ГЛАЗ.
…
Он никуда не торопился….
Шёл по кладбищу, выверяя каждый свой шаг, подолгу останавливался, чтобы тщательно осмотреться по сторонам. Пристально всматривался в могильные плиты. Беззвучно шевеля губами, читал некрологи и надписи на них. По этому заброшенному, неухоженному кладбищу он бродил уже около часа.
Он явно искал чью-то могилу….
Наконец на северной окраине кладбища, которая раскинулась на дне неглубокой впадины, Он остановился возле дешёвого железного креста. Присел на колено, потёр рукавом проржавевшие буквы и цифры. Пристально всмотрелся в написанное. Пальцы левой руки, которой он взялся за венец этого креста, сомкнулись в мёртвую хватку настолько, что побелели костяшки.
Черты лица его заострились.
Глаза расширились, зрачки упёрлись в одну точку.
Чтобы лишний раз удостовериться, он ещё раз почистил рукавом табличку.
Ошибки быть не могло….
Он медленно встал с колен, медленно выпрямился и медленно сложил руки перед собой. Надолго застыл в этом скорбном почтении. Деликатно помолчал и тихо, очень тихо, наделяя каждое своё слово громким смыслом, сказал:
- Ну здравствуй, отец…. Вот мы и встретились…. Думал, уже не найду тебя….
Он как-то беспомощно посмотрел в другую сторону. Глаза его внезапно покраснели.
- Тридцать лет прошло…. – Добавил Он, стараясь смотреть куда-то в сторону.
После чего повисло необыкновенно значимое, гнетущее молчание.
Это нужно было осмыслить всем – и живым, и мёртвым.
Наконец Он полез во внутренний карман долгополого пальто, откуда вытащил плоскую бутылку. Повернул её этикеткой и продемонстрировал могильному кресту:
- Отец, я кое-что принёс, помнится, ты любил этот коньяк…. – Сворачивая отвинчивающуюся пробку Он, между делом, заметил. – Может, любовь к нему тебя и погубила….
Он зачем-то придирчиво посмотрел на этикетку коньячной бутылки и несколько внезапно предложил:
- Поговорим, отец? Ведь нам нужно поговорить. Начистоту. Даже не знаю, с чего начать…. Извини, стаканчики я не взял….
Не придумав ничего лучше, Он вылил на могилу приблизительно треть содержимого бутылки.
Отхлебнул из горлышка сам.
Замер, смакуя послевкусие, после чего признал:
- Хороший коньяк, ты знал в этом толк.
Он посмотрел куда-то вдаль и, обращаясь к этой отвлечённой дали, заговорил жизнеутверждающим тоном:
- Отец, полагаю, тебе это будет интересно…. Сейчас мне сорок восемь. У меня всё хорошо. Дети, жена, собака, кошка, канарейки, дом с камином. Счёт в банке. Я живу в Америке. Надеюсь, ты за меня порадуешься….
Здесь он взял паузу, будто давая покойнику возможность искренне и бурно возрадоваться.
Продолжил Он уже другим, гораздо менее бодрым тоном:
- Отец, я даже не знал о том, что ты умер. Только когда сюда приехал, меня известили…. Тридцать лет прошло, как ты застрелился. Из своего именного пистолета, который ты привёз с ТОЙ войны. Ты нашёл в себе мужество сделать это….
Он сделал большой глоток из бутылки.
- Отец, я не держу зла. Я постарался забыть, с какой жестокостью ты избивал меня за малейшие провинности. Видимо я был сложным мальчиком, чересчур нервным и впечатлительным…. Но объясни, отец, зачем ты избивал мать?! Ведь она – МОЯ МАТЬ…. Ведь, скорее всего мама умерла от твоих побоев!
Он слишком энергично приложился к бутылке, при этом он выплеснул коньяк себе и на шею, и на пальто. В запале вытер губы рукой. Собрался с мыслями и успокоился.
- Я никого не сужу и никого не обвиняю…. Тридцать лет прошло…. Я помню тебя, отец. Помню твою правую беспалую покалеченную руку и твой стеклянный глаз на изуродованном взрывом лице. Еще очень хорошо помню ту солдатскую медаль, которую ты – офицер, одевал на китель один раз в году – в тот День – Когда Вы Победили. Отец, я прекрасно помню: ты ещё говорил, что всё остальное железо – шелуха, побрякушки и, только если офицера награждали этой солдатской медалью,… только ЭТО имеет значение….
Он запнулся.
Снова непонимающим взглядом посмотрел на этикетку бутылки.
