Интернат для одарённых иногородних Юрик Дук
5. Смута. На пороге ДШИ.
Год одиночества шёл вяло. В бывшую нашу десятиметровку въехали новые соседи – Вовочка и Фенюнька Росляковы. Вовочка под два метра ростом, суперэлектрик – обнажёнными пальцами скручивал голые провода под напряжением и хоть бы что! Электричество его не било. Только Фенюнька (Фаягуль по истинному) иногда. Было скучно. Ну, продефилировал на работу и по городу в новой лётческой кожаной куртке (мама Вера подарила!). Глядели-завидовали. В ноябрьские праздники имени октябрьской революции с соседскими мужиками два дня на троих погудели (тебе-то хорошо – бабы нету). Ввели талоны на водку, спички, курево. На работе продвинулся по общественной линии – выдвинули на замсекретарякомитетаВЛКСМУГКпопроизводству. Сдуру согласился. Начальник отдела Пётр Михайлович с подозрением относился к «общественникам» - гореть надо по делу, непосредственному, т.е. на работе. Хотя, когда возник вопрос о его длительной командировке на «Порше», мгновенно вписался в КПСС без её сопротивления. Вторым моим недостатком стала страсть к пинг-понгу. Стол с сеткой стоял рядом, в коридоре. В обед и допоздна вечером резались с редким воодушевлением, в то время как отдельные истинные инженеры полностью отдавались кульману. При первой же профессиональной аттестации я был обойдён и остался без повышения категории и оклада. Расхождения с общепринятыми неписанными нормами у меня продолжались и дальше.
По производственной линии, с которой следовало гореть в обнимку, замаячила интересная темка. Продукция АВТОВАЗА широко зашагала по планете за смешные деньги, чем и объяснялась широта шага. Без неё уже не могли жить не только на Ближнем Востоке или в Африке, что наиболее естественно, но и, ужас сказать, в Австралии! Это с её-то требованиями по безопасности транспортного средства на уровне США и жёсткой экологической таможней. Вышеперечисленные регионы всегда страдали от избытка солнечной радиации. Система охлаждения автомобилей ВАЗ охлаждала только двигатель самого автомобиля, не принося облегчения пассажирам. Да, была вентиляция. Но она была естественной и не могла понижать температуру салона. В мире же уже существовали автомобильные кондиционеры. Но тот мир не был дружелюбен к нам полностью, только за деньги. Причем, несмешные. Несмешные деньги ВАЗа у СССР были. И СССР с ВАЗом иногда ими делился для поддержания своего престижа. Для этого существовал МинАвтоПром. Очевидно, конфиденциально проводился какой-то тендер. В нём поучаствовали почему-то только японские производители. Сейчас это уже без разницы, дело прошлое. Дизель кики, конемацу-гошо, санден, хитачи – сколько истинной поэзии в этих чужестранных словах. Возможно, после них во мне опять проснулась тяга к стихосложению, подзабытому со школьных лет.
Все упомянутые серьёзные фирмы поочерёдно приезжали в гости с образцами климатической установки. Мы были на переднем крае сотрудничества – бригада «Ух!» из бюро спецкомплектаций. Всё тот же отдельный товарищ руководитель Валера, я и Лёха. Лёха – это отдельная песня. На ВАЗ он пришёл годом позже после меня, свой – из МАМИ. Я помнил его слегка по общежитию, - он как-то сбыл мне по дешёвке билетик во МХАТ в Художественном проезде на производственный спектакль «Сталевары», это там, где Евстигнеев и Невинный бегали по сцене с лопатами, изображая загрузку сталеплавильной печи. А МХАТ – это то, что после «Пельменной» на углу улицы Горького по диагонали от Центрального телеграфа. Она ведь допоздна, до двадцати трёх ноль-ноль работала и не раз выручала. Прости и не держи зла, о, Великий МХАТ за сию скабрёзность. Нет уже той «Пельменной», и меня не будет. Помни хоть немного о нас.
С японцами было интересно. Мы доходили пешком до незабвенного экспортного участка. УЭВеэСники (управление экспорта и внешних связей) и фирмачи из страны восходящего солнца привозились на микроавтобусе. Все, включая японцев, дружно разгружали коробки. Вальяжные местные слесаря скучали у стены, уже подготовив машинёшку 2106. Спектакль начинался со вскрытия коробок. О, каких чудес там только не было! И всё – новьё, ни пол раза б/у, начиная с перчаток и белоснежного комбинезона с фирменными брэндами. Японский Человек небольшого росточка облачился в комбез (который потом достанется отдельному товарищу Кротову - ОТК) и продолжал небрежно надрывать упаковки – коробочки с комплектами ключей, баллончики с фреоном, насос закачки, дрель электрическая с торцовыми фрезами – кузовщину дырявить, узлы и детали кондиционера в пенополистирольном обрамлении… Упаковка небрежно сбрасывалась обратно в ящик. Первое, что мы спёрли – это обёрточная плёнка с пупырышками. Видя в первый раз, сразу интуитивно осознали, как классно сщёлкивать эти пупырышки. Японцы расплылись в улыбках и дружно закивали головами. «Ну, хватит!» - строго сказал дядя из УЭВС. А тем временем японский специалист достал документацию – в аккуратной папочке, в прозрачных файликах сияли цветные фотографии пооперационного монтажа узлов кондиционера на наш родной автомобиль ВАЗ-2106. «Где же взяли?- не удержались мы, - ВАЗы в Японию не экспортируются!». «Купили специально», - перевёл переводчик. И так со всеми остальными конемацу-хитачи-марубени – каждая специально предварительно покупала автомобиль ВАЗ и загодя тренировалась. Расходные материалы – называется, включая монтажный комплект. Помимо фотографий всплыли эскизы грубоватой ручной работы, но с понятной образмеркой мест сверления-крепления и маленькие копии чертежей: от общего комплекта до отдельных узлов, деталей и нормалей. Всё просто, изящно и угнетающе. Ци-ви-ли-за-ци-я!
