Передо мной простирается Белое море с островами и заливами. Я как будто на отдыхе. Как будто в гостях у друзей. Словно помор, живущий тут с самого рождения, гордо вдыхаю свежий морозный воздух. Мне нравятся эти острова. Молчаливо я смотрю вдаль, выискивая ту или иную сушу, на которой я мог бы жить и работать. Но расстояние обманчиво и острова словно дрейфуют по морю. Можно даже разглядеть рыбацкие избы, в которых живут поморы все лето и коптят свою рыбу, но это все оптический обман - марево. Об этом я читал в книгах. До ближайшего острова около сорока километров, но, кажется, что протяни руку, и можно даже дотронуться до раскинутых на берегу рыбацких сетей. Человек без навыков и определённых знаний обречен на гибель во льдах и коварных течениях Белого моря. До островов сложно добраться даже в тихую погоду на хорошей лодке, не то, что вплавь. В день первого побега я был уверен в своем успехе. Как обычно с утра меня разбудила стрельба. Санитарка Железная Стерва палила по чайкам и жутко хохотала, когда птицы падали в воду. Я спустился незаметно с обрыва и притаился там. До первых процедур оставалось менее часа. К тому времени, когда меня должны спохватиться в клинике, я уже буду на ближайшем острове. Потом возьму лодку у поморов и доберусь на ней до большой земли. Я бы рассказал людям правду, всю правду об этом страшном месте, об издевательствах и унижениях человеческого достоинства, об экспериментах, о том, что в палатах находятся нормальные люди, вроде меня, но вот персонал и в частности доктор - сущие психи. Помню, как я намазывал себя заранее запасенным тюленьим жиром. Я знал, что это единственное спасение от переохлаждения. Ведь мне предстояло проплыть не один километр.
Волна прибивала раненых чаек. Они барахтались, стонали, пытаясь выбраться на берег, многие тонули у меня на глазах. Опутанный смутными переживаниями, я осторожно поплыл. Человек в такой воде может продержаться не долго. Для надежности я проглотил горсть таблеток от депрессии, потому что слышал, что у пессимистов в критических условиях меньше шанс выжить, чем у оптимистов. Но я не учел марево. Остров так и не приближался, словно я плыл на месте. Силы оставляли меня, и я замерзал. Помню, что я хотел вернуться назад, грезил, что меня вот-вот заметят с берега санитары, но голос мой был простужен, я не мог даже кричать.
Чайки летают низко-низко. Цепляют меня клювом за волосы и воротник, помогая мне не утонуть. Медленно волнуется море. Человеку в нем не место. Но вот мелькнет на высоком пороге неказистый карбус и снова скроется в пучине. В лодке молодая женщина. Она гребет из-за всех сил, скорее всего, спешит к своему мужу, который коптит рыбу на одном из островов архипелага. Лишь изредка бросит она косой взгляд в мою сторону.
- Ты что тут делаешь? – спрашивает она.
- Гуляю… – хриплю я и цепляюсь за нос ее карбуса.
- Море наше - не поле.
Женщина поднимает весло. Для нее я сбежавший псих из психушки. Мы молчим какое-то время. Я барахтаюсь в воде, словно брошенный котенок, а она сидит в лодке, не зная, что со мной делать. Волна раскачивает купола материнской любви. У меня проявляется сосательный рефлекс. Я замечаю русую косу, изящную шею, на которой висит ожерелье из ракушек. На стройных ножках туфли на высоком каблуке, будто здесь не отшиб цивилизации, а мегаполис с ночными клубами и фешенебельными бутиками. Я удивленно моргаю. И все это чудо прячется под плащом с капюшоном.
- Чем вы здесь занимаетесь? – спрашиваю.
Не люблю я вот так молчать, когда надо мной весло зависло. Женщина хмурится.
- Живем. – отвечает. - В остальное время рыбачим, ловим сельдь и треску, ходим и за мягкой рухлядью, пушниной, и за моржовым клыком и кашалотовым зубом.
– Позволь мне всего лишь держаться за лодку. – протягиваю я руку, но она бьет меня веслом, и я ухожу под воду.
Добрая женщина. Я вижу из глубины, как днище карбуса, обросшее ракушками, поднимает волна. Здесь власть ветра, течений и волн. И лишь одно желание возникает – увидеть берег и обогреться. Я теряю сознание. Впервые мне так хочется спать, и я засыпаю.
Очнулся я от прикосновения горячего веника. Баня напарена так, что мертвого отпарит. Женщина поднимает меня и дает большое полотенце, затем ведет в дом. В доме натоплено. Гудит русская печь. На голове у меня большая шишка от удара веслом. Я трогаю ее рукой, морщась от боли.
- Зачем ты меня так? – спрашиваю.
- Если человек тонет, его бьют веслом, иначе он может перевернуть лодку.
В комнате работает черно-белый телевизор. На дребезжащем экране диктор с пивным животом передает последние новости, о том, что из клиники Либермана сбежал пациент. Потом появляется постная рожица с козлиной бородкой самого доктора. Он рассержен и немного подавлен, нелепо разводит руками перед камерой, грозит кому-то пальцем. Либерман предупреждает, что сбежавший пациент крайне опасен гиперсексуальностью. Доктор просто кричит с экрана телевизора, что в случае встречи с этим пациентом нужно вести себя спокойно и соглашаться на все, что он пожелает. Рожица с козлиной бородкой снова дребезжит. Идут помехи. Женщина подходит к телевизору, наклоняется, обхватывая этот ящик руками, и переворачивает экраном к стене. Я отмечаю про себя, что у нее чудный зад.
