Это осеннее утро обозначилось полным безветрием, инеем – шершавым, как наждачная бумага и чистым, стеклянно-бирюзовым небом. Солнце, приподнявшись над зубастым горизонтом, уронило первые лучи на небольшую деревню, как будто, давая ей знать, что оно заступило на свою извечную вахту.
Проснувшись, Семён с неохотой открыл глаза и так же нехотя посмотрел в окно. Состояние организма, в отличие от погоды, было ужасным: голова разламывалась, во рту - словно стадо слонов пробежало и нагадило, внутри, где-то там, в душе, потряхивал мандраж. Нужно было сделать усилие и подняться: нестерпимо хотелось пить, Зинки же, чтоб выручить мужа в эту нелёгкую минуту, рядом не было.
«Наверное, по хозяйству чего-нибудь ковыряется или к Никифоровне ушла, сплетничают опять», – проползла мысль в мутном мозгу Семёна.
Семен и Зинка – средних лет пара, жили в своём доме в деревне, в пригороде краевого центра. В самой деревне работы практически не было, и потому Семён устроился в город, на стройку. Руки у него были вставлены правильно, умел он практически всё. Вот за это умение ему платили неплохие, в общем-то, деньги.
Зинка, весёлая, жизнерадостная женщина, смотрела за их хозяйством, которое состояло из козла по имени Махно, козы Маруськи, козлёнка Стёпки, двух десятков куриц, кроликов штук пятнадцати да тридцати соток огорода. Этого добра им вполне хватало.
Семен, считалось, мужик был не пьющий, как и множество таких же мужиков по всей нашей необъятной матушке России. Выпивал только по праздникам, по выходным, по какому-либо поводу: поросёнка у соседа кололи или сапоги-болотники купил. Ну, а сапоги купил – обмыть надо? Обязательно надо! Это вам любой мужик скажет, а иначе они долго не проходят, порвутся, сгорят, или ещё какая печальная участь их ожидает. Ну и так ещё выпивал… когда душа просила. Вот вчера два таких повода и совпали: была пятница, вечер, то есть уже выходной, и душа просила, ох как просила! И Семён не отказал ей, по полной программе не отказал. Да… А сегодня очень было нехорошо и в организме, и в душе. Но Семен, как и любой другой человек мужского роду, знал один верный способ борьбы с этим недугом.
Собрав волю в кулак, он отбросил одеяло и, кряхтя, поднялся с кровати. Добравшись до кухни, где стояло ведро колодезной воды, Семён зачерпнул полный ковш и в четыре глотка осушил его.
- Ха-а-а-а, – прохрипел он довольно, ставя черпак на стол.
«Интересно, где Зинка опохмелятор прячет?» - вопрос, зародившийся с пробуждением, теперь настойчиво постучал в сознание.
А в том, что где-то прячет, сомнений не было. У Зинки, как у порядочного хомячка, заначки были на все случаи жизни.
- Та-а-к, посмотрим здесь, - пробубнил Семён, поставив табуретку к шифоньеру.
Трясущимися руками он перебирал бельё в верхних ящиках, ища заветную поллитровку.
- Ты чего там роешься? - вопрос Зинаиды, прозвучавший неожиданно и резко «ударил» по «больным» мозгам мужа.
От испуга Семёна подбросило, и он еле успел ухватиться за угол шкафа, чтоб не свалиться.
- Епона мать! – выкрикнул побледневший мужик. – Ты чё, женщина, вдовой захотела стать?! Я, мля, наверное, поседел весь. - Он аккуратно спустился с табурета и подошёл к зеркалу.
- Н-да, ну и рожа! - изрёк Семён, с неудовольствием глядя на отражение.
- Чего ты там всё перерыл? – хохоча, продолжила жена. – Тот тайничок уже давно не эксплуатируется.
- Ой, Зина, убавь звук, у меня скворечник раскалывается - туда, блин, дятел какой-то залетел и долбит сволочь… - Семен взялся руками за виски.
