Интонации
Новелла
1.
Готов ли я к этому? Ладно бы, в коммуналке у меня на Родине, где из-за тонких стен, хочешь-не-хочешь, а услышишь чужие сокровенности, сказанные шепотом, что в ночи бывают разборчивее спросоньего бормотания собственного ребёнка…
На языке этой страны я уже иногда думаю, а вот её голос за стеной не разбираю. А она мой? Похоже, и я, и она имеем единственного собеседника – телефон.
Совсем недавно её голос меня настолько раздражал, что я накрывал голову подушкой. А теперь вслушиваюсь в его мелодию и мне ни капельки не стыдно, ведь я не разбираю ни слова. Нет, вру. Когда она выкрикивает отдельное слово, даже короткую фразу, догадываюсь. Вот и сейчас:
- Же…с…па!
Она выкрикнула "Je ne sais pas!"– "Я не знаю!"
Или я додумываю за неё и слышу то, что хочу услышать?
Отсюда я могу говорить только на немецком или французском. Только с мамой.
Она-то, в моём детстве, дома со мной только по-французски и разговаривала. Сама преподаватель французского, она утверждала: советская школа не научит. Но говорила так только мне. Старалась учить других. Впрочем, ни один её выпускник не смог бы общаться с французом. Только я.
Специально, чтобы поговорить со мной, она приезжает в Берн, и мы с ней эзоповским языком умудряемся поведать друг дружке все новости. Я ей – что жив и здоров. Она мне – что Витька растёт, уже знает все буквы, и сам починил игрушку, грузовичок. А вот к Надьке зачастил капитан милиции, и она его не гонит. Да я его знаю, в нашем доме живёт…
Мать поступает со мной жестоко. Другая могла бы скрыть, но не она. А я тут привязан крепче некуда. Меня сюда продвигали таким сложным маршрутом, что в одночасье не заменить.
Кешишев на встрече советовал: женись тут, а там мы вас разведём без проблем. Легко сказать. Витька вырастет… Да хоть… а, глупости!
И нет никого на примете. Только вот голос за стенкой. При этой мысли я улыбнулся. А что? Женюсь на голосе!
Солнечный день. Здесь таких много.
Наши окна выходят на набережную Strada Aldo Moro. Входы – оба со двора, и хоть они расположены рядом, мы с ней подходим к своим подъездам с разных сторон.
Парковку для моей машины ребята расстарались, нашли на Виа-дель-Кампо; от дома пять минут ходу, причем есть несколько путей, дворами. При нужде могу ненадолго оставить машину в одном из двух-трех дворов. Эти шпионские предосторожности вообще-то излишние. Ну, начальству виднее.
Вот и она. Идёт со стороны станции метро "Дарсеналь", широко шагает, размахивая сумочкой. Ходит быстро, летает. Сейчас пропадёт из виду, и через одну минуту и пятнадцать секунд я услышу, как хлопнула дверь её квартиры.
Мы никогда не встречались лицом к лицу. Иногда, в период осенних дождей, когда ветер "албанец" бросает в лицо холодные колючие брызги, моя соседка бредёт, закутавшись в какую-то хламиду и я представляю её старухой, одной из тех, одиноких, что допоздна засиживаются за рюмкой красного недорогого вина, скорее всего кьянти ризерва, в подвальчиках вокруг отеля "Савойя Арсенале", оттягивая момент возвращения в осточертевшую келью своей квартиры. А иногда, вот как сейчас, она из моего окна кажется мне девчонкой-школьницей, сбежавшей из La classe de la madame Chezare.
За тот год, что я провёл в этой квартире, я мог сколь угодно раз выйти ей навстречу и удовлетворить своё любопытство относительно её возраста. Но я этого не делал, боясь разрушить этот странный, несуществующий интим, представляющий ту самую ажурную тайну, которую знаю только я, и которую не надо включать в разведсводки…
Этой ночью я просыпался несколько раз и всё слышал переливы её голоса. Они были обворожительно спокойны, как будто она рассказывала на ночь сказку своему малышу… Голос был слышен едва, я не понимал ни слова, кроме того, что говорила она по-итальянски, причём именно так, как разговаривают аборигены северной Адриатики; он и меня усыплял, и я быстро засыпал, успокоенный.
Проснувшись поутру, я вспомнил, что говорить она начала ещё вечером. Заканчивала и через десяток-другой минут говорила снова.
Я был занят допоздна, пришел домой, нагруженный кипой газет, взвинченный тем, что руководство запросило мои резюме к обобщенной сводке, а я этого не делал прежде и не обязан делать, и я понимал, что случилось нечто мне неизвестное, а руководство хочет найти во мне козла отпущения…
А там ещё и Надя подала на развод…
Ладно, это всё рутина. Но вот что забавно: убаюканный мелодией голоса из-за стены, я ни вечером, ни ночью, ни разу не вспомнил свою неверную жену…
Мужской голос. У неё в комнате. А почему я испугался? Отчего так горько стало на душе, как будто это ещё одна измена? Неизвестный мне мужчина пришел к неизвестной мне женщине, это так естественно.
Нет, это она, это её голос! Ах, вот что. Я вспомнил: в прошлую ночь она кашляла и сейчас у неё просто простуженный голос.
А теперь что меня так обрадовало? То, что к моей соседке, которую я ни разу не видел в глаза, что к ней не мужчина пришел, а просто она от кашля осипла?
Боже мой! Она плачет! Что-то крикнула в телефонную трубку, что-то яростное. Мне послышалось:
- Tu es mort! – "Ты умер!"
Потом – тишина весь вечер. Несколько раз звонил телефон, но она не поднимала трубку.
А когда наступила ночь и на Strada Aldo Moro погасили каждый второй фонарь, она начала плакать. Это было уже чёрт знает что! Я не слышал ни звука, но знал, что она плачет, и мне оттого было так горько, что и самому хотелось заплакать.
И я не вытерпел. Если я её слышу, то и она меня услышит.
Я схватил с полки первое что попалось – "Die Deutschen Balladen" и начал читать по-немецки мрачную, фантастическую балладу "Erlkoenig" ("Лесной царь", Гёте).
Читал негромко, стараясь не переиграть. Монотонно декламировал, представив себе, что вон там, в тёмном углу моей комнаты, стоит детская кроватка и в ней мой Витька засыпает, слушая эту сказку.
Я чувствовал: она слушает, уже не плачет, уже успокоилась, засыпает… а я всё читал, боясь прервать эту паутинку, соединившую двух незнакомых одиноких людей, два сердца, разбитые совсем другими…
Утром, перейдя на другую сторону набережной, как она часто делала, и уже с той стороны, моя соседка, может быть впервые за весь этот год, повернулась, подняла лицо и помахала рукой. Я тоже поднял руку, и… устыдился… может это она и не мне вовсе.
