Стервы

ПРОЛОГ

   Волею судеб наибольшую часть своей жизни я был вынужден провести вдали от родной Украины на севере Казахстана в Кустанае. В этом городе я обосновался после излечения фронтовой раны и окончания Алма Атинского университета.
   Два года тому назад, даже не дотянув до пенсии, от острейшего сердечного приступа скончалась моя жена Валерия Лаврова. Но после гостевания в Риге у моего родственника Иосифа Элькинсона и его жены Рахили мое унылое вдовство закончилось. Они сосватали мне их добрую знакомую Веру Дайнеко. Ее муж, Игорь Степанович умер в возрасте пятидесяти лет после тяжелой болезни - двенадцать лет тому назад. Вера не без колебаний дала свое согласие на нашу с ней помолвку. Если она мне, как женщина, понравилась с первого взгляда, то во мне ее что-то настораживaло и смущало. Масла в огонь подлили ее давние подруги.
   - Вера, зачем тебе такая обуза? - вопрошала одна. - Ты живешь себе спокойно и горя не знаешь. И вдруг ты введешь в дом старика. А что если его разобьет паралич? Натаскаешься тогда из-под него дерьма.
   - Кто знает, что у этого человека на уме? - предостерегала Веру другая. - А может, ему приглянулась не ты, а твоя четырехкомнатная квартира почти в центре Риги?
   Мои недоброжелательницы были, конечно же, не правы. Во-первых, я еще не был стариком. А во-вторых, я не был расчетливым человеком. В ином случае, я бы ухватился за номенклатурную вдовицу - владелицу четырехкомнатной квартиры в Старой Риге, возле музея Латышских стрелков. Ее покойный муж был министром легкой промышленности Латвийской советской республики. На эту почтенную даму меня вывела подруга покойной Валерии жительница Новосибирска Ида Заславская. Вместе со своим мужем Ида часто останавливалась на отдых в Риге. После скоропостижной кончины Валерии мы с Идой обменялись несколькими письмами, в одном из которых я посетовал на одиночество. И вот тогда Ида сообщила мне адрес рижской знакомой, намекнув на некий благоприятный для меня шанс. Оказавшись в Риге и разбираясь с претендентками в жены, я решил навестить также и номенклатурную даму. Встретила она меня радушно, с гордостью провела по своим апартаментам. После этого мы посидели за столом, выпили несколько рюмок рижского бальзама. Китайский чай был подан на дорогом китайском сервизе. Вместо сахара мне был предложен шоколадный набор «Прозит». Несмотря на потуги вдовицы, разговор наш не клеился. Все в основном вертелось вокруг погоды и цен на рынке. Дама мне не понравилась. Она была какая-то рыхлая, с тройным подбородком и угреватым носом. У нее был большой живот и выпученные глаза. Мне все время было как-то неловко, и я постарался побыстрее откланяться.
   Родственники прилагали большие усилия для того, чтобы подыскать мне невесту. Однако ни одна из предлагаемых кандидатур меня не устраивала. И только когда я стал собираться домой, Иосиф вдруг вспомнил о Верочке. Как я уже упоминал, она мне очень понравилась и чтобы ненароком не спугнуть мы уговорились никогда не упоминать о визите к даме в Старой Риге. Так это навсегда и осталось тайной.
   Между тем события разворачивались не в мою пользу. Вера почему-то тянула с окончательным ответом и неизвестно, чем все это закончилось, если бы не содействие двух взрослых сыновей Веры - старшего Вовы и младшего Саши.
   - Протяни руку хорошему человеку, - в свойственной ему серьезной манере выразился старший.
    - Решайся, мама. Поживете вместе немного, присмотритесь друг к другу. Не сладится - разбежитесь! – более осторожно высказался младший.
   И в результате объединенного мощного прессинга со стороны родственной пары и двух единоутробных братьев, неприступная крепость наконец-то капитулировала.
   В Кустанай я возвращался со спокойной душой. Мне предстояло решить вопрос с квартирой, отправить в Ригу вещи и закончить все дела. Все это заняло почти неделю. Я отправил в Ригу контейнер с подушками, одеялами, пледами, коврами, постельным бельем, обувью, костюмами и прочим.
   Предотъездные хлопоты меня изрядно утомили. Я решил отправиться в обратный путь непременно в спальном вагоне, чтобы с удобствами отдохнуть и подвести на досуге некоторые итоги прожитой жизни и поразмышлять о будущем. Но я совершенно упустил из виду то обстоятельство, что мой отъезд совпал с пиком летнего отпускного сезона. В железнодорожной кассе нужного мне билета не оказалось. Оставалось одно - ночным поездом добраться до Челябинска, а там снова попытать счастья. Так я и поступил. На этот раз мне повезло. Я ухватил билет в спальный вагон прямого поезда «Целиноград - Москва». А из Москвы до Риги рукой подать в ежедневном экспрессе с европейским обслуживанием вышколенного и предельно вежливого персонала проводников.
   Войдя с тяжеленным чемоданом в двухместное купе, я увидел сидящего на мягком диване у окна богатырского телосложения мужчину. Плечи - косая сажень. Выдающийся вперед боксерский подбородок. Нависавшие охапками хвороста над стального цвета глазами брови. Суровость внешнего облика несколько сдабривали несколько приплюснутый нос и полные чувственные губы.
