Е. Нищенко
МЕЛОЧИ ЖИЗНИ
ЧАСТЬ II (Часть I «Эпизоды и факты»)
Глава I КОЛЛЛЕГИ
. . .
Наша жизнь состоит из мелочей. Мы барахтаемся в них, плывем, сообщая, по мере сил и возможностей, направление своему движению, но в основном не выходим за пределы русла реки под названием жизненная стезя. Иногда мы прибиваемся к островку какого-нибудь мало-мальски крупного события, подобного повышению по работе, защите диссертации, женитьбе. Однако на крохотном островке жизнь не только стоит на месте – её там просто нет и мы опять с удовольствием ли, без удовольствия – погружаемся, как в русло горной речки, в поток мелочей, в его струйки, водовороты, каскады и водопадики.
Выбившихся из сил прибивает к берегу и они наблюдают жизнь со стороны, думая, что, наконец, избавились от суетности. Довольно скоро, однако, в туфле обнаруживается камешек, а тропинка к дому оказывается более крутой, чем хотелось бы.
Можно развить мысль дальше, предоставив право одним выгребать на фарватер, другим барахтаться на мелководье, но это будет повторением прописных истин, не интересных читателю.
Оправдаем попытки философствования, стремлением выговорить себе право продолжить описание некоторых эпизодов-случаев - мелочей жизни, осевших в памяти.
. . .
Мужчина облил себя керосином и чиркнул спичкой. Подвигли его на эту крайность какие-то семейные неурядицы. Поводы для добровольного ухода из жизни зачастую поражают своей ничтожностью. Основная причина бытовых самоубийств пьянство, нездоровая психика плюс генетическая предрасположенность к суициду.
При осмотре у мужчины оказались неповреждёнными только полоски кожи на руках и голенях, защищённые манжетами от белья. Практически сто процентов ожоговой поверхности.
- Мы сутками капаем таким больным дорогостоящие растворы и кровезаменители, - говорила Екатерина Тихоновна Иванникова, - а они всё равно погибают на пятый-шестой день от ожоговой болезни.
Самое неприятное для врача – чувство собственной беспомощности.
Молодой человек выпил четыре бутылки розового портвейна, съел тазик винегрета, сел на мотоцикл и не вписался в поворот. От удара о мать-сыру-землю переполненный желудок лопнул, как бумажный пакет, ударенный о колено. Содержимое желудка излилось в брюшную полость. С этого момента парень был обречён. Желудочная кислота в пять минут переварила нежную серозную оболочку брюшины, тем самым лишив брюшную полость изолированности от внешней среды. Ситуация, подобная разгерметизации в космосе. Довершил катастрофу в брюшной полости тромбоз сосудов кишечника, лишенных защиты той же серозной оболочки.
Всё это станет ясно в процессе операции, по вскрытии брюшной полости, а пока наш мотоциклист внешне благополучен, розовощёк и пьян, при осмотре напрягает пресс, не позволяет дежурному врачу П.Д. Березовскому «посмотреть» живот и категорически не даёт согласия на ляпароцентез - небольшой разрез брюшной стенки с диагностической целью.
Кроме всего прочего он ведёт себя безобразно, матерная брань не сходит с его языка. Его словно раздирает изнутри желание сквернословить. Он ссорится с медсёстрами, из-за того, что ему не дают воды.
- Нельзя вам пить, при наркозе будет рвота!
- Я вас так-перетак, всех-перевсех, по всякому-перевсякому!
- Нам тут почти на каждом дежурстве сулят любовные услады, - отшутилась сорокалетняя анестезистка Лидия Цуркан, - хоть бы один сдержал слово!
- Тебя я персонально (пи-пи-пи) во всех ракурсах и позициях…
- Заткнись! – Павел Демьянович ляснул сквернослова пальцами по щеке.
- Дайте попить!
- А согласие на операцию дашь?
- Дам.
Парню позволили пару глотков воды.
В неотложке был «час пик». В предоперационной одновременно наблюдались четверо поступивших: черепник без сознания – кандидат на трепанацию и три живота. Два из них готовились к операции – ножевое и ушиб с подозрением на повреждение внутренних органов. Третьим был наш мотоциклист.