2.
Один будильник, второй, третий.
До чего же кстати!
Как удачно сложилось, что с вечера их не сбросил, как обычно делал перед выходными днями.
Вот бы только не потерять эту находку, этот алгоритм, этот ключ к той лаборатории в моем подсознании (или не в моем, а еще где-то?). Или к одной из них? Похоже, вернее – второе. Их, таких лабораторий, несколько. Или, может быть, бесчисленное множество. И они конкурируют, вытесняя друг друга. И есть среди них незаконные, которые умудряются на время захватить мое сознание, заставляют меня играть в гадких спектаклях на чудовищных, грязных сценах, поступать против моих желаний и моей натуры. О секс-оргиях и вспоминать не хочется, как будто там вообще был не я. Но такие спектакли прерываются, прекращаются, вытесняются другими, более для меня приятными.
Прошел уже месяц с тех пор, как хозяин фирмы, которого грузчики-албанцы величают «мистер-сеньор» Петани, отправил меня с мелким поручением сразу в два места. Автострада от Porta Soprano до Porta Pila имела мало съездов. Несмотря на всю их продуманность, сама автострада была своеобразной ловушкой. Оказавшись на ней, уже никуда не денешься и, несмотря на плотный поток машин и скоростной режим, там оказываешься в безвыходном положении, если кому-то вздумается взять тебя живьем. Так же неуютно и в фуникулерах, или лифтах. Но единый билет на все виды городского транспорта позволял при необходимости быстро уйти от слежки, поднявшись на холм одним из фуникулеров. Если войти в фуникулер неожиданно, то получишь добрый десяток минут форы, что позволит затеряться в толпе на лестницах.
Больше по привычке, чем по необходимости, я немного потерял времени в общественном транспорте и вышел из метро на Dregnole. Там сел в запасную машину. В портах, кроме поручения официального шефа, у меня были и другие дела. И все-таки, на набережной меня обогнала машина шефа. Мы оба вышли.
У шефа в ушах вставлены микронаушники и, пока мы шли, он пританцовывал в такт какой-то мелодии. На via Garibaldi мы заняли столик в небольшой закусочной лигурийской кухни. Здесь мы тихо беседовали на лигурийском наречии. Впрочем, это была не беседа. Шеф, продолжая дирижировать неизвестной мелодии одной рукой, улыбаясь, другой рукой протянул мне второй наушник. Чтобы хватило шнурочка к наушнику, мне пришлось придвинуться к нему ближе, прихватив легкое плетеное креслице.
Но в наушнике звучала не музыка. Я услышал свой голос.
Как эта игра называется, когда из маленьких фрагментов складывается картина? Патлы? Да… пазлы. Но здесь сцены и декорации – какие-то объемные, многоэтажные пазлы. Лабиринты. Хотя нет. Ведь я могу из фрагментов пейзажей нарисовать карту, и не одну. Только почему каждый раз, когда я иду назад, выхожу в ту же дверь, в которую только что вошел, или, пытаясь вернуться на ту улицу, или ту тропинку, с которой только что ушел, я попадаю в новое место, и оказываюсь совсем не там, куда хотел прийти? Теперь, став взрослым, и кое-чему подучившись в разных институтах, я понимаю, что это многомерный мир. Вернее – миры. У меня есть в памяти по крайней мере три-четыре «карты», хранящиеся, как фрагменты пазлов.
Вот так можно нашим трехмерным сознанием хоть отдаленно представить tesseract, еще называемый «гиперкуб»; я знаю, что его «противоположные» грани могут иметь общие ребра, «внешние» грани каким-то чудовищным образом оказываются внутри гиперкуба, и тогда это никакой не куб; словом, не могу представить это своим трехмерным образным мышлением. Знание есть, а представления нет. А вот во сне я не удивляюсь, я принимаю такое состояние окружающего меня мира как должное, обыденное, настолько понятное, что невозможность вернуться в исходную точку вызывает раздражение, огорчение, желание преодолеть немыслимую ситуацию, но никак не недоумение.
Шеф достал сигарету, разломал на три части, высыпал табак в ладонь, понюхал. Произнес:
- Помогает бросить курить.
Но это был знак. И пароль произнесен. Вот оно что! А я-то думал, что кроме меня здесь… Удивить меня трудно, хотя заподозрить именно его я не мог никак. И расшифровка его именно сейчас ничем не обоснована. Разве что… отзыв? Отозвать меня, когда дело только-только наладилось, да и не вполне. Но обмен паролями не окончен. Они там помешались на шпионских играх. Я ответил:
- Не курят дельфины.
Он добавил:
- И орлы.
Теперь все.
Нет, не все. Вот и объяснение. Он сразу приступил к делу:
- Подрабатываешь?
Так. Я уже двойной агент. Потому что объяснить этим заигравшимся шефам, что декламация среди ночи в пустой комнате на немецком языке баллады "Erlkoenig" никакого отношения к разведке не имеет, - напрасное занятие. Даже если бы я и мог объяснить истинную причину такого действа. Ну да ладно, как-нибудь обойдется.
А вот если прикажут больше не возвращаться в ту «свою» комнату, я буду огорчен. Сам не знаю, не могу себе точно объяснить, почему мне этого именно сейчас так не хочется.
Нет, слава богу, до такого маразма они не дошли.
Вот и все. Я законсервирован. Хожу на работу в ту же фирму, и только.
По крайней мере теперь у меня, у «консервы» нет ни необходимости, ни возможности испрашивать у начальства разрешения на тот или иной поступок. Нет худа без добра.
У меня появилась масса свободного времени. Заладил в кино. Посещаю стадион Луиджи Феррарио и даже стал приверженцем Сампдории. Посещаю ночные подвальчики, где пью со старушками кьянти ризерва и шлифую свой лигурийский. Вот уж кого не проведешь, так этих старушек. Одна из них как-то прошептала другой:
- Серб, или русский…
А еще анализирую свои сны. Вот где шифр, достойный упорного исследователя.
Да, начал раздумывать, не познакомиться ли с соседкой?
3.
Неозабоченные новыми знакомствами женщины не ловят взгляды встречных мужчин на улицах. Так я думал, пытаясь иногда перехватить взгляд симпатичной дамы. Теперь я так не думаю. Здесь, в лабиринте узких улиц, на тебя смотрят отовсюду. Стоит поднять голову, и тут же встретишься взглядом с какой-нибудь милашкой, свесившейся из балкончика или окна. Это не Подмосковье и даже не Киев. Здесь все рассматривают друг друга, - или оценивают, или просто с любопытством, свойственным туристам.
