С. П. Королёв, Л. Д. Ландау из гл. 3 Мелочи жизни
. . .
Академик Ландау Л.Д. выжил после тяжелейшей черепно-мозговой травмы, полученной в автокатастрофе. Месяц они был без сознания.
В процессе реанимационных мероприятий, у него трижды останавливалось сердце.
- Ум он охранил, - уточняет анестезиолог З.В. Вязникова, - но остался глубоким энцефалопатом – человеком с распадом многих функций личности. В институт он приходил, но работы с него уже не было. Только и мог (говорят злословы) бабам юбки задирать.
Впрочем, гениальный физик-теоретик за свою жизнь сделал столько, что говорить о том, что он чего-то недоделал - нелепо.
- По тем временам, - продолжает Зинаида Васильевна, - он был первым в нашей стране пациентом, выжившим после остановки сердца. Более того - пережившим три клинических смерти. Сейчас выживают после 15 – 17 остановок сердца. В моей практике было и 10, и 12 остановок. Запустить легко – адреналин в сердце, разряд там, прочее. Удержать трудно. Чем больше запусков, тем труднее удерживать работу сердца.
Травма была в середине шестидесятых, умер Лев Давидович в 1968 году, в возрасте шестидесяти лет.
Промежуток времени между остановкой сердца и гибелью мозга называется клинической смертью. Нервные клетки наиболее чувствительные к кислородному голоданию ткани организма – необратимые изменения в мозгу происходят через пять минут после прекращения кровотока. Вместе с мозгом гибнут центры кровообращения и дыхания, автоматическое поддержание этих функций становится невозможным. Можно подключить такому пациенту аппараты искусственного дыхания и кровообращения, но это будет жизнь обезглавленной лягушки в физиологических опытах.
В мозгу, лишенном кровоснабжения, активизируются метаболические процессы. Электрохимические импульсы в клетках порождают в мозгу образы, подобные кратковременным сновидениям. Пришедший в себя пациент частично помнит некоторые их них. Это породило волну мифов о якобы кратковременном пребывании в загробном мире. Однако, дальше выдумок о «свете в конце туннеля» журналистские фантазии не распространилась.
У мужчины пожилого возраста случился сердечный приступ. «Скорая» угодила на остановку сердца. Спасённый мужчина рассказывал потом: "Перед глазами возникла яркая цветная мозаика, я испытывал радостно-восторженное чувство, какое испытываешь в детстве при виде радуги, после летнего дождичка". Придя в себя, пациент обратился с шуточной претензией к врачам - зачем вы, дескать, меня спасли, мне было так хорошо!
Очень много интересного могут рассказать анестезиологи-реаниматоры. Но, что для нас интересно, для них повседневная работа, в которой они не видят «ничего особенного».
Не перешагнул шестидесятилетний рубеж и С.П. Королёв, гениальный конструктор космических ракет, отец советской космонавтики. Официальной информации о причинах смерти Королева до сих пор нет. Из неофициальной, которая передаётся из уст в уста и которая, почти всегда, объективнее официальных сообщений, руководитель главного КБ страны умер при следующих обстоятельствах:
В 1968 году Сергею Павловичу был поставлен диагноз - рак прямой кишки (который впоследствии оказался полипозом, но это сути дела не меняет). Королёва взяли на операцию.
Неприятности начались с самого начала. Короткая шея пациента (при крупной голове и просторной грудной клетке) не позволяла запрокинуть голову, чтобы заинтубировать больного. Шестеро специалистов высокого класса пытались, но так и не смогли ввести дыхательную трубку в трахею. На операцию пошли под масочным наркозом.
В настоящее время интубацию произвели бы при помощи гибкого эндоскопа, в конце концов, прибегли бы к трахеостоме (через разрез ввели бы дыхательную трубку в трахею). По нынешним меркам, идти на полостную операцию под эфиромасочным наркозом – преступление. В то время медицина ещё катилась по рельсам, проложенным в жесткое военное время. Масочный наркоз и даже местная анестезия при некоторых полостных операциях (удаление желчного пузыря, к примеру) были обычным явлением.
Операция длилась четыре часа, даже на просвещённый взгляд неоправданно долго. Однако не будем снимать со счёта основательное телосложение пациента. Глубокая операционная полость плюс фиксированное положение терминального отдела толстой кишки крайне затрудняли манипуляции хирурга. Однако, многие больные переживают операции и более длительное веремя.
