую Рита знала. Затаив дыхание, он кружился с незнакомой, довольно полноватой партнершей, стараясь изо всех сил не наступить ей на ноги. Танцевала она очень легко, постоянно что-то говорила Вадиму, и к концу танца он уже знал о том, что она учительница, а не какая-то там работница с макаронной фабрики. Держа её за жаркую и скользкую шелковую спину, невпопад отвечал ей и старался смотреть  в сторону. После танца он отвел ее на место, и чтобы быть на уровне своей образованной партнерши, по – гусарски, или ещё по чьей-то, подсмотренной в кино позе, мотнул головой и даже щелкнул каблуками. Засидевшаяся в девках учительница, была бы не против продолжения отношений с молоденьким «гусаром», и во втором туре намеривалась  невзначай, ну, чисто случайно заметить, как хлопотно одинокой девушке привести в надлежащий вид, недавно выделенную ей отдельную жилплощадь. Но, увы! «…Племя младое незнакомое!» -- как и следовало ожидать, о продолжении отношений даже и не подумало. Робкая надежда на то, что этот смазливый мальчик, хотя бы из вежливости, сделает ответный шаг, ведь не убудет с него, в конце концов, развеялась, «…как сон, как утренний туман!».
   После танцев шли домой, взяв Риту под руки с обеих сторон. Рита смеялась, пыталась катиться на льдистом тротуаре, уцепившись сзади за Петьку. Тот, в свою очередь, пытался ударить ногой по дереву, чтобы вызвать обвал снежного буса. Вадим расстался с ними недалеко от Ритиного дома, и как только они скрылись за углом, он сразу же пошел к бараку. Ему страстно захотелось увидеть Машу. Он даже боялся, что ее не будет дома, а когда подошел к бараку, то специально не смотрел на ее окно до самого последнего момента. И все же не выдержал, и посмотрел. Сердце гулко ударило в груди и стало жарко. Окно Маши светилось голубоватым светом. Он подошел к окну, остановился и зачерпнув рукой снег с завалинки, протер влажный лоб. Сейчас ему стало страшно. А, вдруг, у нее кто-то есть?  Почему не может быть? Что он знает о ее личной жизни? Ничего!  Что делать, что делать?  Но, как ласково светилось окно и стучало в висках. Поборов страх, он встав одной коленкой на завалинку, тихо стукнул в окно. Через мгновенье свет потух. и качнулась занавеска. Он увидел Машино лицо, прислоненное к стеклу и ее руку, которая сделала приглашающий жест. Еще через какое-то время, он увидел, как качнулась занавеска, наверное, открылась дверь ее комнаты. Он быстро пошел к входной двери, которая  сразу же открылась. В проеме стояла Маша в мужской форменной шапке и шинели. Также, как и тогда, они на цыпочках  быстро прошли в комнату.
      -- Я тебя, Маша, не сразу узнал. Сначала подумал, уж не милиционер ли?
      -- Ага, испугался? --  Маша сбросила шинель и повесила на гвоздь шапку.
Снимай пальто-то, что стоишь. Откуда так поздно?  По-моему, тебе завтра на работу?
      -- На танцы ходил, -- виновато пробормотал Вадим.
      -- Ах, он на танцы ходил, а  после решил завернуть на огонек. Видать знал, что его тут ждут. Ну, а меня пригласить не думал, Вадик? Старовата. да?   Старовата, не отпирайся.  Что, покраснел-то, стыдно, небось?  Ладно, не переживай. Тетя шутит.
Вадим и в самом деле чувствовал, как краска заливает его лицо. Он мял в руках свою шапку, пока она не подошла, взяла шапку, стянула с него пальто, и улыбаясь, смотрела прямо ему в глаза.
       --  Я хотел сказать Петьке и Рите, чтобы тебя тоже позвать…--промямлил он виновато.
       --  Не пошла бы я никуда, Вадик. Танцы мои закончились десять лет назад.
Не оправдывайся.  Ты зашел и я очень рада. Ждала тебя. Ох, как я тебя ждала!
Она обняла его за шею и прильнула к его губам. Казалось, она слилась с ним в одно целое. В чувственном порыве, не отрываясь от ее губ, он гладил руками ложбинку на ее спине, волнующую линию талии и тугих бедер. Она на минуту оторвалась от его губ, передохнула, глядя прямо в глаза. прошептала:
        -- Как я тебя люблю, Вадик. Слышишь, люблю… никому не отдам тебя!
Никому, никому, понял?
    Ушел под утро. Осторожно, чтобы не потревожить отца с матерью, прошел до своего дивана и сразу же заснул. Мать едва растолкала его, и когда он вялый и безразличный ко всему на свете, пил на кухне чай. Мать тяжело вздохнула, посмотрела на  его взъерошенную голову, горестно покачала головой. Она все поняла. Когда Вадим ушел и на кухню пришел Григорий Федорович, она понуро сидела на стуле, опустив на колени руки.
         --  Загулял, парень – то наш.  Вот, беда на нашу голову, так беда.
         --  Хм, беда. Какая беда, скажи на милость?  Это надо было ожидать. У всех людей… нормальных людей, это должно в какое-то время случиться… Вот и у Вадима…
Григорий Федорович налил себе чая, посмотрел на печальное лицо жены.
          --  Хорошо было бы, если он нашел бабенку постарше. Охотку собьет и утихомирится.  С молодыми девками, хлопот не оберёшься, в случае чего.
          --  С бабенками, да постарше! Мелешь тут, черт те знает чо. Поговори с ним сегодня?  Да, может и узнаешь что. Слышишь меня?
          --   Не слышу, и слышать не хочу. Все встанет на свои места.  Суворов говорил:
Тяжело в ученье, легко в бою. За одного битого, двух небитых дают, поняла?
     На заводе Вадим делал задел, а потом ставил на свое место Кешку, который к этому времени уже довольно сносно справлялся с этой операцией. Парень он был старательный, и по- мужичьи, основательный. Вадим забирался в уголок между ящиками, и сразу же засыпал. Через какое-то время Кешка будил его, и ему казалось, что это было две – три минуты, но на самом деле он спал до получаса и больше. Кешка нечего не спрашивал, но понимал, что в жизни Вадима произошли какие – то изменения. Более опытные и проницательные мужики с главного кондуктора, когда Вадим во время перекура подходил к ним, посмеиваясь, спрашивали:
    --  Ну, что Вадим, жениться еще не надумал?
Вадим краснел, пытался отшучиваться, а порой просто злился и уходил. Митя Карутяк, высокорослый молодой мужчина, который жил в одном доме с ним, как-то во время очередного перекура, сказал:
    --  Ему не жениться надо, а учиться. Школа при заводе есть, а это очень удобно.
Потом в техникум можно поступить. Так, Вадим?  Тебе в армию, когда идти?  Через год…
    --  Мне в восьмой класс надо бы идти, а уже полгода прошло. Не возьмут, наверное?
    --  Попробуй, сходи. Я, думаю, что они этот вопрос решат. В случае чего, догонишь.
Вадим и сам думал о школе, но раньше было не до этого. Иногда вспоминал, как он работал, когда остался один без Михаила Ивановича, и даже сейчас, по истечении трех месяцев, ему становилось неприятно.
    В школу решили идти вместе с Петром. Директор школы, еще молодая, но очень полная  женщина, приняла их очень хорошо. Посетовала Вадиму на то, что тот не пришел к началу учебного года, но потом твердо сказала: -- приходи, поможем догнать. Петра записали в седьмой класс.
     После встречи с Машей, жизнь Вадима раскололась, как глиняный горшок, на две части. «Повзрослел что ли?» - думал он, оценивая свое теперешнее состояние. Он и на девушек смотрел по  другому, и всегда сравнивал их с Машей. Сравнения были не в пользу знакомых девчат, и только Аня Крюкова могла сравниться с Машей, да и то только потому, что была она моложе. Он всегда думал о предстоящей встрече с ней, и очень огорчился, что на новый год ее не будет дома. Выходило  так, что не увидит ее две недели, и это его угнетало.
    -- Ты, Вадька, что-то о своих отношениях с со своей Машей не рассказываешь. Что-то, по-моему, скрываешь?- спросил Вадима Петька, когда в субботу вечером после работы они возвращались домой.
    -- А, что говорить-то. Влюбился я в нее по уши.
Они остановились на самом гребне горы перед спуском к дому. Петька, улыбаясь смотрел на своего друга, который опустив вниз голову, катал ногой булыжник.
     -- Ты меня, корефан, пугаешь. Чо в самом деле все так серьезно? – сказал озабоченно Петька, заглядывая в лицо Вадима.
     --  Да, да. Все это очень серьезно. Я все время о ней думаю. Мне все время хочется быть рядом с ней. И на работе, и дома все мои мысли о Маше. Я готов на Маше жениться, если хочешь знать…
      --  Тпру, приехали. Ты, что сдурел? Если ты от каждой бабы, с которой переспал,
 будешь вот так сходить с ума, у тебя «крыша» поедет! Во, дает, пацан! Да, твоя невеста, только в первый класс еще пошла! Ты понял меня?
  Петька в сердцах пнул камень, который Вадим только что катал ногой, и пошел к дому. Не ожидавший такой реакции со стороны товарища, Вадим постоял какое-то время, и глубоко вздохнув, побрел за другом.
   Дома родители, особенно мать, давно заметили перемены в поведении сына. Несколько раз она затевала разговор с отцом, но тот отмалчивался, от разговоров на эту тему избегал, и всегда после этого уходил к балконному окну, открывал форточку, курил. Как-то приехали Клавдия с Михаилом и Вера, с Алексеем Ивановичем и сыном. Мужчины сидели в зале за столом, и пили вино, которое привез Алексей Иванович. Было рождество. Народ, которому десятилетиями вкладывали в сознание основы атеизма и безбожия, потихоньку возвращался к своим православным истокам, и власти, по всей вероятности, уже не пытались этому явлению противостоять. В морозном воздухе, далеко окрест, разносился колокольный звон, от чудом сохранившихся колоколов. Отчетливо выделялись на фоне стылого морозного неба позолоченные кресты и голубые маковки Свято-Воздвиженской церкви, стоящей на пригорке в центре города. После крещения, к проруби на реке, вырубленной в виде большого креста, пойдут люди с бутылками и банками, чтобы набрать из этой проруби, Иордани, освященную ночью владыкой, воду. «Священ, кто верует!». Женщины сидели на кухне пили чай, а дети играли на улице. Пили чай с молоком и блинами, слушали Анну, которая была чем-то озабочена, часто вздыхала, положив руки на колени.
   -- Ты, что няня сегодня какая-то не такая? – спросила сестру Вера.
   --  Да, мама, ты сегодня не в своей тарелке? Я тоже это заметила.
Анна помолчала, передвинула на столе тарелки, и глубоко вздохнув, тихо сказала:
   --  Верно люди говорят: - малые детки, малые бедки, а большие детки… Вы, вот ничего не заметили за Вадимом, а? Посмотрите-ка на его внимательно?  На нем лица нет. Похудел, разговаривает мало. Пропадает ночами, а утром на работу идти, а его разбудить невозможно…
   --  Все ясно, няня. Влюбился наш Вадька по уши. Но это же нормально. У всех людей так бывает, забыли себя, наверное?
   --  Он не в девушку влюбился… Баба его «охомутала»!  Старше его на пятнадцать лет, поняла?  Влюбился… Я все , узнала. Зовут ее Марией, и работает она проводничкой на дороге. Вот так-то.
Немного ошеломленные услышанным, все какое-то время молчали, поглядывая друг на друга. Неожиданно для всех во весь голос рассмеялась Клавдия.
     --  Мама! Так это же замечательно. Ну, нашел Вадька эту Маньку? Что из этого?
Жениться он на ней не будет, это точно. Баба, видать, битая, в подоле не принесет, а Вадька собьет охотку, и вернется в свое «стойло»!  Хотя веревку на «рога», она может и попытается…
     --  Подожди, Клавка, не трещи!   Няня?  Ты, говоришь, она проводником работает, и зовут ее Мария?  А, где живет, не знаешь?  Уж, не в соседнем ли железнодорожном бараке?   Фу, господи! Так я же ее знаю. Я с ней вначале работала на пригородных поездах, а потом нас перевели на междугородные. В последние годы она работала в фирменных поездах дальнего следования. Хорошая девка, грамотная. Она закончила физкультурный техникум, работала в школе. Вышла замуж тоже за преподавателя. Сын у нее лет десяти, по-моему. С мужем разошлась, почему –то, а его в скором времени посадили. Дети у него в детском лагере утонули. Она из школы ушла. Платят там, сами знаете сколько.
     --  А, пацаненок-то с кем? – спросила Анна.
     --  Она говорила, что с родителями в деревне. Родители ее учителя, а вот муж ее бывший, должен из тюрьмы выйти. Скорей всего. Фамилия у Марии – Груздева. Да, Мария Груздева.  Тут её родственники где-то живут. До барака она у них проживала.
      --  Схожу я к ней, поговорю. Должна она меня, как женщина женщину, как мать, в конце концов, понять, ли чо ли?
      --  Няня?  Не торопись. Все образуется, и никуда наш Вадька не денется. Хуже бы чего не натворить, и вот этого я боюсь. Возраст у Вадима сейчас такой, переломный и трудный. Мужиком становится.
       --  Ох, господи! Может и в самом деле не дергаться.  Давайте, девки, выпьем винца. Наливай, сестра. Хорошее вино Алексей принес, сладкое. В голову не очень «шибает», а вот ноги у меня, вроде отнялись.
Выпили зеленоватого, густого ликера, закусили грибочками, которые принесла Клавдия. Лицо у Анны раскраснелось, глаза заблестели, косынка, которой была повязана ее голова, все время съезжала на затылок, пока она ее не сдернула и не бросила на подоконник. Подперев рукой щеку и закрыв глаза. она сделала строгое лицо и тихо, грудным голосом, запела:
                --  Степь, да степь кругом, путь далек лежит,
                В той степи глухой, умирал ямщик.
                И набравши сил, чуя смертный час, 
                Он товарищу, отдавал наказ…
Услышав песню, на кухню пришли Михаил с Алексеем Ивановичем, а за ними и Григорий Федорович. Михаил, шутя, обнял тещу за плечи, шутейно, пытаясь изобразить неподдельное горе, мотал головой, тер кулаком глаза, якобы вытирая слезы. В конце концов, упав на колени, и тыкался то в колени своей жены, то тещи.
Эта сцена всех рассмешила. Все смеялись, разом забыв грустные слова замечательной русской песни, а потом пошли в зал танцевать.
     И все же не вытерпела Анна. Однажды в воскресенье приехала неожиданно Вера, серьезная и принаряженная. На кухне они с сестрой о чем-то долго тихо разговаривали, а потом незаметно ушли, не предупредив об этом уходе никого.                Машу, которая только вчера вернулась из поездки, приход двух незнакомых женщин вначале озадачил, но потом она узнала Веру, усадила гостей в передний угол, поставила на плитку чайник, но  так и не могла сообразить о цели их прихода. Заговорили о работе, об общих знакомых, вспомнили несколько курьезных случаев из жизни на работе. Уже за чаем, Маша посмотрела на Веру, и предчувствуя что-то серьезное, напрямик спросила:
   -- Не  могу понять цели вашего, столь внезапного визита? Что-то тревожно мне…
Вера отодвинула недопитую чашку с чаем, посмотрела на Машу, и тихо просила:
   -- Маш! Ты Вадима знаешь? Анисимова?