   Мужчина строго взглянул на меня, но тут же лицо его озарилось симпатичной улыбкой.
   - Привет, дарагой! - с нарочито кавказским акцентом поприветствовал меня незнакомец. – Располагайся как у себя дома.
   - Здравствуйте! - откликнулся я и поставил чемодан в проходе.
   - Честь имею - Лев Дубовицкий. Научный работник. Коренной одессит. Возвращаюсь домой из Целинограда, где я гостил у друга, - словоохотливо представился попутчик.
   Я ответил любезностью на любезность и сообщил, что я Яков Элькинсон, журналист, что жил и работал длительное время в Кустанае, а сейчас вот еду в Ригу к своей будущей жене.
   Сообщение о будущей жене, Дубовицкий оставил без внимания, зато Кустанай его зацепил.
   - Мне этот город знаком, - оживился попутчик, - Я не раз бывал на Кустанайском элеваторе по делам службы, когда работал в Целинограде. При благоприятных обстоятельствах мы с вами могли бы даже встретиться.
   Словоохотливость, приподнято-развеселое настроение и повышенная предрасположенность к общению явно свидетельствовали о недавнем застолье с обильным распитием горячительных напитков. Моя немудреная догадка тотчас подтвердилась. Дубовицкий сказал:
   - В Целинограде я был приглашен моим бывшим сослуживцем Пашкой Смышляевым. Мировецкий парень, доложу я вам, и большой ходок по части баб и выпивки. А пригласил он меня в связи со своим грандиозным юбилеем. Я не мог отказаться от приглашения, хотя для этого мне пришлось сигануть через всю нашу необъятную Родину с Запада на Восток. Гудели целую неделю. Я поиздержался, как славный малый Хлестаков. Сами понимаете: встречные фуршеты , то да се. Так что мне пришлось трюхать в Одессу не на самолете, а на железке, отощавшим, с пустым карманом. Ради Бога не подумайте, что я стану клянчить у вас в долг. Это не в моих правилах.
   По всем признакам мой новый знакомый жаждал исповедаться. Чаще всего это происходит в поездах дальнего следования. К этому наверное, располагает дорожная обстановка и то немаловажное обстоятельство, что в будущем встреч больше не предвидится. Обычно в поездах даже очень скрытные люди делятся такими деликатными подробностями, которые порой скрывают даже от братьев и жен. Любопытно, что при этом собеседники охотно допускают вторжение в свою интимную жизнь, что в иной обстановке, пожалуй, было бы немыслимо.
   - Между прочим, мой папа русский, а мама еврейка. Так что по Галахе я настоящий еврей.
   - Я тоже еврей, - поспешил я успокоить Леву.
   - Это видно и без объяснений. Как говорится факт на лице. - Он усмехнулся своей шутке. - Кстати, довожу до вашего сведения, для меня национальность ровным счетом ничего не значит. Я интернационалист в лучшем смысле этого слова... Так вот, отец передал мне мужественность, рациональное мышление, правдивость, терпеливость. А от мамы я перенял доброту и душевность, трудолюбие, снисходительность к людским слабостям и недостаткам. Разумеется, решающую роль все же играют гены. От предков мы получаем не только положительные качества, но и недостатки. А что предопределено наследственностью, то ни пешком не обойти, ни конем не объехать.
   Вообще-то всю жизнь надо мной как Дамоклов меч висит рок. Его присутствие я всегда ощущал на своей шкуре. Понимая хорошо, что не в моей власти избежать ударов судьбы, я воспринимал их с большой выдержкой, как философ-стоик.
   В детстве моим воспитанием занимались моя мама и бабушка. А между тем отсутствие мужского начала этом важном деле отрицательно сказывается на формировании характера ребенка. зачастую такие дети вырастают неприспособленными к житейским передрягам невзгодам. Они инфантильны, нерешительны, не умеют постоять за себя.
   Вы, наверное, очень удивитесь, но факт остается фактом во многом - негативное влияние на меня оказала русская литература. С самого раннего возраста я зачитывался повестями и романами классиков. Прежде всего, конечно, я имею в виду прозаиков. Потому что  русская поэзия, особенно поэзия «серебряного века» ,  это нечто уникальное. Одни имена чего стоят: Пушкин, Боратынский, Лермонтов, Тютчев, Хомяков и, конечно же, Державин.
   Главные недостатки русской прозы – назидательное нравоучительство, морализаторство, проповедь мессианства, лицемерие и ханжество, демонстративное пренебрежение к сюжету и занимательности. Еще ей в вину я мог бы поставить занудное бытописательство, порой существенный отрыв от реальной действительности. Русской литературе присуща идеализация человека, отношений между мужчиной женщиной. Особенно большой вред русская литература нанесла еще и потому, что прививала неуважение к властям предержащим, к церкви, полиции, порядку в стране. Всячески расхваливалось бунтарство, анархизм, и даже терроризм. В этом отношении особенно отличился предводитель русской литературы Лев Толстой. Своими произведениями он всячески поощрял разрушительные силы. Толстой способствовал развалу царской империи больше, чем все революционеры и террористы, вместе взятые. Недаром о Толстом с такой большой похвалой отозвался главный гробовщик русской империи В.И.Ленин в статье «Лев Толстой, как зеркало русской революции» .