- Не могу понять, за что психиатры получают деньги? – возмущаюсь я.
- Психиатр получает деньги, задавая пациентам те же вопросы, которые его жена задаёт ему дома каждый день. – отвечает она и выключает звук.
Она ступает на каблуках по разбросанным на полу книгам. Я отмечаю про себя, что ей чертовски подходят ее наряд: обтягивающие шорты, каблуки, коричневая кофточка. На стене висят рыбацкие принадлежности поморов, сложные механические конструкции. Все это как-то не вяжется со стильной и привлекательной женщиной. В печи варится борщ. Запах такой, что я невольно глотаю слюни. Мне наливают борщ в тарелку, добавляют петрушку, подносят сметану и с любопытством смотрят, как я жадно уплетаю борщ деревянной ложкой. Женщина подпирает ладонью свой подбородок и улыбается. Мне кажется, я ей нравлюсь. Она достает бутыль мутной жидкости и наливает мне в граненый стакан.
- Пей, тебе согреться надо.
- Как тебя зовут? – спрашиваю.
- Руслана.
Я выпиваю залпом самогон, занюхиваю черным хлебом и снова принимаюсь за борщ. Все никак не могу насытиться.
- Какой вкусный борщ, Руслана! Неужели поморы варят борщи?
- Я вообще- то не поморка, а хохлушка. – смеется она. - Женишься на мне?
Я сразу соглашаюсь, продолжая нахваливать борщ.
- И все-таки славный борщ, всем борщам борщ. Отчего он такой вкусный?
Она смеется, наклоняется через стол и шепчет мне в ухо.
- А ты разве не знал, что все хохлушки добавляют в борщ своим женихам капельку своей менструальной крови? Это секрет, передаваемый из поколения в поколение по женской линии. Теперь ты, парубок, у меня завороженный.
Руслана гогочет, а я продолжаю хлебать жадно борщ. От таких слов вкус этого дивного пойла кажется еще более насыщенным.
- Накормила, напоила, в баньке сводила… - говорю я, отодвигая пустую тарелку, а сам тем временем смотрю на Руслану.
Женщин я часто оцениваю по борщу и постели, но эта хохлушка вне всяких тестов.
- И в постель уложу. – Понимает мое желание она. – Ведь ты пережил большой стресс.
Она берет меня за руку и велит лезть на печку. Там тесно, но нам хорошо вдвоем. Мы любим друг друга, целуемся, признаемся в любви. Мне давно не было так хорошо. Мое сердце оттаивает. Она называет меня ласково «мой психик», а я уже представляю нашу свадьбу. Нам так жарко вместе, что простыня влажная от пота.
- Стоит ли жениться на хохлушке? – задумываюсь я после горячего секса.
- А почему бы и нет? – улыбается моя спасительница. – Какая разница, кто ты: еврейка, хохлушка, поморка. Главное, чтобы человек был хороший.
В жарких объятиях Русланы мне кажется, что я познал, что такое любовь. Мое сердце, вроде, любит, желает счастья этой женщине. Странно, я забыл Тишину. Мне даже кажется, что Тишины вовсе и не было никогда, что все это фантазии, вызванные длительными недосыпаниями.
- Я никогда не была прежде такой мокрой – признается она и кладет свою голову мне на грудь, слушая, как бьется мое оттаявшее сердце.
И я засыпаю счастливым.
Наутро меня кто-то толкает в бок. Мне так не хочется просыпаться. Голова болит то ли от похмелья, то ли от вчерашнего удара веслом. Я открываю глаза, все двоится-троится. Я стараюсь представить образ Русланы, но вижу куцую бородку, нервно трясущуюся надо мной. Это бородка гневно кричит и в бешенстве куда-то уходит. В воздухе знакомый запах медикаментов и рыбьего жира. Меня грубо стаскивают с печи, закручивают за спину руки, поднимают за волосы голову, словно на допросе. Зрение возвращается мне. Я узнаю толстозадых санитаров из клиники Либермана и пытаюсь вырваться, но они ловят меня, снова закручивают руки, а один даже подмигивает:
- Ну, ты и прохвост! Это же жена доктора Либермана. Ну и задаст он тебе трепку! Ох, не завидуем.
В комнату заходит Руслана с распущенными волосами. Она приятно потягивается на цыпочках. Ночнушка просвечивает, и все мы замолкаем, любуясь красотой женского тела. Руслана словно не замечает меня. Как будто между нами ничего не было. Садится на лавку. Возле лежит моя постиранная и поглаженная форма. Меня ведут к выходу, и Руслана передает одному из санитаров мои шмотки.
- Побольше бы таких психов, как у доктора Либермана. – Напоследок говорит она нам и тихонько зевает, начиная причесываться деревянным гребнем. - А что Вы хотели? Плывет псих, я откуда знаю, что у него на уме. Хорошо, что адекватный еще попался, любитель борща и выпить…
Про любовь она ни слова! Про женитьбу тоже.