ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ МУТАНГ...ПОСЛЕДСТВИЯ КАТАСТОФЫ.
ИЗ ИНТЕРНЕТА
Чтобы помнили...
"Возвращение в ад. Чернобыль: кинодокументы эпохи глазами режиссера и оператора.
Двадцать три года прошло с того дня, как чернобыльской колокол известил миру об атомной трагедии. Тем не менее до сих пор нельзя реально оценить масштабы катастрофы, ее влияния на природу и человека. Даже среди тех, кто посетил зону сразу после аварии, нет единогласного мнения. Одними из первых в Чернобыль попали кинематографисты Центральной студии документальных фильмов во главе с украинским режиссером Роланом Сергиенко. С того времени девять фильмов Сергиенко составили чернобыльский цикл. Среди тех, кто оказался в самом аду Чернобыля, был также оператор Константин Дурнов. Именно эти художники и стали собеседниками «ЗН», припомнив самые болевые и наиболее впечатляющие страницы своей чернобыльской киноэпопеи. «Хватит о Чернобыле! Остановись! » Для режиссера Ролана Сергиенко эта тема стала чем-то особенным. В его документальных проектах так или иначе происходит возвращение на ЧАЭС… Вот и сейчас режиссер словно путешествует по своим чернобыльским тропам… — Пан Ролан, что вы подумали, когда узнали о чернобыльской аварии? Фото: Алексей-Нестор Науменко Звукооператор Михаил Гапеев и оператор Константин Дурнов во время съемок фильма «Чернобыль. Завещание» (2001 год). — Прежде всего я подумал, что война, о которой говорили все мое детство — атомная война, началась. Не все понимают это, но, по моему мнению, это была окончательная репетиция войны. И ощущение пребывания в зоне это подтвердило. Чем дальше я вживался в эту тему, чем больше видел, что происходит в Чернобыле, тем лучше понимал: род человеческий очень легко может пойти на самоубийство. Не замечая, не понимая, не сознавая, он постепенно приближается к пропасти, способной поглотить мир. И два десятилетия, прошедшие со дня катастрофы, к сожалению, свидетельствуют: люди быстро забывают какие-либо уроки и привыкают к мнению, что ничего страшного не произошло. — Вы сразу поехали в Чернобыль? — Мы поехали туда в конце мая 1986 года. Были намерены зафиксировать все увиденное там. Результатом этих съемок стал первый фильм «Колокол Чернобыля». Ехали мы от московской Центральной студии документальных фильмов. Со мной были три оператора, сразу согласившиеся на это путешествие. Это были молодые кинематографисты Иван Двойников, Владимир Фроленко и Константин Дурнов. Двое из них уже на том свете... И я чувствую собственную вину за то, что не уберег их. Но, видит бог, я ни на шаг не отходил от них во время съемок. Все мы были облучены, но для Ивана и Володи это оказалось смертельным. В последнем своем фильме «Чернобыль-2001. Завещание» я рассказал об этом и показал похороны Ивана (Володю похоронили раньше). Мы попали в Чернобыль, когда первая волна шока у людей уже прошла, но для многих из тех, кто столкнулся с катастрофой непосредственно, это состояние продолжалось очень долго — пока не завершился первый этап строительства так называемого саркофага. Но и сегодня трагедия продолжает висеть над нашими головами и, возможно, не исчезнет уже никогда. — Что вас подталкивало к Чернобылю? — Думаю, документалист всегда должен находиться в нужном месте. Надо было зафиксировать и сохранить навсегда состояние людей, собственными глазами видевших репетицию будущей войны. Я понял, что надо отложить все свои проекты и немедленно ехать снимать в Чернобыль. В то время я работал над лентой «Майское утро» — о трагической истории алтайской коммуны, организованной в двадцатых годах, а в начале тридцатых просто уничтоженной. Я попросил законсервировать фильм на несколько месяцев, чтобы начать съемки в Чернобыле. — Что вас больше всего поразило в Чернобыльской зоне? — В первую же неделю нашего пребывания в зоне я услышал одну историю, поразившую меня чрезвычайно. Двое солдатиков-ликвидаторов поспорили со своими друзьями, дескать, никаких «лучей» нет, и взобрались на развалины бывшего четвертого блока… Обоих даже не довезли до бориспольской больницы — они погибли через считаные часы. — Думали ли вы об опасности? Было ли страшно? — Страшно было всегда. Нас предупреждали: «Не лезьте, куда нельзя!» Возле развалин блока нас сопровождал дозиметрист Юрий Самийленко, показывал опасные места: «Вот возле этого камня 200 рентген, немножко дальше — тысяча, еще дальше — смертельно...» А потом говорит: «Достаточно! Все, пошли! Выходите отсюда!» Мы сразу отправлялись за ним. В сентябре того же года мы снимали строительство саркофага, который должен был закрывать развалины. Мы увидели, как работает специальный робот на дистанционном управлении, как он справляется с завалами. А самосвалы постоянно подъезжали и отъезжали. Водитель одного из них, какой-то грузин, говорит нам: «Да бросьте