Тебя мой папа зовут, да?
И только маленькая дочка
Грустит, волнуется и ждёт,
И только маленькая дочка
Тебя, как взрослая, поймёт.
И только маленькая дочка
В своей кроватке тихо спит,
И только маленькая дочка
Тебя и любит и простит.
Песня.
1.
Когда я был женат первый раз, то долго не мог представить себе, как буду жить после развода, без дочки. Семьи, как таковой, уже не было, мы с женой жили каждый своей отдельной жизнью, хотя ещё в одной квартире. И всё это время у меня иногда возникали странные ощущения, будто на меня рухнула тяжёлая стена, и я под ней задыхаюсь, или под ногами у меня разверзлась бездонная пропасть, и я туда лечу, безуспешно пытаясь зацепиться за что-нибудь руками и ногами. Позднее, одна моя знакомая, когда встречала меня на улице, всё время спрашивала: “- Ну, как? Ещё не сошлись?” И начинала охать и пугать меня своими страхами: “- Знаешь, а я не могу представить, что будет, если мы разойдёмся... Сразу темно-темно все впереди... Это всё равно, как у здорового человека, привыкшего к физическому труду, вдруг взять да и отрезать руку... Ой! Страшно...” Но, слава Богу, всё вроде бы обошлось без больших потерь. Хотя неизвестно, сколько шрамов и шрамиков появилось на сердце у меня и у дочки, после того, как семья распалась.
А началась эта история ещё до развода, когда все были ещё по-своему счастливы.
2.
Мы подъезжали. Через две остановки наша станция. Южное солнце так накалило вагон, что и в летней рубашке на голое тело было жарко. За окном всё плыло и колыхалось в струях тёплого воздуха, поднимающихся от нагретой земли. Я высунулся из окна, но вместо прохладного ветерка лицо обдало сухой жаркой волной. Это ещё только Ростовская область, а какое же пекло будет на море, на которое мы собрались всей семьёй, подумал я с тоской и убрался обратно в вагон.
Жена в купе спешно приводила себя в порядок: подкрашивала губы, что-то меняла в причёске - вечные женские уловки, на которые мы, мужчины, так легко попадаемся. Вчера мы чуть не поругались из-за пустяка. Она сразу завалилась спать, как только поезд тронулся, а я, с её согласия, ушёл ужинать в вагон-ресторан и просидел там до закрытия. Смотрел в окно и думал о нашей непутёвой жизни. А жена вскоре проснулась и весь вечер просидела одна, ни с того ни с сего на меня надувшись. Только утром, увидев мою виноватую улыбку, сказала:
- Давай не будем ругаться, отпуск ведь только начинается.
- Давай, - обрадовался я тому, что всё так быстро и легко разрешилось. Обычно она превращалась в буку на месяц, а то и на два.
Наш вагон был в хвосте поезда и остановился далеко от асфальтированного перрона. Стоим среди груды вещей на грязном песке и смотрим на бегущую к нам родню жены. Поезд медленно тронулся, мимо проплывают в окнах лица недавних попутчиков. Кто-то, наверняка, завидует: “- Вот, и эти уже приехали, а мне ещё...” И подсчитывает, сколько ему предстоит трястись в надоевшем вагоне.
- Ну, вот мы и дома! - радуется жена.
- Кто дома, а кто всего лишь у тёщи на блинах, - бурчу я, хотя на душе хорошо. За год однообразной жизни всё так надоело дома, что любая поездка - уже праздник. Тем более на юг, к морю собрались недельки на две.
Подбежал шурин с женой - обнимаемся, целуемся. Меня тоже целуют, видимо, записали в родственники. Хлопаем друг друга с шурином по плечам, с ним всегда легко и просто, умеет он жизнь повернуть к тебе интересной стороной, которую ты вроде и не замечал до этого, хотя пялился на неё во все глаза. Я ни разу не слышал, чтобы он жаловался на что-нибудь. Он и меня всегда при встречах заражал своим оптимизмом и верой в хороший конец всего плохого.
