Обычная тишина улиц, мертвая тишина. Напрягаются глаза, когда я всматриваюсь во тьму через небольшое окошко, выходящее на главную улицу – отсюда удобно наблюдать. Когда правила игры изменились, Молох не воспользовался возможностью сообщить мне об этом. Впрочем, замысел Привратника всегда носил характер Абсолюта и не мне ведать его.
Вот она предо мной – Равнина Милосердия, испещренная телами людей, словно картина, написанная кистью жестокого божества. Человечество навлекло на себя беду, пытаясь покорить себе вольный мир, теперь хранители мира отплатили человечеству той же монетой – смерть пришла с небес и когтями стригов разрывала живую плоть, наводнившую землю, терзала, мучала, упиваясь страданиями и беспомощностью, пока не покончила с последним живым.
Это не кара – всего лишь замысел и часть истории.
Прошлое то было или будущее мне неведомо, но Привратник обозначил для меня место действа и я был не в силах покинуть его, оставаясь пленником и наблюдателем в одном лице. Тени плясали на стенах комнаты, в которой я находился, а за окном властвовал рой, существ, коих нарекли стригами, за то, что отреклись от чрева мироздания – великого древа и стали орудием в дланях его.
Душа же моя была исполнена покоя, ибо знал я, что силы человека ничтожны пред той силой, которую мне удалось лицезреть. Равнина являла собой лабиринт незримый, но непроходимый, бесконечный и страшный. Лабиринт, в котором все самые гнусные чувства и пороки усиливались стократ. Лишь преодолевший смятение открывал для себя милосердие и мог омыть лицо в водах черного озера. Но таких не было. Не было вообще никого – только рой.
В бытность наших с Молохом путешествий, мы однажды разорили гнездо Нахемы, сожгли его дотла, чтобы зараза не распространилась на окрестные деревни, но видят боги, человеческое тело и без того прогнило, а разум замутнен похотью и неистовым желанием уничтожить себя. Желание воздаяния делает воздаяние явью.
Один из стригов подлетел к окну и сел на козырек. Его голова, похожая на голову человека с ничего не выражающим взглядом и длинным клювом, повернулась в мою сторону. Он замахал крыльями и что-то пронзительно закричал. Перед глазами поплыли круги, и я осознал, что могу понимать его – сквозь невыносимый отвратительный голос и хрипы, я различал слова, которые складывались во фразы и являли мне суть происходящего.
«Гнев, Гордыня, Жадность, Похоть, Чревоугодие, Праздность, Зависть. Породивший их, избавился от них, дабы испытать вас как испытывал нас. Мы канули во тьме, не справившись и с толикой Его ноши, вы же сделали его бремя своей сутью и впитали его в себя. Отмерив себе путь на тысячи лиг короче нашего, вы предались отречению от покаяний на торной тропе и не видели ни света древа вечного, ни взора Его. Радостно нам, что племени темному – изгнанникам, выпала честь терзать род ваш и мучать. Мольбы ваши смешны, безнадежны. Отчаяние, поселившееся в ваших очах – сладость для взора стрига».
На том и закончил речь крылатый отверженный, ибо пронзил я его грудь клинком в руке своей. Черная кровь брызнула в лицо мне, и я почувствовал ее смрадный запах, запах давно разложившейся души.
И услышал я клич самого Бога крылатых, ибо парил Он в центре роя и возносили хвалу Ему голосами отвратными и скрипящими. Каркали и выли стриги, лобзали ноги Его и длани, ибо Он был единственным, на кого не пал гнев Древа. Сплюнув, я напряг взгляд, чтобы узреть Его, а Он отвернул взор свой от меня и скрылся поспешно, ибо чувствовал, что знал я Его настоящее имя.
Якхе…
Пресветлым вакхаром бывший, обрученный с Селиной – прекрасной зарицей, не оправдавший надежд, оступившийся и предавший. Он хранил в себе семь грехов, дабы не позволить им подъять из мертвых род людской. Полотно, написанное Молохом, должно быть безупречно – это Он знал наверняка, потому и исчез в клубах седых облаков, укрывшись от взора последнего, единственного из рода людей.
Я зажег свечу, и огонек весело заплясал от проникшего в комнату ветра. С ним явился и глас Привратника – «Приготовься к тому, что лабиринт тебе придется пройти в одиночку. Как только ты достигнешь черного озера, не лицо омой, а испей из него – не мудрости жажди, не чистоты или милосердия, а возжелай погружения во мрак, коснись дна его и клинок в длани твоей обратится в слово».
Я подошел к окну – тишина улиц, мертвая тишина. Руины невидимых городов, кровавое побоище, горящие костры и протяжный вой миллиардов душ, томящихся под серым слоем пепла, покрывшего иссушенную землю. Я вскинул руки, обхватил голову и безмолвно прокричал, не скрывая слез и охватившего меня отчаяния – «Неужели мы были столь глупы, дабы не предвидеть этого?» Хохотом громогласным отозвалось мне эхо гласа всех мыслимых и немыслимых Богов. Хохотом мерзким и скрипучим отозвался рой стригов.