ИЗ СБОРНИКА "МОЁ БАБЬЁ"
1. АД ДАМ
Адам был чёрен, золотозуб. Он был адыгеец.
И была Ева.
Адам был настоящим Адамом – по паспорту, где ещё стояли его отчество и фамилия, созвучная орлиному имени: Беркух.
А Евой была она. Но, увы, имя её и отдаленно не напоминает имя нашей Праматери. А уж покорности Евиной в ней никогда и не было. Это скорее из её рёбер Бог создавал ей всё новых и новых мужчин. И всякий раз Создатель никак не мог угодить. На этот раз Бог тоже ошибся…
Катя сидела в холле и мёрзла, потому что стояло неуютное межсезонье. Отопление отключено, но на улице ещё прохладно. Поэтому и в помещениях было холодно, а тем более в большом холле общежития, где ей пришлось жить по приезде в Москву. Она попала на курсы повышения. С одной стороны было неплохо, что на работе образовался перерыв. Полтора месяца такой «балды» – это почти отпуск. Её снабдили и командировочными, и зарплата у неё сохранялась, и отдохнуть можно было от ежедневной рутины. А в столице столько сразу новых впечатлений, знакомств и старых воспоминаний – ведь она свои студенческие годы провела в Москве.
Вечерами все приезжие собирались парами или группками, чтобы ходить в театры и на разные развлекательные вечера. Катя не ходила никуда, чувствовала себя плохо. У неё после развода развилась странная болезнь. Одним из её симптомов было психическое расстройство: она не могла посещать залы с большим количеством людей. По этой причине перестала ходить на планёрки и профсоюзные собрания, не посещала митингов, не смотрела кинофильмов и не высиживала всех действий в театре. И в Москве довольствовалась телевизором, который стоял в холле.
Её комната была на пятом этаже, а холл с телевизором на третьем. Она спускалась по лестнице и просиживала часа по два перед ящиком. Её напарница Лена Кузьмина, редактор из молодёжного издательства, каждый вечер уходила на мероприятия. Читать было нечего, кроме газет. Телевизор показывал всякую пропаганду. Но ей приходилось это «хавать» – другого-то ничего не было.
Пока она сидела, простуженная, сопливая и кашляющая, ежилась от холода, какой-то горец несколько раз выглядывал из своей комнаты, возле холла. Наконец, он не выдержал и принёс ей шерстяное одеяло без пододеяльника и стакан горячего чаю. Катя смутилась, заупиралась:
- Спасибо, спасибо, мне и так не холодно, – соврала она.
Но горец, сверкнув своей золотозубой улыбкой, мягко и заботливо сказал:
- Это вас ни к чему не обяжет. Жалко, что вы так простужены, сидите здесь и мёрзнете.
Она была растеряна и удивлена его заботами и вниманием. Её муж никогда не подавал ей чай, если она его об этом не просила. Впрочем, она уже с ним два года не жила. Они были в разводе.
Когда закончился вечерний выпуск новостей, она засобиралась. Надо было отдать пустой стакан и одеяло. Ей было неловко стучать в дверь мужской комнаты, но не оставлять же чужие вещи в холле.
- Спасибо, вы меня спасли, – в её голосе не было кокетства, но приглашение к диалогу обозначилось интонационно.
- Да, я не мог быть безучастным. Вы здесь учитесь? – спросил золотозубый горец.
- Нет, у нас курсы повышения.
Он встрепенулся:
- У нас тоже. Вы кто?
- Мы – редакторы книг.
- А мы – журналисты.
Они беседовали, стоя у двери, потом он встрепенулся:
- Хотите ещё чаю? Вы проходите, я весь вечер один.
Катя представила, что ей надо подниматься в свою комнату и ждать Елену. Спать не хотелось. А тут представлялся случай пообщаться с человеком. Он был вполне учтивым и приятным собеседником. Её смущало, что она должна переступить порог мужской комнаты. Но не могла же она приглашать его в свою. А поговорить хотелось. И Катя осталась выпить ещё стакан чаю.