Родившаяся было сплетня о «заговоре врачей» морально-этической проверки на убедительность не выдержала.
После операции у нашего пациента развился синдром ДВС – нарушение свёртываемости крови (тогда это называлось дисфибринолиз). Началось диффузное кровотечение изо всех тканей организма. Врачи делали всё необходимое, переливали консервированную кровь, делали прямое переливание, потом спасать великого учёного приехали американцы. Они привезли с собой маленькие флаконы с препаратом, влияющим на состав крови – их медицина намного опережала нашу.
Всё было бесполезно.
Сильный характер Королева не допускал никакого подчинения кому-либо. На насильственные действия врачей он ответил крайней мерой протеста.
Но это софистика - умозаключение, основанное на игре слов и понятий.
Зинаида Васильевна Вязникова, в недавнем прошлом ведущий специалист горздравотдела, из беседы с которой я почерпнул настоящую информацию, настойчиво предупреждала меня, что сведения ни в коем случае не носят официального характера и получены ею во время учёбы в столичном институте усовершенствования врачей.
Сказать, что масочный наркоз и длительность операции спровоцировали ДВС у нашего пациента, напрямую нельзя – сколько угодно примеров подобных операций с благополучным исходом. Достаточно принять во внимание, что сами по себе и наркоз и операция являются колоссальным стрессом для организма, для его защитных сил. Не исключается фактор генетической предрасположенности к данной патологии. Остаётся найти и обезвредить виновный ген. Переворошить стог сена, найти иголку и отломить её кончик, в котором корень зла.
Интересные наблюдения: уголовник с тройным повреждением кишечника и сопутствующей инвагинацией (заворотом) тонкой кишки, ночь провалявшийся в канаве - выживает без осложнений после длительной операции.
Женщина во цвете лет умирает от синдрома ДВС развившегося после «пустякового», на один шов, ножевого ранения печени.
Женщину звали Тамара Архипова, она была санитаркой рентгенотделения. Широколицая и скуластая «степнячка», она обладала весёлым нравом, знала массу народных прибауток и умело привязывала их к повседневным ситуациям.
- Славно погуляли, - балагурила она, обметая потолок веником, привязанным к длинной рейке, - чекушку водки на пятерых в ведре размешали, весь день пьяные ходили. А закуска – щавель да бзника!
- Что такое бзника? - спрашиваю я.
- Паслён.
Муж её, устав от семейного однообразия, взял кое-какие сбережения и поехал за длинным рублём. Вернулся к зиме, чёрный от пьянства и гол как сокол. На последние рубли вместо хлеба купил водку. Жена хватила бутылку о печь. Муж подступился с кулаками, но она была вдвое крупней его. Вылетев за порог, мужчина схватил в сенях нож.
Было это в начале восьмидесятых.
Тогда ещё медицина была бессильна против ДВС, не было ни аппаратуры, ни реагентов для диагностики и анализа данной патологии.
Природа карает нас за бесцеремонные вмешательства в её дела. Она периодически подбрасывает нам неизвестные состояния и загадочные болезни.
В настоящее время механизм ДВС разгадан, грамотный специалист без труда справляется с данным осложнением.
- В двух словах происходящее можно объяснить так, - говорит Зинаида Васильевна, - вначале кровь сворачивается в сосудах в мелкие тромбики, затем наступает разжижение тромбов и начинается кровотечение «изо всех дырок». В заключительной стадии происходит вторичный тромбоз, с нарушением проходимости сосудов.
- Когда я, приехав из Москвы «грамотным специалистом», вводила больной с геморрагической лихорадкой (что однозначно синдрому ДВС) гепарин, коллеги смотрели на меня широко раскрытыми глазами. Гепарин, сильнейшее противосвёртывающее средство, больному с паренхиматозным кровотечением!
Но, молчали. Они ждали чуда и чудо произошло. Больную «вытянули».
======================
ОБЩЕЖИТИЕ, ВРАЧИ, СТУДЕНТЫ, ОЗЕРО РИЦА И ЧЁРНОЕ МОРЕ
. . .
Человеку свойственно ошибаться.
Не помню, кто из мудрейших сказал это, но напрашивается уточнение: человечеству свойственно ошибаться. Настолько ошибки и заблуждения имеют массовый характер.