Маша повернулась к ней, и тоже отодвинув локтем чашку, осторожно присела на краешек табуретки.
   -- Знаю я Вадима. А что случилось?  Что с ним?
   -- А случилось, Маша то, что я его тетка, а  это его мать, Анна…
Наступило тяжелое молчание. Анна разглаживала на коленях свой нарядный  кашемировый платок, вытирая его концами глаза. Потом с трудом подняла глаза. глядя куда-то в сторону, со всхлипом проговорила:
   -- Маша? Я тебя прошу, ради бога! Не порти парню жизнь. Молодой он еще, глупый… Не пара он тебе. Сама, небось, понимаешь. Ему ведь скоро в армию идти…
Помолчала, вытерла платком досуха глаза, и поглядев прямо в глаза молодой женщины, жалобно и тихо проговорила:
    -- Пойми меня, Маша? Не приведи господь, самой тебе испытать такое. Кто кроме матери защитит свое дитё?  Сделай что-нибудь, родная? Век тебя буду помнить!
 Маша резко встала со стула, подошла к окошку, постояла какое-то время не шевелясь и, не оборачиваясь к гостям, твердо сказала:
    -- Не волнуйтесь. Все будет в порядке. Это я вам обещаю. Да, я сама понимаю, что залезла ни в те оглобли…, но знали бы вы, как трудно из них вылезти, а все равно придется.
Помолчала еще немного, потом подошла к столу, села напротив Анны, которая с радостной надеждой поглядела на нее, потом притронулась ласково к матери рукой и, тяжело вздохнув, как бы сбросив с себя непосильную ношу, сказала:
     -- Хороший, мать. у тебя сын. Нельзя жизнь ему портить. Я это тоже недавно поняла. Жалею об одном:- родилась я в другую эпоху.
Помолчала, а потом решительно, как отрубила. сказала:
    --  Переведусь в Нижнеудинск. Я оттуда родом, да и родители мои будут рядом. 
    Когда обрадованные Анна и Вера ушли, Маша упала на кровать и, закрыв голову подушкой, беззвучно заплакала. Потом долго лежала, уставившись взглядом в потолок, перебирая в памяти отдельные моменты своей жизни. Вспомнила, как однажды. уже на третьем курсе, приехала на зимних каникулах домой в свою деревню. В это время в родную деревню приехало много односельчан-студентов. Как весело они провели тогда время! На бычьей шкуре катались с крутой горы возле родной школы, а когда на ней съезжали с горы, наверх тащить ее охотников не находилось, и если её потом за хвост все же затаскивали на гору, все пытались  на этой шкуре уместиться. С громкими воплями и смехом, эта «куча мала» летела вниз на лёд небольшой речушки. К конечному пункту доезжали не все, удержаться на скользкой коровьей шкуре было сложно.
     В пустом холодном клубе устраивали танцы, а так как электричества в деревне не было, то лампы приносили из дома. На гармошке играл безногий фронтовик, Василий Груздев, родной дядя Маши. За это парни угощали его самогоном, который они покупали у бабки Самойлихи. Тут же, на сцене, пили, закусывая мутноватый бабушкин самогон, солеными огурцами и салом. Вспомнила Маша, как впервые в жизни, с танцев провожал ее Толька Большешапов, сын бригадира, красивый высокий парень, который недавно демобилизовался из армии и считался в деревне самым завидным женихом. Весь вечер он танцевал только с Машей, и местные красавицы люто возненавидели ее за это. Все это в порядке вещей, и Маша это знала, а к ухаживанию красавца-парня отнеслась довольно спокойно. Знала, что скоро уедет и когда сюда занесет ее судьба, не знала. Шли по широкой деревенской улице. Полная луна освещала все вокруг волшебным голубоватым светом. Кое-где топились избы, и дым из труб столбом поднимался  в холодное зимнее небо. Мороз щипал за нос, замерзали легко обутые ноги. Толька хлопал себя руками, тормошил Машу, а под конец предложил зайти в баню, которую отец днем топил. В душном полумраке баньки было тепло, пахло вениками и мылом. Толька по-хозяйски сбросил с себя полушубок, расстелил его на лавку, и предложил снять пальто и Маше. Пальто снимать Маша не стала, а только расстегнула пуговицы. Вначале все было нормально. Толька рассказывал про свою армейскую жизнь, немного привирал. От него пахло самогоном и чесноком. В квадрате маленького банного окошечка виден был угол хозяйского двора, тяжело вздыхала в стайке корова, что-то шуршало под полом. Толька попытался снять с нее пальто, но Маша отвела его руки, и поправив волосы под шалью, решила выйти. Это не понравилось Тольке. Он с силой усадил ее к себе на колени, а его рука, сильная крестьянская рука, проникла под подол, и он стал ее валить на лавку. Тыкаясь губами и носом в щеки и шею, он пытался поцеловать ее, тяжело дышал, шарил по спине и груди, не давая Маше отстраниться. Все же она вывернулась из - под него, и со всей силы влепила ему оплеуху. Все это происходило молчком. От удара он опешил. Стукнувшись головой о притолоку, Маша вырвалась на улицу. Не оглядываясь,  она побежала к дому, с ужасом  думая, что Толька догонит ее. Но он не побежал. Утром Маша собрала свои вещи и, хотя раньше планировала пожить дома еще денька два, уехала на станцию. Домой, в свою деревню она приехала через три года с мужем Евгением и полуторагодовалым сыном Валеркой. Толька давно женился на учительнице и жил в соседней деревне, обзаведясь к этому времени уже двумя ребятишками. Евгений, муж Маши, был на семь лет ее старше, работал преподавателем в техникуме, где она училась. После рождения сына, Маша два года не работала, потому что ребенок часто болел. Начались семейные неурядицы. Вскоре Маша узнала, что у мужа есть любовница, и это обстоятельство он не стал скрывать. Пришлось с сыном уехать к родителям в деревню. Надо было как-то устраивать свою жизнь. Преподаватели физкультуры в школе были не нужны, и после недолгих раздумий, она устроилась на железную дорогу проводником. Сначала она думала, что работа эта временная, что все образуется, и она вернется в школу к своей любимой работе, но вышло не так как хотелось бы. На работе ее уважали, да и заработок был несравним с мизерным окладом учительницы. С мужем она развелась, а вскоре его посадили. Во время туристического похода в горной реке утонули два подростка, и её бывшего мужа Евгения обвинили в преступной халатности. В этом году он должен был выйти из тюрьмы, а год назад Маша получила от него письмо, в котором он просил продолжить их семейную жизнь. Маша на письмо не ответила. Не могла простить предательства.  И еще одно обстоятельство. В это время ухаживал за ней Михаил, сорокалетний мужчина,  работающий  мастером в депо.   Три года назад он овдовел. Единственная дочь его училась в пединституте на последнем курсе, и против женитьбы отца не возражала. Михаил при встрече с Машей заводил разговор о женитьбе, но она не давала окончательного ответа. Всё ещё чего  - то выжидая, а чего и сама понять не могла. Скорее всего, замужество это, по совету её подруг, больше походило на какую – то сделку. Обстоятельному, хозяйственному Михаилу по душе пришлась молодая работящая женщина, да ещё такой приятной наружности.
   После визита матери Вадима и Веры, который оглушил её и заставил подумать реально обо всём происходящем. Сопоставив свою  жизнь и жизнь Вадима, по сути еще мальчика, отрезвили её. Она уже не плакала, и не жалела себя, зачем бесполезно терзать свое сердце. Сейчас, сидя  на кровати, она знала что делать, как распорядиться своей дальнейшей судьбой. 
     Утром в цехе к Вадиму подошла Рита и передала ему конверт. Пока Кешка заряжал аппараты, он вскрыл письмо, где на тетрадном листочке было написано, что ей, Маше, срочно нужно уехать в Нижнеудинск  к больному сыну. Встреч больше не будет и что она сильно жалеет об этом, но сделать по-другому нечего нельзя. Прощай Вадим. «Что могло произойти?» - недоумевал Вадим, Боясь поверить в написанное в записке, он в обед встретился с Ритой, надеясь на то, что она объяснит ему случившееся с Машей. Но Рита тоже не знала, что произошло на самом деле, и пообещала узнать от своей матери доподлинную историю.
     Вадим переживал и своими переживаниями поделился с Петькой, но лучше бы было не делать этого.
   - Если, Вадька, ты думаешь, что я буду вместе с тобой плакать и размазывать по морде сопли, то ты сильно ошибаешься. Все что не делается, все делается к лучшему. Это мой батя, так говорит.
     Схватив Вадима за плечи, он потряс его и весело улыбаясь, добавил:
    - Баба с воза, кобыле легче!  Нашел о чем жалеть, а?  Она ведь старше тебя на столетие, пацан!  Радоваться надо, а он, дурачок, вот-вот заплачет.
       Жизнь продолжалась. Постепенно горечь утраты утихала, и жизнь Вадима входила в свою привычную  колею. Если иногда ему приходилось проходить мимо барака, то он машинально смотрел на угловое окно, которое еще совсем недавно так волновало его, заставляло сердце биться сильнее. Порой даже казалось, что это происходило не с ним, а с кем –то другим, что не было гобеленового коврика на стене, комода со слониками и голубого огонька в окне.
   Однажды, после работы, Вадима пригласили в кабинет начальника цеха. В кабинете были парторг цеха Серафима Яковлевна, цеховой бухгалтер и секретарь заводского комитета комсомола Борис Васильев с Шурой Ивановой. Вадим сразу догадался, зачем его сюда позвали, и не ошибся. Борис крепко пожал Вадиму руку и усадил рядом с собой.
    - Ну, я думаю, что ты уже понял зачем тебя сюда пригласили,- начал говорить Борис. – Шура уже беседовала с тобой о том, чтобы тебе вступить в комсомол. Мы присмотрелись к тебе и поняли: ты парень, что надо. Нам, комсомолу, нужны такие люди. Работаешь ты хорошо, уже некоторые задания выполнял, Шура мне говорила…
    - Вадим у нас ударник, и я думаю, что очень скоро он будет удостоен звания стахановца, - вмешалась в разговор Серафима Яковлевна. Вадим сегодня утром на доске Почета увидел свою фамилию в колонке ударников. Вообще-то первым это увидел Кешка, о чем он сразу же сказал Вадиму.
    -  …. Мы, старшие товарищи, очень заинтересованы в том, чтобы росли ряды комсомольцев, нашей смены. За короткий период, ты Вадим, показал себя только с лучшей стороны. Кому же, как не тебе быть в комсомоле!
Серафима Яковлевна даже встала из-за стола. Щеки ее горели, а глаза, не мигая, глядели на Вадима так, что он сразу перестал шевелиться и уже не думал о том, чтобы отказаться от столь высокой чести.
      -…Скоро вся страна будет подписываться на заем по восстановлению разрушенного войной хозяйства. Дело чести каждого комсомольца принять самое непосредственное участие в этом важном для нашей страны мероприятии. Не секрет в том, что некоторые несознательные люди не понимают всей важности этого дела, не подписываются на заем сами, но они еще и плохо воздействуют на других товарищей. Наша с вами задача, - продолжала Серафима Яковлевна,- постараться довести до людей политику партии и правительства и лично товарища Сталина. Говорила она еще долго и нудно. Вадим даже заметил, как ерзал на месте Борис, пытаясь что – то сказать. Шура тоже крутила в руках авторучку и было очевидно, что эта длинная речь секретаря партбюро цеха ей тоже надоела.
  - Давай, Вадим, пиши заявление о приеме и я первый с удовольствием дам тебе рекомендацию. Вот и Шура тоже такого же мнения. Можем тебя поздравить со вступлением в наши ряды! Райком комсомола решение нашей комсомольской организации в ближайшее время утвердит.               
 Борис крепко  пожал руку Вадиму, а потом по- дружески похлопал его по плечу. Из всего того, что сейчас произошло с ним, он до конца так и не понял. Вроде бы хотел что-то сказать, может быть даже отказаться или повременить со вступлением в комсомол, сославшись на неподготовленность к такому серьезному шагу, но его как будто загипнотизировали, оглушили красивыми словами.
     Дома Вадим сообщил об этом событии родителям, которые восприняли эту новость очень благосклонно. Алексей Иванович, который приехал с Верой и сыном в воскресенье в гости, одобрил этот шаг, сказав при этом:
   - Как член партии, я очень рад за тебя, Вадим! Комсомол, это здорово! Надо жить в одном ритме со страной, со своим народом. В комсомоле тебе, Вадим, не дадут «закиснуть».
    На цеховом комсомольском собрании Вадим Анисимов был единогласно принят в ряды ленинского комсомола, а комитет комсомола также единогласно утвердил это решение. Здесь же, на заседании комитета, по предложению Бориса Васильева, секретаря заводского комитета, Вадиму поручили возглавить работу «Комсомольского прожектора». Пожимая руку Вадиму, Борис, улыбаясь, и приглаживая пятерней вихры на голове, сказал:
   - Это направление нашей работы, честно скажу, очень важное и требует от человека определенной смелости. Да, да! Не удивляйся! Именно смелости и напористости. Придется критиковать начальство и довольно высокое, а начальство у нас не любит, когда им указывают на ошибки, хотя эти ошибки граничат подчас с преступлениями. Так что, Вадим, держись! Я тебе помогу всегда. Это тоже помни!     
    Нельзя сказать, что жизнь Вадима как-то круто изменилась, но все же наполнилась каким-то новым содержанием. Парни на конвейере к этому событию в жизни Вадима отнеслись равнодушно. Сами вступать в комсомол решительно не хотели, были аполитичны, по словам Шуры Ивановой. Она сейчас довольно часто приходила к Вадиму с разными вопросами, краснела от настойчивых ухаживаний Борьки-цыгана, стараясь при этом спрятаться за спину Вадима, и раза два отвесила тому увесистую оплеуху.
-- Слушай, Борька? Ты при мне не лезь к девчонке, понял? Я себя чувствую при этом не очень уютно. В другом месте – пожалуйста, а при мне не надо.
Борька посмеиваясь уходил на свое место, что –то насвистывая себе под нос.
   Наступила пора экзаменов и пришлось довольно плотно взяться за учебники. Вместе с Петром шли в рощу готовиться к экзамену. Расстилали на молодой зеленой травке старое покрывало, снимали рубахи и лежали, подставляя под солнечные лучи, то спины, то животы. Обедали по очереди то у Петра, то у Вадима. Учеба давалась трудно, особенно Петру. Приходилось ему помогать почти по всем предметам. Все же сильно он отстал, да к тому же, как выяснилось, он даже шестой класс не закончил. Но вот все осталось позади! Сдали экзамены!  Свидетельства об окончании получали в заводском клубе в торжественной обстановке, в присутствии заводского руководства. Все поздравляли выпускников, а присутствующие при этом представители машиностроительного техникума, приглашали желающих поступать в их заведение. Здесь же принимали заявления, и Вадим с Петром, не очень-то раздумывая, тоже подали свои заявления.