Ближе к морю в улочки заползают противные запахи рыбы и порта, вместе с мусором, для которого совсем нет урн. В общем, если не считать парадных Strada, площадей и дворцов, впечатление не из лучших. Но туристы шляются везде. Надо быть большим любителем этой лепнины под крышами, чтобы ехать сюда через всю Европу, или Италию.
Теперь я почти точно знаю, чем занимается моя фирма; что может находиться в ящиках, перегружаемых с одного судна на другое. Но вот что находится в тех коробках и ящиках, которые кочуют между портами туда-сюда, догадаться непросто. Макулатура? Консервы? Эти грузы – ширма, в трюмы судов попадают не эти, а совсем другие ящики.
Я только поражаюсь тому, с какой дьявольской хитростью продумана вся эта система. Сам я не стал бы тратить народные деньги на пустые перевозки одних и тех же ящиков туда-сюда по нескольку раз. Но начальству виднее, а сама моя фирма, хоть и не берет с сотрудников никаких подписок о неразглашении "коммерческой" тайны, ценит именно тех из них, кто не задает лишних вопросов. В общем-то все продумано до мелочей. Даже представители арабского или негроидного типа в офисах фирмы не появляются. Посредниками служат люди европейского, если хотите – итальянского типа.
Для наших целей место выбрано идеально. В бесконечных рыбных ресторанчиках и забегаловках лигурийской кухни собираются тёмные личности всех мастей. Эти места кишат и шпионами, хотя, казалось бы – что им тут делать? Но вот у меня, пока я не был отстранен от работы, даже не оставалось свободного времени. Теперь я наверстываю упущенное, с каждым днем стараясь привыкнуть к ненавистным супам minestrone (эх, заказать бы борщ!), к бесконечным анчоусам и сырам. Всю эту мерзость я запиваю белым вином "Sciacchetra" (звучит как "Шакетра"), из подвяленного на солнце винограда, которое для меня, хоть и не любителя десертных вин, фактически заменяет пиво, а практически позволяет проявить свою коммуникабельность по отношению к невольным сотрапезникам и сотрапезницам; умеренное потребление ни у кого бы не вызвало подозрения, так как напиток был не из дешевых.
Домой я прихожу, уставший от бездельных прогулок. Иногда мне кажется, что голос за стеной стал громче и отчетливей и я предаюсь фантазиям. Моего голоса она больше не слышит, разве только при моих редких полуночных телефонных разговорах с Берном. В первые минуты после таких сеансов тишину нарушает только отдаленный шум автомобильных шин на Strada Aldo Moro. Но я представляю, что слышу её дыхание. Хоть понимаю, что это невозможно, Я продолжаю себя накручивать новыми домыслами.
Потом приходят сны. Может быть, здесь такой климат, но я вижу много связных снов. В них нет ничего от моего сегодняшнего бытия, а каждый новый "фильм" развивается на одних и тех же пяти "картах" пейзажей, один из которых располагается в ненавистных мне горах.
Точное следование местным обычаям и традициям для разведчика может оказаться более пагубным, чем ошибки в этом плане.
Вот пример.
Лигурийцы славятся своей расчетливостью и скупостью. Но, в отличие от немцев и болгар, они этим качеством не кичатся, не выпячивают его, как нечто супернациональное, а скорее – стыдятся и могут иногда бравировать показной бесшабашностью и щедростью. И вот тут разведчика поджидает ловушка.
Если вздумаешь подражать им и в этом, легко можешь попасть в непредсказуемую ситуацию, тонкость которой заранее прочувствовать чужаку просто не дано. И тут никакая наука не поможет. На курсах усовершенствования офицеров разведки этой теме посвящены несколько хорошо продуманных лекций. Я был прилежным учеником, да и в лигурийских краях уже не первый день. Но ведь те старушки за "кьянти ризерва" меня раскусили…
Я потом долго пытался уразуметь, где "прокололся", но ни к какому вразумительному выводу так и не пришел. Сначала я себя успокоил: ну, что ты хочешь – не старый и не бедный мужчина разделяет их общество… Потом понял: это не объяснение; в этом городе бездельников всякой братии предостаточно, и именно этим качеством я не выделялся. Причиной были какие-то неуловимые интонации, на которые среагировали чувствительные барометры моих соседок по столику. Хорошо, если таких барометров не окажется у заинтересованных людей, куда более серьёзных, чем те старушки.
Интерес к соседке за стеной моей квартиры, желание взглянуть в её лицо, встретиться с ней глазами, наконец – услышать её голос наяву, не приглушенный стеной - становятся для меня idee fix.
Я потихоньку схожу с ума. Мне и в голову не приходит завести любовницу, или просто знакомство с какой-нибудь милашкой.
Я соблюдаю верность. Кому? Ушедшей от меня жене? Голосу за стенкой?
Мне надо её рассмотреть.
Но я "под колпаком" и мой малейший интерес к соседке тут же обернется интересом к ней совсем других людей. Впрочем, это рассуждение просто моё оправдание перед собой.
Тут другое. Я стал, как мальчишка, который плетется по улицам за своей симпатией, боясь быть уличенным в этом интересе.
Я над собой смеюсь, я сам собой разговариваю. Ну не может быть чувства к женщине, которой ты ни разу не видел в глаза!
Когда я, после долгого ожидания, наконец, замечаю из окна её фигурку на набережной, у меня прерывается дыхание, и я слышу стук своего сердца. Идиотизм!
Слава богу, на работе я занят так, что на личные раздумья времени совершенно нет.
Правда, и на работе кое-что изменилось.
Раньше я должен был разок-другой продуманно опоздать, умышленно в чем-то ошибиться, то есть – стараться быть, как все. Это тоже требовало определенных усилий и точного расчета.
Теперь эти отклонения стали излишними.
Шеф тоже изменился и однажды похвалил меня перед сотрудниками, чуть-чуть прибавил жалованья, хоть для "консервы" этого не требовалось.
Я втягиваюсь в новый ритм, стараюсь успеть всё сделать в течение рабочего времени, и не задерживаться на работе.
Я спешу на улицы.
Здесь надо забыть, что в мире существуют горизонтальные плоскости. Большинство улочек узкие и крутые, так что к моменту возвращения в квартиру я изрядно устаю.
Я не хотел идти напролом. Мне надо встретить её случайно. Сначала рассмотреть лицо – а вдруг мне оно не понравится. Почему-то я уверен, что такого не может быть.