   Видимо, поняв, что несколько перегнул палку, выпячивая негативнее стороны русской литературы, Лева все же решил отметить и хорошие ее стороны.
   - Разумеется, было бы несправедливо мазать все черной краской, - сказал Лева. - Русская литература породила титанов, равных которым, пожалуй, не было на Западе. Взять хотя 6ы уникального Гоголя. На западе модно превозносить Достоевского. Возможно, это объясняется, прежде всего, тем, что он отобразил в своих произведениях непонятную для Запада дикость и непредсказуемость русских людей, их духовные метания, анархизм и неистовое шараханье от Бога к Дьяволу. А Гоголь это величайший художник. Чего стоят его «Вечера на хуторе близ Диканьки»? А «Ревизор», который подходит для отображения беспредела бюрократии в любой стране мира. Его историческая эпопея «Тарас Бульба», на мой взгляд, даст сто очков знаменитым романам Вальтер Скотта. Хочу отметить как бы стоящего на обочине литературы тишайшего Лескова. Его «Очарованный странник» - это же готовый остросюжетный киносценарий. А «Леди Макбет Мценского уезда», на сюжет которого гениальный Шостакович создал музыкальную оперу «Екатерина Измайлова»?
   - Я смотрю, из вас получился 6ы замечательный лектор, - совершенно искренне сказал я.
   - А я и был лектором в Целинограде. Совмещал активное участие в обществе «Знание» с основной научной работой - подтвердил Лева. - Итак, я продолжу. К несомненным достоинствам русской литературы следует отнести то обстоятельство, что она призывала «милость к падшим», ратовала также за социальную справедливость, защищала «униженных и оскорбленных». К тому же никто на западе не умел так живо писать природные пейзажи, как Толстой, Тургенев, Бунин.
   Простите меня, я немного увлекся и уклонился в сторону  обсуждаемого предмета. А предмет этот - негативное влияние русской литературы на мой характер. Именно ей, я, обязан своей непрактичностью, неумению разбираться в людях, что сильно повредило мне, когда я столкнулся с жизненными реалиями. Я уверен, что именно все эти мои недостатки явились причиной трех моих неудачных женитьб.
   - О-о, наверное, это очень интересно! - оживился я, немного заскучав от затянувшихся теоретических изысков Левы.
   - Э-э, батенька, так дело не пойдет! - энергично запротестовал Лева. - Скажите, мы с вами мужики, или нет?
   - Мужики! - словно эхо подтвердил я, не уловив, в какую сторону, клонит Лева.
   - А разве могут стоящие мужики вести длительный разговор без огненной жидкости? Эх, нам бы сюда хотя бы такую штуку, как поллитровочка!
   - Есть такая штука! - задорно произнес я, перефразируя историческую реплику вождя мирового пролетариата «Есть такая партия»!
   И в подтверждение сказанного тотчас извлек из своего чемоданища бутылку «Сибирской». К ней я присовокупил стандартный набор железнодорожного пассажира: сваренные вкрутую яйца, жареную курицу, буханку ржаного хлеба, огурцы, лук и помидоры. Все это добро я выложил на приоконный столик, покрытый белой казенной скатеркой. В чемоданной заначке осталась другая бутылка «Сибирской», казахский деликатес «казы» (конская колбаса), оренбургский копченый жерех и целинный подовый пшеничный каравай с приставшими к нему древесными угольками. Все это я вез, как угощение, в Ригу.
   - Вот это по-нашему! - обрадовано воскликнул Лева при виде съестных припасов. Особенно любовно Лева взглянул на бутылку «Сибирской», которую он тут же взял в оборот.
   С проворством, которого я никак не ожидал от массивного Левы, он смотался в служебку к проводнице и приволок граненые стаканы да пивные бокалы.
   - А бокалы зачем? - удивился. - Пива же у нас нет.
   - Нет, так будет, - уверенно произнес Лева. - Вы что не знаете? «Сперва было слово».
   И будто в подтверждение провидческого высказывания Левы дверь купе раздвинулась и на пороге предстала не сказочная фея, а земная ресторанная лотошница в ангельски белом халате, с плетеной корзинкой через руку. У лотошницы были ярко накрашенные красной помадой губы и подведены синим кокетливые глаза.
   - Мальчики желают пирожочков с капустой, печенье «Шахматное» и шоколадных конфет «Мишка на Севере»? - бойко затараторила лотошница.
   - Мальчики желают пивка, - в тон лотошнице задиристо произнес Лева и ловко выудил из корзинки две бутылки «Жигулевского».
   Он тут же расплатился с девушкой.
-    Если мальчики еще что-либо пожелают, покличете меня - мигом явлюсь! - многозначительно произнесла лотошница и завлекающе взглянула на Леву. Но тот уже сосредоточился на откупоривании бутылок «Сибирской» и «Жигулевского».
   Лотошница с разочарованным видом покинула купе. Я счел необходимым уведомить Леву о том, что обычно водку не повторяю, а «ерша» не употребляю вовсе Лева удовлетворительно хмыкнул и весело сказал:
   - Хозяин-барин! Мне больше достанется! Ему явно не терпелось поскорее начать.
   Разлив в стаканы ровно по сто грамм, и подняв свой стакан вверх, Лева торжественно провозгласил первый тост:
   - Ну, за знакомство!
Мы выпили одновременно, после чего отдали дань закускам.
   - Что бы я без вас делал! - жуя куриную ножку, благодарно произнес Лева. - Вы мне понравились, однако.