Кто внушил этому самому человечеству, что облить водой прохожего из окна смешно? Пусть даже в жару.
В общежитие на Пушкинской мы вселились зимой 1964 -го, а в июне того же года жильцов охватила эпидемия обливаний.
То там, то здесь слышался женский визг и шкодливое молчание «виноватого» окна в ответ.
Умереть можно со смеху!
Обливали из стаканов, графинов, чайников. Когда стали обливать из тазиков, комендант общежития пригрозил выселением.
Общежитие заскучало. Но не надолго.
Студент Жабраил жил на втором этаже. Когда под окнами проходила романтическая парочка, он свешивался из окна и резко проводил алюминиевой миской по кирпичной стене. Возникающий звук был ужасен – после такого звука должен был наступить немедленный конец света. В ответ тот же визг и … ощущение полной безнаказанности.
Низкое окно женского душа в полуподвале было забито жестью. Жесть с периодической закономерностью прорубалась топором. Девочки добавляли чернила в тазик с водой и обливали балалаешников из окон.
Это не возбранялось.
Ребята время от времени делали облавы на «озабоченных» и нерасторопные получали честно заработанные оплеухи и поджопники.
Помогало мало.
Потом окно заложили кирпичом. Но форточку оставили.
К оплеухам и пинкам под зад добавились травмы от падения с вершины пирамиды из ящиков.
Основной инстинкт неистребим, но это уже не имеет отношения к затронутой теме смеха без причины и человеческих заблуждений.
. . .
Водитель Володя от спортивной кафедры мединститута был типичным «шоферюгой» послевоенных лет – лихим, разбитным и симпатичным.
После четвёртого курса мы сдали по пятьдесят рублей и целых три месяца постигали азы любительского вождения на бортовом ГАЗончике.
Деньги мне дал муж сестры, уже работавший после института горным инженером и страшно важничавший по этому поводу.
Под команды того же Володи – «вправо, влево, газ, тормоз, третья-перегазовка-вторая» - мы неплохо водили. Но, оказавшись один на один с экзаменатором из ГАИ, мы, без привычных команд, бросали руль и впадали в ступор. Меня спасло то, что в школе на уроках труда я немного вертел баранку.
- Машина есть? – спросил меня экзаменатор в фуражке с кокардой.
- Будет, - напыжившись, как индюк, ответил я.
Представитель ГАИ оценил мои разбитые босоножки, понял, что машина будет не скоро и в ближайшем будущем ему не придётся держать ответ за выданные мне права. (Через двадцать лет я обменял чудом сохранившиеся права на новые).
О водителе Володе я заговорил в продолжение темы «контрастных душей». Мы возвращались с практического вождения. Девушка сидела рядом с водителем, мы трое «адских водителей» тряслись в кузове под драным тентом.
Только что прошел летний ливень и потоки воды устремлялись по мостовой переулков к Дону. Володя терпеть не мог медленной езды и спокойной жизни. Разогнав автомобиль, он направил его по водному руслу вдоль бордюра. Вода каскадом обрушивалась на тротуар, возмущённый женский крик сопровождал нас перекатами, как «Ура-а-а!» на параде.
Мы не разделяли Володиного восторга, но помочь пешеходам ничем не могли.
Володе все сходило с рук. Запомни кто-нибудь номер машины, наш водитель, несомненно, лишился бы прав.
Володя завозил палатки, велосипеды и теннисные столы в студенческий спортивный лагерь в посёлке Варданэ на берегу Черного моря. Все три потока он проводил с нами, мотаясь в Ростов по мере необходимости.
Однажды мы въехали в пустынный посёлок со стороны трассы. Идущий по обочине милиционер-адыгеец, остановил нас и долго изучал володины права.
- А в чём, собственно, дело? – расслабленно заговорил Володя, - я что-нибудь нарушил? Так здесь ни знаков, ни перекрёстков…
- Видишь – я иду, - ответил милиционер.
- Ясно, командир! – выпрямил спину Володя.
Потом он долго покручивал головой:
- Ты понял: «Я - иду»!
От Туапсе к месту назначения наша смена добиралась пригородным поездом - электричек тогда ещё не было. Море, вот оно, у самой насыпи. На длительной остановке в Шепси мы высыпали на пляж. Было четыре утра, рассвело. Нас поразило, что утреннее море было не синее, не голубое и не лазурное – оно было бесцветное, белое от молочной дымки. И совершенно прозрачное - стоя по грудь в воде, мы видели камни на дне и свои искривлённые преломлением ноги.