Кажется, я знаю её фигуру, походку, манеру поворачивать головку… словом, при встрече я сразу её узнаю.
От нашего лома до станции метро Darsenal – этот участок набережной для моих поисков встречи исключен. Я сюда прихожу только для того, чтобы отдохнуть "от кривизны" прочих улиц, порадовать глаз зеленью и цветами.
Я знаю, где она выходит из метро. Это нетрудно, метро здесь – одна-единственная ветка.
После работы я стремился к фуникулерам, мечтая, что вдруг окажусь с нею в одной кабинке и там все произойдет. Что произойдет? На этот вопрос я не знал ответа, я старался не забегать вперед.
Я брожу по бесконечным крутым "via", названные в честь других мест Италии (Napoli, Capri) , или неизвестных мне личностей (Giovanni Carbone, Cario Montanari и т.п.), выхожу на разные "strada"…
Видя издали похожую фигурку, я внутренне сжимаюсь, сердце дает перебои, замирает, как перед схваткой. К лицу приливает кровь и становится трудно дышать.
Но едва навстречу идет женщина с похожими фигурой или походкой, я прохожу мимо, не поднимая глаз… желая и боясь встречи, каждый раз ругая себя за глупую мальчишескую нерешительность.
Я часто вижу её из своего окна, и, как и прежде, часто она бывает совершенно разной: то школьницей, то сгорбившейся усталой старухой…
Несколько раз, перейдя улицу, она поворачивается и поднимает головку к моему окну. А я поспешно сбегаю – отступаю от окна вглубь комнаты. Вот вам ещё одна глупость. Ну, это – зачем?
Вдруг на меня находит, и я даю себе слово прекратить беготню по улицам и не подходить к окну. Но, когда она выходит, окно притягивает меня, как магнит, а когда её нет дома – я опять бегу на улицы.
Мои метания замечены.
Но не ею.
Шеф встретил меня на набережной. На этот раз он выгуливал таксу. Случайная встреча в неофициальной обстановке? В нашей службе случайных встреч не бывает.
Действительно, «мистер-сеньор» Петани верен себе:
- Зря стараешься. Мы сняли наблюдение. Ты не двойной агент, и вообще – не разведчик. Ты – псих.
Так я тебе и поверил. С чего бы это вдруг? И вообще – какого черта? Они что, совсем меня не знают? Как будто можно, гуляя по улицам, заметить наблюдение за собой и уйти от него. Это в шпионских романах описывают "хвост". В натуре наблюдение ведется спереди, сбоку, и даже сверху, причем издалека, с расстояния достаточно значительного, что обеспечивается спецтехникой. Которая, кстати, спокойно продается в специальных магазинах. О наличии наблюдения за тобой ты можешь только предположить. Но, даже зная наверняка, что оно ведется, ты его вряд ли обнаружишь. И мои шефы отлично знают, что я это знаю. Тогда к чему его слова?
Я только пожал плечами.
Таки шо – на меня поставлен крест?
Но над Петани тоже есть начальство, и что там оно удумает, не знает сам господь бог.
В августе я получаю трехнедельный отпуск с выездом на швейцарский курорт.
Это – путь на Родину.
В Швейцарии отдыхать за меня будет другой.
Самолетом до Киева. Откуда такая щедрость? Вторым классом поезда ездят все нормальные разведчики и ненормальные шпионы. Значит, я все-таки под колпаком.
Вернусь ли сюда?
До отъезда две недели.
Не много, но и не мало.
4.
Я сижу за столом и пишу стихи, которые прочитаю ей при встрече. Мучительно вспоминаю эти строфы. Но сбивчивая мелодия и голос Лещенко мешают сосредоточиться, я теряю строки, перечитываю и, наконец, вспоминаю все слова:
разве можно глазам
запретить улыбнуться?
разве стыдно, так нежно любя,
подойти и взглянуть,
и глазами коснуться,
лишь глазами коснуться тебя?
Теперь мешают крики чаек. Окна моей квартиры, расположенной на верхнем этаже, выходят на море. Но так близко к моим окнам чайки никогда не подлетали. Что у них там сегодня случилось?
Я преодолеваю желание открыть окно и прикрикнуть на чаек.
Вспоминаю строки строфы:
пусть расчерчены дни,
и желанья бескрайны,
и живут так недолго мечты.
Чайки замолчали. Я поднимаю глаза на гобелен, изображающий морские скалы и множество чаек. Посередине гобелена вертикальная трещина. Раньше её не было. Надо будет заменить это гобелен.
Смотрю на то, что написал. Каракули, сам не разберу. Руки дрожали, что ли…
Все-равно дописываю:
наши встречи минутны,
наши встречи случайны,
но я жду их,
люблю их,
а ты?
Чайки больше не кричат.
Трещина на гобелене расширяется, и части гобелена расходятся, как театральный занавес.
Оказывается, наши комнаты разделяет дверь. Как я раньше этого не знал?
Я толкаю дверь, и она открывается. Я попадаю в неожиданно большую комнату.
В дальнем конце спиной ко мне кто-то сидит перед овальным зеркалом. Это она!
Я иду к ней, переступая через разбросанные вещи, через большой мужской сапог, колесо от детской коляски и еще через что-то.
В зеркале вижу только себя, потому что спинка кресла высокая. Но она должна меня видеть и сейчас обернется. Я готовлю слова извинения, пытаюсь вспомнить заготовленные стихи, но их я забыл начисто.
Это вертящееся кресло.
Оно поворачивается и в лицо мне смотрит дуло револьвера.
- Ты?
Я узнаю хозяина револьвера. Мы с ним никогда не разговаривали, но виделись.
Тогда, на курсах под Москвой наши группы не общались. Нам всем тогда не рекомендовалось светиться в близлежащих питейных заведениях. В воскресенье большинство уезжало в Москву с персональными "культурными программами".
В запрете ничего не говорилось о расположенном в нескольких километрах пансионате отдыха "матери и ребенка".
В воскресенье там устраивались танцы.
Мамочки, оставляя детишек друг дружке, или в детской комнате за дополнительную плату, устремлялись в танцевальный зал в поисках приключений и потенциального мужа.
Вот там я и видел этого человека. Парень был высок, мускулист, по-моему, такие нравятся женщинам. Иногда он откидывал со лба прядь волос и тогда открывался шрам.
Вот и сейчас он откинул прядь волос со лба. При виде шрама я окончательно убедился, что это он.
Он что-то говорит, я начинаю вникать.
- Ты сорвешь операцию, уходи быстрей.
Ладно, ухожу, не надо тыкать мне в спину дулом револьвера, больно ведь!
- Ну и здоров ты спать! Хорошо, мой ключ подошел к твоему замку.