- А не надо было пиво самогоном разбавлять; сам вчера Егорычу орал: «Тащи первача, сейчас «ерша» глушить будем», – язвительно напомнила жена.
- Ладно, не издевайся… дай пол-литра подлечиться, а то помру «смертью Палыча».
«Смертью Палыча» мужики этой деревни напоминали жёнам о печальном случае, произошедшем около года назад. Один местный житель, которого все звали Палычем, после нескольких дней возлияния мучился с тяжкого похмелья. Супруга же, ни в какую не давала ему выпить, даже сто граммов. Видимо, вконец замучил Палыч «половину» своим пристрастием к хмельной веселушке. Ну и, в конце концов, бедный крестьянин, то есть Палыч, отошёл в мир иной. Врачи, приехавшие по вызову несчастной, констатировали остановку сердца, забрали тело и сказали, что если бы мужик опохмелился, то скорей всего, остался жить. Бедная женщина не знала, куда себя деть от горя.
И вот с тех пор всё мужское население деревни, когда в утренние часы, да и не только в утренние, начинало страдать похмельным синдромом, тут же атаковало слабую женскую психику напоминанием о том, как мучился бедный Палыч и каково теперь его разбитой горем вдове… А после, первая рюмка, стакан или кружка с заветной, лечебной жидкостью, всегда поднимаются с неизменным тостом:
«За Палыча!»
«Ведь скольких людей своей погибелью от похмельных кошмаров спас» – рассуждали в своих компаниях мужики, между собой присвоив Палычу посмертную награду – «национальный герой деревни Кузьминки!»
- Ладно, двести грамм налью, больше не проси, – нехотя согласилась жена.
- Пол-литра давай, – уверенно заявил муж, – Егорыча тоже подлечить надо.
- Ну давай, всех алкашей в деревне собери и всех опохмеляй, – резко парировала Зинка.
- У этого, как ты говоришь, алкаша трактор стоит, а нам на днях огород надо перепахать, так что гони пол-литру, я договариваться пошёл, – всё так же уверенно заявил Семён.
- Знаю я, как вы там договариваться будете, – уже уступая напору мужа, продолжала Зинка, понимая, что без трактора действительно не обойтись. – Ведь пока рога в землю не воткнутся, всё лечиться будете.
- Так, я не понял, это у кого там у нас рога? – начал, было, Семен, делая вид, что сердится.
- Ладно, выходи давай. Достану заначку, - проигнорировала его натиск жена.
- Слушаюсь, – тут же произнёс Семён, приложив руку к виску, как военный, и, развернувшись, вышел из избы.
В сенях он снял с вешалки новый ватник, который недавно получил на работе и принёс домой. Накинув его на себя, он вышел во двор глотнуть свежего воздуха. Осеннее солнце хоть и светило вовсю, но грело слабо, а в новой фуфаечке было уютно и тепло.
- Ну, ты где там, епона мать, в Китай за «лекарством-то» ушла, что ли? – крикнул Семен в дом. – Так и хочет злая баба мужика заморить! – уже весело добавил он, предвкушая пикничок во дворе, на свежем воздухе.
- Возьмите, больной, – высунула Зинка в окно бутылку. – На четвереньках-то хоть опять не приди, – предупредила жена.
- А я чё, на четвереньках вчера пришёл? – удивлённо спросил супруг.
- Да. А вот до кровати уже по-пластунски полз. Дополз и смотрит на неё снизу вверх, как альпинист на непокорённую высоту.
- Ха-ха-ха! – зычно заржал Семен. – Тебе бы, Зин, анекдоты писать, а ты тут куриц пасёшь, – съязвил муж и пошёл в палисадник.
Мысли о предстоящей посиделке бодрили и питали энергией ослабленный похмельем организм. Семен отворил калитку и прошёл на летнюю кухню, построенную им специально для таких вот мини-банкетов. Здесь было всё необходимое: буфет с посудой, мангал, столик со скамейками и даже маленький погребок, в котором хранилась вся необходимая снедь для стола с бутылочкой. Надо заметить, что Семен хоть и выпивал периодически, но мужик был хозяйственный.