Развернули вторую операционную.
При ляпароцентезе из брюшной полости получили невообразимую бурду и парня взяли на стол в первую очередь.
Задним умом все крепки. Задним числом становятся понятными, казалось бы, необъяснимые вещи. Задним числом я пытался объяснить немотивированную агрессивность нашего пациента. Из обожженной желудочным соком брюшной полости в мозг хлынул поток атипичных импульсов. Отравленный алкоголем мозг не распознал их (как боль) и ответил агрессией.
Ответственный дежурант П.Д. Березовский вылил в брюшную полость десяток флаконов фурациллина, ковшиком, салфетками и поминутно забивающимся отсосом удалял из брюшной полости мерзко пахнущее содержимое. Бригада неотложной травматологии делала всё возможное, но ощущение безнадёжности незримо присутствовало в операционной. Хирург Бражников Евгений Викторович, приглашенный для решения вопроса о резекции повреждённого желудка, увидев истончённую до дыр брыжейку с тромбированными сосудами, сделал неопределённое движение пальцами:
- Ушивай трёхслойным, о резекции после…
Он прекрасно понимал, что «после», не будет.
Всегда кажется, что можно было что-то сделать для спасения больного. Вот этого, сразу бы на стол, промыть ему «брюхо» двумя вёдрами теплого фурациллина…
Знать бы, где упадёт…
Чувство неясной вины, как непрощённый грех отягощает душу.
Ёрнический тон при описании данного эпизода – неловкая попытка защититься от осознания собственной беспомощности.
Парень умер на пятый день от некроза кишечника.
Когда на другой день после операции он проснулся в палате, на белых простынях, слабый и бледный и тихо спросил: «Где я?», у меня под сердцем образовалась пустота, которая не заполнилась до сих пор.
. . .
Е. Ю. Масленников был самым «жадным» оператором. Он не доверял ассистенту никаких действий, даже излишки нитей на швах обрезал сам, оставляя хвостики одному ему известной длины. Узлы вязал собственноручно - вдруг узел сделанный ассистентом развяжется и шов разойдётся.
За четыре часа ассистирования Евгению Юльевичу я не наложил ни одного шва, только несколько раз «наступал» зажимом на скользкий кетгут, чтобы узел не расползался. Все четыре часа я добросовестно держал плоский крючок, оттягивая стенку брюшной полости, обеспечивая оператору доступ к повреждённой печени. Перед ночной операцией я опрометчиво поужинал, кишечник вздулся, тягостно ломило поясницу. Я зацепил крючок одним концом за пояс стерильного халата и тянул его корпусом, освободив немеющие руки.
- Спишь!? – вскидывал глаза Маслеников, - передвинь крючок сюда, покажи здесь…
Он возлагал на себя ответственность за операцию полностью, вплоть до последнего шва.
В настоящее время Е.Ю. Масленников кандидат медицинских наук, доцент кафедры Военно-морской хирургии в Ростове на-Дону.
. . .
Медсёстры (равно как и подчинённые других специальностей) не любят нерешительное начальство. И почти ненавидят тех, кто сам не знает что ему надо:
- Дай зажим… да не этот, меньше… что ты мне даёшь, не видишь, что здесь «москит» нужен!
Не любят, когда им не доверяют, но и не одобряют излишнюю доверительность - когда (к примеру) «перевязочное» ведение больного целиком взваливается на медсестру.
- Надо, скажем, дренировать затёк или удалить некроз – доктора не дозовёшься: у него операция, у него консилиум. Я могу сделать это сама, но это вне моих полномочий.
Александр Васильевич Шлёпов ввёл понятие «недостаточной активности ординатора при ведении больного».
. . .
Когда Людмила Ивановна Шишикина работала на травмпункте, дежурант Самсонов Вячеслав Николаевич называл её «Ши-ши»; к миловидной Антонине Кокорошниковой иногда применял шутливое обращение «Ко-ко-ко!». Это было мило и «по-домашнему». На травмпункте была «круговая порука» в хорошем смысле слова – врач делал сестринскую работу, медсёстры врачебную (и наоборот), санитарка владела наложением повязок не менее виртуозно, чем шваброй.