2. ГРЕХ
Беседа затянулась. Но соседа по комнате всё не было. Не собиралась она заводить никаких романов в столице. Но ей приятно было общаться с новым неожиданным знакомым. Тема сама вырвалась наружу. О семье. Врать она не умела, сказала, что разошлась с мужем.
Адам, так звали этого заботливого горца, рассказал свою непростую историю. Его жена, легкомысленная женщина, влюбившись, бросила его и детей и уехала за своим другом на Дальний Восток. Друг отбыл на рыбную путину, Нина, жена Адама, поехала за ним, будто бы на заработки. Получалось, что жена его бросила, двое детей дома остались с родственниками, а он приехал на курсы.
Она не стала особенно расспрашивать, как же это получилось. Ведь и у Кати в семье были свои странности. С мужем она разошлась. Детей сорвала из школы в последней четверти учебного года, отвезла их родителям мужа, где дети должны были заканчивать школу: сын – третий, дочь первый класс. А сама отправилась в столицу на полтора месяца на повышение квалификации редакторов книжных издательств.
Странная история была у него, не менее странная у неё. После того, как все это выяснилось, ей пора было уходить. Хотя не хотелось. Адам сказал, что его сосед по комнате сегодня не придёт ночевать, уехал к родственникам. Они могли беседовать хоть до утра. Она не стала отказываться. Что ей было делать одной в холодной и полупустой комнате?
Когда стрелки часов показали два часа ночи, вопрос с ночёвкой решился сам собой. Они были достаточно взрослыми людьми, на её взгляд никаких пошлостей не случилось, всё получалось естественно и вполне пристойно.
Утром, ей было неудобно перед Леной. Она, наверное, волновалась. Ведь не сказалась, и ночевать не пришла. Но Лена ко всему отнеслась с пониманием. А когда позднее увидела Адама, то только одобрила её с ним отношения. Пара получалась привлекательная и равнозначная.
Адам был чёрен и золотозуб. Если не считать эти его приметы недостатками, то в остальном он вполне ей подходил.
Её любовь была, как океан, а солнцем над океаном был Адам. И не знала она тогда, а, может, боялась даже догадаться, чем всё это обернётся. Как долго и горько будет ей любовь эта аукаться и откликаться постфактум.
В имени Адама уже был заложен рок: Ад-дам.
Тут Катя вдруг вспоминает Аддама Хусейна: Ад-дам. Он дал миру настоящий ад. В Кувейте. И не только там. Ей совсем не важно, что Хусейна зовут Саддам. Для неё важна аналогия. Её Адам, хоть и чёрен, как Хусейн, но ласков и добр. Ещё он был сексуален… Слово это не такое всеобъемлющее, чтобы точно выразить всю притягивающую и несокрушимую мужскую силу, магнетизм мужского начала Адама.
Адам хорошо ухаживал, говорил простые, но истинно мужские слова и был целомудрен (во втором значении слова «целомудрие» в толковом словаре Ожегова). Хотя как можно быть целомудренным в тридцать пять лет? Конечно же, он прикидывался. Его целомудрие – это его золотой зуб. Фальшивка – хоть и из золота высшей пробы. Но оставим эти придирки. Она ведь и сама актриса неплохая.
Всё в нём ей нравилось! Даже этот его глухо провинциальный обывательский золотой зуб она могла терпеть или просто не замечать. И всё шло за чистую монету! А это самое главное: поверь мужчине и отдай ему своё сердце, свою душу и всю себя до капельки. И он возьмёт. И ещё будет при этом приговаривать, какое это великое счастье, что ты есть на свете, а он рядом.
- Как хорошо, милая, что ты есть!
Так оно и было.
Но, увы, они были обречены и временем и своим положением.
Времени всего две недели, а положение было незавидным. Катя – одинокая женщина с двумя детьми. Но было и её завидное состояние – она была свободная женщина!
