Поезд, мерно стуча колесами, отпугивал ночную тишину. Перед движущимся огромным ярким глазом, напоминающим древнее языческое божество, та послушно расступалась, вечная, вязкая и податливая, чтобы вскоре заново сомкнуться на том же самом месте, уступая всего на минуту стремительности движения, но, не отдавая ни пяди земли, расчерченной с муравьиной настойчивостью тонкими нитями рельсов. Сгущаясь в выемках, мгла чуть бледнела, подымаясь в неверном звездном отражении на скользкие от дождя насыпи, но из вагона с его приглушенным, достаточным для ночных бдений освещением все за окном казалось единым океаном темноты и беззвучия, а сам состав ощущался последним затерянным островком, где еще ютились и жались в тесных купе люди.
- Так бы и ехать всю жизнь, не останавливаясь, - задумчиво сказала она.
Но тут локомотив начал тормозить, и уже голос дежурной по вокзалу, оглушительный на фоне монотонного шума встреч колес и стыков, приветствует состав:
- …прибывает на третий путь ко второй платформе, стоянка четыре минуты. Нумерация вагонов с головы поезда. В виду опоздания посадка осуществляется в любой вагон.
Быстрые шаги прошелестели по коридору, заворочался внизу беспокойный сосед, ехавший издалека в обнимку с бутылью спирта. «Чистый, медицинский, неразбавленный», представил он своего компаньона, соратника и путеводителя с таким выражением лица, что сразу верилось, да, чистая искренняя любовь бывает на свете.
Сон не приходил.
- Так бы и ехать всю жизнь, - медленно, пробуя на вкус каждое слово, повторил эхом.
Состав подумал, подумал над предложением и, выждав отведенные четыре минуты, отсалютовав длинным гудком так и оставшейся безымянной станции, бесформенному и бесцветному в неверном свете фонарей зданию вокзала, и всем тем, кто еще бодрствовал на планете, отправился.
Дверь открылась, неуклюжая фигура с большим чемоданом бросила скомканное «здрасьте», включила ночник второй нижней полки, заполнила купе шебаршением, шуршанием и шепотом, устраиваясь на короткий ночлег.
- Пришлый, - сразу определили наверху, - до утра.
В ответ, качнувшись на стрелке, глухо булькнул спирт, призывно намекая, что неплохо бы обнять его покрепче и держать, не отпускать. Все свое ношу с собой – нехитрая истина путешествующего. И рассказы, полулегендарные своей железнодорожной природой, сложенные некогда былью в таком же купе, ехавшем по заданному маршруту с севера на юг, или с запада на восток. Только в поезде они обрастают мясом, превращаются в реальность, которую можно резать ножом, если конечно тот не забыт дома. Под нехитрую, но сытную закусь и обязательный ритуал пития.
- Пришел к нам однажды работать молодой, да ранний. Знаешь таких, наверное? С дороги подался, любопытен больно был, видать. Вот поехали с ним раз в командировку. Смотрим, на ночь укладывается наверху, раз и ботинки себе под подушку! Покрутили пальцами у виска, всякие бывают у людей странности. Потом рассказал, что однажды стащили ботинки у него, внизу оставленные, и зимой в каких-то едва найденных сердобольными проводницами белых тапочках прыгал он по вокзалу в заброшенной богом местности.
Вспоминается. Проверяешь взглядом, пока новый попутчик не затушил свет, как там обувка, на месте ли еще? Дверь, конечно, не закрыл. Ладно, ничего, делаем вид, что спим.
Бесконечные истории про опоздания и их антиподы – впрыгивания на подножку в последний миг, про остановленные селями и разливами рек, а также обычным движенческим раздолбайством, поезда, про поиски билетов, когда их нет. Совсем нет. Вы что не понимаете, вообще нет! Совершенно нет и не будет! Все едут на юг, ничего не могу поделать. А если на следующий день? А если через другой город? А если?..
Главное оказаться в поезде. Сразу становится смешным все волновавшее еще вчера, снимается с плеч любой груз и остается где-то далеко, в уплывающем за горизонт небытии. Быть значит двигаться, ехать. Смотреть в окно, читать книгу, одолженную у коллеги, расписывать пулю, считать километровые столбы и определять скорость по пикетным. Заводить разговоры. Вот уж штамп из штампов, но ему не везло на них. То ли время прошло, то ли так получалось, но поезд куда чаще оказывался зоной молчания. Тишиной. Движением, в котором можно раствориться и застыть самому. Пусть едут вагоны, их скорость залог остановки времени пассажира. Завтра будет все снова – повседневная суета, работа, очереди в магазинах, выяснения отношений, будни и праздники, но это будет лишь завтра.