Санитарка Исаевна была для всех «Штирлиц» - она всё про всех знала, всем интересовалась. Дежурства с Исаевной считались удачливыми - в ночное время поступлений почти не было. Как вскоре выяснилось, после полуночи Исаевна блокировала наружную дверь шваброй, ночной посетитель, нерешительно потоптавшись под вывеской «Травмпункт», уходил, чтобы обратиться утром. Исаевну «вычислили» и лавочку прикрыли. К чести Исаевны, она наблюдала за «несерьёзными» посетителями из окна тёмного коридора.
К «несерьёзным» можно было отнести излишне мнительных пациентов или людей с нездоровой психикой. Лицам с пустяковой «дневной» царапиной среди ночи делали прививку от столбняка «по полной программе», шизоидную пациентку за полночь направляли на рентгенисследование - она, якобы, проглотила иглу:
- Я держала её (иглу) в руке и вдруг её не стало и на полу не было - значит проглотила!
Основу ночных нагрузок составляли шахтёры четвёртой смены и сотрудники ГАИ, доставлявшие водителей «на опьянение». Всех «гаишников» (их было сорок) медсестры травмпункта знали в лицо и по именам. Они вручали Лёше Глущенко или Славику Подгорному три-четыре техпаспорта и те проставляли техосмотр машин и мотоциклов отцам и братьям медработников.
Ребята из ГАИ были стройны, подтянуты; форма ладно сидела на них. «Пузатых» сотрудников не было даже среди начальства. Излишняя полнота не соответствовала уставному внешнему виду военнослужащего.
Позже экспертизу водителей на опьянение передали психиатрам, но нагрузка на травмпункт не уменьшилась. В 1971 году на дежурстве в пасхальную ночь был достигнут «рекорд» - 100 посетителей. Стрелка обычной нагрузки колеблется на цифрах 65 – 70.
. . .
Как-то в разгар работы на травмпункте над столом врача склонился мужчина и что-то косноязычно промычал перекошенным ртом. Я, не вставая, нажал рукой на угол нижней челюсти и та, щёлкнув, встала на место. Пациент молча повернулс и вышел. Это был истопник из ближайшей кочегарки, с привычным вывихом нижней челюсти. В этот раз он со смаком зевнул, собираясь вздремнуть на дежурстве. Девочки записали его в журнал явок, как "неизвестного".
. . .
На субботнике девочки собирали листву на старые одеяла и увязывали концы. В.И. Иванов брал в руки по узлу и переносил листья к месту общего сбора, «силой своей играючи».
Александр Иванович Лунёв, вероломным образом, при молчаливом попустительстве смешливых сотрудниц, уложил на одеяло половину бордюрного камня и прикрыл листвой. Узел упаковали.
Владимир Иванович дёрнул раз, дёрнул другой и огляделся. Сотрудницы старательно поворачивались к нему спиной и только по движениям ушей было заметно, что они улыбаются. А.И. Лунёв сгребал листья с необычайной прилежностью.
- Александр Иванович, милейший, - обратился к нему Иванов, - помоги старому, больному человеку донести ценный груз. И они понесли. Владимир Иванович шел с видом человека, делающего повседневную работу, Александр Иванович, как ни хорохорился, имел вид получившего наряд вне очереди.
. . .
Александва Федотьевна Цемина была (по моему глубокому убеждению) консерватором от медицины. Закоренелым и махровым.
- Как ты не боишься «лезть» в коленный сустав, да ещё с преднизолоном, - обращалась она ко мне.
- Преднизолон – действенное противовоспалительное средство.
- Ты знаешь, какие бывают гнойные воспаления суставов после преднизолона? До конца дней будешь перед больным в долгу!
Юноше с хроническим синовиитом коленного сустава (воспалением суставной сумки) я, в качестве последнего средства, вводил в полость сустава преднизолон. А чтобы Валентин Иванович Ламакин не тревожил сустав лечебной гимнастикой, я заменил съёмные боковые лонгеты «глухой» гипсовой гильзой с окном для манипуляций.
