Так проходили будни в учебном центре и вскоре настал долгожданный праздник – Новый год. Лучше бы он не наставал!
В десять часов был объявлен праздничный ужин. Нам накрыли «шикарный» стол: на десять человек полбанки сгухи, по одной булочке каждому весом в тридцать граммов, подгоревшей и затверделой, и по стакану жидкого светлого чая, напоминавшего ополоски. В одиннадцать часов – массовый просмотр телевизора, поздравления президента и песни под гитару.
Ночь была особо праздничной. Качались, отжимались и даже танцевали до четырех часов утра. А после подъема - чистка снега до вечера. Вечером баня. Баня на учебке была незабываемая: стены, пол, потолок были обильно покрыты инеем и тонким слоем льда, так как замерзшие форточки не закрывались. Один кран с чуть теплой и один кран с холодной. Хотя, пар был – он выходил из наших ртов при дыхании.
Через неделю во всей учебке была отключена вода, т.к. трубы в системе разморозились и полопались. Настали труднейшие времена – два с половиной месяца, - когда мы умывались снегом. К тому же у нас закончились умывальные принадлежности. Зато нательное белье мы стали получать вовремя, каждую неделю, но почему-то старое и вшивое. Беторы (бельевые или любые вши назывались беторами) обильно усеивали швы нательного белья, которое нам приходилось отглаживать каждый вечер. Запах жареных насекомых, которые лопались под одним на всю учебку грязным утюгом, вызывал тошноту, а укусы, рассыпанные по телу, зудились нестерпимо. В довершение ко всем бедам началась эпидемия чесотки и дизентерии. ПМП и госпиталь были до отказа заполнены курсантами.
Дизентерия возникла на фоне всеобщей антисанитарии, да еще этому способствовали салаты из грязной вареной свеклы, которыми нас стали регулярно кормить на ужин.
Более брезгливые и следившие за собой этот так называемый салат не ели, а самые голодные жрали все подряд, и не раз бывало, что приступы рвоты настигали бойцов прямо в строю.
Также от холода и вечернего чая участились приступы энуреза. Тут, надо сказать, дежурный по роте обычно ночью по нужде духов не выпускал из-за боязни суицидов, и нам приходилось терпеть до самого утра. Особенно находчивые мочились в сапоги товарищей.
Затем нас раскидали по ротам и казармам. Я попал в РЛПВ (Радио-локаторное прожекторное вооружение). Рота наша состояла, в основном, из дагов и парней с Алтая. Сержантами были самые свирепые, в том числе и Чип. Когда Чип заступал дежурным по казарме, мы летали и падали от его тычков и пинков, как звезды в августе.
В день переезда была устроена грандиозная уборка. Во всех помещениях казармы мы накрошили ножом мыло в ведра и, взбив в них пену, раскидывали по стенам и полам. Пены было примерно по колено.
К вечеру казарма заблестела. Мы заклеили окна и путем приседаний и отжиманий нагнали температуру с 16 до 25 градусов.
В нашей казарме был заведен хороший обычай после команды сержанта «Отбой!» хором крикнуть «Отбой!» и за 45 секунд раздеться и лечь. А потом, конечно, поиграть в веселую игру «Подъем – отбой».
«Подъем – отбой, подъем – отбой,
Удар о что-то головой,
Летит сапог, летит ремень…
Так дух летает каждый день».
Занятия проходили каждый день разные, но, в основном, «физо» и рукопашка. Раз в неделю стрельбы и пять раз в неделю тактика: перебежки, переползания и все такое. Духи становились все худее и страшнее. Все больше дедовщины и уставщины, все больше заморочек…
Наконец-то дали воду. Мы стали мыться и наводить порядок.
Погода свирепствовала. Тайфун за тайфуном налетали на учебку, мели нескончаемые метели. Но вдруг среди этой снежной круговерти выдался ясный, солнечный день, и наши мудрые офицеры дали приказ всей учебке – постираться. Только мы постирали, как опять начался ураган. Мокрые «комки», нет света и мы, бегающие туда-сюда в одних кальсонах и сапогах.
Снег валил сплошной стеной большими мокрыми хлопьями, за секунды он успевал залепить все тело, оно сразу покрывалось ледяной коркой.