Он же – одинокий временно, – отец тоже двоих детей. Мать его детей, якобы, сбежала от него и вот уже три года развлекается где-то с мужчинами на Дальнем Востоке. Вот стерва!
И он молодец! Ничего более правдоподобного придумать не смог. Но тогда это не имело никакого к ней отношения, а посему и почти ничего не значило. Он любил её, она – его. И они были счастливы!..
Их любовь, к несчастью, началась в Великий пост перед Страстной неделей. Такой вот большой грех! Разве любовь бывает без греха. Хотя у Кати никогда любовь грехом не считалась. Грех, это, когда только голос плоти удовлетворяешь и ни о ком больше не думаешь. Но её плоть не может так грубо быть удовлетворённой. Ей следует выдавать всё и по полной программе. И когда обласканная со всех сторон и доведённая до высшей точки блаженства, сама она тоже отдаёт всю себя без остатка любимому мужчине, желая любить весь мир от переполняющей нежности, ласки и благодарности, понимая, что любовь – это высшее состояние человека на этом свете. Как тут можно о грехе говорить?
Но по церковным канонам они грешили. И грех этот их очень велик во время строгого поста. А посему Катя имеет основания считать, что и любовь их также велика. И чувств было много, и были они так настоянно крепки, пьянящи, безумны и дурманящи.
3. СТРАСТИ ПО ЕВЕ
На Страстной неделе Катя попала в больницу, попробовав чрезмерно крепкого, крутого домашнего куриного бульона, от которого воспалилось всё внутри. Это была старейшая в столице Екатерининская больница, находилась она на Страстном бульваре. Катя сразу в этом усмотрела знаки Судьбы.
Екатерина попадает в Екатерининскую больницу на Страстном бульваре в Страстную неделю. Ни за что такое придумать невозможно! Вы хоть представляете себе, что это такое? Это Рок! Судьба. Господь разлучил их именно на Страстной неделе, чтобы хоть частично оградить от греха смешения и проникновения друг в друга двух человеческих начал, принадлежащих различным религиям.
Об этой роковой метке Катя и сказала Лене, когда та пришла её проведать.
- Лена, понимаешь, в этом есть нечто? На Страстном бульваре в Страстную неделю. Екатерина в Екатерининской больнице. И он – Адам, первомужчина.
- Ну и что, - сказала Лена, просто и прозаически выкладывая диетический творог на тумбочку.
- Ты должна понимать: Адам. А у меня имя на «Е» начинается, как у Евы. Это судьба! – Катя старалась ей объяснить все те божественные знаки, которые увидела во встрече с Адамом.
- Ах, ты моя Евка-терина! – захихикала Ленка ехидненько.
Её ехидство Кате не понравилось, но тонкий Ленкин юмор заставил её просиять. И она совсем не обиделась на подругу.
- Ладно, лежи тут тихо, не стони. Я Адаму скажу, где ты. Он к тебе придёт. – И Лена ушла.
Адам был подавлен. Он чуть не плакал. Катю это тронуло гораздо больше, чем Ленкин юмор. Господи! Как бы потом это всё ни кончилось, но надо быть ему благодарной за то, что он каждый день ходил к ней в эту печальную обитель. Он так трогательно заботился о ней, этот адыга! И всякий раз, когда он приходил, ей говорили: «Ваш муж пришёл».
Катя сияла, её болячки проходили все сразу, или прятались далеко-далеко. Она причёсывалась, красила губы, наводила румянец, накидывала халатик и, пошатываясь в меру и слегка, выходила к нему с улыбкой. Сами понимаете, надо было быть актрисой, хоть немножечко. Чтобы он смог пожалеть её, а не сожалеть о том, что познакомился с ней.