Его жена Оля держит нашу дочь на руках. Потом опускает её метрах в двух от нас на землю и легонько подталкивает к нам:
- Иннуська, ну-ка встречай своих бродяг родителей. Бросили, понимаешь, ребёнка и не едут за ним, шалопаи московские. А дитё о них и не вспоминает, у него тут уже новая мама есть. И папа тоже.
- Да, папа-то это, конечно. Папа - в первую голову, куда там маме до него, - довольный своей шуткой хохочет шурин, хлопая себя ладонью по внушительному животику.
А мы с женой стоим, зовём на все лады дочь к себе. Договорились ещё в поезде, тайно ревнуя её друг к другу, что на руки брать не будем, пока она сама не выберет кого-нибудь из нас. Особенно старается жена - уж очень ей хочется, чтобы дочь подошла первой именно к ней.
Но, видимо, три месяца разлуки для ребёнка двух с половиной лет, слишком большой срок - отвыкла от нас. Бедняжка уцепилась за юбку новой мамы и, насупившись, исподлобья поглядывает на нас - вроде что-то родное, а подойти ближе боязно.
Подошла, запыхавшись, радостная тёща. Перемазала нас губной помадой и с ходу включилась в игру. Схватила внучку на руки:
- Инка, да ты чего это? Это же мама с папой твои приехали, ненаглядные твои... Ты чего, боишься их, что ли?
- Да больно нужны они ей, ха-ха-ха, - опять заливается шурин. - У неё новый папка есть теперь! Ростовский! - и смачно пускает сигаретный дым в сторону от нас.
- Отстаньте от дитя, чего вы её мучаете, - жалеет новая мама.
А нам обидно. Два дня ехали, мечтали, как дочь нас встретит, обрадуется, кинется с поцелуями, а она уцепилась за шею бабушки, положила ей головку на плечо и серьёзно так разглядывает нас своими коричневыми глазёнками.
Первой не выдерживает жена, бросается к ней, хватает на руки, начинает тискать и целовать:
- Доченька, это же я, твоя мамочка Оля! Ты не узнала меня, да? Моя ты сладушечка! Я твоя мамочка единственная! Ты моя ласточка ненаглядная! Моя маленькая! Моя… Моя... Моя...
И уже глаза у всех на мокром месте.
Инна надулась, вот-вот заплачет, вырывается и тянется ручками к тёще. Та всё же привычней и не тормошит её так. Тёща тоже захлюпала носом, комкает в руках платочек.
- А это кто, тётя что ли? - в шутку обижается шурин, хлопая жену по мягкому месту. - Нянчила, нянчила её, все парадные платья Иннуська твоя ей обдудухала! На танцы выйти не в чем. А теперь мы чужие для вас... Ну, конечно, ма-а-а-а-мочка приехала! Ты, Ольга, совсем там
омосквичилась уже! Но ничего, мы за месяц тут вернём тебе спортивную форму. Это у нас быстро! Га-га-га-га!
- Ладно тебе, Вовка, болтать, - командует тёща. - Берите вещи, пошли на перрон.
Я легко забираю дочку у жены. Ко мне она идёт сразу, стоило только протянуть руки. Прижимаю к себе маленькое родное тельце, слышу, как гулко стучит сердчишко под рёбрышками. Моя дочь. Несу её на руках и радостное, неповторимое чувство отцовства наполняет меня. И нет сейчас силы, которая смогла бы отнять её у меня, и нет любви сильней, чем моя любовь к этому маленькому родному человечку. А всего три года назад, глядя на большой живот жены, я и не думал, что во мне проснутся такие отцовские чувства. Часто вечерами думал, вот появится ребёнок, как я буду его любить? В душе не было никаких намёков на то, что буду ласковым отцом. Даже когда привёз домой жену из роддома и впервые развернул закутанную в одеяла дочку, было какое-то непонятное чувство к маленькому писклявому комочку, смесь жалости и боязни: что дальше с ним делать? Да как бы не сломать у неё что-нибудь ненароком, уж больно всё крошечное.