- Зачем ты, - в другой раз говорила мне Александра Федотьевна, - дедушке с переломом шейки плеча накладываешь торакобрахиальную повязку – он задохнётся в ней, он сердечник, у него ишемия! Повесь ему клиновидную подушку и достаточно!
- После подушки у него рука не будет подниматься, он инвалидом станет.
- Зато жить будет! – нажимала на голос Александра Федотьевна.
Торакобрахиальная повязка была громоздким сооружением, На грудную клетку накладывался гипсовый панцирь, к нему крепилась проволочная шина с устройством для эластичного вытяжения за мыщелки плеча. Дедушке, во время наложения повязки, дважды становилось худо, синели губы, но он держался молодцом, а я свято верил в прогрессивность избранной методики.
Склонному к полноте пациенту громоздкая повязка мешала спать и двигаться. Он выглядел неважно. Через десять дней (отёк спал и боли уменьшились) корсет сняли, дедушке повесили подушку и отправили домой (от меня подальше).
Моё новаторство, при недостатке знаний и опыта граничило с авантюризмом.
Александра Федотьевна насмотрелась всякого.
- Не клевал тебя ещё петух в одно место!
То ли мне везло, то ли мой петух ещё не вылупился, но многое мне сходило с рук. В Ростове я прооперировал остеомиелит большеберцовой кости двухлетней давности. Выскоблил ложе от металлической пластины с шурупами, всыпал в костную полость два флакона пенициллина, хотя был предупреждён о коварной способности антибиотиков провоцировать кровотечение.
К утру гипсовая повязка стала бурой - она впитала не менее полулитра крови.
Валентин Саидович Аединов, курировавший «гнойные» палаты, удивлялся:
- Лёгкая у тебя рука! Больную трижды безрезультатно оперировали, а у тебя всё зажило первичным натяжением.
«Закрыть» остеомиелит всегда почётно.
Страсть к новаторству была чертой моего характера или, как бы сейчас выразились - состоянием души.
После школы я работал на швейной фабрике электриком. В цеху, согласно технике безопасности, заземлили утюги. От болтика в корпусе тянулся провод к розетке заземления на ленте конвейера.
Три провода на утюге (два силовых и третий заземления) – громоздко и неэстетично! Я убрал третий провод, замкнул «нулевой» провод силового шнура на корпус утюга («нуль» шнура тоже «земля»!), окрасил «нулевые» стороны сетевой вилки и розетки суриком, и сказал Вере на утюжке:
- Втыкай только красным к красному.
- Ага, - отозвалась Вера и засмеялась - слушай, а что вы там разливали с ребятами на перерыве, аж сюда «аромат» дошёл?!
Я принес старшим товарищам бутылку «хлебной» водки на пробу. У деда в стеклянных баллонах мокли куски хлеба, потом он на примитивном дистилляторе (кастрюля-миска) выгонял «продукт». Прозрачная жидкость покрывалась масляными блёстками и имела такой запах, что сразу становилась понятна этимология (происхождение) слов «шмурдяк» и «косорыловка». Дед, кстати, отказался от дальнейших опытов после первой пробы.
- Мягко идёт, - едва продышался механик Гатилов, пытаясь расслабить сведённое судорогой лицо.
Сивушный дух разнесло сквознячком по цеху, работницы взглядывали в нашу сторону и весело скалились.
После обеда в цех наведался главный инженер.
Яков Александрович (за глаза Яша), флегматичный полнеющий мужчина, обычно говорил мало, тихим голосом и никогда не матерился. Моё нововведенье тронуло его до глубины души.
- Нет, вы посмотрите на этого Эйнштейна! Да твою мать изобретателя! Да она ж дура (он имел в виду усреднённый тип работницы), она воткнёт, не глядя, наоборот и фаза пойдёт на корпус! С тебя какой спрос, а я под суд пойду! Рационализатор, ипиэть!