это снимать! Это хаос. А вы здесь снимите! » — и, раскрыв одежду, указал на себя. Я ужаснулся: человек не понимает, с чем шутит! — О чем вы разговаривали с теми, кто остался жить в зоне? — Большинство из них были просто привязаны к своей земле, хозяйству, к месту, в котором прожили всю жизнь и которое не хотели бросать. В большинстве своем это были женщины, старые люди. Они уже не ожидали ничего лучшего — все равно умирать... Поэтому лучше умереть на собственной земле. — Мародеров встречали? — Мы даже хотели снять мародеров... Как-то, проезжая по пустому селу, увидели — кто-то промелькнул между деревьями. Догнали этого человека... Но оказалось, это местный житель, которого отселили за пределы 30-километровой зоны, неподалеку от его бывшего жилища. Он, соскучившись по рыбалке, вернулся домой, взял удочку да и направился к местной речке. Мужчина вернулся проверить свое хозяйство и половить рыбу. Когда я заметил, что это опасно, он только махнул рукой… — Вы постоянно возвращаетесь в Чернобыль. Ради чего? — В фильме «Чернобыль. Послесловие» я сам у себя спрашиваю, почему я вновь и вновь возвращаюсь сюда? Что со мной? Не сошел ли я с ума? Мои друзья и родные говорят: «Хватит уже о Чернобыле да о Чернобыле! Остановись!» А я останавливаюсь и думаю: почему?.. Я хотел бы, чтобы эти фильмы посмотрела очень большая аудитория, потому что они отображают мое состояние и мое стремление: дать понять опасность, нависшую над людьми, над Украиной, над всем миром. — Ваши фильмы о Чернобыле — это ответы, вопросы или что-то другое? — Я думаю, призыв. Названия первого, третьего и четвертого фильмов — «Колокол Чернобыля». Это не случайно. «Не спрашивай, по ком звонит колокол, — он звонит по тебе». Колокол, который извещает, тревожит, который обращается к Богу. Это и призыв, и предупреждение, и, если хотите, молитва. У второй ленты название «Порог». Мы всегда на пороге. И Чернобыль — это также порог для человечества. Если продолжать образ, то речь идет о моменте, от которого зависит, в какую сторону двигаться: к жизни или к смерти. — Как утверждают ваши родные, Чернобыль придает вам силу, творческое воодушевление… — Очевидно, они правы. — Это словно Бог, которого человек боится и вместе с тем стремится к нему? — Да, что-то похожее и у меня… — В фильме «Приближение к апокалипсису» многие известные личности размышляют на тему Чернобыля. Среди них и Папа Иоанн Павел ІІ. Расскажите о встрече с ним. — Папа сразу заметил, что это не будет интервью. Он просто согласился на разговор с нами, поскольку считал эту тему очень важной. Во время встречи он старался говорить по-русски: «Надежда… надежда есть…» А дальше перешел на итальянский: «…надежда на человека, который должен понять, насколько он зависит от Бога, насколько он способен сохранить ум и веру». — То есть для Иоанна Павла ІІ это не был конец света? — И для нас с вами также. Но конец света может все же наступить, если люди не станут мудрее. Речь идет не столько об уме, сколько о мудрости, которая очеловечивает этот ум. И о вере, вере… «Мы снимали на крыше разрушенного энергоблока» Соратниками Ролана Сергиенко в свое время стали операторы Владимир Фроленко, Иван Двойников, Константин Дурнов и звукооператор Александр Гребешков. К сожалению, не все из них остались среди нас... А вот Константин Дурнов продолжает снимать. Вообще он работал над пятью фильмами о Чернобыле: «Колокол Чернобыля» (1986), «Не спрашивай, по ком звонит колокол» (1989), «Колокол звонит по тебе» (1989), «Приближение к апокалипсису. Чернобыль рядом» (1991) и «Чернобыль. Завещание» (2001). В отличие от Ролана Сергиенко, у Дурнова свой собственный взгляд на чернобыльскую проблему. — Костантин, вы согласились ехать в Чернобыль одним из первых. Почему? — Весть об аварии в Чернобыле нашла меня в Афганистане. Сначала я не воспринял это как катастрофу: разве мало аварий случалось?.. В Москву вернулся 29 апреля. Тогда на 1 мая, как и на 7 ноября, происходили большие выезды всей студией на Красную площадь. Это было торжественно. После съемок первомайской демонстрации мы вернулись на студию и решили отметить праздник. И среди застолья кто-то предложил: «Махнем в Чернобыль! Кто поедет?» Очевидно, в дирекции до этого уже состоялся разговор об экспедиции на ЧАЭС. Трое из нас — Фроленко, Двойников и я — ответили: «Запросто!» Поехали втроем, так как событие было существенное. Причем неизвестно, что там случилось. — Какой вы представляли ЧАЭС после аварии? — Мы слышали о взрыве, о гибели людей, но научного знания у нас не было. Правда, директор нашего объединения Вячеслав Кецмец был физиком и понимал толк в таких вещах. Поначалу он находился вместе с нами на съемках. Имея опыт хроникальных съемок, мы много ездили, многое видели, много снимали военной тематики, в частности и взрывы. Поэтому, размышляли: «Разве впервые сталкиваемся с этим?» К тому же радиацию не видишь, не слышишь, не нюхаешь, поэтому она не так влияет на нервы. — Руководство студии, приняв решение направить группу в Чернобыль, понимало масштаб катастрофы? — Думаю, нет. Им только сообщили о том, что случилось, и сказали, что нужно поехать и снять… В Чернобыль мы попали в конце мая. Жили в Киеве и ежедневно на двух «рафиках» ездили на станцию. Кстати, потом обе машины нам пришлось оставить там. — Что вы увидели? — Обстановка была гнетущая: тишина, люди в белых халатах, в военной форме, бронетранспортеры… В Афганистане появление военной техники сопровождалась стрельбой, гулом, а здесь тишина… Эта тишина и деловитость создавали впечатление опасности. Но постепенно к этому привыкаешь, и когда находишь, например, ягодку, то думаешь, почему бы ее не съесть. Клубника, черешня… — Ели? — Да, бывало… Они же вкусные — конец весны. — Разве не проходили инструктаж? — Мы были там никто: ни от Минатома, ни от Министерства обороны, ни от милиции — сами по себе. Поэтому никто о нас не заботился. Конечно, говорили: «Нельзя того, нельзя этого...» Но это так... Первый месяц у нас даже не было счетчиков. А дозиметриста нам выделяли, когда посещали какие-то объекты, то есть временно. Как все происходило? Мы приезжали в штаб, выясняли обстановку, решали, какое место для нас самое интересное: там будут выселять село, там будут осуществлять рейсы вертолеты… Заранее мы не знали, куда поедем. Поэтому операторов было трое, чтобы одновременно снимать различные объекты. — Как вас занесло на крышу машинного зала разрушенного энергоблока? На фото реактор как раз за вашими спинами. — Мы видели, как там бегали солдаты, так почему бы и нам не побегать? На крыше мы с Иваном Двойниковым снимали друг друга. Эти кадры попали в фильм. — Вы слышали историю о двух солдатах, которые взобрались на крышу реактора и которых не успели даже до больницы довезти? — Такого не припоминаю... Помню, как люди ловили рыбу в отстойниках просто возле блока. Это были работники станции и ликвидаторы, а не местное сельское население. Сперва нас это удивляло. Но в конце концов успокаиваешься и не думаешь о плохом. Впрочем, со временем начинаешь понимать что-то не очень приятное. — Как скоро? — Уже там, во время съемок. Очевидно, спасало то, что работа у нас не монотонная: сегодня здесь, завтра там; несколько раз выезжали в Беларусь. Смена впечатлений, пейзажей… Если бы сидели на одном месте, то и воспринимали бы все по-другому. — Что вас больше всего поразило в зоне? — Деловитость людей. У некоторых был даже азарт сделать больше рейсов — не сидеть на месте. Наверное, они понимали опасность… Мы встречали молодоженов, проводивших там медовый месяц. Это были ликвидаторы с женами. — Как вы относитесь к туристам, стремящимся попасть в Чернобыль? — Сейчас там спокойно. К тому же их не пускают на сильно зараженные объекты. Вообще я не понимаю, почему они едут, ведь там не на что смотреть. Разве на заброшенный город… — Изменил ли Чернобыль что-то в вашем сознании? — Похоже, что нет. Халатность всегда была и будет. Это касается и ЧАЭС. Приведу простой пример. После завершения первых работ на станции кто-то дал команду нацепить на трубу четвертого блока красный флаг в честь «победы» над Чернобылем. Направили людей. После этого их, конечно, забрали в больницу. Кто-то другой увидел флаг и начал орать: «Вы что, с ума сошли?! Немедленно снять!» Прислали вторую группу… — А как Афганистан? — Там я также бывал несколько раз, снял три картины. — Смерть приходилось снимать? — В Чернобыле также были трупы. Мы снимали их в больницах, на перезахоронениях. Но это не было массовым явлением. А вот, например, в Ингушетии трупов было великое множество. Эти события произошли еще за год-два до Чечни, когда осетины не поделили район с ингушами. Там мы столкнулись с такой национальной особенностью, какой не понять славянину: все трупы свозили в одно место и устраивали колоссальный плач. На нервы это очень влияло! При этом у кого-то горло было перерезано, у кого-то живот распорот... Это было ужасно. А в Спитаке после землетрясения гробы на улицах штабелями лежали, и смрад стоял невероятный... В Чернобыле такого не было. И если человек заболел, то это не бросалось в глаза: тошнота, потеря сознания, но на вид он вроде бы нормальный, и в больницу попадали без внешних признаков болезни. А снимать последнее дыхание — до этого не доходило. — Не жалеете, что попали в Чернобыль? — Нет. Хотя из троих только я еще жив. — О чем думаете, когда посещаете могилы своих коллег? — О чем думает человек на кладбище? Не знаю, связана ли их смерть с Чернобылем. Не хочется в это верить… Фроленко был старше нас, а вот Двойников умер лет в пятьдесят. (Пауза.) Очевидно, на роду так написано… Зеркало недели
версия для печати "