Ровно через неделю боль отступила. Не прошла, а просто стала тише. Что ещё надо? Адам скоро уедет к себе на Северный Кавказ, а она тут разлёживается. Она бежит к врачу в кабинет. И фамилия у врача писательская – Шолохов. Так написано на двери. Подаёт ему заявление, чтобы её отпустили, а всю ответственность за последствия она берёт на себя. А её никто и не держит. Бумага нужна для порядка. В больнице и так мест нет, а тут иногородние залёживаются…
Собирать особенно было нечего. Как увезли на «скорой» командированную, так что там собирать. Оделась, накрасилась, сложила в пакет расчёску, пасту, щётку, мыло, бельишко и вперёд. Да с Беллочкой, Катиной новой подругой, расцеловались:
- Пока, моя дорогая. Приеду в общежитие, а там мой Адам. Он и не знает, что я на воле уже.
Но Судьба и тут вмешалась. Адам поехал навестить Катю. У входа в метро возле редакции «Известий» они с ним встретились. Один случай из тысячи. Заметить кого-нибудь близкого в Москве даже на одном и том же пути в часы пик – это только избранным позволительно. Тогда ведь мобильных телефонов и в помине не было. Договориться было нельзя. И вновь им был дан знак. А если ещё сказать, что газета, журналистика – это их с Адамом профессия, а встретились они на пороге дома «Известий», – то, как здесь не увидеть всё то же вмешательство Судьбы?
Катя комплексовала по поводу своей неприглядности, замученности и несвежего вида после лежания в больнице. Но Адам! Он был настоящим мужчиной!
- Милая Катенька! Ты такая красивая. Ты мне нравишься всё больше и больше!
И она расцветала. И действительно становилась красивой и симпатичной. Её любили!..
И было ещё три дня.
И было ещё три ночи.
И не расставались они ни на миг! Бедную Ленку пришлось выселить из комнаты, благо у неё был амурчик с Хуаном. Дон Хуан был кубинским коммунистом, но видно Лена ему крепко понравилась. Он не возражал после такого решения.
Адам уезжал на рассвете четвёртого дня, на исходе третьей ночи. Давно уже было пора. «Пора, мой друг, пора». Но никак они не могли расстаться. Наконец, Катино чувство ответственности в ней засвербело, и она сказала:
- Хватит!
Адам тут же ушёл в дорогу. Был ещё с ней, ещё обнимал её, но уже ехал в электричке в аэропорт, а то и вообще летел в самолёте. Превратился в некоего зомби. Что она ему говорила, то он послушно и делал. Оделся, взял свои вещи, пошёл к выходу. Уже сто раз сказали друг другу «до свидания». А в сто первый она не выдержала, окликнула:
- Адам!
И это уже тогда, когда его нога через порог была перенесена. Это уже, когда он весь был в дороге. Она его окликнула. И вновь произошло нечто: Адам, словно оступившись неловко, вздрогнул, повернулся к ней, бросился навстречу… Но на лице его было что-то, что так поразило Катю как молнией, и она застыла. На лице зомби было выражение недовольства и, может быть, злости даже: «Ну, что ещё?»
Ах, жизнь действительно театр, а люди – в нём актёры.
Её Ад-дам попытался продолжить играть роль влюблённого. Стал опять обнимать и целовать её, но уже поглядывая на часы и нервничая.
- Ну, всё, всё, милый. Уходи, опоздаешь.
Когда она закрывала дверь за ним, мысль, чудовищная, непрошенная, поразила её: «С глаз долой, из сердца вон!». Такая чёткая, словно её язык произнёс это вслух.
Ах, отсохни этот язык! Так потом всё и случилось. Не сразу, конечно.
4. С ГЛАЗ ДОЛОЙ...
Катя изрядно измучилась, ожидая первой весточки от него. Ещё надо было полмесяца жить в Москве, и все эти полмесяца она ждала от него телеграмму. Как доехал, помнит ли её и будет ли дальше развивать отношения? Ведь решение совместно принимали и дальше быть вместе и объединить свои неполные семьи в одну полную. Он свои телефоны оставил: домашний, рабочий. И адреса тоже написал: и домашний, и рабочий. Она ему свои координаты записала. Чтобы нельзя им было никак потеряться.