ВСЕ О ЛЕВЕ

   После непродолжительной паузы, потребовавшейся для того, чтоб почать «Сибирскую» и закусить, Дубовицкий повел свое повествование легко и непринужденно.
   - С вашего позволения, батенька, я начну издалека. То есть с самого начала. При этом я постараюсь излагать только факты.
   К моменту моего появления на свет, мой отец, Всеволод Аркадьевич Дубовицкий , дослужился до майорского звания и был начальником эвакогоспиталя. А моя молодая мама по имени Ципора, а в девичестве Блюменфельд, сопровождала отца и числилась аптекаршей. Я родился можно сказать на колесах. Сие историческое событие имело место быть двадцать второго июня одна тысяча девятьсот сорок четвертого года, в тылу наступавших войск Второго Украинского фронта. Согласно семейному преданию, это произошло поблизости от Одессы на какой-то станции, кажется Вознесеновской.
Так что впоследствии в анкетах место моего рождения обозначали прочерком.
   Несмотря на походные условия, роды у моей мамы прошли благополучно. Тем более что их принимала не повивальная бабка, а опытные дипломированные медицинские работники в военной форме. Событие это было отмечено медицинским спиртом
   Поначалу за мной присматривали медсестры, а когда я подрос, угодил под опеку дядьки - ординарца отца. Эвакогоспитanь перемещался из Украины в Югославию, затем в Венгрию, пока не обрел статус стационара в Бухаресте.
   Моя кочевая жизнь завершилась, когда мне исполнилось четыре года. Отец отправил меня и маму в Одессу. Мы поселились в захолустном городском районе. Одесса тех лет была рассадником воровства и бандитизма. Грабежи и убийства совершались каждый день. В крупном портовом городе, каким являлась Одесса, казалось бы, имелись все условия для обеспеченной жизни. Но здесь свирепствовал жуткий голод. Нас поддерживал продовольственный аттестат, присылаемый отцом регулярно. Но продуктов нам хватало ненадолго. Мы сполна познали, что такое голод. Я тогда не мог думать ни о чем другом, кроме еды.
   - Мне это состояние тоже хорошо знакомо, - подал я голос. - Ох, как прав американский писатель О'Генри, который утверждал, что когда человек голоден, для него и любовь, и семья, и религия, и искусство, и даже патриотизм всего лишь пустые тени слов. Из Алма-Аты после окончания Университета я приехал в Запорожье, откуда ушел в армию в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году. И поступил на работу в областную газету в качестве литсотрудника. Хлебный паек был скуден, а зарплата мизерная. Моя жена не работала, ей предстояло в скором времени рожать. В Запорожье, как и в вашей Одессе, царил голод. Многие семьи кончали самоубийством - закрывали заслонки в печах и угорали насмерть. По Запорожью, порожденные людским отчаянием, бродили упорные слухи о том, что Украину передадут под протекторат Америки. И только это может спасти Украину от гибели. И люди верили в это.
   - Да, то было страшное время, - сказал Лев. - Но жизнь все-таки продолжалась... Так вот, когда отцу осталось всего три года до выслуги лет, что дало бы возможность воспользоваться полагающимися льготами, он, как и миллионы военных страны, угодил под Хрущевскую демобилизационную гильотину. Из армии было уволено огромное количество служивых людей. В сущности, мой отец оказался у разбитого корыта. Правда, некоторым утешением явилось то, что он получил так называемое выходное пособие, выражавшееся крупной денежной суммой. Отец воссоединился с нами и ему, как заслуженному человеку, одесские городские власти предоставили дом на знаменитой Дерибасовской улице.
   Вместе с отцом мы прожили недолго: его снова забрали в армию и снова назначили начальником госпиталя - на этот раз аж на край света - на Сахалин. Через год он вызвал меня и маму к себе. На всю жизнь запомнилось наше путешествие по Транссибирской магистрали. Оно оставило в моей душе неизгладимое впечатление. Даже, будучи в сущности ребенком, я осознал всю огромность мира и, в частности, страны, в которой я жил. Едешь день, едешь другой, едешь третий - а перед тобой открываются все новые просторы, которым нет конца и края. Быть может именно с той поры, во мне пробудилась охота к перемене мест. В отличие от сослуживцев, тяготившихся командировками, я всегда безотказно отправлялся в дальний путь.
   Лева на некоторое время прервался, чтобы глотнуть очередную порцию «Сибирской», запить ее пивом и отщипнуть кусок курицы.
   За окном проносились российские пейзажи: степи, леса, реки, низкорослые избушки, луга, пасущиеся стада коров, будки путевых обходчиков, то ползущие вверх, то сползающие вниз телеграфные провода.
   Вагон мягко покачивало, голова слегка кружилась от выпитой водочки, и жизнь казалась прекрасной. На мгновение закралось сомнение, а смогу ли я запомнить все, то, о чем рассказывает Лев. Ведь это мне, как литератору может пригодиться в будущем. Но сомнения мои тотчас рассеялись. Ведь запоминал же я свои интервью с тружениками полей и рабочими заводов. Чудеса запоминания проявил артист Андрей Миронов, когда на память исполнял длиннющие монологи в роли Фигаро. А разве не чудом является то, что не только «Илиада» с «Одиссеей», но даже Тора на протяжении веков передавались устно от одного человека к другому, причем, дословно, со знаками препинания, пока наконец весь текст не был записан на пергаменте и бумаге. Так что моя задача на этом фоне не казалась такой уж невыполнимой.
   А Лев продолжал рассказывать:
   - На Сахалине наша семья размещалась в хибаре, насквозь продуваемой ветрами. И несмотря на то, что мы сутками топили в печке дровами, в квартире стояла промозглая холодрыга. Мы сутками не снимали с себя зимой валенки, шубы и шапки. Из-за трескучих морозов я пропускал занятия в школе, отсиживался дома. Городок наш был со всех сторон окружен лесистыми горами. Природа там была первозданная. Иногда мне доводилось издали увидеть лося, или медведя.
   Питались мы очень хорошо. У нас не выводилась из потребления красная и черная икра, лосось, горбуша и всякая другая рыба.
   У меня было немало друзей среди корейцев. Должен вам сказать - это добрый, отзывчивый, трудолюбивый народ. Мой старший брат женился на кореянке, которая, между прочим, отучила его от пьянства.
   Когда моего отца окончательно демобилизовали, мы возвратились в Одессу, в свой прежний дом. Меня определили в элитную школу. Длительное отсутствие общения со сверстниками отрицательно отразилось на мне. Я был робок и застенчив. Одноклассники дразнили меня и даже поколачивали. Но постепенно я освоился и начал давать сдачи. После этого меня сразу же зауважали. Хотя я не знал многого из того, что знали мои одноклассники, зато у меня перед ними было то преимущество, что я обладал некоторыми практическими навыками.
   Я очень отставал от своих сверстников. И когда мой дедушка во время летних каникул пригласил меня к себе в гости, я вплотную занялся самообразованием. Дед мой был простым мужиком, но он был начитан. У него была большая библиотека, так что я читал книги без разбора. И даже стал пописывать стишата. Как-то само проклюнулось во мне.
   - Знаете, Лева, я тоже баловался стихами. Но когда я стал взрослым и понял, что они очень слабые, я, перестал ими заниматься.
   - Да, это, как корь, или свинка, - подтвердил Лев. -Все мы в детстве переболели стихами. Но у меня почему-то тяга к стихосложению не прошла до сих пор. В настоящее время иногда занимаюсь сочинительством
   - Прочтите что-нибудь на память, - попросил я.
   - Извольте, - охотно согласился Лев. И без обычных поэтических завываний, четко выговаривая каждое слово, стал декламировать:

   Нет, я не все тебе сказал,
   Я не закрою дверь.
   Ну, посмотри в мои глаза
   И снова мне поверь.

   Теперь любовь моя проста,

   Душа моя чиста,
   Как в небе окрик птичьих стай,
   Как под стеклом кристалл.

   Виски покроет седина
   Седых снегов белей...
   Со мной останется одна
   Высокая болезнь.

   Ее любовью назову
   И именем твоим,
   И буду знать - пока живу
   Тебе необходим. *

* Эти и другие стихи, цитируемые в романе, принадлежат поэту Максу Фарберовичу.


   - А вот вам, на ту же вечную тему, - прочувствованно произнес Лев.

   Мне бы только услышать
   Твой голос тишайший... Пойми
   Мне бы рыжую челку увидеть,
   Летящую мимо...

   В эти горькие дни,
   Когда снова мы стали детьми:
   Для меня началось
   Сотворение мира.