   Мысли о Маше, как это не было для Вадима странно, все меньше и меньше беспокоили его. Конечно, он вспоминал ту их первую ночь, но сейчас ему казалось, что это происходило не с ним, а с кем-то другим. Не было голубого огонька, так призывно зовущего его в холодной ночи в теплую, уютную комнатушку с запахом дешевеньких духов и кофе, не было заснеженного окна, в тусклом свете которого стояла обнаженная женщина, призывно протягивая к нему руки.
  Однажды Вадима вызвал в комитет Борис, и радостно потирая руки, сообщил:
   -- Работа есть на сто пудов! Слушай сюда. Пионерлагерь нужно скоро открывать, а его ни как не могут довести до ума. Разворовали, сволочи, пиломатериал! Буквально растащили по частным домам. Есть подозрения на прораба, так, во всяком случае, говорит сторож, но я, честно сказать, этому старому «пердуну», не очень верю.  Надо все это, Вадим, подробно выяснить. Как ты думаешь? Если мы в воскресенье нагрянем туда? А?. Транспорт я найду. Возьмем заводскую летучку, а ты со своими «прожектористами» поговори. Лады? Тогда вперед.
   Солнечным воскресным днем приехали на территорию лагеря. Ярко зеленела листва на деревьях, порхали птички, весело щебеча. На лужайку перед одним строением выскочило несколько собак, но, завидев большую группу людей, остановились и присев на задние лапы, с интересом поглядывали на приезжих. Тут же на досках сидело человек пять рабочих с виноватыми лицами, курили. Подошел прораб, пожилой мужчина с пропитым лицом, хмурый и не очень разговорчивый. По дороге поднял и положил на штабель обрезок доски, сделав при этом замечание одному из рабочих, наверное, бригадиру.
   -- Пропало, примерно,  около десяти кубов пиломатериала,- охрипшим голосом сообщил прораб. – Сторожей пришлось уволить, и теперь я сам сторожу. Самое главное: - пропал брус пятьдесят на сто. Без этого не можем собрать каркасы летних павильонов. Пока сидим. Докладную? Писал! А как – же. Звонил в завком, а также заявил в милицию… - прораб горестно вздохнул, вытащил пачку «Памира», закурил.
  -- Местные жители постарались, больше некому, --тяжело вздохнув, добавил прораб, и вдавил каблуком в землю окурок.
После этого обошли всю территорию лагеря, записали все, что предстоит срочно доделать, а завтра доложить о сложившейся ситуации руководству завода. Провожая делегацию до «летучки», прораб, виновато сутулясь, произнес:
  -- Вины с себя не снимаю, но в воровстве я не виноват. Допустил халатность, а значить мне и отвечать.
Потом глуховато добавил, отведя в сторону лицо с повлажневшими глазами:
   -- Жену на днях схоронил, - и пошел к веранде павильона, приминая сапогами щепки.
    Назад ехали молча. Подъехали к реке, где на широком плесе уже бегали ребятишки, открывая купальный сезон. Решили искупаться. Первым, диким голосом, дурашливо заревев, бросился в воду, конечно же Борис Васильев. Вынырнув почти на середине реки, он что-то кричал, махал рукой, приглашая всех в воду. Вода была холодной. Даже ребятишки, отъявленные смельчаки, в воду не лезли, а толпились тут же, с восхищением глядя на купающегося Бориса.
   -- Не-е. Я даже под автоматом в речку не полезу, -  ежился под рубахой Санька Зуев.
   --  Сейчас он вылезет, и я посмотрю, как ты не полезешь.
 Борис тем временем вылез из воды, громко фыркал, подпрыгивая на одной ноге, а затем схватил одного из парней, и не обращая внимания на его вопли, поволок того в воду, где и сбросил плеча, как мешок с картошкой . Остальным нечего не оставалось, как добровольно, охая и ахая, прикрывая щепотью грех, идти в холодную воду. Все, кроме Бориса, купались без трусов, так как присутствие женского пола на этом месте еще не просматривалось. Потом долго лежали на берегу, обсуждая ситуацию с прорабом и какие меры нужно срочно предпринимать. Двух парней послали в ближайший магазин за хлебом и лимонадом, а когда те пришли с покупками, все принесенное с огромным аппетитом съели.
Однажды в субботу, в обеденный перерыв Вадим и Петр сидели на лавочке в сквере. Подошла и Рита с Шурой Ивановой. Было жарко. и девчата были в легких ситцевых платьях и босоножках. Пожарники, подогнав машину, поливали из  шлангов  недавно высаженные деревья и посеянную на газонах траву. Вода под большим давлением взлетала высоко вверх, а потом водяным покрывалом опускалась на землю и людей. Настроение у подруг было отличное, шутили, строили планы на воскресенье. Куда пойти купаться? Рита предложила:
   -- Давайте на камерах по реке сплывем?  Утром на автобусе доедем до деревни, а там по реке вниз и к вечеру будем на пляже. Мы уже так в прошлом году сплавлялись. Мне очень понравилось!
   -- Дак, камеры надо где-то брать?
   -- Да камеры-то есть у брата. Он же шофер и их у него целый ворох. Насос тоже есть. Давайте думайте.
   --  А что думать-то. Я только за. А ты Вадим?
   --  Я как все. Но надо все тщательно обсудить. Что, когда и как? Какие продукты
брать, какую посуду, ну и …
   --  Извините ребята, но я не смогу с вами. Очень сожалею, -сказала Шура.
   --  Что же. Тогда втроем поплывем?
   --  Нет, нет, ребята!  Я позову свою подругу Юлю. Она студентка. Сейчас у них каникулы, и она с удовольствием, я думаю, к нам присоединится. Она и живет на вашей улице в новых домах. Отец ее военный врач, подполковник. Два года назад они приехали из Германии. Юлькин отец там служил, и они первое время, пока не получили квартиру, жили у нас во флигеле. Дядя Вася и мой отец – друзья детства.   И когда Шура отошла, сказала: -- У Шуры есть парень, и у них все серьезно. Дело идет к свадьбе.
   Хлопот с этой поездкой было более чем достаточно. Вечером Петр с Вадимом пришли к Рите, где познакомились с ее братом Сергеем и его женой Леной. Отобрали три камеры от МАЗа, проверили их на герметичность. Сергей достал из сарая три куска брезента и мягкой латунной проволоки. Это чтобы сделать днище у камер. И самое главное. Сергей предложил увезти сплавщиков утром в деревню, так как автомобиль ГАЗ-51 на выходные стоял у него дома. Это было здорово.
   --  Мне все равно надо ехать по работе в учхоз, я там работаю, ну и вас подброшу.
Как говориться, для дурной собаки, тридцать километров не крюк. Но надо выехать пораньше. В 8.00 чтобы были здесь. Мне потом надо студентов на поля вести. Будущих агрономов.
  Когда все сделали, пошли домой. Рита пошла с парнями, заявив, что сейчас зайдет к  своей подруге Юле, чтобы предупредить её о намеченном на завтра мероприятии.
Минут через пятнадцать Рита вышла со своей новой подругой. Девушка была красивой. Легкое ситцевое платье подчеркивало ее спортивную фигуру.
    --  Меня зовут Юля, -- протягивая загорелую руку и улыбаясь, проговорила девушка.  – А вы Петр, а вы Вадим? Я угадала?  Я шучу, конечно. Мне Рита все сказала. Завтра значит едем. Как здорово!  Я, думаю, нам нужно перейти на ты? Как вы думаете?
Все согласились. Юля постоянно улыбалась, на месте не стояла, отмахивалась от комаров, которые под вечер чересчур активизировались. От всей ее красивой и подвижной фигуры, от красивых загорелых ног и оголенных рук веяло свежестью и естественным задором. Попрощавшись, парни побежали в центральный гастроном города. Картошку и овощи покупать не надо, предупредила Рита, все это уже есть в доме.
   -- Ну и как тебе Юля? – спросил Петька Вадима.
   -- Очень хорошая девчонка. Легкая такая и очень простая.
   -- Мне тоже также показалось. С ней действительно легко, и кажется, что ты знаком с ней не один год. Повезло тебе, Вадька.
   -- Здорово живешь! Я даже представить не могу себя рядом с ней.
   -- Не будь «маргарином»!  «Не могу себя представить!», - передразнил он Вадима.
-- Будь мужиком! Ты ее не сватать идешь, понял?  Сумку-то не взяли? Во что складывать-то будем?  Ладно, там придумаем что-нибудь.
  Утром следующего дня выехали на машине, погрузив при этом все необходимое. В кузове было настелено сено и положен брезент. Утро было солнечным, и день обещал быть жарким. Через час были на месте. На песчаной отмели, на берегу, быстро разгрузились, и Сергей, пожелав счастливого плавания, уехал. Накачали камеры, а из брезентовых кусков соорудили днища. Все получилось на первый взгляд хорошо. В одну камеру сложили продукты, казан с закопченным чайником. В клеенку сложили верхнюю одежду, завязав ее после этого крепким узлом. Петр сбегал в деревню, и через  полчаса вернулся с пожилым мужиком, который в корзинке принес десятка два небольших хариусов, и одного небольшого налима. За это он просил бутылку водки, которую ему сразу же вручили. Девчата уже успели искупаться, а Вадим на всякий случай нарубил сушняка, который тоже положил в третью камеру. Прежде чем сплавляться по реке, решили немного перекусить. Быстро заварили чай, девчата сделали бутерброды со шпротами.
   - Ну, с богом, - весело произнес Петька и залез в первую камеру вместе с Ритой.
Вадим с Юлей разместились во второй «посудине», за которой на шпагате шла третья камера, грузовая. Шестами оттолкнулись от берега, и вскоре уже плыли по середине реки. Причудливые извилины реки, поросшие густо ивняком и ольхой тянулись по обеим берегам. Сделав большую извилину, река снова подступила к деревне, но уже с другой стороны. Немного погодя деревня осталась позади. Вот проплыла мимо колхозная ферма, река прижалась к горе, а потом резко повернула на запад.
   --  Эге-ге! – кричал Петька, - догоняйте, а то потеряетесь!
 Они метров на триста ушли вперед. Грузовая камера тормозила немного ход «посудины» Вадима и Юли. На голове у девушки была легкая панама, а Вадим повязал голову косынкой, которую она дала ему  еще на берегу.
    - Хорошо – то как. Здорово вы это придумали. А, до вечера мы дойдем до городского пляжа.
     - Не знаю, Юля.  Я ведь тоже первый раз. Через часик причалим к берегу, сварим уху, пообедаем и снова в путь.  А ты где учишься?
     - В инязе. Факультет немецкого языка. Одним словом, на училку. Тоска…У меня мать учительница, и это определило мой выбор. Папа, правда, не хотел. Хотел меня видеть врачом, но я крови боюсь… Пришлось идти в педагогический. Рита говорила, что ты на заводе работаешь сварщиком? Ну, и как, нравится?
     - А ты знаешь, Юля, нравится. Заработок нормальный, коллектив дружный. Люблю свой завод. Даже запах заводской. Приходи. Посмотришь, как появляются на белый свет машины! Это очень интересно.
 Юля, чуть повернувшись, с интересом слушала парня. Своими телами они тесно соприкасались друг к другу, днище камеры было в воде, а чтобы держать шест, Вадиму приходилось одной рукой касаться ее горячей спины.
  -  Вода –то в нашем трюме теплая, чувствуешь?
  -  Конечно, чувствую. Еще немного проплывем и она, я думаю, закипит?
«Да, наверное, закипит»-  подумал про себя Вадим, с неподдельным интересом, незаметно от девушки, поглядывая на едва прикрытые купальником груди и тугие плавки. Девушка все же чувствовала состояние парня, поэтому тихонько, не шевелясь, лежала, чуть повернувшись боком к Вадиму. Время от времени, Юля опускала руку в воду и смачивала влажной ладонью шею и грудь. Вадим решил помочь девушке, и щедро зачерпнув ладонью воду, провел по спине Юли. Она вздрогнула, свела вместе лопатки, и Вадим увидел, как капли воды стеклянными шариками покатились в ложбинку между белых незагорелых грудей, поддерживаемые лямками на шее и спине.
  -- Вадик, большое спасибо, но больше не надо. Вроде и вода теплая, но когда кто –то со стороны плеснет, то холодно.
А Вадик, притих. Он старался не смотреть на Юлю. Опустив шест со своей стороны, он начал править к левому, поросшему невысоким леском берегу.
--  Эй…Мореходы! Приставайте к берегу. Пора готовить обед.
На песчаной отмели стояли Петр с Ритой и махали руками. Камера была перевернута и лежала рядом. Берег зарос ивняком и невысокими березками.  Место было обжитое. Старое кострище и две  рогатины с перекладиной говорили о том, что кто-то уже готовил здесь пищу. Быстро вытащили на берег камеры, перевернули и вылили из них воду. Вадим пошел чистить казан  и чайник, ребята раскладывали продукты и развешивали по кустам одежду.
    -- Слушайте мою команду. На обед готовим уху и салат. Рита и Юля чистят картошку, режут овощи и готовят стол. Я чищу рыбу, а Вадим занимается костром. Всем понятно? Тогда за дело. А, вот мисок я не вижу? Облом!
    -- Ой, Петя! Я их забыла на крыльце…
    -- Так значит, забыла? Один наряд вне .очереди. Иди и поцелуй меня быстро.
    -- Если бы я знала заранее о таком наказании, я бы и казан с чайником забыла!
Рита подбежала и чмокнула Петьку в щеку. Все смеялись. Весело горел костер. Вода в казане быстро закипела. вскипел и чайник. Когда картошка сварилась, Петр положил туда рыбу, которой оказалось довольно много. Когда котелок  сняли с огня, в уху бросили перец, лаврушку и укроп. После этого Петр вылил в уху немного водки.
Обедать расположились в теньке под кустами. Петька достал из воды в сетке вино и водку. Выпили и закусили салатом из редиски с огурцами. Уху пришлось наливать в кружки. Аромат ухи распространился по всей округе. вызывая аппетит. Мимо проплывал большой плот. Плавили бревна на строительство дома. Четыре заросших щетиной мужика стояли по двое у длинных весел, расположенных спереди и на корме плота. Увидев девчат, мужики прекратили работать веслами, и закричали:
   -- Эй! Девушки? Плывите к нам. Угостим ухой и пряниками! Давайте…
   -- Рожи поскоблите сначала, туземцы! – крикнул им Петька, - Раскатали губы со своими пряниками!
Сплавщики еще что-то кричали, но плот уже пронесло мимо.
   -- Пошли купаться, а то что-то я вся изжарилась,- сказала Юля, и не дожидаясь согласия  быстро вскочила и с криком бросилась в воду. За ней бросились и остальные. Долго барахтались и кувыркались в теплой, как молоко воде. Девчата залезали на плечи парням и ныряли в воду. Парни подныривали под девушек и довольно бесцеремонно хватали их за ноги и за бедра. Девчонки визжали, брызгали ребятам в лицо, но выглядело все это естественно и без пошлости. Потом девчат из речки везли на своих спинах на песчаную отмель, шутя валили их в песок, а потом опять несли в воду.
   Вдоволь наигравшись,  легли на расстеленные в тени кустов одеяла. Петька учил Риту  делать  массаж на спине. Та сначала тихо повизгивала, потом начала кричать, а потом, усевшись у него на спине, шлепала того по ней и давила коленками.