В плане культурно-массовых мероприятий у нас была поездка на озеро Рица и поход в самшитовую рощу.
К озеру было два часа езды микроавтобусом. Мы проезжали сквозь облака, лежащие на дороге – крупный серый туман и никаких херувимов.
Озеро Рица на высоте двух тысяч метров над уровнем моря. Морозный разреженный воздух, палящее солнце и жёсткий ультрафиолет. Говорят, один альбинос за пятнадцать минут обгорел так, что три месяца пролежал в больнице. У альбиносов нет пигмента, защищиющего кожу от ультрафиолетовых лучей. Поражала (до оцепенения) гора, обвалившаяся в ущелье и давшая начало озеру. Потрясающая панорама: половина горы – сплошной обрыв. (Я представил сколько было пыли, грохота, взлетевших птиц и погибших тварей).
К самшитовой роще Володя подвёз нас по руслу горной речушки, в клочья изорвав протекторы о камни. Мы пили ледяную воду из ручья, выворачивали ноги на едва заметной горной тропинке и никак не могли отплеваться от вяжущего вкуса лесной груши-дички – мелкой, твёрдой и подкупающе ароматной.
Глухой шум привлёк наше внимание - на противоположном склоне упало давно засохшее дерево. Оно не хотело падать в безвестности, оно подождало нас - «на миру и смерть красна».
На полянке спугнули стадо свиней. Одичавшие домашние свиньи не чета нашим раскормленным хрюшкам - небольшие, чёрные и необыкновенно резвые. Если хозяину нужно мясо, он берёт карабин и отстреливает на выбор.
После третьей смены мы задержались на три дня – снимать палатки и грузить спортинвентарь. Остались: Володина пассия - дочка доцента Хасабова с кафедры кожных болезней, шестикурсница; приятель Мишка с подругой и я.
Я поистратился, денег на обратный билет не было. Возвращаться машиной было романтично и ненакладно. Ещё три дня мы прощались с морем. Можно было задержаться и дольше, но продукты кончились, а деньги вышли у всех.
После отъезда студентов утих весёлый гомон, умолкла музыка, побережье вымерло и нам стало казаться, что мы одни во вселенной.
Мишка жаловался, что подруга ему ничего не позволяет, а обниматься быстро надоедает.
Местные малолетние дикари срезали карабины с креплений палаток.
Мы доели хлеб с остатками, ставшей неприглядной от хранения в бумаге варёной колбасы.
По трассе Володя гнал, как на пожар. Рваные протекторы отбивали чечётку на асфальте. Представители дорожно-патрульной службы покачивали головами и отечески урезонивали Володю: - «С такой резиной…»
В дороге Володя «подкалымил» - подвёз деда с тремя корзинами винограда. Они не сошлись в цене, Володя обозвал деда куркулём, дед обиделся и сидел мрачный. Корзины сильно стеснили нас, мы втиснулись между тюками и велосипедами, ноги положили на борт. Тесноту усугубила дочка доцента, ей надоела скучная езда в кабине.
Оголодавшие и одичавшие, мы пощипывали виноград из дедовских корзин, хозяин хмурился, но помалкивал.
Двадцатого августа мы вернулись в Ростов, в тот же день сильно похолодало. Задул пронизывающий восточный ветер, мы откровенно зябли в своих летних шведках.
. . .
Позднею осенью игры с ребятнёй на улице заканчивались, я искал развлечений во дворе и на огороде.
От соседей нас отделял забор из стеблей подсолнуха, поставленных вертикально.
Стебли подсолнечника были расхожим строительным материалом в послевоенный восстановительный период. Ими настилали потолок, ими набивали стены – потом обмазывали глиной. Летом в таком доме было прохладно, зимой тепло. На окрестных полях, после уборки, стеблей было море, вернее, лес. Надо было только успеть запастись ими, пока делянки не перепахали.
Наш забор был поставлен, вероятно, ещё до войны – он был тёмный от времени, сухой и трескучий.
Кошка на цыпочках прошла вдоль забора, выбрала подходящее место среди вскопанного к зиме огорода, осмотрелась и вырыла ямку. Присела, примерилась и, решив, что ямка мала, углубила её. Уселась вторично, потопталась задними лапками, подвигала попой и замерла, отстранённо глядя вдаль и думая о чём-то сокровенном.