Переводчик дал команду вальяжным слесарям, что следует размонтировать на автомобиле. Наши показали класс и в момент разнесли пол моторного отсека, бампер, решётку радиатора и панель приборов изнутри. Настала очередь ЯЧе (Японского Человека). Вот черный фломастер по металлу! Эскиз, понятный дураку! Линейка из нержавейки с делениями – слепой увидит! Микрорулетка на 2м (она достанется мне). И всё замелькало в сноровистых руках ЯЧе. Есть – размечено! И ЯЧе взялся за дрель. – Где можно подключиться? – тыкая вилкой в нашего вальяжного, интернационально спросил он. Наш слесарь указал на русскую розетку. Не тут-то было! Японская вилка шнура дрели не входила в русскую «маму». Наша сторона оцепенела… Зрел скандал. Вальяжные недоумённо разводили руками. Дядя УЭВС бросился к кабинету начальника участка. Бригада «Ух!» отползла в угол. ЯЧе порылся в своём ящичке, достал какую-то хреновинку и её посредством законтачился с электричеством Волжской ГЭС имени В.И.Ленина. Переходники тогда ещё не были в широком ходу.
Все дырки ЯЧе просверлил до обеда. На обед нас – бригаду «Ух!», взяли с собой. На заводе в те времена иноспецов кормили в так называемой «итальянской» столовой, где-то возле северных проходных. Кормили хорошо. Даже предлагалось вино-пиво. Японцы удивили и здесь, достав из дипломата своё баночное. Ё-моё! Это было первое баночное пойло в моей жизни. Обед прошёл в дружественной полунапряжённой обстановке. Дядя УЭВС с трудом находил связующие темы, переводчик явно тосковал и разговор сводился к киванию друг другу головами.
С монтажом управились уже глубоким вечером. Заправку и опробование довершили за следующие пол дня. Всё работало как надо – дуло и холодило. Японцы искренне поблагодарили нас за участие, погрузились с дядей УЭВС в микроавтобус и уехали писать протокол, ничего не забрав из инструментария. Возникла пауза. Первым очнулся ОТК – он заявил, что дрель, насос, ключи вплоть до линейки и чёрного фломастера будут остро необходимы при испытаниях. Мы быстро, пока не опомнились вальяжные, сгребли халявное добро и дали дёру. Они провожали нас кислыми улыбками.
Кондиционерная катавасия повторялась по такому же сценарию ещё три раза. За отдельными исключениями. Больше не всплывало из дипломатов баночное пиво. Возможно, оно уходило из них ранее, до нас. Но это злобные домыслы. Инструментарий достался и вальяжным – куда нам столько. Последние японцы вручили спецподарки. Мне достались наручные часы с цифровым табло и на батарейке. Тогда это было остро понтово. Для Тольятти во всяком случае. После рассмотрения экономических факторов выбор остановился на фирме «Хитачи». Хотя «Дизель Кики» был лучше технически. Настала пора приниматься за непосредственное дело. Каждому оно досталось своё. Мне, как умному, поручили разрабатывать документацию – чертежи, спецификации. ОТК засветил отъезд в Грецию, представителем от ВАЗа. Лёха попал в струю установки кондиционеров руководству – ведь директорат завода должен оценить устойчивость их работы всесезонно. Мнение сложилось самое положительное и возникло желание поделиться радостью с близкими друзьями-соратниками. Лёха стал нарасхват и начал ездить по стране – от Москвы до Прибалтики. Он раньше всех учуял дух предпринимательства и соответственно сориентировался. Бонусы поначалу были пустяковыми – качественная выпивка или порнушку покажут. Но счастье жизни уже маячило на горизонте – сформировавшаяся уважуха от руководства и кооперативное движение от перестройки. А документация – она что? Она и есть документация. Обезличенная и противная – ведь её соблюдать надо.
На новогодние праздники я улетел к семье. С трепетом ворвался в моздокскую квартирку – на выходе из комнаты стояло чудо и тревожно взирало на меня. «Ну, иди к папе, Эльвирочка ... скорее!». Чудо отвернулось и потопало обратно в комнату. Вот тебе и на! Однако это было мелкое недоразумение. Под вечер нас было не разлить водой. Маленький, сморщенный, пищащий младенчик превратился в забавную симпатичную куколку. С ней было до чёртиков приятно возиться, тискать, выбрасывать на руках вверх и ухать обратно, а она повизгивала от удовольствия и пускала пузыри. Я не знал, как буду уезжать из этого рая. Всё – летом надо забирать!