   --  Вадик? Я тоже хочу такой же массаж. Сделай, пожалуйста.
   --  Орать не будешь? Ну, тогда держись.
Сначала он перебирал ей кожу на спине от поясницы до шеи, пошлепывал ладонями, а потом самую болезненную процедуру: - одной рукой оттягивалась кожа, а другой делалась отсечка. Девушка стонала, но терпела. С интересом разглядывал он стройную фигуру девушки, которая была безупречной. Мягкие линии бедер, узкая талия, спинная ложбинка, тоненькая шея с колечками белокурых волос, не могли не волновать молодого парня. Он еще раз энергично пошлепал ее по спине, а потом нежно потер ее своими ладонями.
    -- Ой, спасибо Вадик, - тихо проговорила Юля, поворачиваясь на спину. – Как снова родилась. Как тебя отблагодарить?
Рукой она погладила Вадима по груди, улыбнулась, повернувшись к Вадиму боком и подперев головку рукой. Все произошло внезапно, а, может к этому всё и шло. Глядя в её смеющиеся голубые глаза, чуть-чуть прикрытые полями небольшой панамы, на соблазнительные губки раскрытые в улыбке, Вадим не стерпел и поцеловал её.
    --  Что-то ты, Вадик, сильно торопишься…? Ты со всеми так поступаешь быстро, или только для меня сделал исключение, а?
    --   Извини меня, Юля. Не удержался… Больше не буду. Честное пионерское! Век свободы не видать.
    --   Я, Вадик, хотела обидеться, но передумала. Я даже сама хотела тебя поцеловать, но ты… Впрочем, все  парни в этом случае, могут подумать… Одним словом, не решилась. И еще. У меня парень есть. В горном учиться и он мой одноклассник.
Ну, вот тебе! Уже обиделся? Какие вы все индивидуалисты!Да ладно, Вадька, хватит дуться.
  Люся схватила Вадима за плечи, опрокинула на спину и быстро поцеловала его в губы. Потом также быстро вскочила и прямо с берега бросилась в воду. Ошеломленный Вадим бросился за ней, поднырнул под Люсю, поднял ее обеими руками за бедра, и не отпуская девушку от себя, ушел под воду.
    -- Эй! – кричал с берега Петька,-- Вылезайте из воды, надо уже ехать. Сейчас еще «пошамаем»,и вперед!
Они стояли на берегу. Худощавый, высокий Петька, и стройная фигуристая Рита с венком на голове.
    -- Давайте доедим остатки ухи, и в путь-дорогу,- говорил Петька, заталкивая на угли казан с остатками ухи.
    -- Ой, как я проголодалась, просто ужас! Никогда я столько не ела, как сегодня.
Как бы фигуру не испортить, - кокетливо говорила Юля, ладонями сгоняя воду с плавок. – Смотрите! Кто это?
Вадим на четвереньках выходил из воды на берег, держа в зубах Юлину панаму. Затем таким же манером, он подполз к Юле и положил к её ногам мокрую шляпу.
   --  Ох, ты мой славный пёсик! Какой ты молодец! А, я и не заметила. Дай-ка я тебя поцелую в твой мокрый пятачок, - и присев на корточки, она взяла Вадима за уши и поцеловала его в лоб.
   --  Ы..ГЫ. Гав, гав,- гавкнул Вадим, разбрасывая ногами песок.
Долго смеялись, а потом доели уху, помыли посуду, и столкнув на воду камеры, выплыли на середину реки. Сейчас плыли вместе. Немного погодя вспомнили, что можно обгореть на солнце. И у Риты, и  у Юли спины покраснели, а вспомнили об этом только сейчас. Срочно начали растирать спины и плечи вазелином. Девчонки уже чувствовали боль, но о последствиях старались не думать.
     --  Сейчас спою вам жалобную песню, если только не забыл, -- сказал Петька и запел:   
                Все васильки. васильки,
                В поле растут и повсюду,
                Помню у самой реки,
                Мы собирали для Оли.
    -- Э, черт забыл слова! Нескладуха какая-то полезла. Своими словами скажу. Оля полюбила парня, ну и он её, естественно. Потом что-то у них не срослось, и он, мерзавец, конечно, убил её. Рыбаки нашли её на берегу…Вот один куплет вспомнил:
                …милый тут вынул кинжал,
                Тихо над Олей склонился,
                Оля закрыла глаза,
                Синий венок покатился…
  -- Он, что, зарезал её? Ножом?- с ужасом округлив глаза. шепотом спросила Юля.
  -- Да. Сначала кожаным ножом, а потом настоящим,-- пояснила подруге Рита.
  -- Каким кожаным ножом? Я не понимаю? – тормошила подругу Юля, но та, отвернувшись, только посмеивалась.
  -- Ах, вот оно в чем дело, - вспыхнула Юля и, сняв с головы венок из васильков, бросила его в воду.   
Петька, усмехнувшись, отвернулся в сторону и начал сильно выгребать шестом. Юля сидела нахохлившись, как курица после дождя, а Вадим тоже начал сильнее работать своим шестом, и все никак не мог понять смены настроения своей подруги. «Все же наши заводские девчата попроще. Не такие «гонористые», как эта студентка. Ну, мне не детей с ней крестить!» -- психанул парень, налегая на шест.
   На крутой излучине реки, которая очень близко подходила к заросшей соснами горе, они увидели плот, который совсем недавно проплывал мимо их. Сплавщики, упираясь шестами в дно реки, пытались оттолкнуться от берега, но что-то видно не получалось. Пристав к хлипкому, кое-как связанной сплотке, Петька и Вадим, по шатким, проваливающим скользким бревнам, подошли к мокрым от натуги сплавщикам, и своими шестами стали помогать им. Девушки остались на камерах. Плот сел на корягу, которая чуть – чуть выглядывала из воды, прочно удерживала заднюю часть плота за поперечную связь.
   -- Мужики? Надо рубить или пилить эту хреновину. Иначе все бесполезно. Пила есть? Ага, есть. Давай, Вадим, поднырнём, да попробуем спилить. Топором тут не размахнуться.
Сплавщики, молодые парни, не обладали еще опытом сплавки, да и смекалки тоже. Они испуганно, и в тоже время с надеждой смотрели на Петьку и Вадима, услужливо выполняя все приказания неожиданных помощников. Пилить было неудобно. Дело в том, что верхний конец коряги, застрявший между брёвен, при подпиле снизу зажимал пилу, а при пилении сверху мешали брёвна. Пришлось изрядно помучиться, и несколько раз отдыхать. Девушки осмелели и тоже залезли на плот, предварительно перед этим искупавшись. Заросшие многодневной щетиной, испачканные смолой плотогоны, с явным интересом поглядывали на стройных девушек, одетых в довольно открытые купальники. А, эти, внезапно появившиеся на плоту местные «Афродиты», тоже взяли шесты, и немного неуклюже, чисто «по-бабьи», упирались палками в дно и как могли, помогали!   Наконец-то коряга треснула, плот вздрогнул, зашевелились брёвна, а мужики огромными веслами выгребли плот на середину реки. Девчонки визжали от радости, а потом по очереди обнимали своих парней.
     -- Спасибо, мужики! Большое спасибо, -- благодарили парней сплавщики, пожимая им руки, -- Без вас мы бы еще часа два тут «мудохались»!
     -- Да ладно, -- скромничали спасители, явно гордясь своей причастностью к содеянному.
     -- Вот эту излучину пройдем, и там пристаем к плёсу. Эй, балбесы? Не зевайте, мать вашу… Загребай, Толян, загребай сильнее! На ваших девок загляделись, козлы. – ругался старший сплавщик, мужик лет пятидесяти.
     -- Вот я и говорю. К плёсу пристанем, переночуем, а там машина подойдет, и будем на берег бревна таскать и увозить домой. Дом будем ставить, во-он тому, лохматому. Это мой старшой. Жениться, холера его забери, надумал. А, те двое, его друзья. А младшего сына, Игорька, весной в армию загребли. Моряком на подводной лодке служит, -- с гордостью, и какой-то особой отцовской нежностью, говорил и говорил словоохотливый мужик.
    -- Хочу спросить вас, -- успел влезть в разговор Петька, -- Во сколько мы доплывем до города? Вернее сказать, сколько времени нам ещё сплавляться?
    -- А, тут уже рядом считай. Примерно через час пойдут Казачьи луга, ну, а через полчаса будете на месте. Еще раз спасибо вам, и вашим подружкам!
Подружки уже примостились в одной камере, а Петька и Вадим залезли в другие камеры. Примерно через два часа прибыли на место. Народу на пляже было уже мало, и было видно, как отдыхающие одной длинной, разноцветной  цепочкой, сначала по берегу речушки, а потом по крутолобому склону горы. уходили домой. 
Солнце припекало уже не так, как в середине дня, но плечи и спины нажгло прилично. Видно было, что спутницы устали. Они попеременно рассматривали свои изрядно подгоревшие плечи и лица, а это обстоятельство их очень расстраивало, особенно Юлю. Но ребятам повезло. К Рите откуда-то подбежал её десятилетний племянник, а потом и улыбающийся брат Сергей, со своим дворовым псом Полканом на поводке. Полкан вначале всех обнюхал своим склизким носом, потом посмотрел на хозяина своими преданными глазами, высунул здоровенный язык, шумно подышал, и под конец тяжело вздохнув, повалился на бок,
 Только сейчас они увидели недалеко его машину, и жену с дочкой возле неё.
   -- Я развёз своих студентов на делянки, а потом они упросили меня поехать искупаться. Да, я и сам с семьёй решил поплескаться немного. Вот и решил вас подождать. Как прошло путешествие?
   -- Выше всяких ожиданий! – весело проговорила Юля,-- вот только сгорели немного.
   -- А кавалеры куда смотрели? – улыбался Сергей, -- Впрочем, о чем я говорю. В обществе таких красавиц, наверняка ослепнешь! Сейчас гусиным жиром помажетесь, и все пройдет, -- добавил он.
 Вадим и Юля вылезли из машины возле её дома, а Петька с Ритой уехали к Ритиному дому.
    -- Я тебя, Вадик, не приглашаю домой, извини меня. Себя надо в порядок приводить. Сейчас за меня папа возьмётся. Он же у нас врач.
    -- Конечно, конечно! – жарко запротестовал Вадим. Какие гости, да я и не думал даже об этом. – и немного помедлив, спросил:
    -- Ты на меня не в обиде, Юля?
    -- Что за глупости, Вадим! Всё было очень чудесно, и я очень вам, и тебе, конечно, благодарна.  Девушка ласково прикоснулась к его руке.
     -- Тогда я пошел. Пока, Юля. Лечись хорошенько! Солнечный ожог не такой уж и безобидный!  Так, что слушайся своего папу.
  Шагая к дому, Вадим думал о проведённом дне, но в основном, конечно, он думал о Юле. «Не по Сеньке шапка», решил он, и эти случайные поцелуи, и всевозможные нежности, проявленные к ней во время купания, всё это не могло иметь положительного продолжения. Кто он, Вадим Анисимов? Простой заводской парень из обыкновенной пролетарской семьи, где еще недавно было проблемой купить лишние штаны, чтобы не нанести ущерб скудному семейному бюджету? А, она, эта Юля? Родители её интеллигенты, а она, единственная дочь избалованная и видать капризная «до не моги?». Забудь о ней, парень. Мало тебе было Маши, вспоминая которую, он чувствовал, как ныло его сердце, а в памяти отчетливо возникал образ этой далёкой, но по прежнему родной и тёплой женщины. Всё! Отрезали и дело с концом. Но как оказалось впоследствии, не всё так просто «под луной»!.
   Подошла пора сдавать вступительные экзамены в техникум. На широких подоконниках, в туалете, а то и просто на полу валялись брошенные тетради и учебники, по узким, обшарпанным коридорам, бродили толпы абитуриентов, с интересом заглядывая в пустые аудитории. Толпились возле доски объявлений, разыскивая свои фамилии. Экзамены сдали на редкость легко, Вадим постарался и помог Петьке. Были сложности, и даже пришлось прибегнуть к помощи заводского штатного физкультурника, у которого один знакомый преподаватель был в приёмной комиссии. Радости не было предела, когда в одном из списков «вечерников» механического отделения, они увидели свои фамилии. Дома родители тоже были рады. Они даже не знали, что Вадим поступает в техникум. Он боялся говорить заранее, так как не знал, что из этого получится. По этому поводу купили две бутылки мятного ликера, и круг дешевой, но очень вкусной бараньей колбасы. Пришли к Вадиму домой. Дома гостила Клавдия, которая была в положении и свою первую беременность переносила очень плохо. Лицо её покрылось пигментными пятнами, а сама она была вялой и капризной. Мать часто уединяясь с дочерью в маленькой комнате, и тоже была озабоченной и сразу постаревшей.
  -- Вадька-то в меня, такой же башковитый, -- хрустел огурцом захмелевший отец, --Ты, Петро, тоже парень хороший, с головой, как говорится!
   -- Спасибо, дядя Гриша! Вы мне очень польстили, но до Вадима мне, как до Китая пешком, -- отшучивался Петька.
Воспользовавшись тем, что мать ушла в комнату, Григорий Федорович быстро наполнил рюмки пахучим зеленоватым ликером, не дожидаясь парней, опрокинул ее в рот, воровато вытер рот ладонью.
    --…сначала мастером, потом старшим мастером, а там и начальником цеха! А, что? Диплом он , как танк всё на своём пути своротит! Документ, ядрёна вошь!
    --  Дядя Гриша, а если до директора Вадим дорастёт? Возможно такое? – ёрничал Петька.
    --  А, почему бы и нет, -- распалялся дядя Гриша, -- А. ну ка, давай за директора. Разливай Петро, не сиди.
    -- Не-е, папа. На директора я не потяну..
    -   И ето почему, сынок? – подперев рукой щетинистый подбородок, уставился на сына очень удивленный отец.
     -- Латынь, и другие иностранные языки не знаю. Вот в чём загвоздка будет!.               
-- Вы  ему больше не наливайте, ребята. Он, как я погляжу, уже совсем «осовел» - сказала мать , входя на кухню, и отодвигая от Григория Фёдоровича бутылку. – Дров бы на титан сперва принёс.
     -- Щас, разбежался! Полна изба мужиков, а вам дрова таскай! Это, по – моему, «широким кверху»! Не иначе.
     -- Да, ладно, мама? Принесу я дров тебе! Что ты к папке пристала. Пусть немного расслабиться, а мы его советов послушаем.
     -- Правильно, сынок! Руки прочь от Кореи! Ами, гоу хоум!
      
      Из- за недопоставок комплектующих изделий, на заводе остановился главный конвейер. Вначале прекратились поставки стартёров, и автомобили с конвейера отправляли на промплощадку без них, но когда закончились запасы двигателей, завод встал. Заводское руководство решило увеличить производство автоприцепов в три раза, и таким образом «залатать» прореху в финансовом плане производства. Были созданы дополнительно ещё две бригады сварщиков и слесарей – сборщиков.
В одну из бригад попал и Вадим Анисимов со своим напарником.