Это Петани будил меня тычками в спину.
Я сажусь на диване.
Когда засыпаю одетым, всегда крепко сплю.
Пока Петани вешает плащ, прихожу в себя.
Надо же, на это раз сон почти из материала нынешней моей бытности, а не из далекого прошлого.
Смотрю на стену. Никакого гобелена тут никогда не было, но чайки на обоях есть. Откуда были крики чаек? Ну да – это у меня такие звуки выдает дверной замок. Видно, Петани звонил действительно долго.
Прежде, чем Петани заговорил опять, подумалось: чудак, не будешь ведь читать соседке русские стихи!
Я внутренне улыбнулся.
Возвращение в явь завершилось.
5.
Мои сводки в Москву не шли через Петани. Его сфера – продвижение нашего оружия, моя – разведка в Средиземном море 7-го американского флота, кораблей стран НАТО, ну и такой мелочевки, как подготовка в Италии боевых пловцов или взаимодействие с разведками дружественных государств. И агентура у меня не просто своя, но в какой-то части – личная, то есть такая, о которой в Центре известны только банковские счета, через которые осуществляется оплата услуг. И это самая надежная часть сети. Есть агенты "по убеждению", и проколы происходят именно здесь: убеждения, увы, иногда меняют свой знак на противоположный.
Снять меня, как резидента, непросто. Передать сеть в другие руки – процесс длительный, в значительной мере – просто невозможный. И если я сам того захочу, часть сети просто исчезнет.
Всей этой кухни не может не знать Петани. Он отстранил меня только от той сферы услуг, которые я оказывал его фирме. Демонстрируя безделье, я скрывал от Петани основную часть своей деятельности. И он это, кажется, начал понимать.
- Завидую тебе. Как хорошо чувствовать себя свободным.
Я пропустил мимо ушей реплику Петани и пошел умываться. Пока я принимал душ, Петани хозяйничал, как дома, и к моему выходу из ванной комнаты на столике красовался мой обычный завтрак: кофе, бутерброды с сыром и сигара. Натюрморт дополнялся графином с вином, плиткой шоколада и бокалами. По цвету я понял, что в графине вино querciabella из моего тайника – бочонка с надписью "Camartina", замаскированного под вазу для цветов. Вино из элитной серии "ризерва", а сюрпризный бочонок-ваза изготовлен фирмой-производителем вин "Кварчибелла". Я купил его, возвращаясь из одной поездки на "Остров поэзии" буквально на последние деньги, и больше в продаже ни разу такого чуда не видел.
Петани у меня бывал раза два или три. То, что он быстро нашел графин, нацедил в него вино из тайника-бочонка и обнаружил на книжной полке шоколад, который я любил держать при комнатной температуре, все это наводило на подозрение, что на самом деле сию квартирку он посещал гораздо чаще. Ну, тут ничего удивительного: наш брат обучен не оставлять следов…
Однако если он затеял закусывать это вино, тем более – шоколадом, то одно это выдавало в нем мужлана и я втайне, про себя, злорадно усмехнулся: для Петани это прокол!
- Понимаешь, дружище, появилось несколько часов свободного времени, да ностальгия, с дочкой проблемы…
Что бы мне Петани ни говорил, я не верю ни одному его слову. У него тысячи лиц и столько же интонаций. Сейчас он демонстрирует желание отвести душу и поговорить по-русски. Ну-ну.
- А что с дочкой?
У Петани тут семья. Настоящая, итальянская, с многочисленной родней со стороны жены. 15-летняя дочь родилась здесь.
- Титта Роза пишет стихи, ездит на какие-то собрания поэзии, пытается обсуждать со мной, а я в поэзии профан. Надеюсь на твою помощь.
- На мою? Но я не пишу стихов!
- Да брось. Мне-то мог не говорить. Я ведь знаю о твоих вояжах вдоль побережья.
Я сделал вид, что смутился, и взял бокал с вином прежде, чем выпил кофе.
Однако задуматься было о чем. Желание одного разведчика завладеть сетью другого, при жесткой конкуренции среди коллег, в общем-то, понятно.
Тут стоит разъяснить, о чем речь.
Не очень хорошо ориентируясь в расстановке течений в современной итальянской поэзии, несколько сборников поэзии я мог бы назвать, если бы разговаривал с итальянцем. Впрочем, я поскромничал: к своей работе здесь я готовился основательно и не без помощи моей мамы. Это благодаря её участию на моей книжной полке появились поэтические сборники: "Послевоенная итальянская поэзия", "Антология итальянских поэтов последнего столетия", "Итальянские поэты двадцатого века" и еще с десяток альманахов по итальянской, немецкой и французской поэзии.
Что касается разведки, то для неё было определено главное: итальянцы поэтических книг не читают; главная аудитория поэтов – слушатели; поэты ездят по стране и, в частности, собирают слушателей в многочисленных ресторанчиках вдоль лигурийского побережья; обычно собирается не больше сотни слушателей, а то и несколько десятков; среди слушателей много моряков.
Учитывая тот факт, что в большинстве своём места таких собраний постоянно меняются, хотя есть и постоянные, как, например, "Остров поэзии", - то для контактов с агентурой лучшего не придумать. Люди переходят от столика к столику, общаются, заводят знакомства, спорят о том, умерла или не умерла современная итальянская поэзия и т.д. А вокруг замка на "Острове поэзии", к которому можно добраться только на автомобиле, в такие "дни поэзии" собираются сотни машин; чтение стихов начинается поздно ночью и заканчивается под утро, прерываясь длительными антрактами.
Разумеется, о моих посещениях подобных собраний узнать нетрудно, но отследить точки, в которых происходят встречи… в принципе можно, но не одним днем, и даже не одним месяцем.
Присутствие на этих собраниях и участие при обсуждениях в кулуарах с умной рожей тупых бездарных творений некоторых поэтов – для меня сущая каторга. Но я имею "свою позицию", могу "с ученым видом знатока" принять участие в трепе, или многозначительно промолчать… тут нельзя переигрывать, чтобы иной рьяный поэт или экзальтированная поэтесса не стали меня потом разыскивать: первый – чтобы втюрить мне свой графоманский опус, вторая – чтобы прочувствовать мои пальцы в перстнях на своей спинке…
Я слушал излияния Петани и при этом думал:
- О моей агентуре и не мечтай. А вот дочуру твою возьму. Она к разведке отношения иметь не может, а микрофончики в её брошках мы учтем.
Если бы я только мог предположить, как эта девочка будет мне мешать в вопросе, занимающем моё сознание в последние недели и не имеющем никакого отношения к разведке… ни за что не согласился взять её с собой на "Остров поэзии".