Лето пришло, я приехал и забрал. Но не только девчонок. Нам отдали фортепьяно! Бабушке и дедушке оно уже было абсолютно не нужно. Я ходил в контору железной дороги и заказал отправку контейнера, с ужасом недоумевая – как же будет грузиться и разгружаться эта махина?! Впоследствии мне не раз приходилось участвовать в подобной весёлой игре – перевозка фортепьяно. Мы забрасывали его на руках в высоченный кузов грузового «Урала», заносили также вручную и на девятый этаж – главное побольше народу-собутыльников. Хотя не всегда требовалось побольше. Наш последний перевоз подобного инструмента из Бибирево на Варшавку, в ментовскую общагу к майору, следователю по особо важным делам Вовке Вельшу осуществили всего два человека и не очень-то амбалистой наружности. В каждом деле есть свои виртуозы. А тогда для меня это представлялось неразрешимой задачей. Молодо-зелено…
И, слава богу, - мы снова жили вместе. Фортепиано со слегка ободранным при заносе боком уверенно вписалось в интерьер комнаты. Лилия не часто горела желанием музицировать, инструмент потихоньку рассыхался у стенки. В нём прятались при отъездах мелкие драгоценности и деньги. И в этом он был надёжен, как никто. Нам дали детский садик. Лиля восстановилась работать на пивзаводе. Обитание дочки в детском саду вызывало лёгкую тревогу. Нам всегда казалось, что Эльвирочку там будут обижать. Иногда так оно и было. Наш ребёнок никогда не вписывался в стандарты, её затаённая особость ощущалась сразу и вызывала настороженное отношение. Отсутствие внешней показушной активности поначалу могло восприниматься вялой индифферентностью. Но это было глубоко ошибочное представление. Да, она, молча, страдала при всякого рода наездах и несправедливостях со стороны даже персонала, но себя упёрто вела так, как представлялось необходимым ей самой. Наверное, мы слегка перегибали в своём обожании и опекании Эльвирочки. Но это было наше единственное и неповторимое чадо, а мы были молодыми, неопытными родителями и не хотели по-другому. Ещё в Моздоке она, как-то раз неловко упав, рассекла правую бровь о злосчастный рояль. Уже в Тольятти при прогулках, когда повторялись падения с ушибами о какую-нибудь карусель, деточка теряла сознание. Для меня это был шок – схватишь, держишь на руках, проклиная себя последними словами, что упустил, а она вся обмякает, глазки закрываются, и почти не дышит совсем… о, боги! Что делать?! Дико верещишь: «Эльвирочка-а-а… что с тобой деточка-а-а» и трясёшь-тормошишь её в полной безысходности…сам умереть готов. Постепенно она приходит в себя. Прижмёшь изо всех сил и бегом домой. Страшно. И каждое утро, оставляя ребёнка в детском саду, ощущал включение сигнальной лампочки – упадёт, ударится, сознание потеряет… и всё. Мама, миа! Какой я – бедная Эльза, идиот!
В апреле восемьдесят третьего года нам дали изолированную малосемейку, т.е. – однокомнатное жильё без соседей (!), естественно. Официально при составе семьи из трёх человек полагалась двухкомнатная квартира. Её мы продолжали ждать по очереди. Какое блаженное время – людям ДАВАЛИ жильё! И все были уверенны, что так и должно было быть и будет во веки веков, аминь! Бедный недальновидный социализм советского исполнения – он сам обманываться рад! Дом в двенадцатом квартале по бульвару Гая, 21. Четвёртый подъезд, девятый этаж. Вот туда-то и волокли с диким ором, на руках многострадальное фортепиано. Поначалу пытались на верёвках – фиг вам! Никакой сноровки и вниз сползает. И почему тут строят дома без грузового лифта?! Архимед давно придумал рычаг, а мы, инженера, вспомнили это не сразу,…этажа три промучились. Олег Макеев плюнул на нас, на фортепьяно и ушёл на улицу, в пейзаж незавершённой стройки. Вернулся не один, а с парою досок на плече. – Учись жить, мужики! Доски на ступеньки, инструмент на доски – протолкнули, досками сзади, аки рычагом поддали,… спереди держи – сзади подпирай, сейчас доски перебросим. Такой алгоритм, понимаешь ли! Весело. Много водочки попили потом.
Летом Советская Армия заскучала обо мне и через военкомат призвала на переподготовку. Надо ехать в Челябинск! Именно там могут делать командиров авторот. Высшее училище автобронетехники имени большого маршала. Поехали вдвоём с Мишей Безгиновым, это с которым на пивзаводе элеватор чистили. Два месяца теоретического изнывания. По сравнению с послеинститутским Острогожском, режим райский. Ведь мы офицеры! Нарядов на кухню нет, служим до семнадцати ноль-ноль и - свободны! Совсем. Иди куда хочу, только вернись к утру и не сильно принявшим. Основная служба в классах – почитать про технику, про уставы, про международное положение с его гипотетическими угрозами. Два-три выезда на природу – условное преодоление заражённой местности с облачением в общевойсковые костюмы химзащиты и пострелять из автомата. В прорезиненные хламиды заставили влезать поголовно, ещё и секундомером издевательски щёлкали – давай, давай, выполняй норматив! Да кто ж после вчерашнего возлияния у речки Миасс под кустиками удосужится это смочь? Штанины с рукавами не перепутать бы! С пальбой из автоматов – чисто шоу. Рядовым офицерам, т.е. нам – «партизанам» дали по три патрона – пук-пук-пук и ку-ку. Попал или не попал - никто не контролирует. Мишень выскочила из небытия, проехала и исчезла. Если попал, упадёт раньше, чем исчезнет – обстановка приближена к боевой! Затем настал черёд нерядовых офицеров – местных из училища и отдельных из наших («они Афган прошли», - прошелестело по рядам). Какого чёрта таких людей переподготавливать таким образом? Тем не менее, ребята отрывались в своё удовольствие – каждому по паре полных рожков и пали из произвольного положения. Один стоя с упором в плечо – та-та-та-та-та-та… другой от живота – те же та-та-та-та-та-та, третий (он афганец-афганец!!!) – присел, опершись на колено, и – пух, пух, пух-пух-пух-пух-пух-пух! Кино и немцы, и все Рэмбо! Не помню – мишени были или нет…
Для таких вот забав народ свезли со всей страны – от Киева-Кременчуга до Барнаула. Ещё и денег к отъезду заплатили, не считая бесплатного билета. Выписали справку: звание – старший лейтенант, должность – командир роты. Майне мутти, о, майн гот! – и где же она, эта самая моя рота?! Деньги проели-пропили в вагоне-ресторане скорого поезда «Южный Урал» на обратном пути. От Челябинска остались странные воспоминания – областной театр оперы и балета, за ним лужайка на берегу реки, на лужайке пасутся коровы…- пастораль застоя.