   Мне бы только лишь
   Смех твой услышать... Поверь
   Каждый день в моей памяти
   Запечатлен, как в граните.

   Я как будто случайно
   Открыл потаенную дверь,
   За которой весна
   И палящее солнце в зените.

   Я не верю тоске,
   Одиноким не верю ночам.
   Верю ветру морскому
   И терпкому вкусу вишни...

   Наконец-то я понял,
   Что это начало начал:
   Бесконечность любви,
   Что не дает уйти мне из жизни.

   - Ну, как? - обеспокоенно спросил Лев.
   - Это настоящая поэзия, - взволнованно произнес я.
   - Стихи произвели на меня очень сильное впечатление. Тут и грусть, и какая-то тайна. Я имею в виду второе стихотворение. Чарующая магия исходит от этого признания в любви сильного, но сдержанного человека. Пожалуйста, прочтите еще что-нибудь.
   - Тогда это получится вечер поэзии, а не исповедь, - сказал Лев.
   - А стихи любого поэта - это та же исповедь,- возразил я.
   - Пусть будет по-вашему,- тряхнул головой Лева и охотно исполнил мою просьбу.

   Поездки в колхоз вспоминаю
   И вижу в туманном бреду:
   Над пашней летящую стаю
   И уток на грязном пруду.

   Поселков презренная проза,
   Бурьяном заросший овраг
   И в центре правленье колхоза
   И вечно закрытый сельмаг.

   И месяц ущербный над хатой,
   Ночное бренчанье гитар,
   И ватник слегка сыроватый,
   И утренний перегар.

   Невинные эти забавы 
   Хожденье студентов в народ
   Заборы и сорные травы,
   Запущенный огород.

   Девчоночьи юбки в обтяжку
   Спортивные тапки в грязи,
   Грудастую девку Наташку,
   С которой арбузы грузил.

   - Знаете, Лева, в ваших стихотворениях содержится именно то, что я особенно ценю. Это либо глубокие мысли, либо искренние чувства и юмор, а также, когда стихи легко рифмуются, как у Пушкина.
   - Я смотрю - угодить вам трудно! - рассмеялся Лев. - Я иногда балуюсь верлибром. Кажется, получается неплохо.
   - Простите мое невежество, - остановил я Леву. - Я много наслышан о верлибре, но что это такое, мне невдомек.
   - Это те же стихи, но без рифмы, проще говоря.
   - А вот Довлатов, как-то сказал, что сочинять стихи без рифмы - все равно, что играть в теннис без сетки.
   - Я с этим не согласен, - возразил Лев. - Верлибром пользуются многие. Лично для меня в нем имеется некий шарм... Ну да ладно - поехали дальше. О школьных годах особо распространяться не буду. Обычная преподавательская рутина, детские каверзные шалости. Особых происшествий в школьную пору не произошло, разве, что мое детское увлечение одной соученицей. Но об этом чуть позже.
   В шестнадцать лет я стал посещать вечернюю школу, чтобы днем работать. Тогда надо было заручиться рабочим стажем. Это давало преимущества перед другими при поступлении в институт. Я мечтал стать историком. Своими планами я поделился с соседом Рувимом Исааковичем Фуксом. А он буквально набросился на меня:
   - Ты что, Лева, совсем сбрендил? В нашем родном государстве исторической науки, как таковой не существует. Она превратилась в публичную девку. Грубо говоря - проститутку, выполняющую указания властителей. Как только на престол взбирается новый царь,
история произвольно переписывается заново. Лева, ты же неглупый человек, и если у тебя сохранится хоть капелька совести, ты откажешься врать в угоду властям. После чего тебе дадут пинка под зад, и ты лишишься работы. А значит, куска хлеба. Так вот тебе мой совет, Левушка, поступай-ка ты в наш Одесский технологический институт пищевой промышленности. Получишь надежную специальность инженера-механика.
   Я прислушался к совету Рувима Исааковича и впоследствии нисколько не пожалел об этом. Институтские предметы оказались очень интересными, преподаватели замечательными. Институт я закончил с отличием. Моя дипломная работа была оценена высоко. За время учебы я приобрел прочные навыки самостоятельной научно-исследовательской работы. За это время я пристрастился к изобретательству. Я изготовил приспособление, позволившее намного повысить эффективность работы зерноочистительных машин. Об этом даже появилась информация в одной из одесских газет. И я буквально купался в лучах славы.
   Институтское начальство уговаривало меня остаться на кафедре. Однако мой ангел-хранитель Рувим Исаакович Фукс настаивал на том, чтобы я отказался от этого заманчивого предложения.
   - Ты что, Лева, хочешь свой талант в землю зарыть? Ну, хорошо, сегодня кафедра. Этим ты только умножишь ряды бездельников мэнээсов. А завтра? Поезжай-ка ты лучше в Целиноград. Там находится «Научно-исследовательский Институт Зерна» - филиал Всесоюзного института. Это хотя и молодое, но очень перспективное учреждение. Перед его сотрудниками открываются громадные возможности роста. Между прочим, в институте работает мой родственник. Я снабжу тебя рекомендательным письмом, и на первых порах он окажет тебе ценную помощь. Это позволит тебе быстрее адаптироваться в научном коллективе. В настоящее время в Казахстане ощущается острая нехватка молодых специалистов. Так что тебе и карты будут в руки.
   Мне тогда исполнилось двадцать два года, и я горел желанием максимально использовать свои возможности. Я решил отправиться в Целиноград. Но до этого, а именно год тому назад когда я еще был студентом, произошло событие, которое серьезно повлияло на мою жизнь. Короче говоря - я женился.


ЛИОНЕЛА ЛАМПАСОВА

Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновленных.