Когда буран прекращался, начиналась массовая откопка учебки от снега, а когда начинался снова, то все равно мы чистили снег.
Это напоминало действия умалишенных. Мы шли со скребками и лавочками вперед, расчищая сугробы, а за нашими спинами тут же наметало новые горы снега. Такое могут придумать только офицеры. Как в пословице – «чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона».
Однажды на въезде в учебку ЗИЛ-131 снесло с дороги, и нам был отдан приказ всей учебкой перенести его вместе с прицепом. Солдат может все. Вынесли и стали толкать, а когда немного продвинули, услышали крик: «Человека переехали!»
Дух лежал под колесами ЗИЛа и не двигался. Колеса находились на его ногах, а туловище торчало сбоку. Машину протолкнули дальше. Я и Кучерке взяли парня на плечи и понесли в ПМП.
- Я не могу двигаться! – стонал он.
А мы кряхтели и несли. Думали, не донесем, и напрягали все свои силы, пробиваясь сквозь буран и сугробы. Дух стонал и то и дело терял сознание.
Донесли, сдали врачу, объяснили обстановку. Врач, суетясь, начал разрезать штаны и сапоги, дал раненому понюхать нашатырь. Но через минуту боец уже выбегал из палаты под матерную ругань врача, в разрезанных штанах и сапогах: он был даже здоровее нас с Кучерле. Как оказалось, ноги вдавились в толщу снега, и машина прошла по ним, нисколько не повредив.
Утром я почему-то встал последним. Забежав в сушилку, где на холодных батареях были разложены наши портянки, я обнаружил всего одну. Оглядевшись, я увидел на полу заледеневшую лужу, в которой под тонким слоем льда находилась то ли половая тряпка, то ли моя портянка… Раздумывать было некогда: я разбил лед, отжал, намотал на ногу эту тряпку и выбежал на зарядку.
Погода успокоилась, но мороз усилился. Наступил трудный день для измученных солдат. К обеду мы не могли снять сапоги – они примерзли к ногам. Я сорвал портянку вместе с кожей и с силой начал растирать почерневшие пальцы…
Через неделю восстановили отопление. Жить стало полегче и потеплее. В каждую батарею был вбит чепик, струганный из дерева. Однажды вечером перед отбоем я полез вешать на батарею свои мокрые портянки. Все наладилось, день прошел отлично и с хорошим настроением я собирался спать, как вдруг из батарей один за другим стали выпрыгивать чепики, и струи горячей воды под большим давлением ударили в разные стороны. Один фонтан попал прямо в висевший на дужке чиповской кровати китель и на постель Чипа.
Я попробовал их вставить обратно, но они выпрыгивали. Чип, увидев это, влез на кровать и стал пинать меня по лысой голове. В каблуки сапог, чтобы не скользили, были вбиты дюпеля, и теперь они оставляли глубокие раны на макушке, из которых хлынула кровь.
Когда все закончилось, мне пришлось долго приседать в сушилке, под присмотром Чипа. Он как раз был дежурным по роте и торопиться ему было некуда. И именно сейчас во мне проснулась надежда осуществить то, что я задумал давно.
- Товарищ сержант, уже полторы тыщи раз присел! – крикнул я надеясь, что Чип зайдет проверить.
- Приседай, давай! – крикнул Чип, по-видимому, чем-то занятый.
Я продолжал кряхтеть, как будто приседаю, и тут увидел ведро с помоями, которое в сушилке спрятали стратеги, - в него сержанты справляли нужду. Ведро стояло в углу и сильно воняло. Я взял его и поставил прямо посреди сушилки, подобрал брошенный целлофановый пакет, вытянул и вырвал из своего «комка» шнурок, находящийся в поясе кителя, и сделал его удавкой. Затем встал за дверь и крикнул:
- Товарищ сержант, не могу уже!
Чип, ругаясь, быстро пошел в сушилку, собираясь, видимо, дать мне еще раз по почкам. Как только он показался в дверном проеме, я резким движением закрыл дверь, так что она угодила ему как раз в нос. Затем накинул на его голову пакет, быстро стянул руки удавкой и обмотал несколько раз.