     В понедельник в пятом цехе, где изготовлялись автоприцепы, состоялось собрание рабочих и инженерно – технических работников, направленных сюда на работу. Перед собравшими выступил директор Сан Саныч Ежевский. Работа предстояла трудная. Прежде всего, заявил директор, работать нужно в три смены, а основные рабочие, электросварщики, главная сила цеха, -- переводятся на казарменное положение. Все работающие обеспечиваются бесплатным трёхразовым питанием прямо в цехе круглосуточно. С соседних заводов приглашены кузнецы, так как объём кузнечных поковок резко возрос. Изготовление сварочных электродов, которые примитивным способом изготовлялись прямо на заводе, увеличивается втрое. Рабочие, не имеющие достаточного опыта со сварочными работами, после некоторого ознакомления, будут использованы на сборке каркасов прицепов, не требующих особых профессиональных навыков. Это напрямую относилось к Вадиму и Кешке.
   Рабочие внимательно слушали своего директора, проникаясь  уважением к этому человеку, и каждый чувствовал, что  этот красивый, рано поседевший мужчина, наделённый огромной властью, тоже с уважением, на равных, относится к ним, простым заводским рабочим. Вопросов к директору не было. А какие могут быть вопросы, когда сказали, что это надо сделать! По другому –то, нельзя. Что зря «базарить»!. «Вперёд, к победе коммунизма!».
   Работать пришлось по десять и более часов в смену, а сварщики пятого цеха домой не уходили, спали по три – четыре часа тут же в цехе. Кормили тоже в цехе, и надо сказать честно, кормили хорошо. Вадим и Кешка, да и остальные неопытные в сварочном деле ребята, в первый же день нахватали «зайчиков». Мучились от резкой боли в глазах, пока медсестра не «закапала» им глаза новокаином. Но это только  в первое время. Весь двор перед цехом был заставлен прицепами. Их тут же на улице красили, и еще не совсем просохшие, грузили на открытые платформы. Несколько раз в день приходил директор и другие начальники. По заводу поползли слухи, что завод хотят перепрофилировать, а директор уходит на другую, более ответственную работу. Так оно и случилось. Осенью директор завода Александр Александрович Ежевский, основатель завода, был назначен генеральным директором только что построенного Алтайского тракторного завода. Забегая вперёд, нужно сказать, что впоследствии он стал министром и председателем Союзсельхозтехники. Автосборочному заводу осталось «жить» тоже немного, а пока прицепы «вылетали» из ворот цеха, как « жареные пирожки». По итогам месяца финансовый план был выполнен. Многие рабочие были удостоены всевозможными грамотами, в том числе Вадим и Кешка. Комитет комсомола завода тоже вручил им грамоты. Денежных премий не было, хотя многие на это втайне рассчитывали. Ну, что тут делать? Начальству виднее. У них головы –то о-го – го!
      На второе воскресенье августа райком комсомола запланировал выезд комсомольского актива на озеро Байкал. Для этой цели железная дорога выделила четыре вагона, организовала буфетное обслуживание и оркестр. Задумка была такая. Вагоны с людьми прибывают в субботу вечером на станцию Байкал, народ ночует в вагонах, а утром пароход «Бабушкин» доставляет их в бухту Песчаную. Всё так и получилось. Ранним утром толпа активистов, около двухсот человек, взошла на палубу этого «лайнера» и под звуки оркестра, поёживаясь от довольно свежего морского ветра, направилась в сторону бухты. Дошли часа за два. Пароход уткнулся носом в берег, сбросили трапы, и пустынный берег огласился радостными воплями комсомольских активистов. По трапам скатывали бочки с пивом. Одна бочка сорвалась с трапа и упала в воду. Около десятка смельчаков бросились за ней в воду, и буквально на руках. смеясь и охая от холодной воды, вынесли её на берег. Вокруг этих бочек тот час собралась большая толпа, и все усилия райкомовской девицы собрать людей на лекцию о международном положении, результатов не дали. С недовольным гудением была встречена весть о прекращении продажи пива. Лектор, долговязый мужик в очках и при галстуке, нахохлившись, как индюк, стоял возле специального столика, нервно перебирая рукой стопку бумаг. Человек десять наиболее совестливых активистов сидели в ожидании лекции Часть людей всё ещё стояла, ожидая продажу пива у бочек, остальные разбрелись по кустам, и там,  разложив на траве привезённые из дома припасы, выпивали и закусывали. Вскоре организаторы поняли: весь их сценарий культурного проведения этого мероприятия, потерпел крах. Вот уже стали слышны песни, разноголосица и споры. Вот один, потом другой парень, а потом и целая куча парней, с диким ревом бросились в холодную воду, выскакивали оттуда как ошпаренные и бежали подальше в кусты, чтобы отжать трусы. Не отставали и девчата. Сняв пиджак и галстук, и превратившись в нормального советского человека, сидел лектор с организаторами похода.
    Вадим, Петька и Рита тоже принимали участие в этом походе. Было ещё несколько человек из их цеха и сейчас все они сидели вместе. Юли в этой поездке не было. Рита сказала, что она с родителями уехала на юг, и вернётся только к началу занятий в институте.
      -- Мне кажется, что она тобой, Вадим, заинтересовалась и не  на шутку, - улыбаясь, сообщила Вадиму Рита, подвигаясь к нему поближе.
      -- Мне, честно сказать, не верится, - глухо произнёс Вадим.
      -- Во-первых, у Юли есть парень, она сама мне об этом  сказала, ну, а во-вторых, Рита, растём мы с ней на разных огородах …
      -- А в третьих, о чем вы тут шепчитесь? – влез в разговор Петька. – Уж не вздумал ли ты мой лучший друг перейти мне дорогу?  А ну, сознавайтесь! Зарэжу!
Изобразив на своём лице страшную гримасу, Петька бросился на Риту, упал вместе с ней на песок, а потом, истошно крича, они начали кататься по берегу пока не очутились в воде.
     Вечером, завершив свой рейс по побережью, «Бабушкин» снова ткнулся носом в прибрежный песок. Матросы опустили трап, вкатили по ним бочки из под пива и буфетную утварь. Разомлевшие от выпитого «активисты», с песнями поднимались на палубу. Некоторых приходилось вести под руки и даже нести. Нестройно, но, постепенно налаживаясь, заиграл оркестр. Деревенские девахи, жительницы прибрежных деревень, в цветастых праздничных платьях и загорелыми лицами, боязливо поглядывая на подвыпившую толпу, всё же решились и начали танцевать поблизости от своих чемоданов и узлов. Петька, отодвинув ногой спящего барабанщика, начал выполнять работу ударника, стараясь попасть в такт. С далекого восточного берега, закрывая уходящее солнце, наплывали тёмные, по нижнему краю, облака. По морю пошла рябь, и вскоре появились на верхушках волн белые барашки.
Мероприятие районного актива подошло к концу. В комитете комсомола этой поездке была дана соответствующая оценка, по всей видимости, не очень положительная.
      Однажды, когда Вадим с Петром возвращались с работы, Вадим сказал: - Слушай, Петро. Рита мне сказала, ну ещё там, на Байкале… Вадим замялся, но потом всё же продолжил: - Ну, мол, Юля мной интересуется… Я, что – то не могу понять? Неужели, в самом деле, а?
    -- А я давно это знал, вернее догадывался. Что тут такого то. Парень ты нормальный, не горбатый не кривой, хотя грех так говорить, конечно. Работаешь хорошо, зарабатываешь больше меня! Какие вопросы то?
    -- Она из такой семьи… Отец врач, мать учительница… Я чем могу похвастаться, - вздохнул Вадим.
    -- Вот чем ты мне не нравишься, то этим душевным копанием. Живи проще и не создавай себе проблем. А то он, видите ли, без Маши жить не мог, то он Юли не достоин. Подумаешь, принцесса Турандот!  Короче: - бери быка за рога!
    В одно из воскресений сентября Вадим возвращался из центра города на трамвае. Было тепло, но листья на деревьях уже начали желтеть и потихоньку начали опадать. Горожане закупали на зиму для засолки огурцы и капусту. Трамвай пропах волнующим запахом укропа и других специй. Вадим сидел на заднем сидении и смотрел в окно, когда кто –то осторожно потрогал его по плечу, и он не оборачиваясь, машинально, подвинулся поближе к окну.
    - Что, Вадим, не узнаешь старых знакомых?
Вадим обернулся и, увидев перед собой девушку, не сразу понял, кто перед ним стоит. В сером платье, которое плотно облегало её фигуру,  улыбаясь, стояла Юля.
    -- Юля! – только и сказал он, всё еще не веря в то, что это действительно она.
    -- Присаживайся, - сказал Вадим, освобождая скамейку.
    -- Да мне уже сходить…
    -- И мне тоже… Чуть не проехал свою остановку, так ты меня огорошила. Честное слово, но сразу я тебя не признал.
    -- Постарела видать?
    -- Да. ты что, Юля! Для своих лет ты очень хорошо сохранилась!
Юля звонко рассмеялась, и к Вадиму пришло ощущение лёгкости и раскованности. На дорожках березовой рощи, по которой они шли, желтели шуршащие под ногами листья, на скамейках сидели молодые мамаши, бегали ребятишки, нарушая своими криками покой, засыпающего осеннего леса. Вадим нёс Юлину сумку, в которой лежали помидоры, огурцы и другая зелень. На асфальтированной площадке, где были нарисованы классики, Юля, вспомнив своё детство, легко и грациозно проскакала по ним. Стройные, загоревшие под южным солнцем, до оливкового цвета ноги, волнующе смотрелись из под короткого подола платья.
      - Вадим? Давай зайдём к нам. Я тебя покажу фотки, которые нам сделали на юге.
     -- Как-то неудобно мне, Юля… Родителям твоим понравится такой гость, как я?
     -- Что за глупости ты говоришь! Я что, ребёнок, по- твоему?  Давай без разговоров пошли, а то меня мать уже заждалась. Я  часа два назад должна была вернуться, да заболталась с однокурсницей. Пошли быстро!
      Вадим мимоходом осмотрел себя, поправил на вороте пиджака воротничок голубой тенниски. Всё было нормально. Костюм он купил недавно на барохолке, и этот, немецкого покроя костюм из добротной ткани, сидел на нём отлично. Коричневые полуботинки на микропоре прекрасно дополняли его наряд. Во всяком случае, Вадиму так казалось. Оставив Вадима в просторной прихожей, Юля быстро прошла на кухню, из которой доносились вкусные запахи.
     -- Проходи сюда, а я сейчас принесу альбом. Садись на диван, осматривайся и расслабляйся, а то я вижу, ты задеревенел…
     -- Юля-я! А, где же хлеб –то?- донеслось из кухни.
     -- О, господи! Про хлеб я забыла. Ты посиди, а я сейчас. 
Не успел Вадим раскрыть альбом, как в комнату бесшумно вошла женщина в красивом атласном халате, расписанным не то цветами, не то драконами. Вадим быстро встал, отложив альбом в сторону. Перед ним стояла красивая молодая женщина, с высокой прической и ярко накрашенными губами. Цвет глаз определить было трудно, но глядели они на него внимательно и оценивающе. Это Вадим сразу про себя отметил.
     -- Здравствуйте, молодой человек. Я Юлина мама, а как вас зовут?
     -- Меня зовут Вадим, здравствуйте, - хрипло проговорил он, - Юля пригласила меня посмотреть фотографии… Встретились случайно в трамвае, ну, Юля и пригласила. Отказаться не …
      -- А, вот и я! – хлопнула входная дверь.
      -- Это моя мама, а это мой лучший друг Вадим! Правда, Вадим? Пойдём в мою комнату, а знакомство продолжим «опосля», - и, схватив одной рукой альбом, а другой Вадима, потащила его в свою комнату. Смотрели фотографии. Это был другой мир. Белоснежные дворцы, остроконечные кипарисы, пальмы и бескрайное, сверкающее под солнцем море, простирающее до самого горизонта. Вот Юля на надувном матрасе, вот сидит по пояс в воде, заслоняясь ладонью от солнца, а здесь сидит в шезлонге с бутылкой минеральной воды. А вот и родители. Высокий и широкоплечий мужчина в белой войлочной шляпе с бахромой, а рядом полноватая женщина со строгим взглядом в распахнутом купальном халате. На другой фотографии вся семья сидит под полотняным тентом. Отец без шляпы, но даже на фотографии видно, как блестит от случайно пробившего под навес солнечного луча, его лысина. Мать, улыбаясь, повернулась к мужу, и хорошо виден двойной подбородок и могучий бюст, удобно разместившийся на столешнице. Юля во весь рост. В руках она держит раковину, головка кокетливо наклонена к плечу. Она восхитительна и очень женственна. Да, эта девушка знает себе цену!
    -- Юля? Я вот смотрю на эту фотку, и думаю: - от ухажёров там отбоя не было, да?
    -- Да, Вадим, не было. Без отца я там боялась ходить. Эти южные парни наглые до невозможности. Самое страшное, так это то, что все они очень самонадеянные, и как бы, получше сказать… э…э… липкие какие-то.  Ну. хватит об этом. Как вы тут без меня? Сплавлялись или нет? А, что так?  На Байкал ездили? Вот какие мы люди! Живем рядом с такой красотищей, а из-за своей лени, или еще чего - то там, не удосужились побывать на Байкале.  На байдарке бы там поплавать, здорово бы было!
    -- А я вижу, у тебя на стене вон весло висит, думаю, зачем оно тут?
    -- Занималась раньше греблей, ну а в последнее время забросила.
В комнату заглянула мать и пригласила к обеду. Вадим совсем смутился, но Юля взяла его за руку и повела в ванную мыть руки. Сели за стол в зале. Просторный зал был уставлен красивой полированной мебелью под красное дерево. Мягкие стулья с резными спинками, такой же резной сервант и стол. Всё было солидно и стоило больших денег. В нашей стране такую мебель не делали, но Юля как-то говорила, что они несколько лет жили в Германии по месту службы её отца. Над кожаным диваном, занимая весь простенок, висел огромный  ковер –гобелен, изображающий средневековый замок на берегу пруда. В противоположном углу стоял музыкальный ящик красного дерева и кресло – качалка. В комнату вошел отец, высокий и представительный мужчина, в такой же, как у Вадима тенниске, и просторных спортивных брюках. Приветливо улыбаясь, он подошел к Вадиму, крепко пожал ему руку и сел за стол.
     -- Ну, что же будем знакомиться. Меня зовут Иван Васильевич, а как вас, молодой человек?
     --  Вадим. Вадим Анисимов.
     -- Давайте, в таком случае, Вадим Анисимов, за знакомство.
Большой рукой, густо заросшей рыжеватым волосом, он взял графин и начал разливать по пузатым рюмкам водку.
      -- Ты, Вадим, не стесняйся. Здесь все свои, а ты, дочка, поухаживай за гостем.
Возле красивых тарелок лежали ножи и вилки, а также салфетки, перехваченные по центру блестящими витыми кольцами. Всё это Вадиму было незнакомо. Он впервые в своей жизни увидел эту красивую мебель. эти великолепные столовые приборы, и огромную хрустальную люстру, висящую над столом. Всё это давило на него. Он чувствовал себя скованно, ел то, что положила ему в тарелку Юля. Разговор пока не касался лично его, а сам он ничего не говорил. После очередной рюмки, аппетитно похрустев малосольным огурчиком, Иван Васильевич промокнул рот салфеткой, вытащил из пачки «Казбек» папиросу, закурил. Потом, спохватившись, подвинул пачку к Вадиму, а когда тот отрицательно мотнул головой, одобрительно хмыкнув, спросил:
     -- Ты чем, Вадим, занимаешься? Работаешь, учишься?