Достав банку солёных огурцов, он порезал две штуки крупными кругляшами и выложил на блюдце. Затем вынул из буфета два гранёных стограммовых стаканчика и наполнил их до краёв.
- Вот так! – потирая ладони, выдохнул Семен, любуясь натюрмортом.
Оторвав восхищённый взгляд от согревающей душу картины, он подошёл к забору. Сперва громко и пронзительно свистнув, Семён крикнул в стоящий напротив, через неширокую дорогу, дом:
- Егорыч!.. Егорыч, ёжик геморройный, давай выползай!
Откуда-то изнутри ограды послышался приглушённый голос:
- Ща, обожди пять секунд.
«Вроде как со стороны туалета» – подумал Семён, громко и весело добавив:
- Ты чего там, серешь, что ли? Смотри не провались с похма-то; обосранному наливать не буду. Да, и руки не забудь помыть… Шустрей давай, я уже налил, долго ждать не буду, меня дирибанит…
Не успел он закончить фразу, как послышался звон падающих стаканов и разбивающейся о плиточный пол бутылки. Мгновенно развернувшись к столу, Семен обнаружил ужасную картину: козёл Махно, проскочивший в незакрытую калитку, стоял у столика, жевал нарезанные огурцы и при этом, как будто специально, смахнул со стола своей бородатой козлиной мордой оба стакана и поллитровку.
- Ты чё, козлина, ваще страх потерял?! – прорычал разъярённый мужик и, собираясь напинать оборзевшей скотине, ринулся вперёд.
Но Махно, вопреки ожиданиям Семёна, не испугался и не побежал, а лишь отступил, сделав шаг, и согнул задние лапы, как бы садясь на землю. Человек от неожиданности растерялся и на мгновение замер в позе с поднятыми на уровень груди руками и растопыренными пальцами. Этого мгновения Махно вполне хватило для проведения контратаки. Он резко выпрямил согнутые конечности и со всей мощи ударил Семена лбом в самое уязвимое мужское место.
- Ху-у-у-ё-ё-ё… – послышался шипящий звук из груди повалившегося наземь царя природы.
Выпученные глаза Семёна вращались, глядя то на разбитую бутылку, лежавшую почти у его лица, то на обнаглевшее животное, которое начало ритуальный танец победителя над поверженным врагом. Махно принялся скакать вокруг Семёна, при этом задирая копыта так, как это делал конь маршала Жукова на параде Победы 45-го года.
«Всё, анархист, кончилась твоя дискотека, – бурлило в кипящем мозгу Семёна, – сегодня же на шампурах вертеться будешь!»
Постепенно отойдя от болевого шока, мужчина приподнялся и пошёл в угол палисадника, туда, где стояла полутораметровая жердь.
Махно продолжал с показной важностью расхаживать возле места сражения, но, увидев в руках противника палку, решил, что в данный момент вооружение у противоположной стороны имеет явный технический перевес и пора отступать. Издав гордое и звучное «Мм-е-е-е», что, вероятно, на козьем языке означает «Мы отступаем, но не сдаёмся», рванул прочь от побежавшего на него человека.
Семён, переполненный яростью к бегущему впереди рогатому чудовищу, уже было догнал его. Он даже размахнулся, чтобы врезать ненавистной скотине по хребту что было силы. Однако то ли у Махно сегодня был невероятно везучий день, то ли этим субботним утром над Семёном звёзды расположились, как-то не так… Но тут Махно сделал резкий прыжок вправо, чтобы обогнуть навозную яму, а Семен, ослеплённый гневом, не заметил выскочивший из-под козла торчащий корень. Всё лето Семён собирался вырубить его, но руки как-то не доходили. И вот теперь он запнулся об этот злосчастный отросток и полетел, как это бывает по всем законам подлости, прямиком в навозную яму. В ту, в которую исправно всю весну, лето и начало осени таскал отходы жизнедеятельности домашней скотины, в том числе и махновские. Обильные дожди, шедшие накануне, довели эту массу до той нужной консистенции, чтобы в ней можно было окунуться. За какой-то миг полёта, над дурно пахнущей жижей, своим неопохмеленным мозгом Семен сообразил, что как-то спланировать или хотя бы отвернуть лицо от этого месива не удастся, так как мешает жердь, - и головой вперед влетел в яму.