По нескольку раз в день Катя спускалась с пятого этажа и смотрела почту рядом с вахтёром. Для неё там ничего не было. Она уже стала волноваться, не случилось ли чего в дороге, доехал ли он вообще домой.
Лена, как более трезвая на этот счёт, старалась намекнуть Кате, что пора опускаться на землю.
- То, что бывает на стороне, на стороне и остаётся, – сказала она мудро и задумчиво.
- Ну почему на стороне? Это в моём и его сердце.
- Ну и пусть остается в сердце…
- Нет, пойдём звонить ему. Вдруг он не долетел.
- Тогда ещё лучше: ты будешь вечно счастливая от одних воспоминаний.
- Лена! Ну что ты такое говоришь? Пойдём на почтамт, будем звонить ему в Нальчик.
Ленка всё же имела сострадание. Она пошла с Катей. Даже не забыла при этом купить бутылочку с минералкой.
На другом конце длинного-длинного телефонного кабеля, протянутого из Москвы в Кабардино-Балкарию, трубку подняли сразу.
- Алло, – сказал зрелый женский голос.
Катя даже не смутилась, он ей говорил, что его дети остались с сестрой.
- Здравствуйте, можно Адама услышать?
В трубке будто ждали этого её звонка:
- Вы – Катя? – спросила женщина на том конце кабеля.
- Я – Катя, – поддакнула она, радостная оттого, что о ней Ад-дам уже рассказал и своей сестре.
- Катя! Зачем вы позвонили? Что вы хотите? – спросил женский голос спокойно и рассудительно.
- Я… об Адаме узнать… Адама пригласите! – растеряла Катя всю свою уверенность.
- Да зачем он вам? Вы себе не представляете, что у него может быть жена, есть дети? – голос был очень спокоен и назидателен.
Больше Катя разговаривать не могла, трубка просто выпала из её рук, а Ленка стала протягивать открытую уже бутылку с минеральной водой.
- Попей, давай посидим немного и пойдём.
Ей было всё предельно ясно. Она всё это предвидела. Лена была настолько цинична, что не верила ни в какую любовь. Она даже бутылочку с водой припасла, чтобы Катя успокоилась.
Как хорошо, что Катя взяла Лену с собой! Разве сумела бы она после этого дойти до дома. Но внутренний голос говорил Кате, что это ещё ничего не значит. Сестра она и должна стараться сохранять семью брата. А Ад-дам не подошёл к телефону, так его и дома могло не быть. В воскресенье тоже может быть работа у журналистов. Катя знает это.
Все оставшиеся полмесяца её командировки прошли в пустых ожиданиях. Тогда не было мобильных телефонов. Это теперь так просто всё уяснять сразу же по мобильнику. А тогда она не могла дождаться окончания командировки, чтобы приехать домой и услышать по телефону его нетерпеливые звонки. Он ведь никак не может ей дозвониться! Она же ещё в Москве. Дома никого нет, потому что Катя – свободная женщина. Дети у деда с бабкой. И некому ответить на его звонки.
С самолёта, едва переступив порог дома, Катя поняла, что звонков от Ад-дама не было. Ни одного. И тут у неё случился сильнейший приступ не долеченной в столице болезни. Лена, спасибо ей, она и здесь её одну не оставляла, вызвала «скорую».
5. ИЗ СЕРДЦА ВОН
Как Катя вылезала из той ямы, в которую её Ад-дам поверг, рассказывать надо долго. Да это уже и не важно, и совсем не интересно.
Правда, остались два неотправленных Катиных ему письма.
Первое:
«Адамушка!
Можешь ли ты меня выслушать?
В Москве ты был рядом, и я была счастлива. Я выкарабкалась, благодаря тебе.