     -- Работаю на заводе сварщиком. Да, на автосборочном. Учусь. Вернее сказать, буду учиться. В этом году поступил в техникум.
     -- Смотри, какой молодец, а! Одобряю Вадим, от всей души одобряю. С родителями живешь, или…
     -- Живу с родителями. У меня два маленьких брата и старшая сестра. Она уже замужем. Что ещё сказать. Живём мы скромно, - Вадим обвёл взглядом богато обставленный зал и сверкающий посудой стол, продолжил:
-- Отец у меня инвалид войны, а мама работает в общаге уборщицей… -- он что – то ещё хотел добавить, но замолчал. «Ну, что поняли, с кем имеете дело. Как вам наша биография?» - со злостью подумал он. «Сейчас поднимусь, поблагодарю и пойду».
Иван Васильевич, и мама Юли, Ирина Григорьевна, не могли не заметить перемены в настроении парня, некоторой нарочитости им сказанного. Иван Васильевич шумно вздохнул и, обращаясь к одному Вадиму, весело пробасил:
  -- Давай –ка, Вадик, ещё  по маленькой пропустим?
  -- Спасибо, Иван Васильевич! Мне хватит, - торопливо ответил парень.
  -- Ну, а я тогда, с вашего, разумеется, позволения, ахну ещё одну рюмашку.
   -- Может, отец, тебе тоже хватит, - робко заметила Ирина Григорьевна.
   -- От – ставить! Смирно! Руки по швам! Вот так – то лучше.  Доченька? Сыграй нам что-нибудь для души. Я уже забыл, когда ты играла. Сыграй, моя хорошенькая!
Юля не стала жеманиться, а сразу пошла в свою комнату. Через минуту она вышла с аккордеоном. Это была шикарная вещь. Аккордеон  поражал своими размерами и изумительным внешним видом. После нескольких аккордов, Юля посмотрела на отца и спросила:
    -- Твою любимую, папа? – Иван Васильевич мотнув головой, поудобнее уселся на диване, прикрыв глаза. «Раскинулось море широко» - играла Юля. Играла хорошо, играла великолепно, извлекая из этого сверкающего чуда чарующие звуки. Иван Васильевич тихонько подпевал, время от времени, вытирая платком глаза. Песня закончилась, все зааплодировали. Иван Васильевич вскочил с дивана, своими огромными волосатыми руками обнял дочь вместе с аккордеоном, да так, что тот жалобно «мякнул».
  -- Ну, а теперь для нашего гостя, - вытирая платком глаза и лысину, сказал он.
  -- Что, Вадим, желаешь послушать? – Юля выжидающе смотрела на парня.
  -- Я даже не знаю. После такой песни… Сыграй своё, любимое?
Юля прошлась по клавишам настраиваясь, подобрала те звуки, которые ей были нужны, и сообщила:
    -- Сыграю я вам чардаш. Давно его не играла, но если собьюсь, то не взыщите.
Вначале медленно, осторожно, она выводила мелодию, как бы подготавливая слушателей для быстрого и искромётного темпа замечательного венгерского танца.
Слушать эту великолепную музыку можно было бы бесконечно, но всему есть конец, и концовка была не, менее прекрасной. Юля устала. Она поставила инструмент на стул, и сев рядом, обмахивала лицо салфеткой. Ирина Григорьевна хлопотала возле стола, приготавливая чайную посуду, Иван Васильевич ушёл в свою комнату, прихватив по дороге графинчик с водкой и стакан. Вадим тоже засобирался уходить, хотя Ирина Григорьевна и Юля , пытались его задержать. Вышли на улицу, и пошли к березовой роще. Всё увиденное сегодня Вадимом, его ошеломило. Он молча шёл, стараясь не глядеть на девушку, которая тоже молчала. Солнце клонилось к закату, и на аллеях парка людей было мало. На волейбольной площадке еще играли в волейбол, но вскоре и она тоже опустела.
    -- Ты меня, Юля, сегодня ошеломила. Такое впечатление, что я побывал в другом мире. Здорово всё же ты владеешь аккордеоном. Просто не вериться!
    -- Ага, понял, что я за штучка! – она шутливо шлепнула его по плечу. Он схватил её за руку и обнял за талию. Она не сопротивлялась, не отстранилась от него, а только улыбалась и пританцовывала на месте. Вадиму хотелось её обнять ещё крепче, и поцеловать, но в это время на аллее показалась пара, которая шла в их сторону. Пришлось отстраниться друг от друга, и перейти на другую дорожку.               
    -- Слушай, Вадик? Нас отправляют в колхоз. Говорят, что на целый месяц, и в какую-то, Голуметь…
    -- А, «откосить» нельзя? Я слышал, что многие так делают.
    -- Мама мне тоже намекнула. Ну, понимаешь… чтобы я попросила отца об этом, но я не буду папу просить. Мне будет стыдно своим сокурсницам, потом в глаза смотреть…
    -- Я тоже не стал бы «ловчить». Не считаю себя каким –то особенным человеком, но с совестью у меня всё нормально.  Вот только, как мне перенести разлуку с тобой…? –  шутливо проговорил Вадим, разворачивая девушку лицом к себе.
   -- Ты, что, в любви мне сейчас признаёшься?
   -- Ага, признаюсь. Тебя, Юля, нельзя не любить, но…
   -- А, что это за «но»? Ты связан какими-то обязательствами? Погоди… Вот я дурочка! У тебя уже есть подружка, да?
   -- Нет у меня никого. У меня ,Юля, другое. Это как в той песне: - «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…». В первых числах октября, а может и раньше, меня заберут в армию. Выходит, что гуляю я последние денёчки. Петра тоже забирают. Когда ты приедешь из своего колхоза, ни меня, ни Петьки здесь уже не будет.
Юля молчала, да и Вадиму тоже не хотелось говорить. Он видел, как она теребила конец своей косынки, изредка бросая на него взгляд.
    -- Вадим?  Если ты хочешь, то я могу писать тебе письма?—проговорила она.
    -- Юля! Ты ещё спрашиваешь, хочу я или нет!  Да, да и ещё раз да! Я только, что подумал об этом… Хотел тебя попросить, но не решился!  Я очень рад, и всегда с нетерпением буду ждать от тебя весточки. Как это здорово!
Он быстро поднялся со скамейки, на которой они сидели, схватил девушку за руки и закружил её вокруг себя. Не помня себя от радости, он обнял мягкое, податливое тело девушки, и, глядя в  глаза, прильнул к её послушным губам. Юля, положив свои руки на его плечи, гладила ими по лицу и шее. Мимо кто-то проходил, но они на это даже не обратили внимания. Вадим видел только её смеющие глаза, да время от времени, отводил с Юлиного лица в сторону завитушки непослушных волос.
   -- Ну, хватит, Вадим, - тяжело дыша, сказала Юля, осторожно отстраняясь от Вадима, -- Мне пора. Завтра рано в институт надо идти. Видать, будет отправка в колхоз? Проводи меня.
Взявшись за руки, они пошли к её дому. Уже у самого подъезда, Юля прижалась к нему, и взяв ладонями его лицо, начала целовать его глаза, лоб, а потом прильнула к губам.
   --Пиши, милый! Буду ждать! Пиши…!
Резко отстранилась, быстрым шагом, почти бегом, вбежала в подъезд.  Ещё в прихожей, не успев разуться, она услышала голос матери, которая звала её из кухни. Ирина Григорьевна готовила ужин. По сосредоточенному виду и крепко сжатым губам, Юля поняла: - что –то, не так.
  -- Дочка? Что это за мальчик? Ну, этот, Вадим?
  -- Это, мама, мой хороший знакомый, - уже готовая дать резкий ответ, ответила Юля, наливая себе в чашку молоко. Ирина Григорьевна, в стареньком халате, который едва сходился на её могучей груди, и топорщился сзади, простоволосая, без макияжа, сейчас походила на простую «бабу», женщину из обыкновенной рабочей среды.
  -- Ну, а как же тот студент – горняк?  Борис или Гарик? Запамятовала, как его зовут? - лукаво прищурившись, и перестав греметь тарелками, Ирина Григорьевна повернулась к дочери.
  -- А, никак!  У него изо рта пахнет. Я, что мама, с ним помолвлена? Он, что, мой жених? – Юля резко оттолкнула от себя чашку с недопитым молоком, и встала. Мать обиженно примолкла, потом горестно вздохнув, продолжила. Юля смотрела в кухонное окно, машинально поправляя оконные занавески.
  -- Мне, и отцу твоему, нравится Борис. Из хорошей семьи… Отец зубной врач, а мать администратор в филармонии. А, взять фамилию? Базилевский! Борис Базилевский!
  --  Мне нравится моя фамилия, мама!  Д е р я б и н а!, - Юля опять резко повернулась к матери.
  --  Понимаешь, мама? Дерябина Юлия я. И папа, и дед мой, и прадед: - были Дерябины! А, у Вадима фамилия, Анисимов. Так вот. Этот Вадим Анисимов, через месяц пойдёт служить в армию. У него больной отец, два младших брата, и мать уборщица! Но без него наши вооружённые силы не могут обойтись. Вот не могут, и всё тут, а вот без Борика и Гарика, могут! – Юля всхлипнула, потом кухонным полотенцем вытерла глаза, и с дрожью в голосе добавила:
 -- Вадим такой парень, что не пойдёт просить отсрочку.
 -- Кто –то тут фамилию нашу вспоминал?- внезапно появился на кухне отец.
   -- Молчите, я всё слышал. Дочка, я тобой горжусь! Молодец! Дерябин, Дерябин! Что за слово такое, а? Всё ломаю голову над этим, и вот к какому пришёл выводу, девушки! Кто-то из нашего рода, когда – то, кого-то «дерябнул!». То ли обворовал, то ли ударил, да так, что этот кто-то, богу душу отдал! Может это иметь место? Вполне! И ещё. Род наш казачий, а эти парни от  разбойников, мало чем отличались вначале. Возьмём для примера Стеньку Разина или Пугачёва. Для России казаки, конечно, сделали столько хорошего, что всё их разбойное прошлое, просто меркнет перед их заслугами.
  Иван Васильевич сел за стол. Ирина Григорьевна налила ему в кружку чая, пододвинув вазу с печеньем.
   - Тебе, мать, гляжу, Вадим не совсем подходит?  Напрасно. Мне парень очень понравился. Крепкий такой мужик, и по –моему, надёжный. И это, главное. Но…,- Иван Васильевич помолчал, отодвинул от себя кружку, и внимательно посмотрев на дочь, продолжил:
   -- Вадим идёт в армию, а это самое малое, три года. Да, ещё в какой род войск попадёт. А, если в морфлот, то и все пять… Сколько воды, доченька, утечёт?  Хватит сил у тебя, и любви, в которой ты сейчас, естественно уверена, дождаться своего любимого? Едва ли… Так, что оставим эти пустые разговоры на «потом». Письма ему пиши, солдаты это любят, но будь до конца честной и перед собой, и перед парнем. Всё! Я пошёл спать. Завтра сложный день.
     На заводе происходили большие перемены. Происходило его перепрофилирование на производство, абсолютно новой, оборонной продукции. Завод был передан в ведение министерства радиотехнической промышленности. Остро встал вопрос с кадрами, как рабочих профессий, так и с инженерно- технических. Надо было переучивать огромную массу рабочих,  на новые, требующие и навыков, и определённых знаний профессии. Со всех концов Советского Союза, стали прибывать выпускники училищ, техникумов и институтов радиотехнической специальности. Приглашались квалифицированные рабочие из других городов страны. Шло ускоренное обучение и бывших автомобилестроителей. Из этих, по сути малоквалифицированных рабочих с конвейеров, нужно было подготовить монтажников, обмотчиков, слесарей и токарей. Нужно было поднять на определённый уровень их техническую грамотность, научить читать чертежи и схемы. Это не всем было под силу, и многие уходили с завода. Начали происходить сбои с выдачей зарплаты. Дело дошло до того, что в конце недели, да и то не каждой, выдавали по мизерному авансу. «Это, чтобы копыта не отбросить»,- горько шутили работники.
  Сварщики, в том числе и Вадим с Кешкой, были заняты на изготовлении решёток, которыми  огромный, опустевший от напольных и подвесных конвейеров корпус, делился на цехи, мастерские и кладовые помещения. Сборочный цех отделялся от остальных цехов капитальной стеной, и вход в который, был возможен только по специальным пропускам. Всё это было ново, интересно и загадочно. Появились военпреды. Пожилой полковник, с эмблемами связиста на погонах, два майора и капитан, часто появлялись в цехах, всегда серьёзные и озабоченны. О важности, происходящих на заводе перемен, говорил и тот факт, что секретарём партийного комитета завода, был избран товарищ Зимнюхов, кандидатура которого была предложена ЦК ВКП (б). Темпы переоснащения предприятия нарастали с каждым днём. Устанавливалось прессовое оборудование, и большое количество револьверных станков, которые сразу же начинали работать. Уже работали цехи оснастки и изготовления штампов и прессформ. В несколько раз увеличился штат инженерно –технических работников. Всё больше и больше появлялось на заводе новых людей, и уже трудно было встретить рабочих, знакомых по прежнему производству.
   Однажды, придя с работы, Вадим по встревоженному лицу матери понял, что- то случилось важное. На кухне мать протянула ему сероватый листок, с лиловой круглой печатью в уголке, и горестно вздохнув, молча присела на краешек табуретки. В повестке из военкомата указывалось: -(…военнообязанному Анисимову Вадиму Григорьевичу, 1 октября с.г., к 9 ч. 00 мин. прибыть на воинскую площадку, имея при себе…).
Ужинали молча, даже непоседливые братья школьники вели себя сдержанно, не задираясь, и не толкая друг друга.  Вадим пошёл к Петру. Приехал из командировки старший брат Петра, Володя, который весной этого года «дембельнулся». Сидели за столом всем семейством, кроме тёти Ули, которая хлопотала на кухне.
  -- Давай садись к столу. У нас сегодня большая радость. Брату «лоб забрили»! – посмеивался Володя, разливая по рюмкам водку.
  --  У меня тоже такая же радость. Тебе не к 1 октябрю прибыть…
  -- К первому, к первому! Поедим вместе, всё веселей будет. Ну, давайте…
  -- Я, как старый вояка, - говорил улыбаясь Володя, - хочу дать вам несколько советов. Ну, во-первых, армия, это не «гражданка». Там живут по другим законам, и они вам очень не понравятся.
Там не надо лишний раз «высовываться», но и не прятаться за спины других. Слабака там сразу раскусят, поэтому в обиду себя не давать.
   Во-вторых. Там любят делать марш –броски. Особенно на первом году службы.  Что это такое? А, это: 10 километров с полной выкладкой, с автоматом, с подсумком, да ещё, не дай Бог, в противогазе. Вот тут и надо себя показать, а главное себе доказать, что ты мужик, настоящий мужик! В этом случае толпа растянется на километр. Будут лидеры, спортивные парни. Будут слабаки. Эти будут ползти позади всей колоны. Но самое главное, это середина, а их будет большинство. Надо быть, кровь из носа, в этой середине, и желательно, в первых рядах. Пот заливает глаза, ноги, как чугунные тумбы, сердце где-то в гортани, но… Но, наступит момент, и станет легче, открывается второе дыхание! И ты добежал, не раскис, не упал, тебя не волокли за руки! Это победа, это здорово!