Моя военная «карьера» завершится бесславно через семь лет – уже в бесконечно мутном 1990 году. Чтобы освободиться от этой темы, добьём её тут же. Последние сборы проходили в посёлке,…хотя, чёрт его знает, каком. Это просто конгломерат посёлков, административно пребывающих в черте большого Тольятти. Жигулёвское море или Шлюзовой или ВСО-5? Очевидно, возникавшие отдельно, они прирастали друг к другу, сохраняя какую-то условную автономность. На их окраине через живописный соснячок с оврагом-помойкой располагалась кадрированная воинская часть. Справа тюрьма, если смотреть из соснячка, слева кольцо железной дороги для разворота поезда на Москву. За кольцом полуразрушенный местный ГУЛАГ – в нём «жили» строители Волжской ГЭС им. В.И.Ленина, замаскированные в последующем мифе под комсомольцев-добровольцев. Кадрированная – это без личного рядового состава. Законсервированный полк спецтехники для наведения переправ через реки. ЦРУ, надеюсь, давно уже про это знает, и я не выдаю никаких особых секретов. За оградой из бетонных плит, в принципе на пустыре, вольно стояли различного рода транспортные средства и понтоны. Территорию надо было приводить в божий вид и воинский порядок. Министерство обороны, в связи с мутностью результатов перестройки, уже не могло самостоятельно это осилить. Организовали народный подряд. Со всего города от различных предприятий, начиная с ВАЗа вплоть до ГорПродТорга, согнали, извиняюсь – призвали, море грузовой автотехники и бульдозеров-грейдеров поменьше. Чтобы хоть как-то управиться с вольными шоферюгами-трактористами, на помощь призвали, не извиняюсь – согнали запасных лейтенантов. Служба пошла. Рядом с техникой поставили большие-большие палатки. В них койки, застеленные бельём на месяц. Обмундировали – пилотка, френчик с погонами, галифе, сапоги кирзовые - солдатские. Воинская должность – «партизан». Обедом кормили. Ночевать не обязывали - езжайте по домам, но в мундире, чтобы тут не спёрли в отсутствие, а утром возвращайтесь. Караульный наряд ночью дежурить оставляли. Были и добровольцы, в основном рядового - шофёрского состава. А что? – свобода лета, контроля никакого, куролесь, как вздумается! Затаривались ящиками пивка-портвейшка и, ну, его… хлестать. Кадрированные офицеры после первой драчки объявили войну алкоголю – устраивали облавы на «УАЗиках» вокруг части, дабы пресечь принос. Шмонали палатки. По-крупному прекратилось, по-мелкому оставалось. Я был дежурным на въезде/выезде. Это освободило от надзирания за личным составом. Хотя надзирать было бесполезно и, в общем-то, опасно для личности. В моём взводе была пара хлопчиков среднеазиатского происхождения. Тихие, уважительные. Сядут в теньке и жуют какую-то мутотень – их не трожь, так и им ничего не надо. Оно бы и ничего, только тревожно – на что после этого их поведёт? Один бывалый успокоил: «Да, это - насс. Они к нему с детства привыкши. Он им навроде бубыль-гума. Так что не ссы, хер лёйтнант. Всё путём». Всё путём образовалось и в воротах. Вот приезжает МАЗ с прицепом, полный щебёнки. Водитель пошептался с полковником, делает разворот и – на выезд. Как это так!? А чем площадку мостить? Стой, куда! Подходит полковник: «Отставить, лейтенант! Пропустить!». А вот бетонную секцию туалет-ванная вывозят: «Отставить, лейтенант. Всё путём». На утреннем построении вопрос: «Сварщики есть?»…вот и сварщиков повезли. Всё путём. Тут у полковников дачи рядом.
Для изображения повышения воинской квалификации едем стрелять. Традиционно из незабвенного «Калашникова». Пожилые водилы в отказе: «А ну, его… мы лучше в палаточке на коечке покурим, вам же патронов больше будет». – По машинам! Тронулись к стрельбищу. Истошный крик во след: «Сто-й-и-и-тя-я-я! А мы-ы-ы!». Из крайней палатки выплетаются два полутрупа, в дымину пьяны, и мёртвой хваткой виснут на заднем борте машины. Оставалось только втянуть. Приехали. Получили автоматы с традиционными тремя боевыми патронами. – Взвод! На огневой рубеж, шагом – марш! Господи-и-и-и! «А мы-ы-ы-ы!». Полутрупы с заряженными автоматами в руках… прапору из оружейки всё пох…., т.е. путём. Полковники оху… и засса… встревать. Как пронесло, одному богу известно.