У какого мальчишки не было в детстве железной дороги, а если не было, неужели не мечталось ему о подобном чуде, когда от энергии батареек гоняют туда-сюда маленькие вагончики, даже и паровозик с тендером? Отправишь его по стрелке на боковой путь, выведешь обратно на магистральную дорогу, постоишь у станции, притормозишь у переезда, и почти всегда движешься по кругу: места мало, пространство для длинных железнодорожных прямых в малогабаритных квартирах проектно не предусмотрено.
Зато в кривой можно ухватить взглядом хвост состава, извивающегося змеей, использующей все преимущества рельефа местности. В октябре переехать из начинающейся зимы в заканчивающееся лето. Пройти сквозь дожди и грозы совершенно сухим. Встретить новый день, как вчерашний. Утро. Солнце вливается понизу не до конца задвинутой шторы. Поезд неизменен. Мы все те же. Я все тот же! Я?..
Еще одна станция, название которой проскальзывает мимо сознания. Торговки с пирожками и яблоками. Типовой вокзал, сливающийся с уже виденными в единый образ, страшный своей способностью оказываться всегда и везде, лишая иллюзии движения. Но люди разные, по ним не обманешь.
- Пойдем, посмотрим, как локомотив меняют. Долго стоять, хоть ноги разомнем.
Забываешь взять с собой деньги и остаешься без пирожков. Или успеть сбегать? Ладно, на следующей. Не перепутать бы номер своего вагона, а то заблудишься. Сколько историй про оставленных, ушедших в город и не успевших вернуться вовремя.
Например, вышел побриться спокойно – электричество в вагоне достижение не столь далекого времени – в вокзале, налегке, в тренировочных, без документов и кошелька. Когда еще локомотив подадут. Выходишь обратно, что такое? Где мой паровоз, неужели улетел без меня? Бежишь к дежурному. Куда уехали, как, почему? Смотрит недоверчиво. Информация для служебного пользования, а вас, гражданин, попрошу документы предъявить. Нет документов? Да, дела…
Кстати, пора. Ты следишь за временем? Проводницы зазывают обратно, чуть замечтаешься и сам станешь историей.
- Так бы и ехать. И ехать. И ехать.
- Как думаешь, бывают в вагоне домовые?
- Конечно, и живут они под котлом, присматривая за ним, когда проводникам не до того. Все мы люди, все мы человеки. Что называется, нет повода не…
- А поезд повод?
Когда как. У соседа снизу не повод, религия. С ритуалами и жертвоприношениями. Можно гадать на внутренних органах, сколько осталось. Скорее мало, чем много. Впрочем, не важно, все равно ему уже выходить. Ну, на посошок! За встречу, и чтобы не в последний раз!
Новая пара внизу. Даже троица. Муж, жена и мальчик-с-пальчик. Шумный, балованный – родители молоды, ребенок первенец, явно желанный, пушинки сдувают, от жизни уберегают. Возили на курорт, две недели у моря, мечта всякого гражданина и человека, закованного в привычную громаду серых дней, домов и лиц.
Святое семейство. Он, как водится, бородат из отпуска. Она загорела до черноты. Ребенку не сидится в купе, носится по коридору, первым заводит и разрывает новые знакомства. Категоричен и однозначен в оценках:
- Тетя сталая! Дядя плохой! Мачик не дает машинку!
Крик, шум, гам, тарарам.
- Не будем мешать, им совсем не до нас. Да и сходить им скоро. Что такое день, ночь, да день в поезде? Почти ничего.
Слишком заняты собой, слишком увлечены дитем, слишком ждут возвращения домой и привычного круговорота дел. Нет, им не подвластно ощущение движения поезда. Бескрайнего, бесконечного бега из никуда в никогда. Когда вагон больше, чем просто вагон, больше, чем дом, больше чем родители, дети или муж-жена. Больше, чем панцирь для черепахи. Больше, чем крылья для самолета. Даже больше, чем кожа для человека.
- Что ж ты делаешь, мил человек! Слова «Начнет выпытывать купе курящее Про мое прошлое и настоящее» спеты давно и, следовательно, уже не правда. Курить в тамбур нерабочий пожалуйте. Да еще и засыпать вздумал, так совсем не годится! Разбуди его.
- Как? Я не могу!
- Что же делать? Что же делать?!
- Как же быть! Спой тут еще! Соседа буди!
- Точно! Как сразу не догадался!