Я, стараясь оставаться незамеченным, взял рассыпчатый ком земли и запустил им в трескучий забор, в аккурат над головой кошки.
Кошка сделала полутораметровую свечу, потом серой молнией исчезла по горизонтали.
Мне было шесть лет, через год в школу.
«Дурень здоровый!» - думаю я сейчас о себе тогдашнем.
. . .
В 1981 году (22июля) был восьмидесятилетний юбилей Александра Васильевича Шлёпова, основателя областной травматологии с центром в городе Шахты. Приглашенных набралось много, более чем скромных средств, выделенных горисполкомом, не хватало. Сурен Григорьевич Бабаян, заведующий травмотделением, поехал «добывать деньги».
- Сурен, - говорил ему знакомый директор шахты, - у меня нет наличных фондов, я не могу обналичить ни копейки. Вот, из собственного кармана могу пятьдесят рублей дать.
Не прерывая разговора, он извлек из служебного серванта коньяк и твёрдую армянскую колбасу «Суджук».
Сурен приехал без денег, хорошо разогретый.
К кому мог обратиться тогда Сурен Григорьевич? Ближе всего к нам была шахта «Южная».
- Нет, - сказал мне горный инженер Евгений Покатаев, - на Южной был Шляфер Лазарь Юрьевич, он бы решил вопрос мгновенно. Сказал бы кому-нибудь - распишись за премию, или что-нибудь ещё. Там сотни лазеек есть! У хорошего хозяина все начальники участков на своих местах – у них и бригада надёжная есть, на которую можно и премию выписать и тринадцатую зарплату, и люди верные имеются. Не для себя! Начальство нагрянет, коньячёк там, осетринка – на директорскую зарплату не развернёшься - иной ГРОЗ больше директора в месяц имеет. Начальство обожает командировки. То по безопасности, то по внедрению, то по освоению… Делу время - а там шашлычёк на даче, рыбалка, охота – кабана, глядишь завалят! Как тут без «нала»! Какие там «разумные пределы» - на фоне миллиардов, которые крутились в угольной промышленности, какая-то проеденная тысяча – тьфу!
Когда Сурен Григорьевич не мог помочь кому-нибудь, он становился грустным.
- Александр Васильевич пригласил почти пятьдесят человек - и того хочется, и того. Я же не буду посвящать его в финансовые затруднения…
Собрали с врачей по полтиннику. Доктора сдали охотно, но с кислым выражением лица.
Александр Васильевич был ещё бодр, но глаукома делала его почти беспомощным. В полутёмном фойе возле лифта, в пяти шагах от своего бывшего кабинета, он растерянно остановился, не зная куда идти. Я проводил его по лестнице. Он уже не консультировал больных, днем иногда прогуливался в парке. Городское начальство потихоньку сбрасывало его со счетов.
Умер Александр Васильевич не в электричке, как написано ранее (часть I, стр.11). Электричкой он приехал в Ростов к дочери и около полуночи умер от острой сердечной недостаточности. Дочь позвонила в Шахты, в травмотделение. Звонок принял Александр Петрович Шлычков.
- Чем я могу помочь? Я дежурный врач.
- Надо его забрать, организовать похороны. Он ведь почетный гражданин города.
Назавтра Александра Васильевича привезли в родной город на больничном РАФике. Вторая жена встретила сопровождающих на лестничной клетке:
- Везите в морг.
Александр Георгиевич Анестесиади долго возмущался:
- Унаследовала хорошую квартиру с обстановкой, отписала всё дочери. Как она ещё на похороны пришла!
Когда забирали Александра Васильевича из морга, не оказалось носков. Травматолог Владимир Андреевич Письменный отдал свои.
Гражданская панихида по А.В. Шлёпову проводилась в драмтеатре властями города и коллективом городской больницы. В почётном карауле у гроба были пионеры города, студенты и преподаватели медицинского училища и военнослужащие от городского военкомата.
Траурное шествие включало прощальную остановку у травматологического отделения.
В последний путь Александра Васильевича провожал весь город.