Чип попытался закричать, но удар в пах свалил его на колени и он замолчал. Затем я плотно закрыл дверь, перекинул веревку через шею Чипа и стал пинать его. Сколько я его бил – не помню. Передо мной стояли все сцены унижения, которые пришлось пережить, все страдания и боль в разбитой голове… Но я не хотел его убивать – я исполнял тщательно продуманный план, основанный на изучении всех сержантов и дедов и их повадок.
Я взял за шиворот трясущееся и плачущее тело этого здоровяка Чипа и, сняв пакет с его головы, окунул его в ведро с помоями. Он, захлебываясь, жадно хватал воздух разбитыми губами.
- Что, ублюдок, плачешь? Я могу утопить тебя в этой моче.
- Не надо, пожалуйста… - скулил Чип.
- Где фотоаппарат? – спросил я, зная, что у сержантов он есть, так как они на днях фотографировали нас, висящих «на крокодилах».
- В каптерке, - просипел сержант.
- Где ключи?
- В кармане.
Каптерка находилась рядом с сушилкой. Открыв ее, я взял фотоаппарат, поглядел, сколько израсходовано кадров, зашел в сушилку, еще раз пнул Чипа, надел ему на голову ведро и сфотографировал в таком «прикиде». Затем сделал еще несколько снимков, перемотал пленку и спрятал в карман. Еще немного для профилактики побил сержанта.
- Если еще хоть один косяк с твоей стороны – проявлю пленку и развешу фотографии по всей учебке. Все погранвойска узнают, что сержант Чип опущенный. Ты меня понял, урод?
- Я развязал ему руки, принес бачок с водой, полотенце, мыло.
- Умывайтесь, товарищ сержант.
Потом я вышел из казармы и спрятал пленку, завернув ее в пакет, за пожарный щит на стене. Когда я вернулся, ко мне подошел дневальный.
- Тебя Чип зовет.
- Где он?
- В каптерке. Чё-то он злой какой-то, мокрый и вонючий. Что это с ним?
- Не знаю, обоссался, наверное, - ответил я и, направив дневального на секу, зашел в каптерку. Чип сидел уже чистый и переодетый.
- Фикса… Ничего, что я тебя так называю?
- Да ладно, говори, чего хотел.
- Фикса, я надеюсь, ты парень умный.
Он достал чай с пряниками, поставил на стол две кружки, потом вытащил бутылек одеколона, налил себе и мне.
- Давай договоримся. Тебе служить еще очень долго, а мне скоро на дембель. Короче, отдай пленку и забудем все обиды.
Я выпил одеколон, закусил пряником.
- Чип, я гляжу, ты тоже не дурак. Пленку я тебе не отдам, она мне душу греет лучше, чем твой одеколон. Забыть сегодняшнее я согласен, жизнь тебе портить не собираюсь. У меня одно условие: вы не лезете ко мне под кожу, я – к тебе.
- Ладно, по рукам.
Мы допили одеколон и начали пить чай, как вдруг в каптерку залетел дневальный:
- Сека!
Я побежал и лег в кровать. Пришел дежурный офицер, посчитал нас, сделал замечание, что сильно пахнет мочой, и вышел. Я стал засыпать, но на соседней кровати зашевелился дух. Внизу и справа под ним спал сержант Мельников. Я насторожился и заметил, что на верхнем ярусе над дембелем на матрасе образовалось мокрое пятно и стало быстро расползаться. Струйка потекла вначале на подушку дембеля, а потом на его лицо. Он закашлял, я уткнулся в подушку, сдерживая смех. Дух, видимо, сильно хотевший в туалет, не нашел ничего лучшего, как повернуться на бок и сделать лужу на пустую кровать рядом с собой, под которой и спал сержант.
- Меня обосс…! – заорал разъяренный сержант и, перевернув кровать со спящим духом, поднял всю роту.
Всю ночь он качал и бил бедного духа, а мы, обнявшись, приседали.
- Курсант! – Чип ткнул в меня пальцем.
- Я!
- На секу! – приказал Чип, видимо, делая мне одолжение.
- Нет, товарищ сержант, я поприседаю.
Чип назначил другого.
Вот уже второй час мы приседали. Кто-то, не выдержав, падал в обморок, болтаясь на наших плечах, кого-то рвало, кто-то плакал, а у меня на душе было легко и свободно. Я начал становиться человеком и знал, что добьюсь своего во что бы то ни стало.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/02/21/1135