Позднее, когда она стала плакать по ночам, болела, тянула ручки ко мне из кроватки, стала отвечать улыбкой на мои “ага" и "агу", только тогда я понял, что значит быть отцом и на глаза каждый раз наворачивались слёзы - это моё дитя, моя кровь. Готов был голыми руками убить всякого, кто посмеет обидеть моего ребёнка. Сам удивлялся нахлынувшему чувству. И оно уже не отпускало.
3.
Выйдя на перрон, грузим вещи в тележку, типа самодельной коляски, прицепленную к мотоциклу шурина и он уезжает домой, готовить нам торжественную встречу. Пропустив женщин вперёд, с их нескончаемыми разговорами, веду дочь за руку. Сердце громко колотится в груди и как-то страшно замирает время от времени (совсем перестаёт биться на несколько секунд), когда я смотрю на эту малявку в красной юбочке, жёлтой маечке с вышитым котенком на груди и в красных сандалиях с жёлтыми носочками. На голове - два огромных белых банта. Хочется говорить и говорить с ней. Она так интересно вскидывает головку вверх, когда отвечает мне.
- Инн, а ты здесь скучала по нам с мамой?
- Да.
- А где твоя мама?
- Вот, - показывает она на тёщу. Вконец запутали ребёнка.
- Да нет, твоя мама посередине идёт в белой юбке. Видишь? Мама Оля.
- Нет, это не моя мама, - капризно надувает она губки.
- Ну, ладно, а папа где?
- Ты папа.
- Правильно, - улыбаюсь я довольный. Не зря спорил с женой в поезде, что меня дочь узнает быстрее. Может оттого, что я единственный из всей нашей родни в очках. Но не только из-за этого - я ещё и самый добрый. А дети чувствуют это сразу и долго помнят.
Инна уже бросила мою руку и вприпрыжку скачет рядом, бойко рассказывая мне о жизни у бабушки. О том, что есть собака Дружок, о том, как кормит маленьких цыплят и утят, и как дядя Вова катал её на мотоцикле, а она обожгла ножку о выхлопную трубу. Смешно подпрыгивает и показывает мне уже зажившее пятно от ожога.
От её рассказов, а может от слепящего южного солнца, вдруг защипало глаза, горячая волна прокатилась в груди и застряла комом в горле. В который раз меня поразила мысль, как же сильно я люблю этого маленького беззащитного человечка, как мне плохо будет без него. А ведь всего неделю назад, разругавшись с женой из-за пустяка, я уже подумывал, а не бросить ли эту надоевшую семейную войну, да зажить одному, спокойно, без криков и упрёков каждый вечер. За три месяца разлуки отвык от дочки и поэтому так легко думал об этом. Сейчас, вспомнив те мысли, почувствовал, как повеяло холодом, будто из глубокого погреба, когда заглянешь туда жарким летом. Захотелось схватить дочку, прижать к себе и не отпускать больше никуда.
Похожее чувство я испытал год назад, когда спускались с озера Рица вниз и наш автобус, обгоняя на повороте "Жигули", чуть не улетел в пропасть, закачавшись с боку на бок и противно визжа тормозами. В салоне закричали женщины, жена вцепилась в мою руку и побледнела. А я, первый раз катаясь по горам, даже не успел испугаться и только когда автобус выровнялся и снизил скорость, вдруг почувствовал какой-то внутренний, животный страх. Представил себе, как мы летим в глубокое ущелье, кувыркаясь по камням и падаем внизу в реку. Тогда тоже подумалось: "- А как же Инна? Что с ней будет?" Всего-то годик с небольшим ей, даже родителей своих не запомнит. Бабушки её, конечно, вырастят, тут я не сомневался, но меня она уже не знала бы, не знала бы отцовских сильных рук, всех тех сказок и историй, что я ей рассказал и ещё расскажу. И долго после этого случая, при воспоминании о визге тормозов на том повороте, у меня холодела спина и взглядом я непроизвольно искал дочку, чтобы увидев её, успокоиться - всё прошло, мы все живые и опять вместе.
4.