Через две недели половину сборов с техникой отправили в соседнюю область в окрестности Тоцкого полигона – восстановить мост в районе какого-то воинского совхоза. Я не экстремал. Провидение поняло это и оставило в расположении части дремать у ворот. Воинская экспедиция даром не обошлась. Один из топливозаправщиков (бензовоз – по-простому) во время совершения марша слетел с дороги, перевернулся и сгорел. Водитель мгновенно протрезвел и спасся или наоборот. Ещё один грузовик исчез без водителя при стоянке в каком-то селе. В их местной ментовке открыли дело по поиску…
В день закрытия сборов нас почти до вечера мурыжили у штаба части в Комсомольском районе. По вопросу, старому, как мир, - сдача трусоф-сапогоф. Их опять не хватило относительно выдатого. После обеда практически весь рядовой состав был пьян. «Партизанские» офицеры жались в сторонке. Около семнадцати часов вышел полкан (и им же домой надо) и, буквально, швырнул в нас кучей военных билетов: «Держи, сволота!». На том и расстались. В своём билете я прочёл сведения о новой должности – командир автовзвода мостоукладчиков. Как это! – я же ротный был… не пошла служба… да, и гребись оно!...
С радостью вернулся домой из Челябинска в восемьдесят третьем году. Карусель жизни продолжала вращаться по своему кругу. Завод жил большим проектом «САМАРА» - первый отечественный полноприводный автомобиль, плод международного сотрудничества. Доводила конструкцию могучая компания «Порше», итальянские фирмачи определяли поставщиков технологического оборудования. Это было по сути первое и последнее масштабное обновление производства. ВАЗовские делегации не вылезали из-за «бугров». В нашем отделе царила суматоха. Петра Михайловича назначили руководителем инокоманды конструкторов, и он отбыл в ФРГ. ОТК ошивался в Греции. Лёха промышлял кондиционерами. Я безнадзорно подвис в пространстве. Карлыч Миллер, подхвативший знамя руководства у Прусова, пристроил меня к теме «Самара» - контролировать сборку опытных образцов второй модели семейства, пятидверной 2109, предназначенных для ГОСУДАРСТВЕННЫХ ПРИЁМОЧНЫХ ИСПЫТАНИЙ! Уср..ца, и не жить! Исключительно остро стоял вопрос веса кузова. Мне надлежало организовать взвешивание каждой детали, фиксировать и сравнивать с данными чертежей. Легко сказать… В экспериментальном цеху была контрольно-измерительная лаборатория. В ней сидели тётки в ослепительно белых халатах и смотрели на весы. Весы были не очень большие. На них можно было взвешивать отдельные кронштейны и маленькие усилители. Крупные позиции – панели пола, боковины, брызговики, лонжероны, ну, никак невозможно. К тому же они были грязные и могли испачкать халаты, в которых тёткам ещё в столовую на обед идти надо. Фу, негигиенично как! В цех откуда-то (возможно, из комбината общественного питания) приволокли напольные стандартномагазинные весы со сдвижными гирьками на верхней рычажной поперечине. Аттестование, допуски – ты чего несёшь, парень! Тебе надо вешать, вешай… а у нас план – по количеству образцов для отправки на «Порш» зашиваемся! Не мельтеши под ногами. С горем пополам, плюс-минус полкило чего-то навешал. Переходим к сравнительному анализу – вот чертёж, в нём в основной надписи есть клеточка «масса». Увы, она пуста. Другой чертёж – масса есть! 3,286 кг. Во, как! Только мои(!) весы циферки после запятой не чуют. А в кузове-то деталей - не море, но много. И, на сколько, в сумме погрешность потянет? Точность – вежливость королей, говорите? Монархию в СССР ликвидировали давно и безвозвратно. Принцип свободы теперь превыше всего. Панель наружная – должна делаться из листа 0,7 мм. Меряем точным инструментом от белого халата – 0,9 с хвостиком. Разницу толщин по всей площади да на удельный вес помножим, по всем панелям сложим – да-а! «Не лови блох! Жизнь проще», - сказал мне начальник лаборатории товарищ Малов. После нанесения на кузова антикоррозионного покрытия, осуществлённого на производственных линиях СКП, я понял всю бессмысленность игры в бирюльки - в нише задней внутренней панели боковины возлежал кусманище мастичного говна килограмма на два! Приёмщик-испытатель Ваня Головин бегал вокруг кузовов и орал благим матом: «Я заставлю этих сук всё до миллиметра соскрести!». Куда там…проще в Техусловиях массу исправить.
Видит бог, я хотел исполнять свой служебный долг честно и с достоинством. Но постоянно утыкаясь в стену, раньше или позже осознаёшь порочность подходов и методов. Как своих, так и противоположной стороны. Тем более что противоположной стороны, в общем-то, и не было как таковой. Отдельные воли, лени, дури, хитроумные замыслы, бескорыстные праведности вились в окружающем нас пространстве и образовывали непроходимую сеть, выбраться из которой можно, лишь разорвав её. Но что встретишь там, за сетью? Один лишь необъятный небосвод и точки звёзд. Какая из них твоя? И зовёт ли она тебя? А если и зовёт, тебе это надо? Тогда у меня не было ответа ни на один из этих вопросов. Я плыл по воле волн, не прибиваясь ни к чему.