6.
Только когда Петани ушел, я понял, что с поэзией я поставил его в сложное положение.
Начиная разговор, Петани был убежден, что мои визиты в поэтические кафе обусловлены исключительно потребностью встречи с агентурой.
Я же, сделав вид, что принял близко к сердцу его заботу о духовном сближении с дочерью, начал на полном серьёзе инструктировать его, при этом едва не переиграв.
Сначала я всучил ему "Лирику двадцатого века" – альманах, составленный Лучано Анчески и Серджо Антоничелли. Потом снял с полки сборник "Итальянские поэты двадцатого века" (составитель Пьер Винченцо Менгальдо"). Тут же я пустился в объяснения, что в этих антологиях отправной точкой отсчета, которой пользуются составители, является тезис, представляющий эту поэзию, как contemporanea – "современную". Потом показал, что в итальянской критике понятие contemporanea обычно соседствует с понятием "moderna", причем пространство между этими терминами возводится в статус "oggi" (сегодня) – для обозначения литературных явлений сегодняшнего дня.
Не успел Петани опомниться от груза нового для него знания, как я тут же посоветовал буквально изучить стихи Монгаретти, написанные в 1915 году, но изданные после Первой Мировой, кажется в 1922 году, то есть – до прихода к власти фашистов, - стихи, почитаемые итальянцами, как злободневные и сегодня.
А для того, чтобы перед дочерью он выглядел, как знаток, имеющий свое собственное мнение, я посоветовал ему отрицать модный у нынешних поэтов верлибр, тиражируемый плохими поэтами как "свободный стих" с его ничего не значащими паузами и примитивным суемудрием, при этом авторитетно доказывая ей, что никакой "современной" поэзии не существует, что это миф.
Все это словоблудие вместе взятое вдруг убедило Петани, что перед ним едва ли не фанат итальянской поэзии, и что он сам идет по ложному пути, пытаясь найти мою агентуру в поэтических кафе.
Петани даже несколько сник и стал прощаться.
Однако от своих, для меня не достаточно прозрачных планов, он не отказался и пригласил меня на вечер в ресторанчик, расположенный рядом со станцией метро de Ferrari, где он познакомит меня с будущей спутницей. Туда можно добраться без машины, и скрывая неохоту, я все-таки принял предложение.
После ухода Петани я вдруг ясно вспомнил прерванный его приходом сон. И вспомнил ещё кое-что.
Это "кое-что" – приснившийся мне тип со шрамом, проходивший в Подмосковье переподготовку в параллельной группе, в которой, по моему предположению, готовили диверсантов, киллеров, взрывников…
Так вот, возле дома, в котором расположена моя квартира, закончился ремонт подземного перехода. Теперь я не мог наблюдать, как моя соседка переходит трассу. Она возникала на набережной внезапно, и время моего наблюдения за нею сократилось вдвое.
Вчера, проводив взглядом соседку, я обратил внимание на мужчину, который не спустился в подземный переход, а пересекал улицу по наружному переходу, толкая перед собой детскую коляску.
На секунду у меня возникла осуждающая его мысль: он почем зря рисковал ребенком. Но тут эта мысль была вытеснена другою: слишком знакомой показалась мне его фигура.
И только, вспоминая прерванный сон, я понял: это был человек со шрамом, тот самый, которого я несколько раз видел на танцах в клубе подмосковного Пансионата матери и ребенка. Сон помог моей памяти, подсказал какую-то забытую деталь.
Я был совершенно уверен, что это именно он. Память на фигуры людей, их походку, ужимки, незаметные для других жесты была у меня отработана в достаточной степени, чтобы я не сомневался в этом узнавании.
Однако…
Киллеру даже нашей мощной организации на Лазоревом берегу Лигурии делать нечего при любом раскладе. Значит, я ошибся в его специализации. Но остался в убеждении, что это не разведка.
Немного шевельнулся страх: возле моего дома? Совпадение? Его появление здесь имеет отношение к моей личности? Учитывая возникшее у начальства подозрение, что я веду двойную игру, возможно все, что угодно. Надеюсь – не ликвидация, ведь не дураки…
С другой стороны, если в нашем Центре окопался крот, то сейчас, ликвидировав меня, он фактически закроет мощный канал информации.
Опять же, если противник знает о моём существовании, то вся моя сеть у него в кармане. Такой канал не закрывается, а насыщается дезой и приберегается до случая.
Итак, мне лично угрозы нет. Если, конечно, исключить глупость хоть с одной стороны, хоть с другой.
Десяток "если". Для разведчика это шаг к пропасти.
Тита Роза оказалась умной, с довольно крупными женскими формами, особой. Лицо приятное, даже красивое, хотя такие густые брови у девушек не в моем вкусе. Ну, как говорится, мне с её лица воду не пить.
В общем, мы друг дружке понравились, хотя взгляд её постоянно соскальзывал с моих глаз на мой рот, и я заподозрил, что в предстоящем вояже у меня будут сложности. Несмотря на зрелый вид, девочке всего пятнадцать.
Домой я вернулся не очень поздно, на Strada Aldo Moro горели все фонари.
Кстати, замечу: в квартире разведчика не должно быть ничего, что могло бы его изобличить. Никаких шифров, тайников, волосинок или бумажек на дверях, по которым можно определить, что в квартире побывали чужие. Вообще, в дверях – простой замок. И никаких специфических предосторожностей. Что-либо прячет только тот человек, которому есть что прятать…
Разумеется – никакой оптики, даже той, которою "вооружен" любой турист.
И все-таки, по пути домой я нарушил это правило и приобрел примитивный туристический бинокль фирмы "tasco*" 30x35.
Едва переступив порог своей комнаты, я подошел к окну и достал бинокль.
Успех! Целых пятнадцать секунд я рассматривал лицо моей соседки. Боже мой, до чего милое, приятное лицо!
Бинокль, конечно, не давал полного представления, да и освещение на Альдо Моро далеко не театральное. Но, оказавшись лицом к лицу, я теперь её узнаю.
Перед тем, как спуститься в подземный переход, она подняла головку и… улыбнулась.
Когда наступила ночь и на Strada Aldo Moro погас каждый второй фонарь, я подошел к окну с биноклем и стал наблюдать далекие огни корабельных иллюминаторов. Перед тем, как опустить бинокль, я перевел взгляд на ограду набережной я вдруг заметил мечущуюся красную точку. Это был след луча от лазерного прицела снайперской винтовки.
Снайпер в нашем доме?
7.
