Донатьен Альфонс Франсуа маркиз де Сад
как доктор Зеркало Людской Освободизации
Странно-парадоксальная картина складывается у плохо подготовленного (и по-прежнему плохо, как и в прошлом веке, подготавливаемого) к знакомству с западной культурой русского читателя при чтении произведений сделанного нарицательной наклейкой на товар особого качества, достойный как бы продажи лишь в шопах весьма специфического профиля при наличии в паспорте даты, определённой местными (читай — государством) законодателями, писателя и (оказывается!!!) мыслителя Маркиза де Сада.
Запретный плод, даже если дебютировать в погружении в этот океан чтением той самой «Жюстины», ставшей, как и её автор, чем-то уже совсем нарицательно-предосудительным, оказывается отнюдь не так сладок, как подразумевает то всем известная словесная конструкция. Тем не менее, она уместна в данном случае хотя бы по причине вплетённости своей в ткань другой... (да простят меня филологи-библиологи)... гораздо более сомнительной в смысле литературности книги.
На первый же взгляд, нет в сём философском эссе, как ни странно, всего того, чего, не зная, жаждут эротоманы и порнографисты всех времён и народов: ни возбуждения не вызывает она у нормального в психиатрическом плане человека, ни красот романтически обнажённых переживаний души и движений телесных не кажет она в требуемых нынче качестве съёмки и разрешении экрана, ни... даже живого дыхания. Более того, живых людей-то здесь фактически не имеется в наличии. Даже порно во всеосуждаемом ныне и вроде бы определённом виде здесь нет.
И вот уже в пример можно привести первый же абзац Главы первой («Введение. Брошенная Жюстина» — каково? где в нормальном художественном произведении для названия главы вы встречали слово «введение»? (сочинители эрото- и порно- пусть молчат, я речь веду о «нормальной» литературе)), разрулить который без почти профессиональной (это минимум) подготовки просто невозможно.
Цитата.
Подлинной философии следовало бы состоять в том, чтобы раскрывать все способы и средства, которыми располагает провидение для достижения целей, возложенных им на человека, и вслед за тем намечать какие-то черты поведения для несчастного, идущего по тернистой дороге жизни, предостерегать его против всяких причудливых капризов того, что называют то Судьбой, то Роком, то Предопределением, то Случаем, хотя все эти определения столь же ошибочны, сколь и лишены здравого смысла и только затмевают рассудок.
Жюстина, или Несчастья добродетели (пер. Е. Храмова).
А дальше (спустя пару страниц ещё менее логически простроенных, но порою весьма интересных — «Так полные пустого, смешного, суеверного почтения к нашим абсурдным условностям, мы, добродетельные люди, встречаем только тернии там, где злодеи срывают розы. Порочные от рождения или ставшие таковыми разве не убеждаются, что они правы, когда больше рассчитывают на уступку пороку, нежели на сопротивление ему?» — наблюдений и рассуждений) — как говорится, на любителя: здесь читать, здесь — не читать, а здесь рыбу заворачивали.
Жадные до порно подростки и обделённые в детстве такими «картинками» (почти написал «лубками») их родители будут нервно пролистывать десятками страницы не нужных им авторских заумствований и диалогов персонажей, все как один, внезапно и вдруг оказывающихся чуть ли не академиками. Философствований и разговоров, надо честно признаться, большей частью довольно скучных и нудных с точки зрения потребителя художественной литературы.
И это-то и есть напрасно, так как почти ничего, что было б родственно тому, что им знакомо, они не найдут. Разве что отвращение испытают вполне объяснимое и гнев праведный от холодной и ничуть не возбуждающей фиксации мертвенно-бледных искусственно сконструированных изображений, которым далеко до поэтик, романтик, камасутр, набоковщин и миллеризмов.
Но и философски настроенных бородато-знаменитых читателей в очках ждёт разочарование: пролистав кажущиеся современному человеку юмористическими лубки либертинажа (фр. libertinisme, libertinage — название нигилистической философии, отрицающей общепринятые в обществе нормы, прежде всего моральные — Википедия) времён Великой Французской Революции, — они, защищённые (не буду говорить «развращённые») свободными (не произнесу вслух «развратными») нравами (промолчу окончательно) современного интернета, не найдут в тех же рассуждениях и диалогах знаменитого бестселлера глубин и откровений, достойных сколько-нибудь серьёзного рассмотрения на фоне (кирпичной этакой стене с портретами вошедших в Историю) мыслителей, возросших на той же самой почве, в те же времена, удобренных теми же навозами и политых потоками той же крови.
Итак, Донатьен Альфонс Франсуа де Сад родился 2 июня 1740 года в семье графа де Сада (кстати иль нет, не знаю, но по папочкиной линии в списке родственных предков числится та самая Лаура — муза того самого Петрарки), королевского посланника в Германии и России, а посему к годам зрелой жизнедеятельности как зритель и, более того, довольно активный участник кипящей вокруг него жизни не мог не впитать в себя влияний эпохи и смятений духа живущего в ней общества. Умер 2 декабря 1814 года в возрасте 74 лет в психиатрической лечебнице города Шарантона при Людовике XVIII, пережив Людовиков XV и XVI, Великую французскую революцию, «звёздное» правление Наполеона, Реставрацию Бурбонов, добавочные сто дней Наполеона и возвращение того же Людовика.