Работа точно не была моим берегом. Воплощённая действительностью, она абсолютно не сходилась со своим светлым образом, представлявшимся мне. В натуре ей не служили, её обирали – се ля ви. В общественной деятельности ситуация была той же. Человек, определивший цели, со временем черпал выгоду. Я чувствовал и видел, кто какие цели ставил и в какой мере их достигал. Примерял это на себя, - и становилось смешно. Ну, почему? Почему я не одумался тогда сразу, а всё витал в облаках своего идеального?! Мне так было теплее? Я ходил на сборища заводского комитета ВЛКСМ и подкоркой ощущал конкретную тягу этих ребят. И это было не только советской заразой. Однажды для интеллектуальной поддержки меня направили на встречу молодых рабочих СКП с комсомольцами ФРГ. Да-да, - Федеративной Германии. Два неслабых увальня, развалившись в креслах на сцене красного уголка, уверенно распинались через переводчика о большой силе коммунистических идей в среде западно-немецкой молодёжи. В голову пришёл дурной вопрос, и я его задал: «В Бундесвере тоже есть комсомольские ячейки?». – Was, was?... Nein-nein! Выяснилось, что молодые солдатики отдаются марксизму в увольнениях.
Я даже вступил в КПСС! На льготных основаниях, поскольку ближе к кассе. Отрабатывать пришлось написанием подмётных писем. Один Большой Дядя поссорился с другим Большим Дядей. Секретарь парткома поддерживал первого. Близилась заводская комсомольская конференция. На неё приезжал главный секретарь обкома товарищ Муравьёв. Наш секретарь доверительно попросил составить письмецо от лица комсомольского авангарда об отдельных, но существенных недостатках второго Дяди. Я слегка шокнулся! Обоих Дядей знал и искренне уважал, не говоря уж про секретаря – он и в горы ходил, и на «Ниве» в Мехико по фонтанам ездил! Мать, родная – как быть?! «Юр, ну, надо». Партия сказала, комсомол ответил, куда бы делся! Включил дурика и поюродствовал: «Доколе терпеть, Евгений Фёдорович!». Текст одобрился, упрятался в конверт и пустился на конференции по рядам в президиум. В перерыве нас позвали предстать пред очи. Очи в окруженье свиты, попивая чаёк, похвалили за бдительность и обнадёжили, что разберутся. Находящийся в свите заводской секретарь был готов испепелить меня взглядом. После этого к общественной деятельности я не то, чтобы охладел, но основательно забил. В связи, с чем был образцово-показательно выпорот и размазан по столу при отчёте о своей деятельности за год на завершительном заседании парткома. Профсоюзный босс, гонявший с нами в пинг-понг, потом посочувствовал: «Ты бы ко мне перед этим зашёл, - я бы научил отчитываться». Н-да… с этим у него действительно всё было в порядке. Нынче благоденствует в оффшорной зоне на Кипре. Окончательно отношения с партией, усугублённые личной неприязнью, расстроились, но продолжались до августовского путча 1991 года. Когда в ночь на 21 августа радио России говорило о танках, идущих на Москву, я сжёг партбилет в помойном ведре на кухне. Танки ушли, а на линолеуме пола остался проплавленный кружок от донышка ведра.
Следующую отдушину я попытался найти в искусстве. Тогда в УГК организовался самодеятельный театр! Выпускники местного политеха, пробавлявшиеся им в альма-матер все годы обучения, пронесли свою жажду к подмосткам и через проходные завода. В корпусе был приличный, на те, времена актовый зал, со сценой, экраном. Он предназначался для собраний, конференций и культурных мероприятий. Система советского просветительства предусматривала хождение в народ артистов, в том числе и достаточно высокого уровня. Здесь были Булат Окуджава, Алла Демидова, прима Казарновская. Именно на этой сцене я впервые увидел воочию маэстро Спивакова и блистательных «Виртуозов Москвы», не подозревая вначале, чем аукнутся для нашей семьи их приезды на ВАЗ.
Меня в лицедеи Наташка Овчинникова заманила. Истинная подвижница и супер энергетический человек. В студтеатре она была заводилой. Помешанная на высокой цели и роли искусства в жизни человечества, она пронесла и, слава богу, несёт дальше чистоту этих иллюзий в их благостной непорочности. Я представлялся лирическим героем – чтение трогательных стихов с поднятым воротником в полумраке или писем к любимым из землянки безвременно ушедших простых людей Великой Отечественной. В этом амплуа я ещё как-то воспринимался собой и, очевидно, благодарными местными зрителями. Далее пошла крутая драматургия – самодеятельно сооружённая на злобу дня пьеска о трудностях запуска в производство автомобиля «Самара». Закамуфлированная под действие на небесах с соответствующими персонажами – там всё ангелы да боги, она стебалась над пороками отечественного автопрома. Брежнев и Андропов уже ушли в небытиё, Горбачёв был на подходе. Слегка сквозило свободой, и первый отдел уже не искал в столах инженеров заграничных журналов типа «Шпигель» или порно, прихваченных из командировки на «Порше». Партком УГК сквозь пальцы смотрел на это баловство. На премьере присутствовал культуртрегер от заводского профсоюза, событие отметила заводская многотиражка. На первых ролях блистал… Лёха-кондиционерщик! Лёха изображал недотёпу-новатора, мученически проталкивающего проект по инстанциям. Даже Главный конструктор, товарищ Георгий Константинович после просмотра кинул реплику: «Поддели сопляки…». Сам я этого не слышал, это передал Рэм Майоров, он-то и был режиссер. А после перестройки станет председателем пенсионного фонда завода.