Дома, по старой славянской традиции, был роскошный обед со множеством наперчённых до ужаса блюд, с тостами под вонючую тёщину самогонку и с огромным арбузом на десерт, который мы тут же и уничтожили общими усилиями. Раз в год встречаемся все вместе, поневоле хочется как-то отметить этот день поторжественнее, чтобы он надолго запомнился.
После сытного обеда выходим все на воздух во внутренний дворик, где как в галерее с боков и над головой вьются по ржавой железной арматуре виноградные лозы с ещё неспелыми гроздьями ягод. И здесь начинается самое интересное - рассказы и воспоминания. Женщины занялись выяснением, кто, как, где и с кем прожил этот год. Шурин уже смотрит на меня хитро прищурившись, наверняка придумал что-нибудь смешное и сейчас удивит нас новой историей. Он долго не может утерпеть, чтобы не отмочить что-нибудь необычное. Тем более, что появились свежие слушатели, которые могут принять его рассказы за чистую монету.
- Слушай, зятёк, а я тебе не рассказывал, как меня обманом женили? - как бы нехотя начинает он, обращаясь ко мне.
- Да вроде нет. А что, на самом деле?
- Самому до сих пор не верится, как меня ловко вокруг пальца обвели. Сейчас расскажу. Дело было летом. Вот в такую же пору. Пообедали мы хорошо, по стопочке опрокинули, сижу у ворот на лавочке, покуриваю. Жарища такая же, как сейчас, разомлел, делать ничего не хочется. Тут маманя подходит и говорит: "- Вовка, пошли до поссовета дойдём, там в одной бумаге срочно расписаться надо, а я очки на работе забыла". Ну, ладно, думаю, мать всё-таки просит, чего ради неё не сделаешь. А она мой новый костюм достаёт из шкафа: “- На-ка, одень, всё же люди там, начальство, не стыдно тебе будет в рваном трико да в рубахе?" Я ещё ни о чём не догадываюсь, ладно, говорю, пошли, сходим. Пришли туда, гляжу - а там Ольга с цветами на стуле в углу сидит, рядом мать и все родственники. Я ей мигаю: "- А вы, мол, чего пришли все, уголь что ли выписывать на зиму?" А она вся в белом. Вот когда у меня сердце первый раз и ёкнуло, ага, думаю, дело здесь не чисто. А маманя уже толкает меня в спину – пошли к столу, распишись. Ну, подошёл, расписался. Не успел выпрямиться, смотрю, Ольга лезет из-под моей руки и хвать
за ручку - тоже хочет расписаться рядом с моей подписью. Я заволновался: “- А ты куда?" Но тут все вокруг как закричат: " - Горько! Горько!" И дядька Иван ко мне со стопкой лезет чокаться. Я головой верчу, ничего не понимаю, откуда столько народа вдруг набежало, что за праздник, спрашиваю, отмечаем? А маманя с тёщей мне в один голос: "- Так ты же с Ольгой сейчас расписался. Вы теперь законные муж и жена!" Вот так меня обманом и заарканили. Если по-хорошему, я бы в жизни на ней не женился, у меня такие крали на примете были. А Ольга за мной бегала, ох, как она за мной бегала! Одних туфлей сколько стоптала, тёща не успевала в ремонт таскать...
- Хватит тебе врать-то, брехун несчастный, а то и правда кто-нибудь поверит, что так было - со смехом прерывает его Оля, до этого, как и все мы, с улыбкой слушавшая мужа.
- А что? Разве всё не так было? Маманя не даст соврать, она свидетель. Да если бы я знал, что меня ждёт в поссовете...
- Вовка! Веди гостей в сад, потрясите абрикосов на варенье! - подводит черту под спором тёща.
Все дружно идём в сад и начинаем есть всё сладкое, что ещё не успело осыпаться и сгнить на корню. Я каждый раз удивляюсь беззаботности местных хозяев, из-за которой столько фруктов пропадает здесь зря, в то время как у нас на севере или пустые прилавки в магазинах, или дерут на рынке втридорога.