Зинка, наблюдавшая всю картину от начала и до конца, упала на подоконник, давясь истерическим смехом.
Вылезая из ямы, Семён увидел, что напротив стоит Егорыч и пытается сдержать смех, что ему никак не удаётся.
- Ну вот, – начал сосед, – а говоришь, обосранным не наливаешь!
- Ты чё, поиздеваться пришёл?! – рявкнул в ответ Семен.
- Ладно, ладно, – начал успокаивать потерпевшего Егорыч и хотел было приобнять его по-дружески, но тут же отдёрнул руки, как от прокажённого, и скорчил гримасу.
- Слышь, Егорыч, поймай ублюдка, шкуру тебе отдам, – пообещал Семен.
- Хорошо, ща поймаю, – без особого энтузиазма произнёс сосед и было уже направился в сторону, куда убежал Махно, но опять подошёл к Семену, скорчил брезгливую мину и, махая перед носом ладонью, спросил:
- Семён… - тут он выдержал небольшую паузу, как бы принюхиваясь, – а что у тебя за одеколон такой паршивый?
Семён не сразу понял, что над ним опять издеваются, но через несколько секунд, осмыслив заданный вопроса, заорал:
- Мля, Егорыч, зашибу, собака! – и начал искать глазами жердь, с которой бегал за Махно.
Но Егорыч - худощавый «живчик», рванул на безопасное расстояние и уже издали крикнул:
- Ща, Семён, изловлю гадёныша!
Скинув во дворе новый, безнадёжно испорченный ватник и всю остальную одежду, оставшись в одних трусах, Семен зашёл в дом. Зинка держалась за живот и вытирала слёзы.
- Не помню, когда я так хохотала, – произнесла она, глядя измазанное лицо мужа.
- Топи баню и приготовь ещё пузырь… сегодня напьюсь и казнить буду козла, – спокойно, но очень зло сказал Семен, давая понять, что ни одно его слово обсуждению не подлежит.
Зина почувствовала, что самолюбие мужа сильно задето: его унизили в глазах друга и жены. И кто это сделал?! Всего лишь домашний козёл. Настроение резко переменилось. Она понимала, что заступаться за Махно бесполезно, и этого самоуверенного козла ей вдруг стало очень жаль, ведь он вырос у них на глазах, был ей почти как ребёнок, которого она никак не могла родить.
Поимкой Махно занималось полдеревни: мужики, успевшие к этому времени принять вакцину от «смерти Палыча», и вся ребятня, бегавшая по улице.
Через полчаса после побега Егорыч тащил Махно, связанного за рога. Когда они подошли к дому, вышел Семен.
- Слышь, Семен, может, вынесешь менее суровый приговор? Жаль мужика! Такого умного козла больше, наверное, на всей планете нету. У него же характер - как у нас: дерзкий и с юмором.
- Мне его юмор, епона мать, слишком дорого обошёлся. Во-первых, опохмелиться нормально не дал, во-вторых, мне по яйцам так зарядил, что я сознание почти потерял. А я, знаешь, все-таки хочу, чтоб Зинка родила, даст Бог. И мне бы хотелось в этом принимать самое прямое участие. В-третьих, он мою новую фуфайку запортачил. Этот запах говна век из неё не выйдет. Ну, а в-четвертых, он МЕНЯ в говне искупал, причём с головой, чего до него никто ни разу не посмел... Всё, Егорыч, не дави на жалость! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит: высшая мера наказания через расстрел. Будет приведена в исполнение сегодня же. Приходи на шашлык, шкуру, как обещал – тебе отдам.