Своё развитие творческая труппа при Рэме продолжила по сатирической линии. В этом русле я окончательно перестал себя ощущать. Рэм исчерпался тоже. Знамя подхватил Николай Мигалкин, художник из бюро каталогов. Мужик он был по себе душевный и добрый, но своим свежим режиссёрским видением меня не воспринимал в упор. Он замахнулся на классику,… нет, не Шекспир, - «Мандрагора» Макиавелли, но опять-таки, комедия. Это было под силу только Вадику Павлихину со товарищи – героями студвёсен ТПИ. Я скромно растворился в зрительном зале. С Вадиком мы будем приятельствовать, он человек сложной и, к сожалению, недолгой судьбы. Инженерство абсолютно не занимало его. Вдвоём с Андреем Миляхом (Миля) они стояли у истоков тольяттинского киноклуба «Колизей», пережившего своих создателей. Миля, ушедший с пятого(!) курса нарднохозяйственного института им. Плеханова, работал в филармонии. На местном провинциальном фоне, они, естественно, смотрелись исключительными фигурами. Много любопытного и занимательного почерпнулось на, можно сказать богемных, тусовках у Мили дома, в скромной старой квартирке по улице Карла Маркса. Ребятки не задержатся в городе. Андрей поступит в ГИТИС, Вадик во ВГИК. От случая к случаю мы будем встречаться в Москве – в шашлычной на Краснопресненской, Доме кино там же. Последний раз основательно в 1993 году в посёлке Железнодорожный, где они снимали жильё. Мы с Эльвиркой прилетим по настоянию Спивакова на прослушивание у Глизаровой Майи Самойловны…
Но это потом. Пока же я не находил себе места ни на работе, ни дома, всё было не так! После приезда Горбачёва и его символического пожелания догнать и перегнать мировой уровень началось строительство нового корпуса научно-технического центра. Благое дело. Только оно воззвало к жизни море несообразностей и стычек амбиций. Наш отдел разделили. Основная часть во главе с Миллером съезжала в новый корпус, он звал меня с собой. Но к тому времени у нас сколотилась новая бригада «Ух!». В стране было зачато кооперативное движение, запахло лихими деньгами. Наш творческий коллектив проектировал грузовой пикап с мечтой о баснословных прибылях. За изготовление пикапа никто не взялся, мечты растаяли. А дома рушились отношения с Лили. Меня всё больше раздражала резкость её характера и командирские замашки. Я загулял и ушёл к другой женщине…
Едва ли стоит в рамках этого повествования подробно рассматривать года мучительных метаний и их причинную предтечу. Я приходил-уходил, приходил-уходил. Дом на Гая, дом на Революционной… меня терпели и принимали… после ссор и примирений и там, и - там. И так – пять лет. С Лили я развёлся в судебном заседании без её присутствия. Я много курил и психовал. Не проходящая возбуждённость организма спадала только после сочинения стихов. Оставаясь один на кухне ночью после сотворения очередного, как казалось шедевра, испытывал блаженное облегчение, открывал форточку в морозную ночь и курил, курил… Когда опубликовали пару опусов в городской газете «За коммунизм», посмел замахнуться на ЛитИнститут. ЛитИнститут рассмотрел и отписал, что мои произведения не вызывают у него интереса. На том и не встретились.
В одну из пауз моих перелётов, при проживании на Гая, дочке Эльвирке исполнилось семь лет. Пора идти в школу. Позади остались милые прогулки из садика домой через полянку с цветущими одуванчиками или на санках по снежным буеракам. Над нашей семьёй распростёрлась хмурая осень. Фортепиано молчало в углу. Нельзя сказать, что Эльвиру непреодолимо тянуло к инструменту. Иногда она перебирала своими маленькими пальчиками старую клавиатуру, что-то наигрывала. Моцартианством не пахло. Но не пропадать, же инструменту всуе! Хотя бы для общего развития и формирования чувства прекрасного. Как мало его в этом скудном, нудном городе. Лишь кукольный театр на площади Свободы… с бюстом Карлу Марксу… и вечным огнём. Остальное завозное – областной драмтеатр Монастырского с постоянным репертуаром, звёзды эстрады во Дворце спорта – молодой Валерий Леонтьев, группа «Электроклуб» с Ириной Аллегровой, Саша Барыкин: «Я буду долго гнать велосипед…». На концерте Азизы отпустили ребёнка на сцену. Обворожительная прима закружила импровизированный детский хоровод. Кто бы знал, что лет через двадцать они с Эльвирой, как коллеги, будут пить шампанское на тусовке в «Москонцерте». Пустячок, а приятно. Азиза не утратила своего очарования. И так будет всегда, да здравствует Азиза!
В Автозаводском районе на тот момент было два детских учебных музыкальных заведения. Непосредственно музыкальная школа находилась на каких-то задворках только застраивающейся улицы Жукова. Мы с Лили добрались до неё и поблуждали в полуподвальных помещениях. Была средина лета – пора ремонта. В коридорах громоздилась мебель. Наши напряжённые отношения и эта разруха навевали угнетающие ощущения. Решили посмотреть следующий очаг культуры – детскую школу искусств №2. О, это было воистину престижное заведение! Широкие коридоры и озеленённые рекреации, блестящие лакированные полы, окна, полные солнца. Нам понравилось. ДШИ №2 была совмещена с общеобразовательной школой №68. Занятия длились полный день с перерывом на обед здесь же. С одной стороны это было удобно, - отправляясь на работу, завозишь ребёнка; возвращаясь, забираешь. Причём, это по пути – четвёртый квартал, улица Дзержинского. – Но вы, же понимаете, такой режим – это существенные нагрузки для неокрепшего организма. Всё ли в порядке со здоровьем? Принесите справку из детского садика, пожалуйста. А потом приходите на прослушивание. На какое отделение хотите поступать? - Мы на фортепиано, можно? – Да-да, конечно. Только справочку посмотреть надо.
