Зяма или Зигмунд Тополь

 
На Мазаракиевской улице мне все время попадался высокий, курчавый парень, сильно загоревший даже зимой. Видно было, что он хочет познакомиться со мной. Однажды это произошло, причем, у меня в памяти не осталось ни причин, ни деталей знакомства. Зяма просто вошел в мою жизнь, как нож в масло – естественно и основательно. Скорее всего, это было зимой, когда я катался с горки на санках, а Рушники пробили мне голову бляхой. Зяма появился, как ангел-хранитель, и отвел меня домой, помог залить иодом трещину, уложить на кровать и ухаживать за мной до прихода матери.

Зяма был на два года старше меня, на голову выше и значительно шире в плечах. Мягкий и деликатный в разговоре, он сразу понравился моей маме. Она только и ставила в пример Зяму.
   
               В те давние годы, в бытьё пацанами,
               нас жизнь повстречала. И тут же меж нами
               незримая нить протянулась на годы.
               Он - бедный еврей, я - латышского рода...
                             На голову выше и шире в плечах
               мой друг Зямой звался  и скор был в речах.
               Неся  ахинею на трех языках,
               был центром вниманья в девичьих кругах.
              Знала бы мама, каким Зяма может быть среди шпаны, то она резко бы изменила о нем мнение, но то, что он учится еле-еле: я – в седьмом кассе, а он в пятом – ни сколько не смущало её. Просто мальчику трудно живется без матери с отцом-пьяницей.

- Ты только посмотрел бы, как он живет – говорила она, из чего следовало, что она уже посетила местообитание Зямы.

Я же ничего не имел против такой Зяминой учебы, тем более, что он ни разу не обратился ко мне за помощью. Школа для него не существовала. Достигнув семилетки, он покинул школу, но это уже было после моего переезда в Сталинград.

Наша связь прервалась на много-много лет; я уже и окончил десятый класс в Сталинграде, и Менделеевский институт в Москве, и заводской пятилетний этап на почтовом ящике, и двухлетний период аспирантуры в том же институте, и, вдруг, странная встреча.

Я стоял в очереди за бутылкой вина, за мной встал какой-то мужчина и я никогда бы не обратил на него внимания, если бы не была произнесена фраза с одесским выговором:

- Вы тут конечно за вином маетесь крайним – эта фраза и хрипловаты голос с налетом иронии человека, знающего меня, всколыхнула во мне букет воспоминаний.

- Зяма, ты ли это?- спросил я и в ответ получил такое.

- Я давно не Зяма, а Зигмунд, но тебе разрешаю шёпотом говорить Зяма – услышал я такую тираду.

Зяма – ходячий анекдот, хохма, целый смешной рассказ. За ним это и раньше водилось, но теперь, когда он трижды был женат и дважды развелся, поскольку последний раз он был в гражданском браке. Он и раньше “был центром вниманья в девичьих кругах”, но теперь он стал центром вниманья в аспирантских кругах, когда такой круг образовывался в “стекляшке”. “Стекляшкой” мы называли уютное кафе, абонируемое аспирантами днем, когда не было посетителей. Зигмунд знал это и появлялся, как из-под земли на радость всех присутствующих, которые ждали от него еврейских анекдотов и забавных историй, которые, как правило, случались с ним. Из них он выходил всегда “сухим”, как гусь из воды. Коллеги смеялись...

Однажды он пришел грустным, как туча, собирающаяся пролить холодный дождь. Мы заметили это и, чтобы не огорчать парня какими-то расспросами продолжали свои специфичные и, в общем-то, скучные для обывательского уха разговоры. Зигмунд не выдержал свою отстраненность, с остервененностью, вдруг внес в круг такую тираду:

- Да, вы все умные. Дивергенция, ротор и прочая химическая дребедень! Особенно умен Тарасов! Он с моей далекой обосранной  юности был умен. Вы – аспиранты, белая кость всех наций. А я простой еврей, но и у меня есть кое-что. Я люблю... (он повысил голос, и я уже ломал голову над тем, что он скажет) ... я люблю ****ься...- почти крикнул Зигмунд и сразу затих.

- И я то же люблю – сказал Сережка.

- А я очень люблю – произнес Игорь.

Оказалось, что все любят это дело. У Зигмунда почва пошла из-под ног, и он сразу стал грустен и молчалив. Мне его стало жалко.

- Зигмунд, ты далеко живешь. Я хочу побывать у тебя. Посидеть и вспомнить былое – мой друг как-то оживился.

- А у тебя есть деньги? – не будем же мы вспоминать на сухое горло.

- Есть, есть – успокоил я его.

Оказалось, что он живет в соседнем доме.

- Ты давно обитаешь тут? – спросил я.

Оказалось, что он в этом доме уже пять лет. Мне не хотелось лезть в его жизнь, и я не стал расспрашивать. Но он сам мне рассказал, как одна богатая москвичка “зафрахтовала” его в Одессе, и он стал москвичом. Но “не долго имелось счастье у неё”, я оказался не холостой и теперь не холостой, как не знаю, где моя предпоследняя жена. Комнату, где мы будем иметь разговор, мне купила последняя ца-ца...

Мы пришли в его жилище, в котором был один стул, один стол, покрытый клеёнкой, один шкаф, в котором лежали запасные трусы, несколько носков, рубашка, висели одни брюки, одна кожаная куртка и все!

- Я много видел евреев, но такого еврея я не видел - произнес я как диагноз.

- Ты еще мало жил – на мой диагноз поставил свой диагноз Зяма.

Мы говорили,  смеялись, опять говорили и опять смеялись.

- Помнишь Мару? Так вот она была моя первая жена. А с остальными я жил просто так. И сюда приехал, наболтав бочку арестантов. Я работаю таксистом, а вчера устроил аварию с большими травмами. Меня будут судить – это был последний наш разговор, и я последний раз его видел.