Второй день кружат вокруг пепелища люди. Не теряя друг друга из виду, медленно движутся по расширяющейся спирали, центром которой является сгоревшая дотла деревня. Нетронутое пожарищем густотравье тайги примято кое-где ногами людей. Особенно внимательны там люди, шарят, выискивают в траве нечто, нам неведомое. У некоторых на голове наушники, короткие штанги металлоискателей рыскают из стороны в сторону.
…Поляна глухая, как ямина среди елей и пихт вековых. К ней – чуть заметная тропка, заросшая, меж деревьев петляет. Почти в центре ее – россыпь каменная, как бельмо, как курумник малый, неизвестно откуда взялось тут. Пепел, угольки, зола – сплошь покрывают площадку каменную, словно остатки кострища огромного.
Рыжий, наткнувшись на выжженную проплешину, приподнимает штангу металлоискателя, пересекая каменистую россыпь. Тревожно и резко визжит зуммер, чаще и громче сигнал, он слышен даже идущим неподалеку людям, и Рыжий, остановившись в центре каменного пятна, озирается по сторонам, испуганно слушая долгожданный писк.
*****
… - И место сие отныне и до веку пусть проклято будет! Каменьями, песком, глиною - забить копь доверху! Ни траве, ни древу не расти тут более – во веки веков! - Повелительно вскинув руку, как пригвоздила слова свои. - Кажиный год, в ночь эту, пал великий устраивать тут, дабы и крапива не проросла на месте сем – Повелеваю!!! – Трижды плюет Прасковьюшка на широкое пятно – каменное крошево и булыжник, посредине поляны между двух костров. Кривая ухмылка, застывшая на лице Ванечки, тянется вширь, как и маменька, трижды плюется он. Ангельское личико стоящей меж ними девочки с удивленно распахнутыми глазами лучится неподдельной святостью. В темных глазенках плещутся струи пламени, как и взрослые, плюется ребенок, пинает ножкой комочек земли, шепелявит:
- Плекалято будь… - Понимает ли она, что содеяно тут? – понимает! Многое понимают дети, гораздо больше, чем думаем мы, гораздо больше, чем помнят потом, ставши взрослыми…
Вспомнит ли она, как, увязав за ноги вожжами, тащили сюда, на лесную прогалину, убиенных невинно Финогена и Оленку? Вспомнит ли, как скинули их в вырытую посередине поляны глубокую яму, и на могилу-то не похожую.
Полыхают костры обочь ямы, рвут, кромсают темень округ, и еще темнее становится на прогалине. Изредка разве мелькнет во мраке опушка, ели вековые, лапы мохнатые опустившие долу скорбно. Лица людей появляются и исчезают, тени их, гротескными чудищами скачут по стоптанной траве, перескакивая порой на сурово замершие ели.
Вкруг ямы, двумя группами – люди. Как ночь и день, свет и тьма – поделены надвое – чем? Кострами ли, полыхающими по обеим сторонам ямы, волею ли Божией или своей волей разделены они? С одной стороны – Прасковьюшка, стоят рядом с ней Ванятка и малышка Луиза, Архип, крепко сбитые, кряжистые мужики шарят глазами, разглядывая стоящих напротив. Испуганно жмутся друг к другу люди с другой стороны. Хмуро насуплены лица мужчин, мнут в руках шапки, переминаются с ноги на ногу. Женщины скорбно никнут головами, непроизвольно зажимают рты – не завопить в голос от жути…
- Рожей вниз повернуть его, постылого! – вздрогнула, колыхнулась испуганно толпа, визг Прасковьюшки разносится в сумраке, даже эхо не в силах нести его, пыхнул вопль и заглох. – Архип, стоящий обочь, ручищей своей длиннющей по шее мужичку врезал от души, спихнул в яму еще двоих:
- Аль не слыхали, варначье, что велит барыня? Рожей в землю ткни аспида… - Взгляд его вопросительно ищется по лицу хозяйки – угадать, волю исполнить не медля.
