На Огородной. Морик...

               

                Нежданное завтра приходит в мгновенье,
                А уж вчера - на большом отдалении...
                Под горку бегут торопливые годы,
                Им нет остановки. Бурливые воды
                Стекают в овраги угрюмых столетий.
                Не знаешь, что лучше: те годы иль эти.
                В те годы лишений - ещё были юны,
                А эти, что ныне, истерзаны думами.
                В те годы голодные, были беспечными
                А в эти закатные - думы о вечности...

                ВТ.    15.07.2001 г. Из сборника “Полынь”



НА ОГОРОДНОЙ  УЛИЦЕ

Кратко охарактеризовать наше первое жилище в Кишиневе – не сказать ничего, но придётся поступить весьма кратко, памятуя, что я уже делал это в поэтических мемуарах “Тогда”. Однако я постараюсь найти иные слова и иные мотивы, чтобы не повторяться. И как можно повториться, если жизнь так многообразна и многогранна!

Мазанка, сложенная нами самими из самана, являлась продолжением уже построенного таким же образом жилища. Моя задача была в сборе кизяков, т.е. коровьих лепешек и растаптывания их в смеси с глиной. После этого, образовавшаяся масса формовалась и высушивалась на солнце. Таким методом мы построили кухню, которая являлась пристройкой к уже существующей саманной комнате. Итак, мы были строителями своего собственного жилища, которое теперь состояло из прихожей – кухни (4 м2) и комнаты площадью 9 м2 (сколько бы стоило оно сейчас?!) Все это строение имело плоскую крышу, покрытую досками и толем.

Полы в комнате и в кухне были глиняные, которые смазывались ею же каждый месяц. Но, чтобы все это не пылило, полы покрывались молдавскими коврами. На зиму устанавливалась буржуйка, труба от которой выходила через крохотное оконце – не на много больше самой трубы. Зимой никакого окна не было совсем, поскольку всю площадь занимала труба и её жестяное обрамление. Зимой в комнате постоянно горела керосиновая лампа.

Эта конструкция была “срисована” с беднейших молдавских квартир и, потому она не имела никаких запоров, кроме простого крючка, который использовался только ночью.            

МОРИК

С Мориком я познакомился и сдружился, когда мне было 9 лет, в Кишиневе. Он жил через забор, который нетрудно было перешагнуть, но этого я никогда не делал, т.к. на их дворе бегал по цепи злющий-презлющий пес. Несмотря на маленький рост, он издавал такие грозные звуки, что я не решался, не только перемахнуть через заборчик, но и даже приблизиться к нему. Единственный способ общения состоял в том, что мы выходили на задние огороды, где была посажена картошка, и разговаривали на смешанном модавско-русском языке. Постепенно молдавские слова прояснялись, и я сам начинал говорить на этом языке.

Первый контакт с Мориком был естественным. Языковая тарабарщина способствовала нашему сближению, а выданная мной кость умиротворению пса.  Морик первым заговорил со мной на каком-то странном языке, но я его полностью понимал. Вот пример выражений паренька: “вчера я имел упасть”, “мама сильно держала меня, и я не имел уйти на улицу”.

Я не помню, как звали его взрослую сестру, мать и отца. Знаю только, что они не понимали по-русски ни слова. А вот сестра, как и Морик немного уже говорили на нашем языке. Я не знаю, где брат и сестра научились азам русского языка, будучи румынскими евреями. А я впервые увидел евреев, которые были так бедны! Правда, потом я познакомился с саманными конурами бабушек – бабы Дынэ, бабы Лойкэ и баба Рухалэ – увидел и ужаснулся бедности и их одиночеству. Эти три бабушки были совсем без зубов и у них были не волосы, а космы, которые спадали на плечи редкими прядями. Когда мы меняли место жительства, мама поручила мне попрощаться со всеми соседями, поскольку я плоховато, но уже говорил по-молдавски.

- Бунэ, бунэ (хорошо, хорошо!) – только и твердили эти бабушки, и я увидел их пустой, совершенно беззубый рот.

- Сколько бабушкам лет? – спросил я у Морика.

- Много, много! Я мыслю, что чиньчь зачь шаптэ-оптэ (лет 57 – 58) – ответил он, мешая русские слова с молдавскими. 

Отец Морика занимался извозом, однако и лошадь, и телега, и вся амуниция не принадлежали ему. Конюшня, находящаяся напротив маслозавода и папиросной фабрики, была собственностью другого, более богатого еврея, а отец Морика лишь находил работу и арендовал на время всё, что нужно для извоза.

Морик не ходил в школу и был совершенно не грамотным. Если его семье что-то нужно было написать по-русски, скажем, какую-то справку, даже, если она должна быть написана по-молдавски – эту работу выполнял я. В то время молдаване пользовались русским шрифтом (кириллицей) для изложения своих мыслей. Морик только помогал в переводе молдавских слов на русский язык.

Самое главное – он всё знал в Кишиневе и его помощь на рынке при покупке винограда или молока была неоценима. Потом я научился торговаться, какое молоко покупать и, какие фрукты. Конечно, учитывая его бедность, я всегда награждал его кистью винограда и кружкой молока.

Морик частенько увязывался за мной, когда я шел на Бычок. Здесь, как поводырь, он был неоценим. Морик знал, когда можно купаться в этой речушке, а когда – нет. Если вода имеет коричневый оттенок, значит, кожевенный завод на улице Минской, сбрасывает сточные воды своих цехов. В этот период купаться нельзя.

Морик научил меня использовать лошадей указанной конюшни в своих ребячьих делах. Мы приходили с бутылкой вина “Гибрид” и получали парочку смирных лошадей в своё пользование на два часа. Сначала я частенько падал с лошади, у которой не было стремян. Но потом, освоил технику езды с использованием веревочных стремян.      

После переезда на улицу Мазаракиевскую, встречи с Мориком стали все реже и реже, но перед окончательным отъездом из Молдавии, я распрощался со всеми моими друзьями.

Знал ли я, что судьба сделает возможной встречу со всеми моими кишиневскими друзьями, когда мы уже были не подростками, а взрослыми парнями!


                Порой вдохнешь привет
                конюшен и простора,
                мелькнет знакомый свет,
                и вспыхнет старый порох
                на самом дне души,
                почти совсем остывшей...
                Ах, время, - божий щит -
                меж будущим и бывшим!

                Пред взором промелькнут -
                Песок, кувшинки, блики,
                Длиннющий, хлесткий кнут,
                Расплывчатые лики
                Приятелей, уже которых нету.
                Пока еще я тут... И улыбаюсь свету.

                “Память”. Из сборника “Полынь”
 
ВТ.