Сосед понял, что дальнейший разговор бесполезен, развернулся и с грустью, на обычно улыбчивом лице, пошёл к своей избе.
- Всё, юморист, руки за спину, пошли в камеру, – обратился хозяин к козлу и потянул за веревку.
Семен завёл Махно во двор. В это время на крыльцо вышла Зинка и, увидев обречённое животное, заревела, закрыв лицо ладонями.
- От дура баба! – выругался муж.
Семёна, выпившего перед этим два полных стакана водки почти залпом, слегка покачивало. Он пнул козла сапогом в бок и заорал, снова потянув за верёвку:
- Епона мать, шевели копытами, урод!
Привязав пленника к бане, мужчина отправился в дом за ружьём. Тихо всхлипывая, следом за ним зашла Зина. Понимая, что на глаза мужа, часто лучше не попадать, она отправилась в спальню.
Достав из железного ящика старенькую двустволку, Семён не спеша вставил один патрон, затем второй, и на всякий случай прихватил ещё один, положив его в карман штанов.
Увидев мужа, выходящего на улицу с ружьём, Зина уже завыла, но тут же поспешила уткнуться в подушку.
Подойдя к бане, Семен посмотрел на Махно. Тот стоял, опустив голову, ожидая своей участи. Козёл чувствовал, что сейчас должно что-то случиться, и ждал, покорно ждал, когда это «что-то» произойдёт. Семен взвёл курок и направил дуло прямо в лоб животного. Он старался не смотреть в эти зелёные козлиные глаза, которые были как-то по-человечески наполнены смыслом. Но все-таки взгляды их встретились, и тут человек вспомнил, как когда-то, когда Махно был совсем еще маленьким, бегая во дворе, он обожрался какой-то гадости и чуть не сдох. Долгое время козлёнок жил у них прямо в избе, и они с Зинкой отпаивали его из бутылочки с соской, как маленького ребёнка… Теперь та глыба ярости, которая образовалась в душе Семёна, пока он бегал за козлом, вдруг начала стремительно таять, но отступать было уже нельзя. Он не мог уронить свой авторитет в глазах жены и друга. И вдруг, непонятно каким образом, из конюшни выбежали Маруська и маленький Стёпка. Они встали метрах в двадцати от места казни и начали так жалобно блеять, что сердце Семёна окончательно дрогнуло. Он убрал ствол в сторону и произнёс размякшим голосом:
- Вот смотри ж ты, скотина, а всё понимает!
После этого, повернувшись к дому, крикнул:
- Зинка, твои методы спасения животных сработали. Завтра же иди в «Гринпис», устраивайся. Расскажешь, как козлину спасла, с распростёртыми объятиями примут. Ладно, – обратился Семён к Маруське, – не бойся, без мужика не оставлю… Да и что ж я, ирод какой, ребятёнка сиротой делать. А тебе, – Семён повернулся к Махно и хлопнул ладошкой по бородатой морде, - танцы твои даром не пройдут… Это я тебе ещё припомню!
Войдя в дом и увидев заплаканную жену, Семен в ее взгляде прочёл:
«Что, неужели пожалел?!»
- Да, да, амнистия сегодня у козлины. – Как будто нехотя подтвердил муж.
Зинка бросилась ему на шею и опять заревела.
- Вот денёк сегодня, – сказала она, всхлипывая, – за всю оставшуюся жизнь и насмеялась и наревелась...
Неожиданно раздался стук в окно, заставивший обоих повернуться. На улице стоял Егорыч.
- Ну, чего, где моя шкура?! – шутливо и уже все понимая, прокричал через закрытые окна сосед.
- Да ладно, давай заходи. Мне тут с тобой кой чего обсудить надо, – деловито ответил Семен. – А ты, – обратился он к жене, с лукавой улыбкой, – достань-ка ещё один фунфырик, насчёт трактора надо будет поговорить.