Проскальзываешь легкой тенью в природу сна, раздвигаешь привычные сему мирку черно-белые образы и вешаешь яркий-яркий, огненно-красный ярлык «Пожар»! Хоть одно сильное впечатление, тоже радость человеку, будет, что вспомнить.
Просыпается. Крик. Одеялом его одеялом! И подушкой! Осторожнее, осторожнее только, что творишь-то, смотри не задуши! Вот так, молодец. Можешь, если захочешь.
Порядок восстановлен, все довольны. Едем дальше.
Расстилается за окном белая равнина. Вьюжит, задувает через стекла, топят сильно, раздолье для простуды. Кашляют, чихают через одного. Спасаются известно чем. Не замечая удивительной красоты зимних деревенек и лесов, проплывающих мимо в снежном уборе гордых сосен, укутанных по подоконники покосившихся домишек. Редко кто выйдет во двор, то пролетит мимо баба с лопатой, торящая тропинку от крыльца, то завертится в напрасной попытке ухватить себя за хвост собачонка, то ребятня на санках, на пятой точке и на своих двоих покоряет накатанные склоны. Жизнь.
Совсем не то в городе. Еле тащится состав, обычно по каким-то окраинам, рабочим, фабричным районам, то по стрелочной улице уходит в сторону, то крадется за стенами складов и гаражей, как пугливый тать, лишь бы не увидели, не заметили, не признали, не нарушили очарование одинокой его судьбы.
Но мосты. Всегда отдельно живут мосты. Магия соединения берегов, техника, доведенная до абсолюта и гармонии красоты, неподвижной для взгляда со стороны и динамической в движении поезда, когда под тобой нет ничего, только аристократическая тонкость напряженных конструкций отделяет от пропасти. Две истинные любови, больше и не требуется, лишней будет: к созданному демиургами – женщины, к творению рук человеческих – мосты. Причем, с каждой новой встречей вторая становится только сильнее.
И люди. Снова люди. Разные, взрослые и молодые, старики и дети, мужчины и женщины, едущие на отдых и с отдыха, по работе, в гости, учиться и возвращающиеся с сессии, тянущиеся домой и из дому, через всю страну – почти бескрайнее странствие, целая неделя – и между соседними городами, только зашли и сразу выходят. Люди неспешные и торопливые, суетливые и расторопные, быстрые и медленные, вялые и активные. Люди пьющие и поющие, играющие и буянящие, больные и здоровые, живые и …
Иногда тень подслушанных слов, улыбка женщины, сила мужчины или смех ребенка будят тоску. Горькую, выжигающую внутренности, заставляющую метаться огоньком, протискиваться в межвагонные двери, рассыпая раздражение по закрытым купе и полкам плацкарта, тоску неизбывную. От которой хочется выпить в знакомой компании, где можно спорить до хрипоты, все свои – поймут даже непонятное, и до драки дело не дойдет, миром кончится. Почесать кулаки лучше об эту широкую квадратную личность, терроризирующую в угаре целый вагон. А еще прочесть газету и обсудить последние новости. Разгадать кроссворд. Перекинуться в карты. Пошутить с проводницей. Целовать и целовать. И разговаривать, разговаривать, разговаривать, день и ночь, ни о чем и обо всем на свете.
Но поезд снова уносится вдаль, и тает, утекает под привычный стук колес грусть-тоска, равномерность движения приносит прощальный дар - забвение.
Новенькие, бывало, пугались. Шарахались, удивлялись, почему их не замечают, не отвечают попутчики, задевают и бьют сумками, сгоняют с полок, редко кто открывал извращенную прелесть в подглядывании, да и та быстро сходила на нет, ведь инстинкты исчезали первыми, уходили через открытые двери, малейшие оконные щели, цеплялись за людей на перронах и полустанках, разматывались путеводным клубком по широкой родной рельсовой колее от Владивостока до Калининграда, авось, кому еще сгодятся в жизни.
Их жалели бы, если бы еще могли, умели жалеть. Но, обратная сторона медали, уходила бесповоротно и жалость, чуть медленнее, иногда возвращаясь, оборачиваясь то в себя, то на весь огромный оставшийся за пределами столь бесконечного, но заключенного между двумя стальными направляющими, мир. Исчезал и страх. Чего и кого бояться? Неизвестности? Наоборот, если бы еще можно было желать, наверняка это было бы высказано каждым первым и единственным желанием. Людей? Еще смешнее. Созерцание их разнообразия ежечасно, ежеминутно неминуемо приводит к размышлению, а то, в свою очередь, к пониманию, что люди всего лишь люди, которым ничто человеческое не чуждо. Нельзя оценить только черным или белым видимое в бледно-сером спектре.