  -- Мы будем стараться походить на тебя, мой могучий и сильный старший брат! Да, продлит аллах дни твоей жизни, мудрейший из мудрейших! – сложив руки на груди, произнёс Пётр, а Вадим сказал: 
-- После твоего марш –броска, Володя, мне очень захотелось остаться дома. Желание появилось такое, «откосить» от этой службы!
  -- Заныли уже. Не вы первые, не вы последние. Каждому парню надо в армии отслужить, в этом я уверен.  Не так страшен чёрт, как его малюют! Так, что вперёд, за орденами!
   Прощальный вечер решили провести на квартире Вадима. Такое решение было принято родителями Вадима и Петра. На заводе произвели полный расчёт, выдали на руки трудовую книжку, с пожеланием возвращаться после службы в родной коллектив. На бюро комитета комсомола, Вадиму Анисимову была вручена Почётная грамота и чемодан, который члены комитета купили на свои деньги.
     На следующий день Вадим в последний раз решил сходить на завод, чтобы попрощаться с товарищами. Его цех сейчас находился в самом дальнем углу корпуса, где ещё совсем недавно был участок комплектации автомобильных агрегатов. Рабочие устанавливали верстаки, сверлильные станки и наждаки. Петр Михайлович занимался обустройством электрогазосварочного участка. В цехе было много незнакомых людей, которые не обратили внимания на появление Вадима, но подошли старые знакомые. Кешка тоже с сегодняшнего дня приступил к работе в своем цехе. Подошёл новый начальник цеха Кишкин, при появлении которого, рабочие сразу же разошлись по своим рабочим местам. Бывший старший мастер главного конвейера нрава был крутого, в выражениях не стеснялся. За каждую, самую незначительную провинность подчинённых строго наказывал. Нельзя сказать, что это ему нравилось, но, будучи сам человеком дисциплинированным и исполнительным, требовал неукоснительного исполнения обязанностей от своих работников. Не терпел такого положения, когда работник приходил на работу в 8 часов. «В 8 00 рабочий должен приступить к работе!», - свирепо кричал Кишкин на опоздавших. В кургузом пиджачишке и чёрных
штанах, заправленных в армейские сапоги, он буквально «летал» по цеху, появляясь в самых неожиданных местах. Рабочие его боялись, а вот высшее начальство очень ценило его волевые качества, и знало, что этот малограмотный, исполнительный мужик, наделённый огромной властью, сделает всё возможное и невозможное, но поставленную перед ним задачу с честью выполнит. Заметив Вадима, Кишкин быстрым шагом подошёл к нему, и не здороваясь, спросил:
   --  Так, Анисимов. В армию уходишь? Что тебе сказать? – начальник посмотрел на парня своими серыми, неулыбчивыми глазами, потрогал на пиджаке Вадима пуговицу, добавил:
   --   После службы возвращайся сюда. Слышишь меня? Только сюда. Да, ещё вот что…Служи честно, как и подобает сибиряку! Ну, бывай!
  Сунул в руку Вадима свою заскорузлую руку, и быстрым шагом пошёл в конторку.
Перед самым выходом из корпуса, Вадима догнала запыхавшаяся Рита. Сейчас она работала помощником мастера в одном цехе с Вадимом. Сели на лавочку и стали дожидаться, когда подойдёт Петька. Он что-то задерживался. Рита говорила о своей новой работе, которая видать ей нравилась, а Вадиму хотелось узнать от Риты про Юлю.
  -- А, Юлька приехала два дня назад, - наконец-то сказала Рита, повернувшись к Вадиму.
  -- Я только хотел тебя спросить о ней. Думал, что она приедет позднее, и я её не увижу. Мы с Петром даём прощальный ужин, как говорят, «отходняк». Так что ждём вас на этом вечере.
  -- Да, мне Петя говорил. Юльке ты скажешь, или мне её пригласить?
  -- Да нет, Рита. Я сам её приглашу, Мамашу её немного побаиваюсь, но…
  -- Ирина Григорьевна нормальная тётка. Она так только, с первого взгляда строгая, а на самом деле очень даже нечего!
Подошёл Петька. От него попахивало спиртным, и он, улыбаясь, обнял Риту, пытаясь её поцеловать. Рита отбивалась от парня обеими руками, оглядываясь по сторонам.
   -- О, ты, моя Чандра! Почему не прижмёшь к своему сердцу твоего верного Гопала?
   -- Да, пошёл ты к чёрту, Гопал! Люди вон смотрят! Они же не знают, что ты дурачишься! Всё, ребята, пошла я в цех.
    Вечером того же дня, Вадим пошёл к Юле. После звонка дверь открыла Ирина Григорьевна и, поглядев на смутившегося парня, приветливо пригласила его проходить.
    -- Юля сейчас придёт, а вы пока посидите в зале. Извините меня, но я от плиты не могу уйти. Сгорит всё.
  Не успел Вадим устроиться на диване, как входная дверь открылась, послышался Юлин смех и басовитый голос отца, Ивана Васильевича. Юля, не заметив Вадима, пролетела на кухню, а в зал, приглаживая на голове волосы, вошёл Иван Васильевич.
    -- О, да у нас, я гляжу, гости! Здравствуй, здравствуй молодой человек. Давай располагайся поудобнее, поговорим. Я не забыл. Тебя Вадимом зовут? Хорошо! Юля сейчас прибежит. Юля... Иди. Тебя ждут!
Она уже стояла в проёме двери. Смущенно улыбаясь, она подошла к Вадиму, протянула ему руку и села рядом.
    -- Не буду вам мешать, молодёжь, пойду на кухню.
    -- Ну, как ты, Вадим? – Юля взъерошила его волосы, и чмокнула парня в щеку. От избытка чувств и радости общения, он привлёк её к себе. Её головка лежала на его груди, а он, зарывшись лицом в её волосы, гладил ладонью плечи и спину девушки. От волос исходил слабый аромат духов, сладкий и неповторимый, как какое-то наваждение. Взяв горячими ладонями её за голову, Вадим, жарко дыша, целовал её глаза, уши, щёки, губы. Насилу оторвались друг от друга лишь тогда, когда Иван Васильевич, нарочито громко разговаривая, пошёл из кухни по коридору.
      -- Ну, что ребята, пойдём на кухню попьём чайку? А, может, что-нибудь и покрепче?
Вадим хотел извинится и уйти, но Юля, схватив его за руку, потащила за собой. На кухне всё уже было готово к чаепитию. Иван Васильевич достал из холодильника бутылку коньяка, открутил пробку, но, не увидев на столе рюмок, строго посмотрел на жену. Тяжело вздохнув, та достала из буфета сначала две рюмки, а потом ещё одну.
     -- Значит, Вадим, уходишь в армию? – Иван Васильевич помолчал немного, посмотрел внимательно на Вадима, потом на дочь, продолжил: -- Как старый солдат, желаю тебе удачи на службе! Служи честно. Считай, что военная служба для тебя сейчас, это первое испытание на прочность. Будут у тебя и другие испытания по жизни, но это будет главным. Давай, за тебя!.
Через час Вадим стал прощаться. Несмотря на тёплые, даже дружеские слова со стороны родителей Юли, Вадим нутром чуял какую-то недосказанность, и скрытое желание обеих родителей вести пустяшные, малозначительные разговоры. Прощание у подъезда было коротким. Юля сказала, что завтра у них семинар, и нужно тщательно к нему готовиться. «Не обижайся, Вадим. Мне и правда надо серьёзно готовиться. Преподаватель слишком строгая». На проводы обещала обязательно прийти. На секунду прижалась к Вадиму и прильнула к его губам. Потом также быстро от него отстранилась и, не оглядываясь, скрылась в подъезде.
  Гостей ожидалось много. С самого утра Вадим и Петр сооружали столы, устанавливали лавки и стулья. После обеда приехал Михаил на такси, привезя две большие корзины домашних солений, а чуть позже и Алексей Иванович. Клавдия и Вера приехали ещё утром, а сейчас помогали матери на кухне. Тетя Уля, мать Петра, в своей квартире варила студень. Неделю назад Клавдия привезла с мясокомбината, где она всё ещё работала, свиные и говяжьи ноги и другие субпродукты. Стоило всё это добро копейки, а, следовательно, не так сильно обременяло семейный бюджет. Зелень и домашние соленья, привёз Михаил со своего подворья. Самая значительная трата из семейного бюджета ложилась на спиртное, но и она самым счастливым образом была решена. Земляк и старый друг семьи Анисимовых, дядя Федя Золотовский. зашедший в гости к Анисимовым из бани, на кухне, выпивая стакан за стаканом круто заваренный чай, предложил родителям помощь в изготовлении самогона. Плутовато улыбаясь, постоянно вытирая полотенцем раскрасневшееся от бани и горячего чая лицо, он, заговорщически подмигнув Вадиму, сказал:
   -- Значит так, паря. Покупай килограммов пятнадцать сахару, столько же пачек дрожжей, и всё! «Ваши не пляшут!». Аппарат на ходу, или как говорят железнодорожники: «машина стоит под парами». Самогон дядя Федя нагнал за неделю до этих событий, но пришлось прикупить несколько бутылок водки и вина.
   Всё было готово к вечеру, и приглашённые гости собрались к назначенному времени. Пришёл принаряженный Кешка с тремя заводскими ребятами, а также сварщицы, Галка и Надя. Приехал Алексей Иванович с Верой и сыном. Клавдия и Михаил домой к себе не уезжали, и ночевали у родителей. Вадим и Петька рассаживали гостей, за обильно уставленным столом. Приносили от соседей стулья и табуретки, а кто-то приносил стулья с собой. Наконец все устроились, и как это бывает вначале, сидели тихо, шепотом переговариваясь между собой, ожидая команды. Из-за стола поднялся Алексей Иванович. В добротном костюме, в умело повязанном галстуке и поблескивающей на свету лысине, произвёл на присутствующих должное впечатление. Обведя взглядом всех сидевших за столом, чуть-чуть помедлил, как бы собираясь с мыслями, и произнёс:
   -- Сегодня мы собрались сюда по очень значительному поводу. Сегодня мы прощаемся с ребятами, которые идут на военную службу. Прежде всего, нужно сказать, большое спасибо родителям этих ребят! За то, что они вырастили и воспитали их. За то, что вырастили таких богатырей, глядя на которых, можно с уверенностью сказать: безопасность нашей страны в надёжных руках! Любому неприятелю, посягнувшему на нашу великую страну, они, эти богатыри, русские богатыри, обломают рога! Успехов вам, дорогие мои, по службе и личной жизни. Возвращайтесь поскорее домой! Вас всегда с нетерпением будут ждать! Ура, товарищи!
Во время этой речи, когда Алексей Иванович сравнил их с богатырями, Петька комично распрямил спину, и выгнул грудь колесом. Вадим сделал то же самое. Это рассмешило людей. Все полезли чокаться с ними, что-то опрокинули, что-то упало на пол.
   -- Что-то наших подруг не видно,- тихо сказал Вадим Петьке.
   -- Придут подруги. Немножко стесняются, видать. А, вот и они, по-моему?
Петька полез из-за стола, а за ним и Вадим. Немного погодя, они вводили в зал двух девушек, которые, смущенно улыбаясь, стояли в дверном проёме. Опять зашумели, начали передвигаться, чтобы сесть поплотнее, двигали стулья и тарелки. Наконец всё устроилось. Петька, с трудом поднявшийся со своего стула, представил собравшимся девушек.
    -- Это Юля, а это Рита. Прошу любить и жаловать.
Одобрительное гудение было ему ответом. Оробевшие и смущенные девушки сидели, не поднимая глаз, и только с благодарностью кивали, когда им в тарелки накладывали закуску.
    -- Э-э, Попрошу минуточку внимания! – приподнялся со стула дядя Федя, - Я тут, наверное, самый пожилой среди вас, и вот что я хочу сказать. Так уж на веку написано: - каждому мужику надо идти служить в армию. И деды служили, и отцы служили, а теперь вот, и дети наши пошли служить. Слава Богу, что нет войны, а это значит, что возвратитесь вы домой, целыми и невредимыми на радость нам, а прежде всего ваших родителей. Пью за ваше скорейшее возвращение!
   За столом стало попросторнее. Кто-то уходил, кто-то возвращался. Юля и Рита вполне освоились в незнакомой для них обстановке, переговаривались с соседями, сами о чём - то спрашивали, смеялись, отвечая на шутки. Женщины на кухне делились впечатлениями о девушках. Обе девушки понравились. Вере и Клавдии больше понравилась Юля. Когда тетя Уля пошла в зал с закусками, Клавдия негромко сказала:
  --Красивая девчонка. Эффектная! Всё при ней, вот только ждать такой красавице нашего Вадима, будет очень трудно. Смотрите, как она одета? От заводских девчонок она очень отличается.
  -- Да, едва ли у них есть будущее. Сразу видно, что она из интеллигентной семьи, и довольно зажиточной. Студентка, а у студентов своя среда, свои интересы.
На кухню пришла тётя Уля, а вместе с ней Рита и Юля. Рита осматривала подол своей юбки, стеснительно поглядывая на женщин.
-- Рите на юбку вино случайно пролили. Оттереть как-то надо, - сказала озабоченно тётя Уля, подводя смущённую девушку к окну.
 -- Да это всё Санька Зуев из нашего цеха. Решил поухаживать, растяпа! Говорю ему. Налито у меня вино! Хватит! Ну, и вот? Что мне теперь делать?
  -- Утюгом через марлю надо прогладить, - посоветовала Клавдия.
  --  Пойдёмте-ка к нам? Мы тут напротив живём, - сказала тётя Уля, ласково поглядывая на девушек.
  Сейчас, находясь в непосредственной близости от Риты и Юли, Клавдия, Вера  и мать, смогли хорошо рассмотреть и по достоинству оценить девушек. Серое, с короткими рукавами платье Юли, в  укороченной юбке и без плечиков, подчёркивали покатость её  плеч, тонкую талию и изящную линию бёдер. Белокурые, коротко подстриженные. волнистые волосы и голубые глаза, обрамлённые тёмными ресницами, делали её очень привлекательной. И ещё улыбка. Она не сходила с её милого лица. Вроде бы она и не хотела понравиться окружающим, но глядя на эту девушку, хотелось её приласкать, сказать что-то хорошее и душевное. Мать не выдержала и, подойдя к Юле, нежно обняла, погладив по спине. И всхлипнула. Тут и Юля не выдержала. Обеими руками она обняла мать Вадима, ласково поглаживая её по голове. Все поняли этот порыв. Вера и Клавдия, отвернувшись в сторону, тёрли глаза, вытирая их передниками. Вернулись Рита и тётя Уля.
    -- Вы куда это испарились?- громко проговорил Петька, вбегая на кухню.
    -- Да, Санька Зуев вино на юбку опрокинул. Пришлось устранять вместе с тётей Улей.
    -- Устранили? Тогда вперёд! Народ ждёт.