В рутине повседневных забот можно прозевать такой момент, от которого будет зависеть не только твоя личная судьба, но и успех всего твоего дела. Такой момент в работе человека, занимающего бизнесом, может привести к его разорению, или к потере дохода. В работе разведчика такая ситуация может стоить головы ему самому и жизни доверившихся ему людей.
Итак, пришло время крепко подумать.
Моя ночная декламация, записанная на диктофон, конечно, не повод для консервирования моей сети. Версия, что Петани, не столько разведчик, сколько бизнесмен, хочет по своей инициативе перехватить мою сеть, тоже мало правдоподобна. Это имело бы смысл только в том случае, если я добыл настолько ценный материал, что кому-то приспичило присвоить себе лавры…
А если так и случилось?
Проанализировать мои сводки за последнее время?
Ежегодные учения НАТО и 7-го флота США не блещут разнообразием, как и применение на этих учениях каких-либо новых видов оружия. Основные цели учений подобного рода – отработка совместных действий кораблей и берегового обеспечения разных стран, взаимодействия с авиацией. Здесь мои сводки этого года подобны предыдущим и не тянут на высокую награду.
Значит, дело не в этом.
Тогда – что?
Участие в "охоте за пакетом"? Пересланное мною описание "рукава"?
Вот, вот оно…
Так, вернемся немного назад и пройдем шаг за шагом…
Человек, путешествующий по Лигурии в качестве туриста, узнав, что тут проявляют свой интерес разведки многих стран, только скептически пожмет плечами: что делать шпионам в этом раю, разве что – отдыхать, да спускать казенные деньги в казино?
На самом деле Лигурия – это ещё и порт, занимающий более 20 км побережья, принимающий одновременно сотню судов, в том числе супертанкеров, для которых требуется глубина до 50 метров; это сотни километров трубопроводов, по которым "кровь войны" – нефть течет в европейские страны.
Нашей разведке стало известно, что в капитанском сейфе каждого такого судна имеется особый пакет с инструкциями на случай войны. В нем перечисляются морские базы, банки, принадлежащие до поры законсервированным союзникам НАТО; указания, как избежать интернирования в советских портах; новые маршруты; как вести себя при встрече с подводными лодками противника. Но главное – шифроблокнот с натовскими кодами, действительными в течение двух лет.
Один из таких супертанкеров – "Genova" – доставляет сюда нефть из советского порта Новороссийска. На такие корабли, перевозящие стратегические грузы, не только капитан с помощником, но и весь экипаж подбираются очень тщательно, и они находятся под постоянным контролем со стороны контрразведки НАТО.
Охота за пакетом долго была безрезультатной.
Разумеется, и задача добыть такой пакет, тоже не ставилась: шифры НАТО тут же будут сменены. Стоял вопрос о любой информации, касающейся пакета.
Так вот, моим агентам удалось найти подход к помощнику капитана супертанкера "Genova", а одному из агентов даже породниться с ним.
Любитель выпить, тот помощник и проговорился о пакете. Документов, входящих в пакет он не видел. Но он рассказал об одном интересном устройстве: специальном рукаве для вскрытия пакета. Оказывается, если пластик, в котором хранится пакет, разрезать, содержимое пакета вспыхнет и может быть, даже взорвется. Поэтому перед вскрытием, пакет помещается в рукав. Там же находится баллончик со специальным сжиженным газом. При нажатии клапана на баллончике это газ вытеснит из рукава кислород воздуха, а после вскрытия пакета нейтрализует горючее вещество. Основу газа в баллончике составляет азот.
Итак, я передал ценную информацию.
Идем дальше. Причем тут Петани? А при том, что все эти танкеры, сухогрузы и прочие торговые суда – уже его сфера. И в этом случае ему требуется одно: мои источники.
Значит, ему остается проследить мои действия по консервации сети.
Есть классический пример, когда из номера гостиницы, в который поселился наш резидент разведки, была снята прослушка. Это было замечено американскими спецслужбами, и резидент попал в их поле зрения. А дальше – дело техники.
Если наши все-таки добрались до заветного пакета, то руководство в Москве не то что не пойдет на ликвидацию моей сети, но даже не снимет с задания охоту за пакетом.
Ликвидировать источник? На самом деле подобные процедуры не так часты, как это показывается в книгах и в кино. Создание сети – дело трудоемкое и дорогое. Для того чтобы не дезавуировать успех, лучше всего вокруг такого источника не суетиться, не привлекать к нему внимания контрразведки.
Если дело обстоит именно так, то в этом случае все действия Петани равносильны предательству…
В результате этих размышлений и найденного объяснения событиям последнего времени я успокоился и лег спать.
Из-за стенки слышался мелодичный голосок моей соседки. Она разговаривала по телефону, конечно, с подружкой. В этом я был уверен по тональности её речи, периодически смешкам, долгим паузам, когда она слушала собеседницу.
Под эти звуки, которые с некоторых пор перестали меня раздражать, я уснул.
8.
На этот раз я проснулся после первого кряканья моего дверного звонка. Набрасывая халат, взглянул на часы. Половина седьмого утра.
Чертыхаясь (должен был спать еще час полтора), я пошел открывать двери.
На пороге стоял перепуганный Петани с белым, как мел, лицом. На руках он держал свою таксу, которая то и дело повизгивала.
Рука Петани, державшая таксу, была в крови.
- Что случилось? Ты ранен?
- В меня стрелял снайпер! – визгливым голосом прокричал гость.
Я хотел взять его за плечо и провести в комнату, но он отстранился, продолжая тем же тоном:
- Признайся, это ты меня заказал? Стреляли из этого дома!
Я постарался возразить спокойным голосом:
- Не сходи с ума, успокойся. Я не миллионер заказывать снайперов, да и чего ради?
- За то, что я отстранил тебя.
- Перестань. Показывай рану.
Мой тон его успокоил. Он прошел в комнату и сказал уже спокойно:
- Не я ранен, а Джульетта.
Ну вот, еще какая-то Джульетта… я сделал шаг к двери:
- Так заводи её!
- С-собачка моя Джульетта. Не делай вид, что не знаешь. Вот, ты попался, ты переигрываешь!
Опять истерика. Ну откуда мне знать кличку его таксы?
- Вот что, идем в ванную, потом объяснимся.
Я включил теплую воду и промыл ранку на лапке таксы. Собака успокоилась быстрее хозяина. Ранка была пустяковой, я быстро выдавил пульку, пропитал тампончик раствором из аптечки и сделал перевязку. Пульку решил пока Петани не показывать.
Достал коньяк. Петани, не дожидаясь приглашения, налил полный бокал и тут же его осушил.