Позже я узнал, что ослабленный потребителями силовой «нуль» может образовать с «землей» опасную для жизни разность потенциалов. Моё новшество было порочно в зародыше.
В травмотделении постоянно происходили теоретические стычки между рвущейся в бой молодёжью и осторожными «стариками».
Консерватизм сводил к минимуму риск осложнений, но тормозил внедрение новых методик.
Консерватизм был «побочным эффектом» бесплатной медицины. Бесконтрольная оперативность стала поводом для спекуляций в сфере платных услуг.
Сравнительной статистики «побочных эффектов» консерватизма и излишней оперативности никто не проводил.
. . .
Рассуждения о консерватизме имеют прямое отношение к следующему эпизоду, вернее к хронике эпизода, описанного ранее.
В босоногом детстве я часто сажал себе шишки на лоб, сбивал колени и срывал ноготь на большом пальце стопы.
Однажды мы повисли на борту отъезжавшей полуторки. Ребята соскочили вовремя. Когда водитель газанул, набирая скорость, я разжал руки и всей мордой, всеми коленями и ладонями проехался по пыльной дороге.
- Не помрёшь ты своей смертью! - в сердцах говорила мать.
Судьба, очевидно, не сочла мои подвиги заслуживающими внимания.
Для Гриши Дьяченко (ч. I, стр.132) понятия риска не существовало. Он без колебаний вникал в любую ситуацию. В Ростове, на Кировском он, не задумываясь, провёл прямой в челюсть «плохому парню», нахамившему инвалиду. Парень оказался с дружками, у одного из которых в рукаве виднелась колодка ножа. Поблизости случился милиционер и для Гриши всё обошлось.
В Шахтах Гриша работал на «Скорой». Однажды он на пару часов взял санитарную машину - смотаться туда-сюда в Горную и вернулся через полтора суток. Гриша говорил, что ездил в компании самого Васи Алексеева, приводил шокирующие подробности Васиного аппетита, однако ни у кого не возникало желания уточнять – чего забыл в Горной чемпион мира и Олимпийских игр, спортсмен, которому жали руку главы государств и который запросто хлопал по плечу чемпиона чемпионов, боксёра Моххамеда Али. Так или иначе, со «Скорой» Григория Ивановича попёрли, он перебрался терапевтом на «Южную», где его вскорости на месяц лишили права выдачи больничных листов. О нём пошла дурная слава - «ему горлышко из кармана покажи и больничный в руках!».
Всё это не мешало Грише оставаться отличным парнем, который старался не для себя – «для людей».
Мелкий эпизод у «Никопола» оказался для Гриши роковым.
Как упоминалось ранее, в дружеской потасовке у ресторана Гриша ударился затылком о бетонное покрытие, потом сутки отсыпался у друга, который заподозрил неладное, когда Гриша обмочился в постели.
Когда я заступил на воскресное дежурство, в «неотложке» наблюдался со вчерашнего дня молодой мужчина без сознания. В обритом наголо пациенте я не сразу узнал Григория Ивановича Дьяченко, доктора с «Южной». Накануне, в субботу, близко к полуночи его привёз тот самый друг и сразу покинул приёмный покой, не побеседовав с врачом.
Вскоре после этого, сёстры приёмного покоя получили указание записывать номер попутного автомобиля, доставившего больного и паспортные данные сопровождающего лица.
Больной оставался неясным. Сведений о механизме травмы не было. Невропатолог не подтверждала кровоизлияния в мозг. При субдуральной гематоме зрачок обычно расширен на стороне, противоположной поражению. У нашего больного оба зрачка играли без всякой закономерности. Спинальная пункция картину не прояснила – крови в спинномозговой жидкости не было, а повышенное давление ликвора бывает практически у всех больных с черепно-мозговой травмой.
Валентина Федоровна Шестакова, первый дежурант ограничилась наблюдением и дегидратационными мероприятиями. Вопрос о трепанации висел в воздухе, но ребром не ставился.
В понедельник (на третьи сутки) Гришины друзья и коллеги по работе подтвердили наличие травмы (в пятницу вечером), уточнили, что сознание он потерял спустя несколько часов. Такой светлый промежуток весьма характерен для кровоизлияния под твёрдую мозговую оболочку. Однако неврологическая симтоматика по прежнему не говорила в пользу гематомы.