Но ходила с попутным ветром, из вагона в вагон, иногда замирая и теряясь в гуще парковых путей, забираясь даже в тупики отстоя, в казалось бы всеми богами оставленные холодные металлические скелеты, бродила по ночным вокзалам и зимним станциям, не оставляя следов на девственном снегу, выбирая вагоны постарее, да неказистее – деревянные, перекошенные рамы, туалеты по старинке дыркой в полу, отопление угольное - одна легенда.
Может вовсе и быль, кто ее разберет в виду отсутствия письменных источников и, тем паче, данных для радиоуглеродного анализа, впрочем, как известно наличие вышеуказанного вовсе не лишает возможности споров вплоть до полного переписывания того, что давным-давно кануло в воды Леты. Куда как лучше, да и надежнее получается, когда весть приносится в дребезжании проводов вслед за пантографом электровоза или шлейфом тепловозного выхлопа, а то и того проще, мимоходом пробираясь между вагонами на станции, зацепится, да так и остается, покуда не скажется до самой последней точки.
Зачиналось все давным-давно, когда вагоны были маленькими, рельсы чугунными, а головы… головы были не хуже, да и не лучше нынешних, если только усами напомаженнее. Пыхтели-пыжились паровозы, прирастая постепенно весом и количеством колес дружно стучащих, за ними тянулись к солнцу рельсы со шпалами, и уже далеко позади остались проигравшие соревнование в скорости лошади. Обрастали дороги железные, а точнее чугунные в стальные переходящие, историями: то император подобно древнегреческому титану крышу на плечах подержит, то уже умов властелина простуда настигнет в третьего класса вагоне. И Сибирью прирастали, и в Европу убегали, на север и юг к морям отправляться не забывали, росло все и вширь, и вглубь – благодать!
Неизвестно, да и не важно совершенно, кто был первым, не то дело, где первенством стоит хвастать, но скорее всего проистекали события примерно следующим манером. Собрался однажды некий, назовем его для удобства обозначения дальнейшего, коли имена столь существенны бывают, Иван Иванычем, господин пропутешествовать из Петербурга в Москву, по делу наиважнейшему для себя. Какому именно, интересоваться изволите? Стало быть, жениться-с вздумалось нашему герою. Капиталец нажил, животиком оброс, даже и на орден нацеливался: дело к полтиннику юбилейному, самое время задуматься о вечном, непреходящем. О продолжении рода Ивана Иванычей для преумножения и к вящей славе государственной, ведь без таковых, как Иван Иваныч, сами понимаете, ничего в нашем отечестве не сделается, как положено, и будет всюду царить разброд и шатание. Для контраста судьба-злодейка, известная из множества литературных источников, а также изустно передаваемых преданий, своею причудливостью, избрала в столице купеческой студента бедного, молодого весьма, зато не лишенного некоей внешней приятственности, и по волею случая также и благосклонности грядущей невесты небезызвестного ныне уже глубокоуважаемому читателю Иван Иваныча. Как неизвестного? Да что Вы, любезный, в самом деле, коли не верите, вокруг оглянитесь, времена меняются, а типажи подобные совершенно неискоренимы.
Но вернемся к нашим железнодорожным путешественникам, ибо студенту ровно в то же самое время довелось по просьбе друга собираться в путь, в славную каналами и ветрами град-столицу, а надобно заметить, что дело шло на осень, и вышеупомянутый третий класс вовсе не располагал к приятному времяпрепровождению. Итак, наконец, сошлась математическая задача, коли один субъект выезжает отбывая, а другой движется в противоположном направлении с надеждою прибыть, то вестимое дело, возьмут они и встретятся. Хотя бы взглядом на какой-нибудь узловой станции, наименование которой можно было бы позаимствовать из атласа, да и без того долго сказка сказывается.
Оказавшись каждый в городе чужом, незнакомом и обделав свои делишки разномастные, они вскорости собрались в обратные путешествия, и надо же такому случиться, снова совпали, как частички мозаики, встретились в том же месте, да еще и аккурат в то же самое время.
- Анекдотец, - подумал про себя Иван Иваныч, ибо случайно ознакомился с фотографическим изображением предмета первой робкой девичьей страсти своей нареченной, принявши его по первоначалу за ее брата-студиозуса, и немало затем раздосадованный несовпадением реальности с сим измышлением.