- Прекрасный коньяк…. По-моему, я пьянею….
Вновь погрузился во что-то далёкое.
Вновь заговорил:
- Да, отец, у тебя была эта солдатская медаль. Как и любой из тех, кто видел НАСТОЯЩУЮ войну, из тебя клёщами было не вытащить ни одного слова о ней. По-моему, ты так и остался на передовой, в тех заиндевелых окопах – вперемешку заваленных трупами своих и чужих, под прицельным огнём танков, с паранойяльной целью отстоять эту позицию любой ценой….
Здесь он замер, и лицо его исказила судорога, будто он увидел этот кошмар воочию.
Внезапно Он переключился:
- Тебе я казался слабым. Бесхарактерным. Слюнтяем и нытиком…. Поэтому ты меня избивал, чтобы воспитать во мне мужчину. Развить мой характер. Разбудить самолюбие. Ты это воспринимал как тренировку духа и силы. Самоуважения. А мать ты избивал потому, что она не воспринимала твои истязания как воспитание моего духа и силы. Пил ты уже тогда….
Он снова отхлебнул из бутылки.
И быстро заговорил с непередаваемым сожалением:
- Ты так ничего и не понял, отец. Война закончилась, нужно было просто жить. Просто заключить мир с самим собой. Найти контакт с окружающими. С родными. С близкими. Оборона закончилась. Мы отстояли эти позиции. Победили. Войне конец!..
Здесь он запнулся. Перевёл дыхание. Вновь уставился на этикетку коньячной бутылки.
- …. А ты на всю жизнь остался один. В окопе, заваленном трупами. В глухой обороне. Под непрерывным артобстрелом. С вытекшим глазом. С правой рукой, болтающейся на одних сухожилиях и с маниакальной целью стоять насмерть….
Он категорично покачал головой и мрачно отчеканил:
- И ТЫ НЕ ОТСТУПИЛ НИ НА ШАГ….
Он с силой размахнулся и выбросил далеко-далеко за ограду кладбища пустую бутылку.
- Мать умерла от унижений, отец. От побоев…. Сейчас мы можем поговорить об этом, как мужчина с мужчиной. Я зла не держу, ведь ты мой отец. Твоя рана ноет во мне.
Он запихал руки в карманы долгополого пальто. Показалось, будто теперь Он успокоился и с чем-то окончательно смирился.
- Тебе, наверное, интересно, куда я исчез?.. – Уточнил Он.
Он терпеливо подождал чего-то, будто был непоколебимо уверен в том, что покойник ему ответит.
- …. Согласись, что смерть матери окончательно разъединила нас. Такого не прощают. Ведь ты, фактически, убил её. Она из-за тебя умерла, отец. Она же тебя любила. С войны дождалась. И какое ужасное разочарование ты ей устроил?..
В этом месте его голос дрогнул.
И внезапно окреп:
- …. Нужно было отступить, отец! В жизни бывают моменты, когда нужно отступать. Это не война, здесь, в мирной жизни, даже нужно периодически сдаваться в плен!
Он не сдержался, вытащил руку из кармана и как-то беспомощно махнул ею. Сжал кулак, понимая всю бессмысленность этих жестов.
- Ладно, не будем скатываться на упрёки…. – Он снова затолкал руку в карман. – Когда умерла мать, я твёрдо решил, что убью тебя…. Отомщу…. Но ты был хитёр и силён, несмотря на увечья, полученные в пехотном батальоне. Однако, слишком глубокИ стали противоречия. Ты заставил меня вынашивать планы убийства собственного отца!..
Он снова посмотрел куда-то в отвлечённую даль.
- …. Помнишь тот день, когда пропал твой стеклянный глаз? После смерти матери ты начал пить ещё сильнее и, соответственно, бить меня ты начал ещё чаще. Уж не знаю, куда запропастился твой стеклянный глаз, но ты почему-то решил, что в его исчезновении виноват я и в тот же день ты избил меня настолько сильно….
В этом месте Он внезапно застопорился, будто упёрся в непреодолимую преграду. После чего продолжил говорить, уже не в силах сдержать эмоции:
- …. Ты выбил мне передние зубы, отец! Ты почему-то решил, что это моё бессильное, мелочное отмщение за мать и за всё остальное. Всё, на что, по-твоему, оказался способен такой неврастеник и нытик как я. Но ведь свой глаз, отец, ты сам мог задевать по пьяни куда угодно!
Он замолчал для того, чтобы перевести дыхание и сменить темп.