За забором у соседа тоже ломятся ветки от переспевших плодов: яблоки, груши, абрикосы, сливы, вишни... Я подхожу к забору и пробую соседские абрикосы - чужое всегда слаще. Спрашиваю на всякий случай:
- Вовка, а это чей сад? Из ружья не пальнут по нам?
- Дядьки Миколы. Ну, это я тебе скажу и экземпляр! У вас таких в Москве нет. Его можно по телевизору показывать. Он никогда папиросу изо рта не вынимает. Ходит, чего-нибудь делает, спит - папироса всё во рту торчит. Проснётся, подпалит её снова и пошел по делам. Даже ест, не
вынимая папиросы изо рта, она у него к губе как приклеенная висит. Без папиросы его никто не видал. Наверно, он с ней и родился, только с неприкуренной. Здесь уже, на воздухе прикурил.
- И много у вас тут таких чудаков? - я верю и не верю шурину одновременно. Кто его знает, чего он тут на радостях, да после тёщиной самогонки наплести может.
- Да хватает ребят всяких. У нас скучно не бывает. Тебе бумаги не хватит за мной записывать, - это он заметил, что я лезу в карман за блокнотом, чтобы записать его новую байку.
5.
На другой день, как и во все последующие, Инна не отходила от нас с женой ни на шаг. Если мы были вместе, она спокойно играла рядом. Стоило кому-то из нас отойти, как она начинала бегать от одного к другому, проверяя, где мы и что делаем. Уложить ее днём спать стало большой проблемой, засыпала, только если один из нас лежал с ней рядом. Проснувшись, тут же с криком бежала нас искать, увидев одного, требовала скорее показать и второго родителя. Уйти по-тихому из дома вдвоём стало проблемой. Чтобы съездить в Шахты за покупками, мы убегали тайком через сад и почти сразу же слышали дочкин рёв и голос тёщи, безуспешно пытавшейся отвлечь Инну от поисков пропавших родителей. Я очень хорошо понимал её состояние и жалел бедняжку. После долгой разлуки, обретение родителей было для Инны такой радостью, что снова потерять их она никак не хотела. И все наши временные исчезновения из дома воспринимала, как новое коварное бегство родителей от неё.
Зато как она прыгала от радости, как висла на руках, как обнимала за шею, едва увидев нас, приехавших с покупками из города. Столько радости светилось в её широко распахнутых глазёнках, что я мысленно обещал себе - всё, никуда больше от неё не уеду, хватит мучить ребёнка.
Да ещё в течение первых дней, пока она вновь привыкала к нам, Инна часто задавала мне один и тот же вопрос, от которого у меня застревал комок в горле. Играет она где-нибудь тихонько рядом, вдруг оторвётся, поднимет головку, посмотрит на меня долгим серьёзным взглядом и спросит:
- А тебя правда мой папа зовут, да?
- Да, - говорю. - Я твой папа. Самый настоящий и единственный. А вон алычу собирает твоя мама.
Дочь глянет в сторону мамы, убедится в её наличии и, успокоенная, возвращается к своим детским делам. Наверно, ей трудно было сразу поверить, что вновь обрела обоих родителей и она, время от времени, всё-таки уточняла, точно ли мы её настоящие родители.
6.
Но всякая идиллия рано или поздно кончается. Временное перемирие, заключённое между мной и женой на период отпуска, было нарушено, как только экзотика уступила место обыденности. Схватились мы, как всегда, из-за пустяка. Я всю зиму мечтал поехать в отпуск в деревню к деду, в те родные места, где прошло детство и юность, где я привык отдыхать каждое лето, а потом бы на недельку заскочил сюда за женой и дочкой. Но жена опять меня обманула, сказав, что тёща уже достала путёвки на море и нам надо свозить дочку погреться, чтобы зимой не болела. А здоровье Инны для меня всегда было на первом месте. И вот вторую неделю я безуспешно пытаюсь узнать хотя бы то место на море, где мы будем плескаться в тёплых волнах. Голая, пыльная, с выгоревшей травой ростовская степь вокруг посёлка начинает действовать на меня угнетающе.