Мне стало жалко 10-летнего «Премье Крю». Я себе самому не позволял баловаться дорогим французским коньяком, держал для особого случая. Разозлившись, я убрал коньяк и понес флакон обратно к бару.
Петани проводил взглядом бутылку, хотел что-то сказать, но, видимо передумал. И вернулся к животрепещущей теме:
- Тогда как ты это объяснишь? Снайпер стрелял из твоего дома!
Кажется, я начал догадываться…
- А подробнее можно?
Петани закурил, немного успокоился и начал рассказывать.
- Джульетта замотала поводок вокруг лапки, и я наклонился, чтобы поправить. Произошло все одновременно. Я услышал хлопок, увидел… нет, я сначала увидел пробежавшую по спинке Джульетты красную точку, потом услышал хлопок, а потом она заплакала. Брызнула кровь! Он целился в меня, но промазал. Но я сначала залёг, а потом решил, что второй раз он стрелять не будет. И вот…
Промывая собаке рану, я обратил внимание на отверстие. Оно соответствовало калибру 4,5 миллиметра, наиболее распространенному для пневматического оружия. Пульку рассматривать было некогда.
Пневматика - самое неудобное оружие для современного снайпера. Во-первых, прицельная дальность стрельбы всего около 100 метров. Во-вторых, расширяющийся газ создает громкий хлопок, - громче, чем у боевой снайперской винтовки с глушителем. В-третьих, пуля не пробьет даже плотную одежду и способна, в общем случае, нанести травму.
Сейчас мне было абсолютно ясно, что неизвестный (а мне, пожалуй, известный) снайпер целился именно в собаку.
Все эти мелочи разведчик должен схватывать на лету. Но какой из Петани разведчик! Представляю, как он со своим животиком «залёг». Его счастье, что на Альдо Моро по нескольку раз в день моют тротуар.
Для того чтобы все понять, мне не потребовалось затрат времени. Все к этому шло, и для меня все было ясно.
После того, как я дал информацию о «пакете», суета Петани вокруг моей фигуры была замечена. Прямо ему указать на недопустимость его действий нельзя, в контрразведке НАТО не дураки сидят.
Решили его предупредить, подстрелив собаку именно у моего дома. В предположении, что не дурак, поймет.
А вот то, что он в этот момент наклонился к собаке, создало иллюзию покушения на его драгоценную личность.
Убеждать Петани, что никто не пошлет снайпера в Лигурию, бесполезно. Да и надо ли? И надо ли раскрывать ему замысел покушения на собаку?
Конечно, не надо, раз уж получилось еще лучше, чем мое руководство планировало.
А вот убедить его в том, что в данном случае было покушение именно на него, причем с целью отвадить его от моего дома, было бы неплохо. Но как?
Я высказал совсем малоубедительную сентенцию:
- Я думаю, тебе не надо здесь ходить и все будет в порядке.
Он удивился:
- Как это? Где это «здесь»?
Я продолжал:
- Ну, подумай, если интересный и богатый сеньор прогуливается вокруг определенного места почти каждый день, значит тут замешана сеньора. Или сеньорита.
Петани понравилась конструкция «интересный и богатый», но он все-таки резонно возразил:
- Я же прогуливаюсь с собакой.
- Ну, во-первых, для выгула собак выделена Плаца Римейя.
- Так я туда и шел.
- Делая крюк?
- Да если встречаюсь с дамой, кому какое дело?
- Э-э, не скажи. Лигурийцы, как и все южане, народ горячий.
Однако, на так уж прост Петани. Он посмотрел на меня долгим взглядом. Улыбнулся и погрозил мне пальцем:
- Ты что-то знаешь. Ты знаешь больше!
Я сделал вид, что смутился.
- Если что-то и знаю, то твоей фирмы это не касается. А значит, не касается и тебя.
- Ладно, заметано.
Он выразительно посмотрел на пустой бокал. Черт с ним! Я пошел к бару. Хоть сам отведаю этого «Премье Крю» десятилетней выдержки.
Поводя бокалом перед своим лицом, я восхитился букетом, и еще раз совершил один из семи смертных грехов – пожалел, что такой прекрасный напиток не будет оценен моим собутыльником.
Но Петани похвалил:
- Класс! У тебя в Париже блат?
Я рассмеялся:
- Почему в Париже? Фирма у нас под боком.
Уже в дверях Петани обернулся:
- Я тебе столько не платил. Ты еще на кого-то работаешь…
Надо выходить на связь. До отъезда в Киев остается неделя, а я толком не решил, что делать с сетью. При таком раскладе получается, что консервировать сеть нельзя, даже если меня отзывают. Если насовсем, то часть с таким трудом устроенной сети просто пропадет.
Но меня беспокоили и другие вопросы.
Как встретиться с соседкой?
И – поедет ли завтра со мной на «Остров поэзии» Титта Роза?
Если все-таки поедет, значит Петани ничего не понял.
9.
Он ошибся. Он не учел возраста Титта Розы, - возраста, при котором девчонка полагает, что ей совершенно не обязательно слушаться родителей.
Всю дорогу она кокетничала и давала понять, что готова на все.
В замок, в котором собрались поэты, они вошли вдвоем. Титта Роза выглядела несколько старше своих лет, и он должен был признать – весьма эффектно.
Поэты и гости рассаживались за столики. Пока он изучал меню, его спутница сбегала в дамскую комнату. Затем и он отлучился в комнату для курения.
Там состоялся короткий разговор:
- Ведут, довольно плотно.
- Петани?
- Нет, НАТО.
Это конец. Эти не выпустят. Сейчас не возьмут, постараются отследить контакты. Но возьмут обязательно, и тогда вытряхнут из него все. Сделают укол и вытряхнут. Он это понял в секунду.
Попросил:
- Пистолет!
Маленький браунинг скользнул в его карман.
За их столиком сидела женщина. Он теперь её узнал сразу. Их взгляды встретились, она сделала движение, но он еле заметно качнул головой.
Она поняла. Они сидели напротив друг друга, и взглядами объяснялись в любви.
Между ними была лишь одна разница: она думала, что это начало, а он знал, что это конец.
Титта Роза ела глазами очередного поэта. Она еще не была обучена чувствовать опасное присутствие другой самки.
Не объясняя причины, он сказал Титта Розе:
- Мне надо выйти.
Соседка подумала, что слова предназначены ей?
Возможно, любимая. Но это неважно.
От моря дул легкий бриз. Обилие фонарей не позволяло рассмотреть звезды. А хотелось бы.
Позади послышались шаги.
Она? Жаль, так и не узнал её имени.
Или…
Это тоже неважно.
Мама, Витька…
Он вынул из кармана браунинг.