А. С.Пушкин

   Итак, эта злосчастная история началась, собственно, с пятого класса Одесской средней школы, - умело завязал интригу Лев. - Все мальчишки класса были влюблены в одну и ту же девочку - Лионелу Лампасову. Мне тогда больше нравилась ее подруга Лидочка, однако решающую роль сыграло стадное чувство. Впрочем, Лионела была очень хороша собой. Она была дивно сложена, словно юная балерина из кордебалета "Лебединое озеро". На худенькие плечи ниспадали прямые каштановые волосы. У нее, как я теперь, припоминаю, был точеный греческий нос, большие синие глаза и алые губки бантиком. Одним словом - мечта поэта! Все мы звали ее сокращенно Лилой.
   Все мы проходим через юношескую влюбленность, когда испытываешь острое удовольствие, тайно обмениваясь многозначительными взглядами при посторонних. Или когда невзначай прикоснешься друг к другу. Не говоря уже о первых неумелых поцелуях и робких трепетных объятиях.
   Почему-то Лила отдавала предпочтение мне, хотя в классе были более видные, чем я ребята. Летом мы часто ходили с Лилой купаться на море. Посещали кино, прогуливались в скверах и парках. В старших классах, когда нас отправляли на уборку колхозной кукурузы, мы ночами просиживали у костра, пели трогательные песни, любовались звездами и луной. Мы много времени проводили вместе: готовили уроки, читали книжки. Еще в юношестве мы решили непременно стать мужем и женой. И это решение мы осуществили, когда я был на последнем курсе института. Нас подгоняло нетерпение. Советское воспитание не позволяло мне переспать с Лилой до оформления законного брака.
   И вот наступает вожделенный день, когда молодые оказываются у дверей ЗАГСа. Откуда им, неоперившимся и неопытным знать, что на этих дверях невидимыми буквами начертано: "Оставь надежды всяк сюда входящий!". Во всяком случае, для многих брачующихся эта предостерегающая надпись была бы в самый раз. Ибо не ведают они, какие сюрпризы в будущем готовит для них Гименей.
   Родители Лионелы были против нашего брака, считая его мезальянсом. Я был нищим студентом и ничего существенного в материальном отношении, конечно же, предложить не мог. И, семья моя была небогатая, тогда, как родители Лилы были весьма состоятельными. Ее маман заведовала гинекологическим отделением больницы. А ейный папочка, хотя и был всего лишь в чине подполковника, тем не менее, занимаемая им должность по материальным выгодам была покруче генеральской: он ведал военными санаториями и домами отдыха. Еще та синекура!
   Несмотря на противодействие родителей Лила, проявила характер и поступила вопреки родительской воле. Свидетелями в ЗАГСе была подруга Лилы, Лидочка и мой друг Сашка Пивнев. Они же приняли участие в скромной вечеринке, проведенной в доме Пивнева.
   Как только я получил диплом, то укатил вместе с Лилой в Целиноград. Рекомендательное письмо моего благодетеля Фукса, вероятно, сыграло решающую роль. Меня сразу зачислили в штат института. Некоторое время мы с Лилой обретали в лаборатории. Но вскоре нам вручили ключи от трехкомнатной квартиры, в новой девятиэтажке. Лила устроилась библиотекаршей в том же институте, где я работал.
   Я так быстро поднимался по ступеням служебной лестницы, что уже через каких-то три года я стал заведующим лабораторией. Для молодого специалиста, каким я тогда был, это считалось неплохим достижением. Но если с карьерой все обстояло благополучно, то на счет наших с Лилой сексуальных отношений этого сказать было нельзя. Я слыхал, что на Западе практикуются так называемые пробные браки. Молодые люди задолго до официального оформления отношений познают друг друга. Таким образом, они получают полное представление - подходят они друг другу, как партнеры, или нет. И только убедившись в положительном результате, решаются соединить свои судьбы.
   Мы с Лилой были дико безграмотны по части секса. И просветить нас по этой части, было, некому. Ни у меня, ни тем более у Лилы не было никакого практического опыта. В этом отношении мы напоминали наших далеких предков Адама и Еву. Не считать же опытом то, что случилось со мной во время гостевания у дедушки. Соседская разбитная девка Маруся затащила меня в садочек, напоила самогонкой и повалила на себя. Я ничего не соображал и, конечно же, оказался не на высоте. Я это понял по злому слову, сказанному Марусей: тюхтяй! Эта неудача породила неуверенность в моих мужских возможностях, от которой я не мог избавиться даже много лет спустя
   Что вам, батенька, сказать, ни я ни Лила не испытывали удовольствия от любовного слияния. Будучи застенчивыми, в этом не признавался ни я, ни она. Я это хорошо замечал по раздражению, которое проявляла Лила после каждого полового акта. По складу своего характера я всю вину за постельные неудачи брал на себя. Хотя, разумеется, ответственность за неудачи мы должны были разделять поровну. В наших отношениях установилась враждебная недосказанность, которая расшатывала семейные устои.
   Лиле почему-то не нравилось общество моих приятелей и сослуживцев. В этом отношении она была закомплексована. В их компании ей было неинтересно находиться.
   И все же, несмотря на сексуальное несоответствие, мы сумели замастырить наследника. Было решено, что рожать Лиле будет сподручнее в Одессе, так как там ей окажет нужную помощь, профессионально подготовленная мамочка. В Одессу я отправил ее самолетом. И вот настал день, которого я ожидал с большим нетерпением. Лила позвонила по телефону и с гордостью сообщила:
   - Лев, у тебя родился сын. Представляешь - у него арийская внешность. Глаза голубые, волосики льняные, вес четыре пятьсот.
   Вы, наверное, тоже испытывали отцовские чувства и вполне можете понять, почему я задрал нос. Сына Лила пожелала назвать Денисом и я не возражал. Говорят, в имени, которое дают новорожденному родители, заложена его дальнейшая судьба. Во всяком случае, в отношении Дениса это оправдалось полностью. В институте работа у меня была интересная, и я вкапывал с большим энтузиазмом. Энергия из меня буквально фонтанировала. У меня все тогда получалось. В нескольких изобретениях я удачно воплотил лучшие свои инженерные замыслы. Между прочим, изобретения мои были даже запатентованы. Однако отсутствие жены очень плохо сказывалось на моем самочувствии. Я хандрил, скучал, не находил себе места. Мне все время чего-то не хватало.