- Паскудницу эту – сверху кинуть, впоперек аспида, тоже рожей в землю… И скрозь землю не глядеть им на солнышко, не узреть свету Божьего! – Не думает, не мыслит Прасковьшка, имя Божье поминая, что заповеди его попирает в жесточи своей. Обернувшись, во тьму, к своим, и - снова визг яростный, не может она слова молвить голосом человечьим – душит злоба, словно крыса в западне ярится она, заходясь злобой лютой:
Чугунякой их привалить, чтоб и на Страшный Суд не встали, поганые!... – Напружась, кланяясь земно, тащат мужики пушчонки, немалыми трудами в Долину благословенную привезенные. Разойдясь в стороны, обходят ямину, стягивают чугунные стволы без лафетов. Спрыгнув в яму, торопливо корячат мужики пушечные стволы, придавливая ими лежащие в яме тела. Едва-едва долетают туда отсветы костров. Мгла в яме, не видя почти ничего, да и не желая видеть, возятся во тьме мужики. Выполнив указанное, как тараканы кидаются из ямы прочь, тараща на огонь костров невидящие глаза, карабкаются наверх по крутым осыпающимся склонам.
Скрипят натужно оси тележные – из тьмы тащат лошаденки телеги, груженые булыжником. Торопливо, не глядя, швыряют люди камни с телег, скрывая лежащих там Финогена и Олену. Страх цепенит тела, рывками дергаются руки, сталкиваются в темноте, больно колотя по пальцам, сбивая их до крови. Люди не чувствуют боли – словно заведенные, продолжают они свою работу.
Одна за другой подъезжают к яме телеги, опустошенные уходят в ночь, и мужики, ведущие лошадей под уздцы, торопятся покинуть страшное место, бегут, озираясь, прочь. Глухо стукотят камни, сверкнет порою искра во мраке, вздрогнут, замрут на мгновение люди. И – снова, торопясь, закидывают яму булыжником.
Забита доверху могила Финогенова, промежутки между булыгами плотно убиты смесью песка и глины. Валят мужики на площадку сухостоины, бабы хворост с телег подтаскивают. Горой высится небывалое кострище, по знаку Прасковьюшки выдергивает Архип из костров полыхающие поленья, швыряет в кучу сушняка. Вскорости разошелся пал великий, до вершин елей вековых пламя взметнулось. Пятятся от жара люди, прикрывают ладонями лица. К утру на поляне – зола, уголья тлеющие горой лежат. Камни, булыжник, глина с песком спеклись намертво…
***
… Верещит, надрываясь, металлоискатель. Рыжий стоит в центре каменной площадки, озирается, смотрит под ноги. Не мыслит он найти тут ничего, кроме золота. Шалая радость плеснула в глазах, опустив штангу кружит над землей, слушая почти непрерывный писк зуммера. В самом центре площадки сигнал силен особенно. Отключив питание, швыряет он прибор в сторону, присев, ковыряет золу, пытаясь вывернуть камни, тужится, срывая ногти.
- Ломы надо, кирки, лопаты… - Он отрешенно оглядывает спутников – ни ломов, ни кирок не прихватили с собой. Пара-тройка лопаток саперных малых, вот и весь «струмент» приискательский, с собою привезенный. Ярится лицо Рыжего, злобы не пряча, орет он на Павла Матвеевича:
- Ты чем думал, когда реестрик свой составлял? Или думал – хозмаг тут тебя ждет не дождется? – Чуть склонив голову внимательно слушает его Павел Матвеевич. Дождавшись окончания тирады, ответил коротко:
- Ты сюда людей вел, тебе и думать надо было. Да задача моя уже выполнена – договаривались с тобой – как приведу в Долину, так и роль моя на том кончена. Засим – позвольте откланяться… - Глядя прямо в злобные глазки Рыжего усмехнулся презрительно. – Бычки у тебя крепенькие, скажи им про золотишко – зубами выроют, без лопат и кирок. – Не случайно он про золотишко помянул – с момента встречи с Рыжим ни разу не помянули о нем. Рыжий, а за ним и Павел, старательно избегали говорить о цели путешествия – один, пытаясь скрыть эту цель, другой – во избежание лишних эксцессов.
Давно уже понял Павел Матвеевич – не разойтись по-хорошему с Рыжим. Не проблема – положить втихую и Рыжего и компанию его, а дальше? Не в джунглях он сейчас, каждый труп повиснет на шее грузом тяжким. Найдутся законники, статьями увешают с головы до ног. Кроме того – Сивер и Тихий. Не знал он, не мог знать, как поведут себя эти двое. Глаз не спускает с него Сивер, словно на мушке держит Тихий, не позволяя приближаться к себе, стережет взглядом.