Сначала жена отшучивалась - подожди, мол, дай хоть с мамой пообщаться, потом отмалчивалась и, наконец, перешла в обычное своё наступление, напомнив мне, что на те деньги, которые я получаю на стройке, не только на море, но и сюда мы не доехали бы. И если бы не вечная помощь её любимой мамочки... Такие наши споры всегда заканчивались её победой, а виноват во всём оказывался почему-то я. В очередной раз мне напомнили, что все мужья её подруг уже получили новые квартиры, прибавки к зарплате, съездили на шабашку во время своего законного отпуска и много ещё чего в таком же духе. Последние её крики я обычно дослушивал, уже сидя на вершине абрикоса или груши, заедая сладкими плодами горечь обидного поражения.
Каждый раз, получая такие оплеухи от любимой жены, я поневоле стал задумываться, что в нашей жизни что-то не так. Она жила совсем в другом измерении, ни о чём не думая, как будто ей свыше было отпущено три жизни: одну она проведёт в мелочных ссорах и придирках ко всем, вторую всю сладко проспит, так как это всегда было её любимое времяпровождение после работы и в выходные, а уж в третьей, может быть, она будет доброй женой и ласковой матерью. Я много раз пытался открыть ей глаза на эти философские истины, так сказать, метал перед ней бисер, но безуспешно. Кстати, эта наша история почти один к одному повторилась потом в одной из сюжетных линий в фильме Александра Митты "Экипаж". Я смотрел и удивлялся, до чего же похоже, как будто писали сценарий с нашей непутёвой семейной жизни.
После очередной такой размолвки, видя, что меня здесь начинают считать вещью, вроде старого изъеденного жучками шкафа в коридоре у тёщи, я решил уехать домой. И вот, без копейки в кармане (хитрая уловка жены, мол, куда ты денешься, есть захочешь и вернёшься), гордо подняв голову, я покидаю тёщин дом. Дорога одна - к шурину. Из подслушанных нечаянно разговоров с ахами и охами, я уже знал, что его жена легла в больницу, оставив сына у мамы, а дома - три дня дым коромыслом. Мне только это и надо. Настроение такое мерзопакостное, что чем всё будет хуже, тем для меня и лучше. У шурина я с ходу вливаюсь в весёлую компанию в летней кухне и через два часа мы уже лихо отплясываем под местный ансамбль на открытой танцплощадке у клуба.
На время все невзгоды и беды отступают на второй план. Жизнь снова прекрасна и полна чудесных сюрпризов. Я танцую с красивыми ростовчанками, крепко прижимая к себе их упругие молодые прелести, закрыв глаза, уношусь в своих мечтах далеко-далеко отсюда. Мне уже хочется сидеть где-нибудь тёплой южной ночью рядом с такой вот тихой и скромной девушкой, держать её за руку, целовать пухлые губки и вздыхать о том, что так быстро кончается ночь, а с ней ещё на одни сутки стала короче моя так быстро и незаметно пролетающая жизнь. Но печаль эта светлая, потому что на меня смотрит чёрными глазищами чудное создание и я счастлив, что наконец-то встретил добрую, ласковую, скромную... Что только не пригрезится одинокому мужчине, впервые вырвавшемуся на свободу из-под семейного гнёта.
Поздно ночью, набегавшись вволю по посёлку и не найдя себе приключений, снова сидим у шурина дома и я ему рассказываю последние московские сплетни. Рыдает блатными песнями магнитофон, гудят за окном электровозы, а мы догуливаем вдвоём. Но вскоре и шурин уходит спать, ему утром на работу. А у меня опять ни любимой рядом, ни друзей. И ночь всё не кончается - тёплая южная ночь, самой природой предназначенная для любви. Самое обидное в том, что где-то рядом по-прежнему жизнь бьёт ключом: льётся вино, смеются счастливые женщины, хлопают друг друга по плечам друзья, шипят по углам враги... Был бы я холостой, давно бы пустился во все тяжкие, но пока строгое родительское воспитание ещё не позволяет бросить поводья. А из магнитофона всё дразнит и дразнит меня томный женский голос: " Желтоглазая ночь, ты царица любви..."