   И вот торчу это я, как пень, в своей трехкомнатной квартире и такая тоска на меня навалилась. И сказал я сам себе - а давай-ка я прошвырнусь в наш городской клуб. Пришел, а там в разгаре танцы. Ё-моё, когда объявили белый танец, меня подхватила какая-то смазливая фабричная деваха. Как только она дотронулась к моей руке, меня будто током стебануло. Настей ее звали. Из клуба мы вышли вместе.
   - Лев, ты нравишься мне. Очень уж ты симпотный. Пойдем ко мне, - так сказала Настюха. - Живу в однокомнатной квартире одна.
   - А выпить у тебя найдется? - зачем-то брякнул я.
   - Вообще-то, водяру полагается мужику приносить. Ну да ладно! В следующий раз тебе не отвертеться.
   - Ого, она уже зарезервировала меня и на следующий раз, - подумал я. Бой-баба!
   Ну, пришли это мы к ней, раздавили, как водится, пузырек и остался я ночевать у Настюхи. Женское естество у нее оказалось сродни огнедышащему вулкану. Мы с Настюхой провожжались до утра. К моему великому удивлению, я оказался на высоте и испытал райское блаженство, которого с Лионелой я ни разу неизведал. Так что правы романисты, взахлёб расписывающие постельные наслаждения.
   Настюху я посещал месяца два. Как говорится, повадился пес мед лакать! И вдруг меня стала мучить совесть. Лила там в Одессе с сыном нянчится, а я тут с девкой развлекаюсь. Нехорошо это, ох как нехорошо! Непорядочно! И так меня стали эти мысли донимать, что я однажды возьми и брякни, будто меня черт за язык дернул:
   - Настя, а я ведь женатый. Совесть меня заездила.
    Все вы, мужики одинаковые сволочи! Кобели поганые!
   - В таком случае все бабы - суки, - огрызнулся я.
   Настя как вскинется:
   - Да пошел ты к чертям собачим, раздолбай совестливый! Больше не приходи ко мне!
   И как перестал я к Настюхе шастать, вроде каменюка с души свалилась. Этаким я себя праведником почувствовал.
   Но недолго музыка играла! Потому что бес не дремал. Направили меня как-то в командировку. В автобусе рядом со мной оказалась молодая казашка. Разговорились, тыры-пыры. Голос у нее приятственный и на лицо вроде бы ничего! Русские слова у нее как-то очень забавно получались. На какой-то остановке она по-свойски предложила заглянуть к ней домой.
   - Жаксы? - спросила она меня.
   - Жаксы! - добродушно согласился я.
   Мы оказались в заброшенном ауле. Мазанок с десятое, не больше. Вокруг ни одного деревца, ни кустика. Лишь пирамиды сохнущих на солнце кизячных кирпичей.
   Привела она меня в землянку. зажгла керосиновую лампу. Тут только я разглядел, что у моей случайной знакомой, имени которой я даже не узнал, все лицо в оспинах. Ну да ладно, сойдет как-нибудь, промелькнуло у меня.
   Водку закусывали пресными лепешками. Возлегли мы на глиняный пол и совокупились. Я с этой грязнулей получил необыкновенный кайф. Оргазм у меня следовал за оргазмом. В общем, телесный восторг. Фантастика в духе Казановы! Вот и пойми что-либо! И снова, как в случае с Настюхой, я подумал - как же так? В постели с чистыми простынями, с законной женой я не испытывал никакого удовольствия. А тут со случайной бабой, в антисанитарных условиях я ощутил большое плотское наслаждение. Не извращенец ли я после этого?
   - То, о чем вы мне сейчас рассказали, Лев, случилось также с одним литературным персонажем, - вставил я. - В "Юности" была опубликована повесть, в которой рассказывалось о любви старшеклассника и учительницы. И вот они обнаженными улеглись в постель. Учительница благоухала французскими парфюмами, а петушок у юноши так и не смог прокукарекать. Зато с деревенской девкой, от которой разило луковым перегаром и навозом, у него все получилось замечательно. С подобной ситуацией столкнулся и персонаж романа американской писательницы Дакки Коллинз. Слывший сексуальным гигантом голливудский плейбой после многочисленных донжуанских побед внезапно утерял мужскую потенцию. Возможно, на него так удручающе подействовал бракоразводный процесс с женой, которая оттяпaла у него несколько миллионов долларов. Так или иначе, он стал посмешищем у своих любовниц. Видимо, с досады он полез на свою секретаршу - блеклую девицу в летах, раздражавшую его тем, что летом и зимой носила шерстяные рейтузы. С ней у него все получилось о'кей! Но попытки возобновить интимные отношения с бывшими любовницами снова закончились неудачами. А вот с секретаршей, от которой его выворачивало наизнанку, у него почему-то не случалось осечки. В конце концов секретарша забеременела и клетка захлопнулась.
   - Вот оказывается, как бывает, - задумчиво произнес Лев. И стал продолжать.
   - После приключений с двумя бабенками меня снова начал грызть червячок совести. И я сам себе сказал - баста. Больше я ни за что не поддамся соблазнам! Но недаром же говорится, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Случилось так, что я поранил ногу. Заведовала медпунктом китаяночка по отцу. Мать у нее русская. Спасаясь от маоцзедуновской "культурной революции" ее отец сбежал в Советский Союз. Будучи коммунистом, он быстро нашел общий язык с партайгеноссе и настолько преуспел, что занял высокий номенклатурный пост. Так вот - китаец и русская женщина произвели на свет метиску потрясающей красоты. Настоящий чудо - цветок из восточной сказки! И звали это чудо Син Ван Син. В эту самую Син – будь она неладна - я втрескался с первого же посещения медпункта. Син своими нежнейшими ручками смазала рану какой-то мазью, перевязала бинтом.
   Я зачастил в медпункт. Рана стала заживать. В последний мой визит - а было это в конце рабочего дня, Син закрыла на ключ дверь кабинета и дальнейшее умопомрачительное действо происходило на медицинском ложе, застеленном стерильной белой простыней. Простыня пахла целебными травами. Энергично взяв инициативу, в буквальном смысле, в свои опытные бархатистые руки, Син продемонстрировала такие сладостные сексуальные эскапады, о которых прежде я не имел никакого представления. Я совсем ошалел.  Ее огненный женский атомный реактор вполне мог испепелить моего напрягшегося до предела Младшего Брата, что поначалу вызвало у меня даже некоторый испуг, который тут же был, захлестнут волной райского наслаждения.