- Больше так продолжаться не могло…. Я ведь учился в мореходке, отец. Мне было восемнадцать, паспорт моряка у меня уже был. И я решил, пусть для тебя умрут все – и мать, и я в том числе. Ты навсегда останешься один! В своём заиндевелом окопе, среди трупов, с покалеченной рукой, без своего стеклянного глаза, с этим кошмарным чувством вины и в невыносимом одиночестве, которое неминуемо убьёт тебя изнутри. Я решил сбежать. Исчезнуть. Навсегда и безвозвратно.
И здесь он заговорил спокойным, уравновешенным тоном.
На его губах даже появилась какая-то странная улыбка.
- Признаюсь, отец, я хотел доставить тебе страдания. По возможности – невыносимые. Может быть, даже желал твоей смерти. Возраст такой…. Сейчас бы я так не поступил….
….Меня взяли мотористом на филиппинский сухогруз. Разумеется, нелегально. Пару лет я работал только за еду, болтаясь между пОртами Юго-Восточной Азии, пока случайно не перебрался на панамский контейнеровоз, идущий в Америку.
Америка….
Родина беглецов….
В Бостоне я бомжевал. На улицах Сан-Франциско даже пришлось просить милостыню. Я вдоволь нахлебался участи изгоя. Сейчас у меня всё хорошо: семья, жена, дети. Дом с камином. Канарейки чирикают. Надеюсь, ты порадуешься за меня….
И Он снова взял паузу, предоставляя мертвецу шанс порадоваться.
Затем тяжело вздохнул и признался:
- Вообще-то, отец, я пришёл просить прощения. Есть долги, которые нужно возвращать даже мёртвым….
Он что-то нащупал правой рукой в кармане долгополого пальто.
Извлёк это что-то наружу.
Разжал кулак.
- И Я ИХ ВОЗВРАЩАЮ….
На его открытой ладони лежал искусственный стеклянный карий ГЛАЗ.
Немного потускневший от времени и потёртый от долгого ношения в кармане..
- Это твой глаз, отец…. – Признался Он. – Ты был прав – это я взял его. Выходит, что зубы ты мне выбил не напрасно….
…. Пойми меня правильно, я уже тогда знал, что навсегда покину Родину, уйду из дома, что у меня не будет ни памяти, ни близких, ни родных. НИКОГО. Пойми, отец, должен же был у меня остаться хоть какой-то,… оберег,… символ той прошлой жизни! Поэтому я украл твой глаз. Он всё это время был со мной.
Он был со мной, когда я умирал от голода, сидя без работы в Бангкоке и, когда подцепил малярию в Камбодже. Полагаю, что твой глаз неоднократно выручал и оберегал меня, как некий талисман. Ведь ты не хотел мне зла, отец. Ты добивался того, чтобы во мне проявился характер.
Отец, характер во мне проявился. Я научился терпеть всё, стиснув зубы. Уж не знаю, твои ли побои научили меня этому, сейчас я не готов это обсуждать….
Я пришёл сюда не за этим, я пришёл сюда, чтобы вернуть тебе твой глаз….
Отныне между нами нет неоплаченных долгов….
Он склонился над могилой, положил глаз у подножия креста и с силой вдавил его в землю.
Выпрямился. Помолчал. Постигая всю значимость этого ритуала. Постигая всю свободу избавления от непосильного долга.
И, когда он вновь заговорил, на его губах вновь появилась та странная, болезненная улыбка.
- Зла я не держу. У меня всё хорошо: семья, жена, дети. Дом с камином. Собака лает. Кошка мяукает. Про таких как я говорят – «состоялся»….
Улыбка на его лице стала совсем фальшивой.
- …. Отец, теперь я так же одинок, как и ты. И с некоторых пор точно также держу глухую оборону. В моём окопе не хватает только трупов. От семейного проклятия не скрыться даже в Америке.
Теперь мне становится понятен глубинный смысл того, что можно понять только с возрастом. Конечно, я далёк от мысли стреляться, но….
Всё вернулось, отец. И боль твоя стала моей. Эта боль всё время шла за мной по пятам. Не может жить дерево без корней своих.
Не нужно было мне покидать Родину….
Прости, отец….
И в этот момент стало оглушительно тихо и пусто, как будто не было ничего больше на этом свете кроме Него и отцовской могилы.
И в этом вакууме, в этой требовательной тишине Он ещё раз попросил:
- Прости….
Отвёл покрасневшие глаза в сторону и поблагодарил с той благодарностью, выше и чище которой нет ничего на белом свете:
- Спасибо за глаз, отец….
О. Новиков. 19.02.2010 г.
г. Санкт – Петербург.