В Ростове я занимался аппаратами Илизарова. Для работы постоянно требовались гайки, стержни, ключи и прочие железки. Пациенты из инженеров и слесарей были на особой примете. На вертолётном заводе мне изготовили шарнирные узлы для аппарата собственной конструкции.
- Пользуйтесь услугами пациентов, пока они у вас лечатся, пока вы им нужны, - говорила профессор кафедры травматологии Е.Г. Локшина.
Правило, применимое ко всем сферам жизни.
. . .
Из беседы с ветераном реанимационно-анестезиологической службы Зинаидой Васильевной Вязниковой:
С открытия Шахтинской городской больницы в 1927 году и до 1962 года анестезиологическая служба в ней была представлена 4-мя анестезиологическими медсестрами, которые проводили эфиро-масочные наркозы под руководством оперирующего хирурга. Две из них были закреплены за травматологическим отделением, две приписаны к хирургии. Техника наркозов того времени была примитивной и на анестезистках лежала большая моральная ответственность.
Масочный наркоз требовал высокой точности – передозировка грозила серьёзными осложнениями. Кроме того пары эфира взрывоопасны – отсюда строгий запрет на шерстяные составляющие одежды в операционной. Искра статического электричества могла послужить причиной взрыва эфиро-воздушной смеси. Известен случай, когда при коагуляции (прижигании) сосуда на оперируемом лёгком раздался взрыв и куски легкого разлетелись по операционной. В настоящее время эфир полностью исключен из практики наркозов.
Анестезиологическая аппаратура, тонко дозирующая препараты, появилась гораздо позднее. Интубационные (эндотрахеальные) наркозы стали применяться в анестезиологии с 1962 года, когда травматолог Вязникова З.В. и хирург Процун Мария Стефановна прошли первичную специализацию по анестезиологии в Ростовском мединституте на базе клиники госпитальной хирургии П.П.Коваленко. К тому времени в шахтинской городской больнице по инициативе А.В.Шлёпова была введена ставка врача анестезиолога-реаниматора.
Нельзя не отметить широкий круг обязанностей и многопрофильность медицинских интересов Александра Васильевича Шлёпова. Возникновение в больнице анестезиологической службы заслуга А.В.Шлёпова и гл. врача Юдина М.С. – человека широкой эрудиции и высокой квалификации.
М.С. Процун осталась хирургом с анестезиологической специализацией и руководила анестезиологическим пособием в хирургическом отделении, имея в штате всё тех же двух анестезиологических сестёр. Вязникова З.В. заняла ставку анестезиолога при травматологическом отделении и обеспечивала наркозы больным с тяжелыми травмами и реанимационные мероприятия пострадавшим различного профиля - больным в состоянии шока, с отравлениями, с ботулизмом, лицам с ожогами и удушениями (вынутыми из петли). При необходимости обеспечивала наркоз в хирургическом отделении – если М.С. Процун была занята («или Маша капризничала, - улыбается Зинаида Васильевна, - дескать, Вязникова анестезиолог, пусть она и занимается наркозами»). Подобные отношения были характерны для того времени – именно они и дали толчок дальнейшему развитию узкой специализации. Надбавок за многопрофильность по тем временам не полагалось и М.С. Процун подрабатывала на совместительствах и дежурствах в качестве хирурга, а врач анестезиолог З.В.Вязникова брала дежурства на травмпункте в качестве врача-травматолога.
Из вышесказанного можно понять, что анестезиология, как наука, в шестидесятых только формировалась и как дисциплина для преподавания в ВУЗах ещё не созрела. В итоге, придя в травматологию, я не отличал операционную медсестру от анестезистки.
- Зинаида Васильевна, - спрашивал я Вязникову (так и не поняв, кто должен первым бросаться к тяжелому больному: травматолог или реаниматор-анестезиолог - когда давление «по нулям», любая манипуляция травматолога может оказаться последней), - мы не можем взять на операцию больного с низким давлением, а как поднять его при ножевом ранении сердца, когда всё перелитое тут же выливается через рану? Замкнутый круг?
- В моей практике было пять ножевых ранений сердца, - прочла мне микролекцию З.В. Вязникова, - и четыре выпали на наши с Суреном Григорьевичем дежурства. Все пациенты живы. Если пациент не в агональном состоянии, его берут на операцию, независимо от показателей давления крови. Одновременно льют жидкости, поднимают давление. При неотложных состояниях все параметры смещаются. Если планового больного отставят при небольшой гипотонии, то срочного больного кладут на стол с почти нулевым диастолическим (нижним) АД.