Тянуть время, тянуть, сколько есть сил, не обостряя сложившейся обстановки, выжидать благоприятный случай. Понял Рыжий угрозу скрытую в словах Павла Матвеевича. Растаяла, испарилась из глаз злобная ярость. Однако – голос его уже не стелется ковриком мягким. Пришло время точки над I расставить. Поднял Рыжий штангу металлоискателя, опершись на нее, как на мотыгу, произнес раздумчиво и внятно:
- Вроде взрослый мужик, а все в сказки веришь… - Он усмехнулся жестко, как только что Павел Матвеевич: - Или в самом деле в честность и порядочность веришь? Так ведь это для людей деловых, делом одним на всю жизнь повязанных крепко. Таким делом, что из поколения в поколение, от отца к сыну переходит… - Он и сам не заметил, как прозвучало сокровенное, тщательно скрываемое. Несколько слов, услышанных от Рыжего, подтвердили догадки Павла, но – что это давало ему? – Быть тебе, да и всем твоим при мне до тех пор, пока не нарою я золотишка тут столько, чтоб хватило мне… Дурить не вздумай, давно за тобой приглядываю, как сверкаешь буркалами на меня и отморозков моих. Знай, помни крепко – Чекерю, да и остальным наказал строго – коли выйдешь из лесу без меня – не подпуская близко шлепнуть тебя без затей, а потом с бабами твоими тешиться, как душа того пожелает, особо не церемонясь и тоже кончать их. Всех твоих кончать без раздумий. Обижены тобою пацаны, крепко обижены. Ты не думай, что пожалеют тебя или долго думать станут… - Он смолк, внимательно глядя на учителя, выдержав паузу, продолжил, словно итог подводя:
- Пока золотишко моим не будет – никуда не денешься, ни ты, ни бабы твои. Пастуха, не обессудь, при себе оставлю – без проводника нечего тут делать. Не хочу на пути обратном по тайге плутать. Да и девку его при себе оставлю – потише будет. Вот и раскинь мозгами – стоит ли тебе одному назад идти, или, может быть, мозгой пораскинешь, да подскажешь, как дальше быть. Сам ведь понимаешь – нашли мы золотишко, ничему иному тут быть никак не с руки.
Недолгими были раздумья. Помнил он прекрасно кучи инструмента и приклада крестьянского всяческого, сваленного поодаль от сожженных изб. Не поднимется рука у крестьянина добрый инструмент жечь – что могли, сохранили, хоть и нужды в том не было. И ломы, кувалды, кирки – все это видел у спаленной кузни, стоящей когда-то на бережке у речки.
- Вдвоем рыть будем, или придурков своих заставишь? А что скажешь им? – денежку потерял на пятачке этом? Или клад тут зарыт да карта тебе от прадедушки осталась? – Задумался на мгновение и усмехнулся Рыжий:
-А то и скажу, что есть – золотишко ищем. Сами они тоже ведь не совсем тупые – догадываются поди уж, что к чему… Ну, а уж чтоб не болтали, да рты на чужое не разинули – разные средства есть… - Хищно улыбнувшись, он взглянул на Павла: - ты ведь не шибко на меня обидишься, если случаем отморозки мои души свои положат тут? Вижу – сам бы их придушил, совестью не озаботясь, коли мог бы все втихушку провернуть.
***
Глухо стукотят кайло и ломик, понемногу втянулись в работу Болт и Утюг. Чекерь откидывает в сторону вывернутые каменья, и Павел и Рыжий – тоже не сидят без дела. Не по зову сердца, не велением души – из «чисто женского любопытства» работает Павел – никак не может сообразить, - как Старцы золотишко свое припрятали. В то, что тупо в землю зарыли, да закатали камнями и глиной – не верилось никак. При всех странностях не были Старцы простаками или придурками. Совсем не чаял он найти золото скитское – упрятано так, что без хозяев не поднять его никому. Что было тут? Судя по писку металлодетектора – в земле пряталась немалая масса металла. Какого – вопрос, но и придумать – что еще могло лежать тут, не мог он, сколько голову не ломал.
Глубже яма, уже не скреплены камни обожженной до кирпичной тверди глиной. Берутся легко, свободно, едва припорошены песочком и мусором. Коричнево-красное, какое-то очень уж знакомое вещество показалось из-под вынутого камня.
- Ржавчина… Никак не могло золотишко ржаветь, да ничто не могло изоржаветь так за то недолгое время, что была сожжена деревня. Осторожно вороша ржавую труху пытался представить – сколько лет железяка лежала в земле валялась… Не сопрела совсем, понемногу откидывая камни обрисовали контур находки, затем – еще одной…