Теперь мне уже не вылезти. И если бы у меня хватило сил разом всё кончить…
Как ни мучительно лежать на больничной койке, как ни горько чувствовать, как силы покидают моё тело, я не могу сделать это.
В Москве я держалась за тебя. Потом ждала твоих писем – тоже держалась.
Когда поняла, что их не может быть – сломалась. Ушла в свою боль. Неделю ежедневно мне ставят капельницы, а улучшения нет. Такая больная ни на что не имеет права претендовать. Я всё понимаю. И никогда бы я не решилась, милый, стать обузой для тебя.
Как хорошо, когда тебя любит любимый тобой человек! Моя любовь тебе мало что дала, кроме неприятностей. А я люблю того, кто и думать бы обо мне забыл, если бы не эти неприятности. Но любить всё же лучше безответно, чем быть любимой нелюбимым.
А пишу я тебе, чтобы хоть так держаться за этот белый свет.
Как быстро я отошла от боли в Москве – это потому, что ты был рядом…
Без тебя я не вылезу. А ты недоступен. Впадать в отчаяние и уныние – моя плохая черта. И я вижу, как ты рвёшь это моё письмо, не читая его. Вот, ты так и не узнаешь, кто ты для меня. Тот мост, что ведёт меня к спасенью:
Не хочется верить, что это конец. Начинала письмо – совсем плохо было. А поговорила с тобой – легче.
Записную книжку дома оставила. Лена пыталась найти, не нашла. Она мне сказала, что хотела дозвониться до тебя. Не дозвонилась.
А мне думается совсем другое – то, что правда. Спасибо ей. Она меня так хотела вытянуть. Но у неё это не получится. Она славная. И мне как сестра.
Жаль, что дети мои далеко. Они бы тоже тянули и не давали бы долго здесь валяться.
Письмо кривое – лёжа писать неудобно. Куда отправить – не знаю. Домой тебе – не смею. Зачем дырявить и без того твоё непрочное семейное счастье?
Люблю. Я.».
Второе неотправленное письмо:
«Адамушка, милый!
После того, как написала тебе, мне стало лучше. Я выходила на улицу погулять. Там – чудо! Трава по пояс, цветёт белая акация. И верила в жизнь!
Теперь болезнь возвращается. Опять появляется страх, слабость и тоска. Лежу, смотрю на потолок. Там – маленький черный паучок что-то пытается мне написать. Не пишешь ты, я пытаю паука. Но прочесть ничего не могу, кроме твоего имени. А сегодня он упал к Алле на кровать, и она его прихлопнула. Кончилось моё развлечение.
Если могу, иду на улицу. Там лето. Поёт черный дрозд. Улитка мне показала свои рожки, а потом и глаза – они у неё тоже как крошечные рожечки. Нашла голубой цветок, чуть больше маковой росинки. Всего четыре лепестка: любит – не любит, любит – не любит… И всё остальное, как у большого цветка: пестик, две тычинки.
Мне рано ещё не быть. Как горько будет плакать моя доченька. Надо бы их вытянуть.
Был обмен на Нальчик, но мне уже туда не надо. Меня там уже не ждут, да и не ждали. Просто мне показалось, что меня любит один хороший человек.
А то, что получилось – чудовищная ложь. Но я не смею думать, что ты всё придумал. Зачем? Неужели бы я не поняла, что надо быть умницей и не строить никаких иллюзий? Нет же! Всё было с планами на будущее. И реальные адреса и телефоны. Даже домашний. И я звонила, а мне зуботычины: «Не звоните сюда больше».
Зачем? Если бы без иллюзий, то я бы не звонила тебе и не писала, и не ставила бы тебя этим самым в дурацкое положение.
Пишу тебе, надеюсь. Хочу от тебя узнать, что всё – ложь. Что ты всё придумал. Что ты всё забыл. А меня знать не знаешь. Ну, что тебе стоит внести ясность. Когда мы расставались, у меня было предчувствие всего этого. Так что, я всё переживу. За это не волнуйся.
