Этот рассказ у меня помещён на стихаре http://www.stihi.ru/2010/10/18/7266
но, раз уж решила написать о том, как я общалась с творческими личностями, выкладываю его и на прозу.
I
Стихи я писала всегда, не скажу, чтобы в стол, но, учитывая мою многодетность и массу проблем, активной публикацией собственных виршей не занималась и не посещала никаких лито.
В 1999г. я развелась. Пришлось устроиться сразу на две работы, и мне стало совсем не до поэзии.
Однажды вечером зазвонил телефон, я сняла трубку: «Да» - «Вы – Наталья?» - «Да» - «Почему на занятие не пришли?» - «Какое занятие?» - «Вы стихи пишете?» - «Да» - «Вы – Наталья Лазарева?» - «Да» - «Жду Вас такого-то числа» - «Где?» - «В ЕОЦ, на Рубинштейна. И, предварительно, принесите подборку из 10-20 стихотворений, чтобы я мог ознакомиться с Вашим творчеством» - «А Вы – кто?» - «Я? Лев Дановский!» Это было сказано уже почти грубо. Я чувствовала себя идиоткой: Лев Дановский, занятия на Рубинштейна?! Я столько не пью! Это – к тому, что такой провал в памяти могла объяснить только птичка перепел.
На работе рассказала о странном звонке и спросила, знает ли кто, что такое ЕОЦ. Танька кивнула: «Я знаю! Это – еврейский общинный центр, я туда хожу в библиотеку. Могу отнести твои стихи. И, чего раньше молчала, могла бы нам почитать дать!» Так на работе узнали, что я – поэт.
Я шла на первое занятие в абсолютной уверенности, что меня будут хвалить. Я передала с Танькой подборку стихов, среди которых были, например, такие:
***
Мои дети меня очень любят,
Но, когда я постарею в срок,
Они сразу обо мне забудут,
И не ступят через мой порог.
Я пойму тогда без сожаленья,
Что уж очень дети заняты.
И на свой далёкий день рожденья
Подарю сама себе цветы.
Я достану старые игрушки,
На пол и на стулья усажу,
И они спокойно будут слушать
Всё, что я им тихо расскажу.
Расскажу, когда их покупали
И кому дарили их потом,
И как дети весело играли
Со щенками, с куклами, с котом.
Чтобы праздник вышел веселее,
Я гостей компотом угощу.
«Вот печенье, кушайте смелее!»
Ну, а я печенья не хочу.
И в компании немного странной
Просижу всю ночь совсем без сна,
Вспоминая, как была я мамой,
Огорчаясь, что теперь одна.
Чайник на плите к утру остынет…
Вдруг звонок в прихожей зазвенит.
- Мамочка, прости, мы позабыли!
- Бог простит вас, дети, бог простит.
Заходите. Видите игрушки?
Разбирайте. Помните, где чья?
Я уйду. А старый мишка Плюшка
Им расскажет сказку про меня.
(1988)
***
Жизнь полётом ворона,
Птицей мудрой, чёрною
Пролетит над вечностью
В жуткой тишине.
Ни о чём не вспомню я,
Стану птицей вольною,
Если хоть на миг один
Забудешь обо мне.
(1980)
***
Травы пахнут бабьим летом,
Жёлтых листьев тишиной.
Расскажу тебе об этом,
Если ты пойдёшь за мной.
Я тайком от всех знакомых
Заманю тебя в леса,
Терпче ягоды черёмух
Станут наши голоса.
Вспомним всё, что с нами было,
Позабудем то, что есть.
Нас ласкала жизнь и била,
А всего не перечесть.
Я в венке рябины рыжей
Небо в звёздах обниму,
Подойди ко мне поближе –
Поцелуем грусть сниму.
Травы пахнут бабьим летом,
Жёлтых листьев тишиной.
Расскажу тебе об этом,
Если ты пойдёшь за мной.
(1984)
***
Постучусь в твоё стекло дождём.
Ночь темна, ты смотришь телевизор.
… Дождь как дождь, ну что такого в нём?
Ты грустишь – я это ясно вижу.
Догадайся, и окно открой,
Я войду счастливая и злая,
Что ты глупый у меня такой?
Дождь идёт, и я здесь замерзаю.
Я глажу с балкона: вот плита,
Ты себе спокойно налил чаю.
(Мне течёт за шиворот вода…
Ты пьёшь чай, меня не замечая…)
Я уйду, а с завтрашним дождём
Постучу тебе в окошко снова.