Народ, естественно, ни кого не ждал. Было довольно шумно. Казалось, говорили .все сразу. Видать, и в самом деле, самогон, приготовленный дядей Федей, был очень крепким. Появление девушек вызвало бурное оживление у компании. Проходя к своему месту, Рита шутливо стукнула Саньку Зуева по голове. Санька, склонив голову, и приложив руку к сердцу, хотел попросить у девушки прощения, .потянулся к ней и, при этом опять опрокинул стопку с водкой. Это вызвало взрыв смеха, а Петька, обращаясь к пунцовому от стыда Саньке, сказал:
    -- Ох, и ловкий ты парень, Санёк! Всех рассмешил, но шутки в сторону. Давайте выпьем за наших родителей! Пусть будут они здоровыми, и когда придёт время, чтобы за этим столом, в этой же компании, мы встретились вновь!
Дружно зааплодировали, а когда выпили и закусили, взял слово Михаил.
     -- Я думаю, пора переходить к песням. Споём нашим рекрутам хорошую песню! Не возражаете?
Девчата, запевайте…, и не дожидаясь остальных, затянул:
   -- Ой, мороз, Моро-о-з! Мороз, не морозь меня- а,
       Не морозь меня-а-а, моего коня!...
Пели, в общем-то, лениво. После небольшой запевки, пение прекратилось. Гул голосов, смех  и звяканье посуды, пока что преобладало. Прибежал запыхавшийся Кешка, напарник и бывший ученик Вадима, и радостно сообщил:
   -- Сейчас баянист придёт! Лёнька Бровкин. Только со смены пришёл.
 Все радостно зашумели, а на лестничной площадке уже раздавались звуки музыки, и в зал заходил баянист. Высокий, нескладный Ленька был первоклассным баянистом, и постоянным участником заводской самодеятельности. Тот час же ему была подставлена табуретка, на которую он не сел, а встал, почти касаясь головой потолка, улыбаясь и, не переставая играть, оглядел всех смеющимися глазами.
   -- Хватит холодец жрать! – говорил Лёнька, не переставая потихоньку играть.
   -- Это шутка, товарищи. Начинаем… Итак: ..три, четыре…!
                Вьётся вдаль тропа лесная-я,
                Светят звёзды ранние,
                Буду здесь всю ночь без сна я,
                Ждать с тобой свидания.
Обладал простой заводской слесарь Лёня Бровкин талантом режиссёра. Все подхватили слова песни, даже те, кто их и не знал.
                Каждый день с надеждой робкой,
                Ждал тебя у дома я,
                Ты ж проходишь дальней тропкой,
                Словно незнакомая.
    Когда песня закончилась, и Леня сел за стол, ему услужливо налили в стакан водки, но он его отодвинул в сторону, а в тарелку положил изрядный кусок студня.
    -- Извините меня, но я покушаю. Только с работы, а водку я потом выпью. Обязательно!
 По чистым тарелкам уже разносили картошку с мясом и котлеты. Опять зазвенели рюмки и стаканы, стучали ножами и вилками. Юля. склонившись к Вадиму, и взяв того за локоть, тихонечко шепнула:
  -- Вадик? Ты меня извини, но мне сейчас хочется побыть с тобой.
  -- Юлинька! Подожди немного. Я тоже хочу побыть с тобой. Вот только, как  от сюда слинять?
Щёки у Юли порозовели, а глаза, оттенённые густыми ресницами, блестели. Вадим чувствовал тепло  её тела, которое передавалось и ему. Она незаметно взяла его руку, и положила на своё колено. Это прикосновение обожгло его и сковало до такой степени, что он боялся пошевельнуться. Долго не мог понять, что говорил ему Петька, пока тот не толкнул его в бок.
   -- Ты, что примёрз, ли чоли? Столы надо чуток раздвинуть. Танцы и пляски! Второе отделение концерта!
Столы хоть и раздвинули, но места было мало. Вся толпа переместилась на площадку, которая была довольно обширной. Лёня Бровкин уже стоял на стуле и играл вальс. Закружились пары. Юля прижалась своим горячим телом к Вадиму так, что он почувствовал её всю, от коленей до затылка. Жарко дыша ему в лицо, она шепнула ему, отводя в сторону потемневшие глаза:
   -- Папа с мамой уехали на серебряную свадьбу папиного друга. Понял?
Вадим проглотил комок, застрявший у него в горле, но сказать нечего не смог, а только мотнул жаркой головой.
   -- А, теперь, цыганочку!- крикнул кто-то. Все радостно зашумели, освобождая круг. Баянист, осторожно, даже как- то плавно, начал играть вступление.
   -- Сейчас наш Михаил будет «отрывать» цыганка,- сказал Вадим Юле, и точно. Поочерёдно, подтянув голенища «хромачей», поплевав на ладони и, подняв руки кверху, Михаил не торопясь, медленно пошёл по кругу, изредка шлёпая себя по голенищам. Лёня ему мастерски подыгрывал, постепенно увеличивая темп. Скорость танца возрастала, и вот наступила кульминация, Все хлопали в ладони, а некоторые тоже пытались пуститься в пляс, но их не пускали. Наконец, стукнув ладонями об пол, и встав на одно колено, Михаил закончил танец. Плясали и танцевали долго, пока Клава и Вера не пригласили всех к столу. Гости уже разделились по группам, что-то говорили, спорили и, наверное, некоторые забыли, какой праздник они сегодня отмечают, и куда пришли.
    Вадим незаметно прошёл с Юлей на кухню, где женщины пили чай. Видно было, как они устали, но Вера встала из-за стола и предложила девушке выпить чая. Но Юля, поблагодарив. вежливо отказалась.
    -- Я, мама, пойду провожу Юлю. Ей завтра на занятия. Так, что извините нас.
    -- Конечно, проводи. Устала бедная ? Вот, Юленька, возьми пирог. Дома чайку попьёшь.
    -- Спасибо вам, большое! Мне очень понравилось. Люди такие хорошие, и Вадима уважают.
        Я это заметила. Ещё раз спасибо.
 Поборов  нерешительность, она шагнула к матери, обняла её, а потом по очереди всех женщин, и махнув на прощание ручкой, пошла по коридору к двери. Вадим вышел за нею, прихватив с вешалки плащи.
     В прихожей Юлиной квартиры, Вадим на цыпочках прошел в комнату. Заметив это, Юля громко рассмеялась, налетела на него сзади и, обхватив его руками, спросила:
  -- Что, боишься, маму с папой разбудить, да?
  -- Немного неуютно себя чувствую, это точно.
  -- Улетели они вчера ещё в Красноярск. Папин друг справляет серебряную свадьбу. Они вместе воевали, потом учились. Вернее наоборот: сначала учились а, потом воевали. Пойдём, попьём кофе?
Готовили кофе вместе. Доставая из буфета чашки и банку с кофе, Юля посмотрела на притихшего Вадима и, посмеиваясь, спросила:
    -- Как себя чувствуешь? Ты, Вадик, производишь впечатление человека, связанного по рукам и ногам. Или я не права?
    -- Ты не права! Сейчас я это тебе докажу!
Он подошёл к ней и обнял сзади, скрестив руки на её животе. Юля сразу же притихла, откинула голову назад, прижалась пылающей щекой к его лицу.
    -- Долго мы будем так стоять?- тихо сказала она, освобождаясь из его объятий. К кофе даже не притронулись. Вадим легко поднял Юлю на руки, и понёс её в зал. Там он положил её на диван, а сам, встав на колени начал целовать её. Она тоже обвила его руками за шею, и не отстранилась, когда он начал ласкать её грудь, гладить живот и бёдра. Глаза Юли были прикрыты, но иногда она их открывала испуганно, когда его рука чересчур откровенно касалась её тела. Неожиданно Юля резко поднялась, отбросила руки Вадима в сторону и, соскочив с дивана, босиком, быстро пошла в свою комнату. Вадим озадаченно посмотрел ей вслед, медленно поднимаясь с пола. Какое-то время он неподвижно сидел, обхватив голову руками, но минут через пять поднялся, и отчётливо слушая удары своего сердца, осторожно пошёл к её двери. Маленькая лампочка настенного бра слабенько освещала эту девичью обитель. Беспомощно свисало со спинки стула Юлино платье, как бы упираясь рукавами в пол, а сама она лежала на кровати, накрывшись с головой одеялом. Вадим  осторожно приподнял одеяло. Она лежала с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль тела. Коротенький халатик был полураспахнут, обнажая молочно-белые груди, и маленький блестящий кулончик, лежащий в ложбинке между ними. Вадим лихорадочно стянул с себя рубашку. Путаясь в штанинах, освободился от брюк, и жарко дыша, дрожащими руками прикоснулся к её горячему телу. Она открыла глаза, обеими руками схватила его за шею и, приподнявшись, прижалась к нему.
Всё было как во сне. Пока они не вымолвили не слова. Улетел под стул халатик, а следом за ним и трусики. Послушно гибкое тело девушки, жаром дышат её губы, сливаясь с жаром губ Вадима. Сладкая, всё испепеляющая истома, и вскрик женщины, улетающий в небытие. Великое таинство любви, и ни с чем не сравнимое счастье жизни, свершилось. После такого бурного неистовства, они какое-то время приходили в себя и, тяжело дыша, лежали молча , не шевелясь, боясь посмотреть друг на друга. Приподнявшись на локте, он провёл ладонью по влажному лицу любимой. Она открыла глаза, улыбнулась уголками губ, а потом своей ладонью прикрыла ему глаза.
     -- Что, это мы с тобой наделали? –  слегка осипшим голосом прошептала Юля.
Вадим не ответил. Он гладил рукой её волосы, плечи, грудь, прикасаясь губами то к шее, то к щеке.
     -- Ну, что молчишь, Вадик? Доволен, небось, что соблазнил дурочку! «Обабил», говорят в народе. Или тебе больше нравиться слово, - «огулял», да?
Вадим резко опрокинулся на спину, высвободил из под Юлиной спины руку, резко сказал:
  --Я тебя не соблазнял, Юля. Это был обоюдный порыв. И ещё! Если между нами есть любовь, то это рано или поздно должно был произойти, и рад, что первым твоим мужчиной стал я!
   -- Прости меня, Вадик? Нашло на меня не то затмение, не то просветление. Прости!
 Она прижалась к нему всем телом, целовала грудь, глаза, шею, а он, в свою очередь, гладил ей спину, и волнующую ложбинку на спине, уходящую к бёдрам. После очередного любовного экстаза, прикрывая Юлю одеялом, и нежно глядя на уставшую, умиротворенную подругу, Вадим спросил её.
    -- Будешь ждать меня, - и немного подумав, добавил: - Помнишь, как у Симонова в стихотворении?
                -- Жди меня, и я вернусь, всем чертям назло!...
Она мотнула головой, подтверждая его вопрос. Звездочками вспыхнули её глаза в потемневших глазных впадинах. Вздохнув, она положила свою голову ему на грудь, что-то прошептала и затихла.
Случайно взглянув  в окно, за которым уже серело, он с удивлением и горечью понял, что ночь кончилась. Она, эта ночь, пролетела для него, как одно мгновение, как самое счастливое мгновение в его жизни. Он сжал в кулачок её пальцы, нежные, с розовыми ноготками, и подумал, что вот такой же величины и её сердечко. Потом он посмотрел на свой кулак, с шершавыми, тёмными от машинного масла пальцами, и неровно подстриженными ногтями, сравнил их по размеру и с радостью подумал:- их сердца сегодня, лихорадочно толкая кровь по жилам, бились в одном ритме.
Он с нежностью, осторожно погладил Юлю по головке, посмотрел на полуоткрытые губки, на сомкнутые тёмные ресницы, потихоньку, боясь её потревожить, вылез из под одеяла.
   Сборы были недолгими. Всей семьёй посидели за столом. Мужики выпили на «посошок», поговорили о вчерашней гулянке. Посмеялись над некоторыми эпизодами, но Вадима дипломатично не о чём не спрашивали. Пришёл Пётр с Ритой. Рите тоже хотелось о чём-то спросить Вадима, но она так и не решилась. А что спрашивать-то? Всё итак ясно.
          На воинской площадке огромная и безликая масса призывников. Их свезли сюда со всей области, и на широкой площади, огороженной по периметру дощатым забором и, серыми, унылыми зданиями, формируют из них команды. Озабоченные, неулыбчивые офицеры, в окружении вооруженных патрулей, выкрикивают время от времени номера команд, что-то сверяют по бумагам, переходя от одной группы людей, к другой. Офицеры и сопровождающие их солдаты в авиационной и флотской форме. Толпа, наконец-то, разделена на две равные части. Раздалась команда, и будущие моряки в сопровождении своих флотских начальников, выходят за ворота и направляются к эшелону, стоящему поодаль. Оставшихся призывников, «лётчиков», вывели к эшелону, стоящему напротив ворот. Опять происходит разбивка людей по вагонам, по семьдесят пять человек в каждом. Здесь пути Вадима и Петьки разошлись. Друг попал в другую команду. Вадиму. и его будущим друзьям, достался вагон в котором возили не то известь, не то цемент. Шесть нар, по центру печка, сделанная из бочки, и сопровождающий солдат, Иван. К распахнутым настежь дверям в сопровождении патруля, подошёл подполковник, глянул в папку, и громко спросил.
   - Новиков? Как у тебя? Все на месте? Отлично! Из вагона не выходить!. Я понятно говорю? Всё.
Солдат Иван Новиков человек немногословный и, по всей видимости, ответственный служака. Заставил всех записать номер эшелона, (на случай, если кто-то отстанет от поезда), а на вопрос, где купить гармошку, немного подумал, и подсказал куда быстрее за ней сбегать. Угольком надо запастись, озабоченно сказал Иван, и сразу же четыре парня, помощники машинистов, изъявили желание это сделать. Открыли вторую дверь и, где-то через полчаса, подошёл маневровый паровоз, а из тендера на землю посыпались куски угля.
  -- Свои братья-железнодорожники, - шутили бывшие помощники машинистов из Нижнеудинска. Борька Дмитриев и Серёга Курзыбов. Гармошку тоже купили. Затопили печку. Гармонист Андриянов попробовал звучание инструмента, недовольно поморщился, прошелся пальцами по пуговицам, и заиграл. Происходило на глазах рождение коллектива. Начали развязывать свои мешки и рюкзаки, раскладывать прямо на лавке домашние харчи. Забренчали кружки, в которые разливали водку и вонючий деревенский самогон. Ломали на куски кур и уток, а Замащиков, огромный верзила из Братска, ножом резал большой кусок сала, стряхивая на пол прилипшую соль.
Но вот громко лязгнули вагонные сцепки, судорожно пробежав по всему составу. Мимо дверного проёма медленно проплывал огромный двор с мрачными, обшарпанными казармами, виадук и переезд. Медленно, словно нехотя, состав, под «жвак» набитый мобилизованными, выползал из города. Проехали мост, огромной дугой соединяющий оба берега, речную переправу, от которой, отчаянно молотя плицами по воде, выходил на стремнину пассажирский пароходик. Миновали котлован и горы щебня, где вели строительство ГЭС. Поезд пошёл быстрее, и казалось, что он хотел быстрее, именно сейчас, когда город остался позади, увести этих ребят от излишней печали расставания и не нужных переживаний. Вадим и его новые товарищи, под бодрые звуки гармошки, громкие разговоры и смех, ехали в новую жизнь.