Мнения врачей разделились. Молодой хирург с «Южной», вчерашний интерн травмотделения, атаковал Александру Федотьевну, бывшую в очередной раз вместо А.В. Шлёпова.
- Давайте сделаем трефаляцию – диагностические отверстия в черепе!
- Больной и так тяжелый, - возражала Цемина, - чего ему ещё дырки в черепе делать! Невропатолог не даёт субдуральную! У нас по две недели больные лежали без сознания и выздоравливали без всякой трепанации. Вскроем череп, а там - ничего. А больной погибнет – что я скажу прокурору?
Николай Семёнович Вереницын, который с утра вёл больного, был за немедленную операцию. К концу дня его убеждённость достигла предела.
- Что вы тянете, - полушепотом возмущался он - у больного уже сосательный рефлекс – кора погибает от сдавления гематомой!
(Если прикоснуться к губам такого больного, он начинает чмокать – подкорковый рефлекс.)
- Он причмокивал ещё при поступлении, - уточнила Валентина Федоровна.
- Коля возмущается, а брать на себя ответственность не хочет, - сказал мне Сурен Григорьевич. Через час я заступлю на дежурство и возьму больного на операцию по жизненным показаниям.
Что мог Николай Семёнович?
Рядовой врач «царь и бог» только на дежурстве, в роли первого дежуранта. В обыденной ситуации всё идёт через заведующего.
Во время операции Сурен с трудом остановил кровотечение из костной ткани. Он сминал губчатое вещество височной кости плоскогубцами и втирал в него стерильный воск. У больного оказалась обширное кровоизлияние под твёрдую мозговую оболочку – «пластинчатая гематома» размером в ладонь, с обеих сторон. Атипичность патологии обеспечила атипичность неврологической симптоматики. При такой активности кровотечения, спасти больного могла только операция в первые часы (и то, с малой степенью вероятности), но никак не через трое суток. Вопрос о роли консерватизма в судьбе нашего больного нельзя ни закрыть, ни оставить открытым. Слишком много обстоятельств не сошлись по времени, по месту и по другим характеристикам. В тот беззаботный вечер у «Никопола» безмятежность Гришиной судьбы дала сбой.
. . .
Описывая предыдущий эпизод, я поймал себя на том, что пытаюсь снять с врачей вину в гибели нашего пациента.
Субдуральная гематома имеет широкий спектр диагностических признаков и непредсказуема в плане прогноза. Всё зависит от скорости развития необратимых изменений в мозгу, которые, в свою очередь, зависят от диаметра повреждённого сосуда. «Светлый промежуток» между травмой и потерей сознания может быть весьма коротким, может достигать двух недель.
В подобной ситуации, только при совершенно ясной диагностической картине, погиб шестилетний сын травматолога Виктора Катрыша. Он упал с велосипеда и через час потерял сознание. Виктор Титович в совершенстве владевший техникой трепанации, тем не менее, затребовал специалиста из Ростова. Шестичасовое промедление сделало оперативное вмешательство бесполезным.
Тогда (к концу шестидесятых) ещё не было единой тактики обязательного наложения поисковых отверстий в черепе в случаях сомнительных признаков субдуральной гематомы – кровоизлияния под твёрдую мозговую оболочку.
Современная аппаратура, в частности компьютерная томограмма, открывает широчайшие возможности в диагностике внутричерепной патологии. От крохотных, в булавочную головку, кровоизлияний в вещество мозга, до очевидной, как на ладони, картины скопления крови под мозговыми оболочками.
Остаётся только согласовать вопрос срочности подобных исследований, чтобы сократить до минимума разрыв во времени между поступлением больного и началом активных лечебных мероприятий.
. . .
Немного истории: Государственная швейная фабрика № 9 располагалась в здании бывшей гостиницы Семёнова, у бывшего кинотеатра «Родина». До конца семидесятых она обеспечивала жителей города рабочими местами и профсоюзными путёвками в дома отдыха и санатории.
