...я касаюсь тёмной кистью белизны твоей груди на другом конце вселенной я касаюсь… и немеет... и огонь руки сгорает леденеет лёд руки на потрескавшейся фреске на обугленной иконе в бездне памяти моей я твоей груди касаюсь улетевшими губами в бесконечности мгновенья в промелькнувшей вечности...
Когда он влюбился, он испугался (потери себя). Но не послушался и отдался любви и страху (потери ее). Предчувствия его не обманули, и он оказался на операционном столе. Хирург вскрыл грудную клетку и вырезал злокачественную опухоль любви. Но было поздно: метастазы разрослись по всему телу души, и ему оставалось недолго. После смерти они еще встречались, но он все больше молчал. Он вспоминает и печалится об ушедшем, думала она. Но он не вспоминал и не печалился, потому что нечем было вспоминать и нечем печалиться.
Когда он влюбился, он испугался (потери себя). Но не послушался и отдался любви и страху (потери ее). Предчувствия его не обманули. Вот это придется удалить, сказал хирург, тыча пальцем в любовь на рентгеновском снимке. Он испугался ножа и ушел. Он ушел далеко и надолго, а потом вернулся. Болезнь потерялась где-то в дороге, осталась валяться в придорожной канаве. А любовь приплелась за ним на веревочке, притихшая, с широкими раскосыми глазами. Так они и гуляли по утрам вокруг дома и в парке: он впереди, а любовь сзади, на веревочке.
Когда он влюбился, он испугался (потери себя). Но не послушался и отдался любви и страху (потери ее). Предчувствия его не обманули. Отпусти меня, сказала она, мне больно. И он отпустил, хотя хотелось еще крепче сжать объятия. Она вздохнула свободно, а он ушел, чувствуя в кончиках пальцев пульсирующую фантомную боль. Вы обратились вовремя, сказал врач, еще немного и было бы поздно. А так ничего страшного: поменьше курите, побольше свежего воздуха, поменьше волнений, побольше покоя. И выписал рецепт. Он написал ей письмо, в котором благодарил за то, что было, и за то, что кончилось. А потом приписал – но это ему только казалось, что приписал: вернись, мне больно.
Когда он влюбился, он испугался (потери себя). Но не послушался и отдался любви и страху (потери ее). Предчувствия его не обманули. Врачи советовали, хирурги предлагали, а патологоанатомы пили чай с пряниками. Но он сделал вид что его это не касается. И оно пронеслось по касательной. И он продолжил, а она отвечала, чтобы не обидеть, потому что не хотела его обижать. А потом оказалось, что это и есть любовь. Только не речная, а озерная. Не от точки A до точки B, а в покое, то есть вечно. И когда он умирал, а она еще зеленела, это было не в напряг и почти оптимистично.
Когда он влюбился, он испугался (потери себя). Но не послушался и отдался любви и страху (потери ее). Предчувствия его не обманули. Он стал плакать. Потом поймал себя на том, что ему нравится плакать. Потом понял, что ему не нравится, что ему нравится плакать. И тогда он ее вернул, хотя она никуда и не уходила. Тоже плакала. И он подумал: что же у меня в голове-то? Вот ведь она, живая. Чего еще? А то, что предчувствия не обманули, так это дело житейское, перемелится – мука будет. Просто любовь оказалась бабочкой, в которую превратилась куколка, и бабочка вспорхнула и полетела свободно, куда хотела. А они думали, что она ушла, что вот ведь куколка – трогай ее, сколько хочешь, никуда не денется, а бабочка летает сама по себе. Так бывает.
...пью твоё обнажённое тело как мёртвую воду как воздух чужих планет слизываю с кожи твоей твою росу вдыхаю твой голос с губ твоих дрожу в паутине рук твоих блуждаю в тумане твоих волос падаю в колодцы твоих глаз умираю в тебе без тебя... я даже люблю твоего мужчину который всё это делает вместо меня
февраль 2011