Я был вторым ассистентом на подобной операции. В мои обязанности входило держать крючки и не мешать коллегам. Сурен Григорьевич в глубине раны накладывал швы на пульсирующую сердечную мышцу. Кровь вовсе не била фонтаном, она небольшими порциями выдавливалась на систоле из раны и стекала в полость перикарда.
- Положено, - объяснял он мне позже, - шить послойно: эндокард, миокард, эпикард. На деле не до тонкостей – шьёшь через все слои. Академизм хорош на отключённом сердце, когда АИК (аппарат искусственного кровообращения) гоняет кровь. Главное, чтобы рубец прочный был.
Сурен Григорьевич с юмором рассказывал, как профессор оперирует на сердце. У больного митральный стеноз – створки клапана слиплись между собой. Операция называется комиссуротомия – рассечение спаек. Анестезиологи обеспечивают наркоз, ассистенты вскрывают грудную клетку, перевязывают кровоточащие сосуды, обеспечивают доступ к сердцу. Проходит минут сорок, профессор начинает мыться. Ассистенты берут на лигатуры перикард, вскрывают предсердие, профессор надевает перчатки, тычет пальцем в клапан - разрывает спайки. Снимает перчатки:
- Всё, всем спасибо!
Ассистенты ушивают, восстанавливают, выходят из грудной клетки – ещё минут сорок - час. Анестезиологи «раздыхивают» больного.
Профессор N-ский блестяще провёл операцию на сердце!
. . .
Гриша Сёмкин, разговорчивый и по петушиному гордый заика из нашей группы, как-то (всем на удивление) выпил лишнего. Он блудил по этажу, произносил бессвязные речи, со всеми задирался и не был бит только потому, что вокруг были все свои. Мы затянули его в нашу комнату. Гриша величественными движениями рук отпихивал нас и гремел стульями. Время было позднее.
- Будем вязать? – отвёл меня в сторону Валера.
По кивку Валеры мы повалили Гришу на кровать, вниз лицом, я полотенцем неумело вязал ему руки за спиной.
- А ну-ка, отпустите, - озадаченно сказал Саня.
Я убрал полотенце. Гриша безмятежно спал. Он уснул мгновенно, как только ткнулся носом в матрас.
В этом эпизоде были предпосылки научного обоснования «наркоза по Симановскому» (1,12). Напомню: буяну на операционном столе накрывали лицо полотенцем и он затихал. Не всегда «наркоз» протекал в корректной форме, то есть без оплеухи. Иногда женщины молотили кулачками по полотенцу, как цирковой заяц по барабану.
- Ну, если очень просит человек, как не уважить! – говорила операционная сестра Надежда Александровна, - лежит на столе какое-нибудь чмо, ты его от собственного дерьма отмываешь, а оно тебя грязью поливает!
«Чмо» - армейский термин, обозначает безвольного, опустившегося рядового-срочника.
=====
из-за бесполезности ссылки, дублирую эпизод - "Наркоз по Симановскому":
В «неотложку» травматологии подняли больного с ножевым ранением в область живота. Пациент был типичным представителем «травматологического контингента» - отброс общества, опившийся какой-то дряни. Когда его фиксировали к операционному столу, он стал грязно сквернословить. «Как Вам не стыдно!» - воззвала к его совести анестезист, женщина в возрасте, мать двоих детей. В ответ «эстет» из зоны, прошелся персонально в её адрес. Симановский накинул подонку полотенце на лицо и влепил хорошую оплеуху. В операционной стало тихо. Наум Абрамович снял полотенце. Пациент растерянно хлопал глазами и молчал.
- Разрешите взять на вооружение? – неуверенно пошутил С. Баранцев.
- Уволю, - мрачно посулил Симановский и вышел из операционной.
Метод, тем не менее, прижился, правда, без оплеухи. Как выяснилось позже, достаточно было накрыть лицо пьяного буяна полотенцем, он затихал, порой даже засыпал. Внезапная темнота усмиряла его. Это называлось «наркоз по Симановскому».
. . .
Фото из НЕТа: Ландау в больнице, читает телеграмму о присвоении ему Нобелевской премии 2 ноября 1962 года.
. . . Далее гл. 4 Города http://www.proza.ru/2011/02/20/2365