ФОТО Гостиница Семёнова, 1910 г.
Фабрика являлась сосредоточием общественной и культурной жизни - там работали кружки самодеятельности, были свои певцы и юмористы; была даже своя футбольная команда - из механиков и подставных лиц.
Четвёртый цех располагался на Шевченко, напротив нынешней прокуратуры. Ещё один цех был за Грушевским мостом.
Девятая швейная фабрика производила серые хэбэшные костюмы, которые служили спецодеждой скотникам и комбайнёрам.
В цехах было уютно (особенно утром, после зимней слякоти), целый день играла музыка, шумели швейные машинки, сопели гладильные пресса, монотонно гудели дроссели ламп дневного света. Порой рабочий шум перекрывал звонкий женский голос:
- Володя, у меня машинка «путляет»!
Володя ставил в станок резервную машину, а с неисправной занимался в «нашем углу» на обитом нержавейкой столе.
Эта нержавейка однажды сыграла со мной весьма недобрую шутку. Работница принесла для ремонта перегоревший утюг. Стол был не заземлён (техника безопасности тогда ещё не доросла до подобных тонкостей), полы были мокрые – их только что помыли. Мокрой была и моя обувь – на улице сплошные лужи. Я поставил утюг на стол, включил его для проверки в розетку, с умным видом сказал: «Т-э-эк-с!» и оперся ладонями о стол. В следующий момент будто кто-то хватил меня доской по спине. Плоскогубцы вылетели из моей руки и попали в ногу глухонемой швее. Та на своём тарабарском наречии что-то гневно залопотала в мой адрес («Тяб-тябэ!»), я недоуменно огляделся и не сразу понял, что никакой доски, естественно, не было – я получил полноценный удар электричеством.
Потом столы и механизмы заземлили, под ноги положили обязательные резиновые коврики, витые шнуры с «тряпочной» изоляцией на утюгах впихнули в резиновые аптечные трубки. Теперь короткое замыкание в шнуре сопровождалось громким выстрелом.
- Юра, – кричала электрослесарю работница, - у меня утюг застрелился!
В одиннадцать ноль-ноль обязательная производственная гимнастика – «ноги на ширине плеч, руки на уровне груди» - наклоны и повороты туловища.
Конвейер на швейной фабрике никогда не работал - его не включали. Он мешал трудовому процессу - «висел над душой». Закончив операцию, швея широким жестом бросала половину брюк на ленту, впереди сидящей работнице.
Иногда, кто-нибудь из механиков приносил отрез на брюки и запускал на «ленту», предварительно зайдя в раскроечный цех. Через двадцать минут можно было примерить обновку – брюки с манжетами, ширинкой на пуговицах и скользкой саржевой подкладкой. Благодарный механик покупал килограмма два карамелек и раздавал девчатам на ленте.
Сейчас старой швейной фабрики нет - её снесли, место разровняли и засыпали песочком. Новая находится ближе к Артёму, но там я ни разу не был.
. . .
У Валентины Ивановны Приходько была такая талия и такой вздёрнутый носик, что мужчины отводили глаза и думали только о работе. Никаких сплетен и даже поводов к ним вокруг имени Валентины Ивановны не было.
Валентина Ивановна была фанатичной труженицей травмпункта. Свои обязанности она воспринимала, как догму: никаких вариантов и отклонений от прямолинейного курса к выполнению поставленной задачи.
Однажды, молодой мужчина, добрая душа, решил помочь «докторам» - соорудить в кабинете под раковиной некое подобие тумбочки, закрыть канализационные «потроха». Была смена Валентины Ивановны и она взяла дело под свой контроль.
- Нет-нет, - сказала она, - никакой фанеры, никаких белил, здесь пластик, сюда полировку. Здесь отсек для моющих средств, здесь паз для совка.
В конце концов умелец взмолился:
- Нет у меня пластика, нет полировки! Я совершенно бескорыстно, из того, что у меня есть…
Управившись, умелец исчез, не сдав работу.