Под утро, на давно созревшее решение я поставил печать - всё, уезжаю! Заняв у шурина немного денег на дорогу, набив авоську его яблоками и помидорами, я налегке рванул домой. В электричке до Ростова-на-Дону смотрел на всё вокруг уже новыми глазами. Если сюда ехал с неохотой, заранее всё отвергая и не любя, то теперь я разглядывал неожиданно красивые пейзажи за окном, с интересом вслушивался в мягкий южный говор соседей и начинал потихоньку влюбляться в эти места. Наверное, предстоящее расставание с югом обострило мои чувства и теперь я видел всё в ином свете. С удивлением вдруг заметил, как много вокруг молодых, красивых женщин и девушек, весёлых, с белозубыми улыбками и зовущими глазами. Почти все они были в белых полупрозрачных платьях и когда шли по проходу, освещенные ярким солнцем, то рябило в глазах от обилия смачных женских прелестей, как будто выставленных нарочно на обозрение мужчинам. Почувствовав себя наполовину холостяком, я все три часа пути беспокойно ёрзал на жёсткой скамейке, примеряясь, с какой бы из смуглых красоток заговорить, но так и не решился. Видимо, весёлый холостяк ещё не взял во мне верх над затюканным женатиком.
Билетов до Москвы как всегда не было и неизвестно, сколько бы я просидел на вокзале, если бы не счастливый случай. Недалеко от кассы остановилась женщина и крикнула, что продаёт два билета на отходящий через час поезд. Я оказался вторым из тех, кто добежал до неё и протянул деньги. Первой была пожилая толстуха. Только я хотел огорчиться по этому поводу, как неожиданно оказалось, что она лишь провожает дочь и второй билет ей не нужен. У меня перехватило дыхание от предчувствия неожиданной удачи, когда увидел, с кем буду спать рядом в купе. Такой красавицы я давно вблизи не видал - настоящая ростовская казачка с чуть полноватой фигурой и с такой роскошной грудью, что она у неё всё время вылезала из декольте и ей приходилось рукой запихивать её обратно. У хохлов даже есть словесный эквивалент такой красоте - полна пазуха цицек. А когда соседка вальяжно лежала на нижней полке, выставив всю себя мне на обозрение, то её грудь соблазнительно колыхалась от вагонной качки. За два дня пути я так и не решился зажать её где-нибудь в тамбуре и проверить на ощупь, прав ли был Михаил Шолохов, расхваливая в своих книгах сдобных донских казачек. Может быть оттого, что мы были всё время трезвые. Денег у меня хватило только на пиво в дорогу, которое закусывали помидорами и яблоками. Зато всё время провели в откровенных беседах. Я ей жаловался на жену с тёщей, а она рассказывала о своих трёх женихах, к одному из которых она и ехала в Подольск на три дня, чтобы посмотреть на него попристальнее и определиться, наконец, за кого из троих выходить замуж. В поезде среди соседей особо не пооткровенничаешь, поэтому мы на каждой станции медленно прогуливались по перрону, воркуя как два голубка. Особенно долго стояли вечером на одной маленькой станции с красивым названием Магдалиновка. Наверное, она всё-таки ждала, что я полезу ночью к ней целоваться и обниматься, потому что очень уж ласково и зовуще мне улыбалась. Но опять что-то помешало, может воспоминания об оставленной у тёщи дочке, наверняка, бегающей днём по огороду и ищущей, куда же спрятался её вечно исчезающий папка, а может провидение отвело мои руки от неё, так как неизвестно, каким подарком она могла бы меня наградить за моё хорошее отношение к ней. Спохватился я только перед самой Москвой, когда понял, что больше никогда не увижу это роскошное молодое тело, карие глаза с мохнатыми ресницами и мощную грудь, упрямо рвущуюся из декольте на свободу. Успел лишь написать ей свой адрес и бил себя в грудь, обещая ждать её три дня и выходить встречать к каждой электричке, так вдруг захотелось большой и чистой любви. Она согласилась приехать в гости, но с оговоркой, если жених отпустит, что само по себе было равносильно отказу - кто же такую красоту от себя добровольно куда-то отпустит.