Ещё по окончании Семилетней войны (1756–1763; Уинстон Черчилль (правильнее Чёрчилл, Sir Winston Leonard Spencer-Churchill, 1874–1965) считал её самой первой мировой войной) маркиз вышел в отставку капитаном кавалерии Бургонского полка. На гражданке маркиз повёл себя буйно, минимум, неприлично, максимум — занимаясь делами, не красящими дворянина, что привело его, несмотря на все унаследованные от отца и матери знакомства и родственные связи (женившись, он стал зятем президента налоговой палаты Франции г-на де Монтрей), на скамью подсудимых. Пятнадцать суток как с куста, лиха беда начало, небо в клеточку из окон разных тюрем ему довелось видеть почти тридцать лет своей творческой, в самом прямом смысле этого слова, биографии.
Цитата.
Все эти проповедники преступления не более чем жалкие заблудшие. Среди них нет ни одного, кто был бы искренен, ни одного, кто смог бы честно признать, что смрадными речами его, злокозненными его писаниями руководят лишь его собственные страсти.
Да и кто смог бы хладнокровно заявить, что подрыв устоев морали может остаться безнаказанным?
Флорвиль и Курваль, или Неотвратимость судьбы (пер. Е. Морозовой).
В 1770 году вновь поступив на военную службу в звании майора, в 1771 году он дослужился до полковника и вновь оставил службу отечеству, вновь пустившись в бурное плавание по волнам плотских наслаждений, что закончилось 3 сентября 1772 года вынесением ему и его лакею смертного приговора. Казнь оказалась невозможной ввиду своевременного побега приговорённых из тюрьмы, и 12 сентября, на следующий день после утверждения решения суда Прованским парламентом на одной из площадей в Эксе были сожжены их соломенные чучела.
Вопрос «Что делать в тюрьме умеющему пользоваться письменными принадлежностями человеку?» не поставил в тупик злосчастного маркиза, когда в результате очередных ходок по старым и новым делам он в 1782 году оказался в Бастилии. Хотя бы потому, что писать он начал ещё в Венсенском замке, где он оттрубил 13 лет и откуда его перевели, закрыв таковой по экономическим причинам. Большую часть своих литературных произведений де Сад написал в тюрьмах, оставив вольные времена для утех и деятельности на театральных подмостках.
2 июля 1789 года маркиз прокричал из окна своей камеры, что в тюрьме усилили охрану, избивают арестантов и, вообще, мол, «Ещё одно усилие, французы, если вы хотите стать гражданами республики!» Может, и не так он кричал, но кричал, и за эту выходку был переведён в психиатрическую клинику Шарантон, а 14 июля произошло все знают что — взятие Бастилии, в результате которого рукопись бессмертного (ведь мы же знаем, рукописи не горят) романа «Сто двадцать дней Содома», которую в числе других не позволили забрать с собой при срочном переводе в другое учреждение пенитенциарной системы, была утрачена при разграблении камер (значит, было что грабить?!) праведно бушующими народными массами.
Цитата.
В тот век [...] самые опасные книги попадали в руки детей столь же просто, как в руки их отцов и гувернёров, [...] безрассудство возведено было в ранг философской системы, неверие почиталось за доблесть, а распущенность заменяла игру ума...
Эжени де Франваль (пер. Е. Морозовой).
Книги де Сада, что расторопные издатели выпускали в свет сразу же по получении рукописей из больничных и тюремных застенков, сразу же и раскупались, хоть и были чаще всего под запретом, театральные его опыты зачастую были весьма успешны. Рассчитывал ли он на эпатаж?! Возможно. Извлёк ли выгоды, какие, например, извлекают ныне, сидя в тюрьме и публикуя мемуары о своих преступлениях, каннибалы, убийцы и извращенцы всех мастей? Конечно, нет. Возникает вопрос, а зачем же тогда ему это было надо?
Ответ прост, как всё гениальное: иначе он не мог. Творец творит не оттого, что надеется получить за своё творчество деньги, не смотря на то, что ныне сам вопрос профессионализма в искусстве поставлен именно так: профи зарабатывает своей работой (не произнесу здесь слово «творчество»). Де Сад, видимо, был патологическим графоманом, я исключаю в данном случае оценку качества его труда, он просто не мог не писать. Более того, он именно думал в процессе написания текста... не заботясь ни о прорисовках характеров персонажей, ни о языковых характеристиках, ни о мотивациях поступков героев... Ему это просто было незачем. В творчестве своём и только в нём он получал необходимую свободу.
Цитата.
...преступление всегда сопровождается и помутнением рассудка; преступник, уверовавший в свою безнаказанность, всего лишь должник Неба, которое непременно обрушит на его голову месть свою.
Лауренция и Антонио (пер. Е. Морозовой).
Удивительно это или нет, но де Сад пользуется приёмами моралистов, предлагая на рассмотрение публике ситуации (насколько жизненные, не суть важно, ибо для него не существует понятия реализма) и на рассмотрении их делая подобно школьникам, пишущим сочинения, свои выводы. Не такова ли сегодня ситуация с реализмом в сфере шоу-бизнеса? Невостребованное не может быть... продано? потреблено? навязано?
Сам мир теперь становится всё страньше и чудесатей, так что ж удивляться предтече его, запустившему всего лишь в собственную Зазеркальную Страну Чудес всего лишь собственный вымысел, нисколько, между тем, не ориентируясь и не подлавливая ни читателя, ни, тем паче, критика, на его комплексах, прячущихся трусливо во фрейдистских кущах подсознательного? И да здравствует Жюстина, существо более волею своего создателя чистое, чем коварно знакомая, ныне — уже с детского возраста, всем насквозь лживая и бесстыжая насквозь Алиса.