- Где он? – восклицала Валентина Ивановна, - надо, чтобы ведро выезжало и пряталось, когда открываешь дверцу!
При растяжениях и ушибах на травмпункте накладывали «восьмёрки» и защитные повязки. Когда стал очевиден перерасход перевязочного материала, подобные повязки запретили, как бесполезные. Указания давались медсёстрам, те доводили их до сведения дежурных врачей.
Николай Григорьевич Дехтяников проходил у нас годичную интернатуру по детской ортопедии и дежурил по травмпункту. Как и многие мужчины небольшого роста, Николай Григорьевич страдал «синдромом Наполеона» и «много о себе воображал». Он готовил себя к руководящей должности и вырабатывал соответствующий тон. На субботнике он занимал «командную высотку» и давал «ЦУ» медсёстрам и санитаркам.
- Копай глубже! – подстегнул он мой трудовой энтузиазм.
- Слушаюсь, товарищ генерал! – рявкнул я.
- Ты с ним будь начеку, - предупредил меня Юрий Андреевич Ерошенко, педиатр, - скажешь что-нибудь лишнее, он потом твои слова в официальной обстановке против тебя повернёт.
Информацию о необходимости экономить бинты Николай Григорьевич воспринял, как личное мнение Валентины Ивановны.
- Вы будете врачу указывать, как поступать с больным!
Валентина Ивановна стала саботировать «восьмёрки».
Николай Григорьевич стал «чудить», он делал вид, что вправляет несуществующий вывих стопы, чтобы оправдать повязку на голеностоп.
Обе медсестры травмпункта ответили молчаливым неодобрением.
Коса нашла на камень.
Николай Григорьевич стал потихоньку крутить руки Валентине Ивановне при гипсовании и перевязках.
Валентина Ивановна поднялась в ординаторскую и со слезами пожаловалась мне. Я растерялся: не мне, вчерашнему стажеру, воспитывать коллегу. Я попытался отделаться сочувственными фразами. Валентина Ивановна пересела к Иванниковой.
Екатерина Тихоновна сняла трубку:
- Коля, поднимись ко мне.
Валентина Ивановна вернулась в поликлинику, а Екатерина Тихоновна имела получасовую беседу с Дехтяниковым. Говорила она тихим голосом, поглядывала в лежащую перед ней историю и поверх очков на Николая Григорьевича.
Всё уладилось.
Я не знаю, как сложилась дальнейшая судьба доктора Дехтяникова. Думаю, что он был неглуп и сделал для себя соответствующие выводы.
После ухода старшей сестры поликлиники Марии Пантелеевны Базарной Валентина Ивановна заняла её место. Излишняя прямолинейность Валентины Ивановны не способствовала единодушной поддержке её кандидатуры, но всем было ясно, что мягкохарактерному человеку на этой должности делать нечего. Выбивать, требовать, выколачивать положенное, в условиях дефицита и жесткой экономии – задача не всякому по плечу. Очень скоро в управлении, на хоздворе и в аптеке поняли, что избавиться от Валентины Ивановны можно только удовлетворив её требования.
Хирургические иглы ломались, тупились, терялись и Валентина Ивановна решила из экономии давать на «обработки» громадные, в кривой гвоздь размером иглы, на которые не было спроса. Для ран на лице и кистях рук такие иглы не годились. Они прокручивались в маломощных иглодержателях и не пронзали кожу.
- Жалуются врачи, - докладывали медсёстры.
- Нормальные иглы! – поднимала брови Валентина Ивановна.
Я промучился два дня, на третий швырнул иглодержатель:
- Добро бы Валентина Ивановна сама не «шила», - орал я, - но она ведь старый травмпунктовский кадр и должна понимать, что такими иглами только кабанов кастрировать!
Моя безобразная выходка изменила ситуацию с иглами в положительную сторону.
На другой день Валентина Ивановна участливо спросила, был ли я здоров вчера.
Если интересуются вчерашним здоровьем, значит слово «здоровье» надо взять в кавычки.
- Ни в одном глазу! – ответил я.
. . .
Далее гл 2. Чемпионы http://www.proza.ru/2011/02/20/2270