Но я никогда не поверю женщине. Что она хотела? Она мудро себя вела. Именно так и надо вести себя с женщиной, которую не хотят. Если это твоя жена была, то ей и её выдержке сто очков вперёд. Я бы так не смогла. Если это твоя сестра, то это ближе к правде. Это значит, ты так захотел.
Но я не верю. Только ты сам должен мне все сказать.
И не жалей меня. Я.»
Когда она немного пришла в себя, и уже не было смысла продолжать держать её в стационаре, Катю выписали.
Подруга Лена несколько раз звонила Ад-даму в редакцию. Но его застать не могла.
Один раз он Кате приснился: где-то в горах на лугу он пас лошадь. Пока лошадь на солнечном зелёном пастбище щипала травку, он лежал на раскладушке под кустом. Его золотой зуб сверкал на солнце, и солнечные зайчики скакали вокруг. Проснувшись, Катя чётко представила и растолковала свой сон: лошадь – это ложь.
Она собрала все его бесценные для неё раритеты. Это был его тёплый свитер, который он ей подарил, чтобы ей было не холодно на московских сквозняках.
- Милая, я не хочу, чтобы ты тут замёрзла. Возьми этот мой свитер. Я его сам вязал. Свяжу ещё. – Адам тогда Катю этим очень поразил: и вязанием, и такой заботой.
Ещё один раритет – полотенце с олимпийским медвежонком. Его он просто забыл при отъезде у неё в умывальнике.
Собрав эти вещички Ад-дама, мужчины, который так изощрённо и так удивительно врал, Катя отправила ему посылку на его рабочий адрес.
На этом можно и закончить это повествование и оставить Катины слова для раздумий:
- Я не верю тебе, Ад-дам!
Но спустя некоторое время, пришло от него письмо. Она его сохранила, хотя с тех пор прошло двадцать лет. И ей нечего скрывать, вот что он написал:
«Здравствуй, Катенька!
За всё это время ты совершила только одно действие, заслуживающее похвалы: написала обратный адрес на бандероли, которую, конечно, я не хотел бы получать ни под каким видом. Оправдываться всегда унизительно, даже несколько глупо – в моем положении вдвойне.
Я мог всё предвидеть, но только не это. Когда прилетел в Нальчик, она меня ждала в аэропорту. Состоялся бесполезный разговор по пути домой. Я сразу пошёл на работу, чтобы не оставаться с ней наедине. Она обыскала мои вещи и нашла блокнот с адресами, и уничтожила его или спрятала очень надёжно – я не смог найти.
Я ушёл из дома 5 мая, проживал у друзей, знакомых, иногда ночевал на редакционном диване.
Потом быстренько и энергично расправились со мной. Отобрали все, даже детей. Ты знаешь, какая это боль, тоска. По ночам мне слышатся их голоса. Не было меня дома, когда ты звонила – ни в первый, ни во второй раз. Только потом со злорадством сообщила: «Твоя милая звонила. Я сказала, что ты не хочешь подходить к телефону».
Вот и всё. Мне надо быть рядом с детьми, хоть не с ними, но рядом. Если бы даже я приехал к тебе, я извёл тебя и себя своей тоской.
Прости, родная. Я безмерно виноват перед тобой – не соразмерил свои возможности.
Я увольняюсь. Пока не знаю, что будет, но точно одно: опостылела мне вся эта система, когда надо писать, что нужно, а не то, что есть.
Не болей. Я не смогу тебе ничем помочь. Сил уже нет.
Целую. Адам.
P.S. Всё-таки сообщи мне новый адрес, если сменишь место жительства. Пиши в адрес редакции. Ребята мне отдадут».
Катя не ответила на это письмо. Она сменила и адрес, и город жительства. И прошли многие годы. Она уже не ассоциирует его имя как Ад-дам. Ад кончается, когда Великий Лекарь Время возвращает Женщине разум.