Как казалось, с позитивной справкой проблем не будет. За весь период пребывания в стенах детского садика «Бусинка» никаких вопросов о здоровье не возникало. И, однозначно, громом среди ясного неба воспринималось прочитанное в полоске бумажки с солидной печатью - оказывается, при последнем медицинском обследовании, проведённом весной, у дочки в области сердца зафиксированы подозрительные шумы. Но нас родителей об этом не оповестили, направлений на дополнительное обследование не выдавали, делать или не делать что-то не сказали. А теперь вот выпроваживают в школу с «волчьим» билетом не вполне здорового ребёнка. Зная о конкурсе в ДШИ №2, мы понимали, что идти туда с такой справкой весьма и весьма чревато. Я устроил скандал администрации садика: «И что же это получается, дорогие товарищи! Пять лет назад мы вам сдали на попечение за свои деньги здорового ребёнка. В течение этого срока при всех мединспекциях вопросов не возникало. А в итоге у нашего ребёнка стало неправильно шуметь сердце. Опять-таки, вслух и своевременно об этом не сказано, только втихую в бумажке незатейливо упомянуто. Как и на кого будем вешать ответственность за безвинно испорченные светлые детские годы?». Заведующая сурово смотрела на медсестру. Медсестра верещала, что она здесь абсолютно ни при чём, - это из поликлиники приходили и всё сами делали, а исправлять справки она не будет, потому, что так в карте медицинской написано. Нам предложили рассмотреть вопрос в поликлинике, а они не компетентны. В поликлинике в разгар лета народа мало, терапевты и узкие специалисты спокойны и расслаблены. С нами подробно рассмотрели обстоятельства. Ничего страшного в ситуации нет. По мере роста организма в нём могут происходить отдельные сбои, не влекущие последствий – ребёнок сам на что-нибудь жалуется? Ребёнок мог жаловаться только на разгульное поведение папы. Врачам об этом не сказали, и они выписали безупречную справку.
На прослушивание и вправду многовато народа явилось – дети, родители. С Эльвирой мы пришли вдвоём, мама была на работе в смену. Детишек группами запускали в класс. Что там происходит, - не все догадывались. Кто-то пытался подсмотреть в дверную щелку. Господи, секреты-то ка-а-кие! Отбить ладошками ритм, пропеть фразку, отгадать звук. Стайки залетали-вылетали. Из комиссии никто не выходил и ничего не объявлял. Мы с дитём стояли в сторонке и мирно обсуждали интерьеры – ах, какие красивые цветочки, какие интересные картинки на стенах. Всё так мило и уютно, тебе нравится тут? – Да, папа. Когда толчея немного спала, подошли к заветной двери, и с очередной стайкой наша птичка впорхнула внутрь. Таинство длилось недолго, - дверь настежь, следующие. – И что, дитё? – Не знаю,…похлопала, послушала, показала, что играли. – Ну, и ладно. Пойдём, погуляем, пока всех проверят. И, взявшись за руки вдвоём, мы пошли по коридору. – Ой, подождите, пожалуйста! К нам, через толпу детишек направлялась девушка из комиссии. Прямые волосы соломой, очки, крепенькая в кости, на уверенных сельских ногах. – Вы родители этой девочки? – Да, мы – родитель. – А мама где? – На работе. Но она в курсе. – А вы на фортепиано хотите поступать? – Да, хотим. Инструмент без дела пропадает. Мамин. – А на скрипку не хотите? Вау! Интересный поворот дела. – А что так-то? – Видите ли, на фортепиано у нас всегда большой конкурс. Не известно ещё - пройдёте ли. А на скрипку я её беру прямо сейчас, у ребёнка идеальный слух. Может быть, передумаете, с мамой посоветуетесь? Вот и здрасьте! Что делать-то будем? Впрочем, что с мамой-то советоваться, на скрипке не ей играть. Прямо у девочки и спросим, – Эльвира, (ой, какое имя замечательное!) тебе скрипка нравится? – Да, папа. – Играть будешь на ней? – Буду. Я не знаю до сих пор, о чём в действительности думало в ту роковую минуту наше чадо. Возможно, после тесноты детского сада светлые просторы школьного коридора настолько привлекли деточку, что она была готова соглашаться здесь со всем? Даже и в грязи изваляться, только б лужа была солнечной. А и этого добра тут хватит, только потом, позже. Тем не менее, выбор, осознанно или по наитию, был сделан. - Да, мы согласны! – Ой, ну, и замечательно! А я – Ольга Владимировна, теперь ваш преподаватель. – Очень приятно, я – Юрий Владимирович, а мама у нас – Лилия Владимировна. Господи, вертеп какой-то! Всё братья да сестры… Познакомились.
Вечером с независимым видом мы встретили Лили. – И как? Ходили в школу? – Да. – Прослушались? – (всё более важно надуваясь) Да-а! – Когда результаты? – Ни-каг-да-а. – Что голову морочите? – (во всё горло) Мы пас-ту-пи-ли-и-и!!! – Как это? – На-а-скри-и-ип-ку-у-у-!!! Всё. Немая сцена.
P.S. Из дневниковой записи четырнадцетилетней Эльвиры: «А началась моя судьба с того дня, когда маме взбрело в голову отдать меня в музыкальную школу, чтобы инструмент (ф-но) не пропадал. По классу фортепиано я не прошла, не знаю почему. То ли блатных было слишком много, то ли у меня чегой-то было не так. В общем, предложила мне Ольга Владимировна учиться на скрипке. Я подумала…, хотя, что я могла подумать в 7 лет? В итоге – согласилась…».