Вьюнош со взором пламенным подобного подумать не мог, но за узнаванием дело не стало, ибо Иван Иваныч мужчина был видный и деловой, времени даром не терял и свою карточку презентовал дражайшей мадемуазели (следует нам отметить, что не лишен был некоторой изящной куртуазии, например, знания нескольких французских выражений, кои полагал, куда приличнее при ближайшем общении с полом дамским) при первом же знакомстве. Дабы укреплялась она не только в финансовой необходимости своей судьбы, но и проникалась необходимым почтением, смирением и прочими сопутствующими веку и нравам ползительными для супруги Иван Иваныча качествами.
И надо же такому случиться, всякие совпадения бывают на свете, когда судьба вступает в дело на правах шулера, что повторный визит Иван Иваныча в Москву опять соизволил совпасть с поездкой его визави. Правильно, вижу, вы угадали! Вновь, именно что встреча на той же самой станции и даже легкий кивок головы, и касание пальцами шляпы ответное. Тут уже заработала мысль с обеих высоких, ибо надобно отметить, что и студиозус, и наш Иван Иваныч статью обижены вовсе не были, хотя последний немного вширь, пожалуй, был, что и чересчур, встречающихся сторон. И последствия мыслей сих оказались для жениха будущего, ехавшего с твердыми и весьма определенными намерениями – коли не верите, то в карман внутренний сюртука загляните осторожненько, пока дремлет, посапывая вовсе не тихонечко, наш герой, в коробочку бархатом изнутри выложенную, - самые, что ни на есть печальные.
- Дело то нечисто, – глубокомысленно заключил он.
Студент же подумал, подумал, да взял и пересел в обратное направление, ревность взыграла или любопытство юношеское, то нам неведомо. Куда как важнее для историйки, которая тем временем, к заключению своему уже почти подъехала, что при приближении к Москве видели нашу парочку за делом вовсе даже житейским, игрою картежною, только вот эмоции и ставки в том сражении зашкаливали за разумное. Видать, как нечистого упомянули в первый раз, тут то он и подсуетился, дело, что называется молодое, в поездах то ему еще хозяйничать много не доводилось, надобно было опробовать, как влияет машинное на исконное, чертовское. И вышел тут всем троим казус, а прибыток единственно, что железной дороге, да возможно еще потенциальной невесте, впрочем, о ее дальнейшей судьбе история передаваемая вовсе даже и умалчивает, не женское это дело в легенды входить, знаете ли. Ну а черт остался ни с чем, вернее с тем, с чем был изначально, то бишь, при хвосте с кисточкой, ну а Иван Иваныч и студент взяли да и сгинули, только не совсем, чтобы окончательно, а где-то в вагонах застрявши по прихоти неведомого.
И тут только стоит подумать, что вот, мол, что за история такая бестолковейшая, на что хочется резонно заметить, а намного ли больше, коли даже не меньше, в жизни нашей обычно толку бывает, да оказывается, что это всего-навсего предыстория токмо, а соль, насколько сие понятие может быть применено к существам, вовсе даже лишенным необходимости, да и, что существеннее, возможности питаться, истории содержится в неизвестно кем и на основе чего сделанном философском заключении, что все, что имеет начало, должно иметь и конец, а, следовательно, наступит день и час, и даже минута с секундой, когда не только Иван Иваныч со студентом-соперником, но и куда более достойные и славные люди, а впрочем, вовсе даже, пожалуй, что уже и не люди, поди тут разбери, как их именовать, да и оценки достоинств лучше в данном контексте вовсе не употреблять, а то мало ли, вдруг нечистый подслушает, да и снова смухлюет, в общем, все вышеозначенные существа, быть может, разом, а быть может поэтапно согласно неким спискам, проследуют-таки именно туда, куда им уготовано, как всем прочим порядочным, да и непорядочным, пожалуй, что тоже, тут уже точно что людям.
Пока же легенда сия витает, да перелетает из вагона в вагон, поезд аккурат прибывает на очередную станцию. В обратный путь следует сосед с бутылью, снова полнешенькой, напротив кто-то громогласно заявляет, что «день добрый», не замечая, как проходит сквозь бледную тень чемоданом. За этих можно не беспокоиться, крепко стоят на ногах своих, ну или, в крайнем случае, за что-нибудь вещественное твердо держатся.
Только голосок сверху:
- Так бы и ехать всю жизнь, не останавливаясь.
Расстраивает. Не надобно. Лучше с остановками. Входить и выходить. Приезжать, уезжать, провожать. Кажется, вспомнил. Кажется, знаю!
Но локомотив уже гудит, поезд набирает ход, стуком колес отпугивая тишину. Кружение продолжается…