Мы с дождём до завтра подождём.
… Дождь как дождь, ну что же тут такого…
(1987)
Ну, разве я – не гений?!
Лев представил меня присутствующим. А потом обратился непосредственно ко мне: «Что это за дрянь Вы мне принесли? Это – не стихи, так писать нельзя! Вы, конечно, можете обижаться, сколько угодно, и можете прямо сейчас встать и уйти, но тогда Вы никогда писать не научитесь!»
Я была в шоке. Редкие подруги, которым я давала почитать заветную тетрадку, наперебой хвалили меня, да мне и самой нравилось то, что я писала. А тут – такой разгром, да ещё и на глазах у публики!
Я осталась. Обиду засунула поглубже, стараясь не выдать жесточайшего разочарования. Я осталась потому, что привыкла всё, что делаю, доводить до ума. Я подумала: «Ладно, посмотрю, чем вы тут занимаетесь! Уж, если мои стихи никуда не годятся, то как же выглядит настоящая поэзия?!»
Через полгода я уничтожила практически всё, что написала до знакомства со Львом. Из сотен стихотворений оставила несколько, с которыми не нашла сил расстаться. (Кстати, я выяснила, каким ветром занесло меня в эту компанию поэтов. Одна моя знакомая проходила дворами в Маяковку и увидела объявление о занятиях в ЕОЦ. Она зашла в центр и записала мою фамилию на занятия к Дановскому. Сделав благое дело, мне о нём сказать забыла. Вероятно, Лев, когда звонил мне в первый раз, решил, что я ненормальная).
Лев меня ругал постоянно. Ругал и хвалил. Я бесилась, пропускала занятия. Однажды мы так поссорились, что я не приходила полгода. Он позвонил мне: «Наталья! Хватит! Это уже слишком! Приходи. Я жду!»
Мы жили в одном районе и иногда после занятий вместе ехали домой. Если поднимались на моей станции метро, я выходила из трамвая первой. Если на его – первым выходил он. Случалось, катались по маршруту, потому что выйти было очень трудно, почти невозможно. Нам было о чём поговорить.
Как-то Лев сказал: «Сделай в ЕОЦ свою выставку!» - «Как я её сделаю? Я – не еврейка». В центре постоянно проходили прекрасные выставки, мне такое счастье не светило. Лев договорился, компромисс нашли. Я целый год вырезала картины на еврейские мотивы. Выставку запланировали на май 2005г.
А зимой Льва не стало.
На последнем предновогоднем занятии мы обсуждали, у кого соберёмся после официального праздника, чтобы отметить Новый год. Мы частенько что-нибудь отмечали всей компанией, заваливаясь в кафе, а начинали, бывало, прямо в кабинете, заперев дверь, дабы не смущать посетителей.
Мне позвонил Рома: «Лев умер». Я приехала в больничный морг. Морг был усыпан цветами. Народу – не протолкнуться. Потом нас отвезли на кладбище. Потом – на поминки. Я держалась до тех пор, пока Рома не включил аудиозапись с творческого вечера Льва. Это было так недавно, у Льва вышла книга стихов…
Я убежала.
Я проплакала две недели.
Две недели я не вставала с дивана, никого не впускала в свою комнату. Может быть, я умирала, а, может быть, сходила с ума. Спасли меня однокурсники. Я являлась старостой группы, но забыла, что у нас на носу сессия. Студенты обрывали телефон, и я вышвырнула себя из квартиры. За несколько дней довела до ума все рефераты и курсовик, сдалась, как всегда, на «отлично».
Моя выставка открылась 3 мая 2005г. Из наших поэтов пришёл только Аркадий, но ему стало так плохо, что пришлось вызывать скорую.
Друзья-поэты разбрелись по разным лито, на Рубинштейна никто не заглядывает.
А я не пишу стихов. Если прорвётся сквозь прозу одно или, максимум, два в год, - сама смотрю на них удивлённо. И говорю: «Лев! Представляешь, я стихотворение написала…» Я до сих пор с ним разговариваю, только он не отвечает.
II
Лев считал, что мне пора делать книгу стихов. Книжка вышла, в том же 2005. Только Лев её уже не увидел.
Иногда он был невыносим. Я принесла на очередное занятие стихотворение «Волчиха». Прочла:
Меня случайно не добили.
И искалеченной волчихой
Над логовом, как над могилой,
Я вою страшно, вою тихо.