Эти три дня дома я не находил себе места. Всё время чудился стук в дверь, на каждый шорох тут же выбегал на лестницу, часами просиживал на балконе, вглядываясь в каждую проходящую мимо женщину, вслушиваясь в далёкий стук каблучков - сердце ёкало и падало куда-то вниз от шальных мыслей: " - Неужели она? Похоже... Конечно, она! Ну, наконец-то дождался! О-о-о, что сейчас тут будет! Так... Что-то непохожа… Нет, не она. Жаль... Ага, вон ещё одна идёт..." И так до последней электрички, а с утра снова выбегал на балкон и с надеждой оглядывал окрестности, не сидит ли она где у подъезда на лавочке. В эти три дня, спасаясь от нервного перенапряжения, я курил одну сигарету за другой и казался себе таким несчастным, несправедливо обиженным судьбой. Хотя винил только себя - надо же было так опростоволоситься, жизнь подкинула мне счастливый билетик, в виде красавицы-попутчицы, а я выпустил его из рук, даже не прочитав, что на нём было написано.
Умом я, конечно, понимал, что никто ко мне уже не приедет, а сердце всё равно трепыхалось в груди: "- А вдруг? А вдруг?" Я так сильно её ждал, что временами начинал путать явь с мечтами - покажется, что она стоит за дверью, бегу на лестницу и смотрю вниз в пролёт, не поднимается ли ко мне. Потом почудится, что она уже пришла и сидит в другой комнате, влетаю туда и обшариваю все углы, смотрю за занавесками, может, решила пошутить и спряталась. Потом по пути проверяю кухню, ванну и туалет - там тоже никого. С расстройства опять беру сигарету и иду на балкон. А вечером, когда засыпаю, в полудрёме услужливое не в меру воображение рисует мне картины, одну заманчивее другой. Отчётливо слышу звонок в дверь, вскакиваю, бегу, открываю - а там стоит она и улыбается мне. За дни ожидания она стала ещё прекраснее и желаннее. Я немею от её взгляда, кружится голова от запаха её духов, пышные волосы, спадающие на обнажённые плечи, приятно щекочут мне лицо, мощная грудь мягко прижимается ко мне, я слышу её бархатный голосок, протягиваю к ней руки, наконец-то, обнимаю её... Мы снова вместе. Стоим и боимся дышать, боимся спугнуть это хрупкое счастье. Нам не нужны слова и вообще никто больше не нужен. От неосторожного движения вдруг просыпаюсь - опять один. Спросонок, шарю по кровати рядом с собой, никого нет и место холодное, пустое. И так по несколько раз за ночь. К утру уже начинаю с трудом ориентироваться - где я и с кем в кровати.
А где-то в далёкой Ростовской области спит моя дочь. Жарко. Она раскуталась, сбросив ножкой одеяло, раскинула ручки и сладко причмокивает во сне. Снятся ей свои детские сны, в которых с ней всегда рядом папа с мамой.
При мысли о дочке всё остальное отступает на второй план. Вот единственный человечек на земле, который любит меня бескорыстно, только за то, что я её папа. И что может быть дороже её чистых глаз и требовательно-вопросительного голоска: "- Тебя правда мой папа зовут, да? Ты больше никуда от меня не уедешь? Скажи: честное-пречестное слово, что не уедешь!" Так легко ей было обещать это и так трудно, оказывается, сдержать данное слово.
Через три дня я уехал в деревню к дедушке с бабушкой на свою малую родину. Ходил там в лес, приносил по целой корзине крепких красноголовиков и жалел только об одном, что со мной нет рядом дочки и я не могу ей показать всю эту красоту. По сравнению с выжженной солнцем ростовской степью, наши тверские леса и поля были настоящим раем для любителя тихой деревенской жизни, каким я всегда был и остаюсь в душе до сих пор.
Когда дочка подросла мы с ней три раза съездили летом в деревню. Так что она своими глазами увидела те места, где родился и провёл детство с юностью её папа.