А снег все выше заметает.
Зрачки изрезал жесткий иней,
Готовя пир вороньей стае,
Что ждет на высохшей рябине.
Лев вскипел: «Ты не имеешь права так писать! Так Ахматова могла написать, но не ты! Такую боль надо выстрадать! Ты здесь при чём?!» На следующее занятие я пришла с такими виршами:
Мне Дановский – самый умный Лев,
Отказал в правах на невезенье.
Я брожу, от счастья… (разомлев),
И легко строчу стихотворенья.
Волки в заповеднике живут,
Их Гринпис суровый охраняет.
В логове подснежники растут,
И рябина томно расцветает.
Улетело в поле вороньё –
Там гниют врагов моих останки.
У меня есть право на жильё,
На учёбу, труд и на полбанки.
(12.01.2002)
Провожая меня, Лев спросил серьёзно: «Почему ты «Волчиху» написала?»
После развода я не успевала справляться с делами: две работы, трое детей, домашние хлопоты, денег вечно ни на что не хватает, а тут ещё поэзия с головой накрывает, кажется, что весь мир состоит из метафор и аллитераций, и уже даже дышишь в рифму. И тут мою квартиру обокрали. Не просто обокрали – разгромили, похабно разворотили шкафы и полки, сломали то, что не смогли унести. Странная была кража. Менты сказали, что это, явно, кто-то из очень хорошо знакомых постарался. (Виновных, конечно же, не нашли).
Моя всегда аккуратная квартира выглядела отвратительно, пол устилало бельё. Мебель расшвыряна – хаос и грязь… Я смеялась. Наверное, это была истерика (я аккуратистка, не просто организованное, а систематизированное и упорядоченное пространство для меня много значит).
Два месяца я вручную (стиральная машина сломалась) перестирывала всё – от носовых платков до штор. В первую ночь я не могла лечь в свою постель. Я не могла даже помыться – мои полотенца, мои трусики, лифчики, маечки кто-то трогал. Было ощущение, что не квартиру обокрали, а меня изнасиловали. Милиция оставила нас в покое под утро. Милиция засыпала всё чёрным порошком и, велев ничего не трогать, так и шлялась по комнатам, наступая на одежду, книги и игрушки.
В шесть утра я поехала на работу. На работе оказалось, что у меня температура. Я горела. Меня отправили домой. Домой – в поруганные стены.
Я стояла на остановке, мёрзла среди снега и ветра, и тут зазвонил телефон: старшего сына загребли в армию. Вот не надо говорить о долге родине! Мой сын – астматик, с двух лет больше времени проводил в больницах и санаториях, чем дома, с 1 по 8 класс находился на домашнем обучении, ребёнок вообще больше лежал, чем ходил или даже сидел. А едва стукнуло 18 – армия?!
Я убрала трубку в карман и побрела прямо по шоссе, не обращая внимания на людей и машины. Ноги подкашивались, я падала на колени, кое-как вставала и кричала сквозь слёзы: «Меня! Случайно! Не! Добили!!!» Я не помню, как оказалась дома. Сына я вытащила.
Лев сказал, что стихотворение очень сильное. Со временем он хвалил меня чаще и чаще. Может, я потому и не пишу больше, что он меня никогда уже не похвалит.
Теперь я больше времени уделяю прозе. Мне нравится процесс создания рассказов, когда можно приводить слова в порядок, исправлять, менять, добавлять и резать тексты. Со стихами так не получалось. Стихи появлялись сразу и исправлению не подлежали. Стихи я могу сравнить с любовью – они ставили меня перед фактом своего наличия в моей жизни, спорить не имело смысла. Стихи приходили в меня, отказывая в здравомыслии и меняя реальность. Проза исходит из меня – я могу ею распоряжаться.
Я понимаю, что настоящим поэтом так и не стала. Поэт – это тот, кто умеет работать с вдохновением. Я не достигла такой степени совершенства.
Кстати, я пару раз показала Льву свои рассказы. Ему не понравились.
P.S. На Прозе у меня читателей в пять раз больше. Но это лишь подтверждает то, что слышать музыку стиха способны лишь 20% людей, что-либо срифмовать могут 5% из этих 20, а стать настоящими поэтами – единицы из миллионов.
Другие истории о том, "из какого сора растут стихи", в сборнике "И Муза моего лица уже давно пугается".
На фото: Лев в первом ряду, в светлом костюме. Я стою за его спиной.