   Весь следующий день я ни на чем не мог сосредоточиться, все у меня валилось из рук, а голова была в чаду. Я помышлял лишь об одном - как бы скорее закончилась смена, я мог побежать в медпункт и снова овладеть колдовским телом китаяночки. Что вам сказать дорогой мой, это счастливое безумие длилось три месяца. От беспрерывных любовных поединков я сильно исхудал и стал походить на дистрофика.
   Неизвестно сколько бы все это продолжалось, если бы не звонок Лионелы из Одессы. Она радостно вы дохнула в телефонную трубку: Левушка, встречай меня с Дениской!
   Мое психическое состояние было ужасным. Меня разрывали на части два взаимоисключающих чувства: желание продолжать связь с несравненной Син и стремление сохранить семью. Поступить так меня обязывал долг и любовь к сыну...
   Я встретил их в аэропорту. Глаза Дениски сияли. Он сразу признал меня, и потянулся ко мне на руки. Нет, не мог я предать своего сыночка.
   Когда улеглось радостное возбуждение первых дней, я набрался смелости, как перед прыжком в ледяную прорубь, и честно признался Лионеле в своих изменах. Мое сообщение потрясло Лилу.
   - Как ты мог, как ты мог - словно в бреду повторяла она. Ее упрёки жгли меня, словно раскаленное железо.
   Меня буквально корежило от раскаяния. Лила не разговаривала со мной целую неделю. То была настоящая пытка. Уж лучше 6ы она меня костерила! Тогда мне было бы чуточку легче. Ведь я и без того казнил самого себя немилосердно. Я непрестанно упрашивал Лилу простить меня и, в конце концов, она простила. Куда ей было деваться? Вокруг чужие люди. Уже тогда у меня возникла мысль о том ,что при первом же удобном случае Лила отомстит мне. Так оно и случилось, о чем я узнал через много лет совершенно случайно.
   Мир в семье был восстановлен. Но даже после длительной разлуки Лила для меня, как мужчины, не стала привлекательней. Особенно по сравнению с моими любовницами. Помните мироновское - "Мюзетта, Лизетта, ах, Жоржетта!" Вероятно и Лила в постели со мной не испытывала никакого удовольствия, как и прежде. Это было нашим с ней общим проклятием. В таких случаях говорят: не сошлись характерами. Конечно, и характеры имеют свое значение. И все же чаще всего истинной причиной разводов все-таки является сексуальная несовместимость.
   И потянулись пресные, серенькие семейные будни. Днем работа, которая уже не доставляла мне прежней радости, и унылое исполнение супружеских обязанностей. Единственным моим утешением был Дениска, с которым я проводил все свое свободное время. Его младенческий лепет, его забавные словечки, которые он начал старательно произносить- все это меня трогало и умиляло. Лила даже стала меня обиженно упрекать: "У меня сложилось такое впечатление, говорила она, что ты любишь сына больше, чем меня. Иногда я даже чувствую себя лишней".
   Лила вернулась на свою прежнюю работу библиотекарши и к ней возвратилось ее прежнее кислое настроение, какое у нее было до того, как она уехала рожать в Одессу. И вот однажды Лила завела со мной серьезный разговор.
   - Послушай, Дубовицкий - после моего покаяния она стала звать меня не по имени, а по фамилии, - у тебя имеется диплом о высшем образовании, а у меня нет этик корочек. И я чувствую себя обойденной.
   - Ты же учишься заочно в Московском институте, - напомнил я ей.
   - Ну и что? - отпарировала Лила. Я хочу учиться на стационаре, испытать вольную студенческую жизнь.
-    Ну что ж, если ты так хочешь, быть по сему, - согласился я, посчитав ее доводы убедительными.
   - Мы расстанемся всего на два годика, продолжала Лила. Ты будешь мне помогать?
   - Буду, сказал я. А как же Дениска? - волновался я.
   - Он уже не маленький, - возразила Лила. - Тебе поможет жена твоего брата. К тому же ты займешься ребенком и у тебя не останется времени на баб.
   Она все-таки меня уела! И укатила моя Лионела в Москву. Она верно рассчитала. На внебрачные утехи у меня совершенно не оставалось времени. Я исправно посылал Лионеле денежные переводы. А она регулярно сообщала о своих успехах в учебе.
   Шло время. Меня вдруг охватило беспокойство. Это состояние впоследствии повторялось с определенной цикличностью, укладывавшееся в семь – восемь лет. У меня появлялось отвращение к монотонному ритму жизни. Надоедало каждый день ходить на работу. Надоедал город, в котором я жил, квартира, встречи с одними и теми же людьми. Не знаю, поймете ли вы меня, но это состояние очень неприятное. Мне захотелось уехать куда-нибудь. Все равно куда. К этому решению меня подтолкнули обстоятельства с неожиданной стороны. Мною вдруг заинтересовались "органы". Мне предложили сотрудничать с ними, то есть стать стукачом. Я попросил дать мне время подумать.
   Когда я сообщил своим друзьям о сложившейся ситуации, они признались, что их тоже пытаются завербовать. Мы забились в отдаленную глухую деревню и начали совещаться. Мы - это Семен Кандель, Рудик Нейман и я.
   - Братва, нам хотят повесить групповуху "Сионистский заговор" - сказал Рудик. - Им это нужно для выполнения кэгэбистского производственного плана и для приумножения звездочек на погонах.
   - Что ты предлагаешь? - спросил Семен.
   - Орлята, нам надо срочно разлетаться в разные
стороны, - сказал Рудик. - Драпать - и точка!
   - А куда мне податься? - растерянно вякнул я.
   - Как куда? - удивился Рудик. - Знамо дело - в свою Одессу. В этом большом городе им будет не до тебя. Там уйма евреев. Среди них имеется куда более крупная рыба, чем ты.
   На том и порешили.
   Узнав о моем желании уволиться, сослуживцы очень удивились и стали меня отговаривать. От добра добра не ищут, говорили они. Солидная должность, благоустроенная квартира. Да и начальство к тебе благоволит, добавляли они. Но не мог же я им откровенно рассказать о главной причине моего отъезда. Одним словом я по-быстрому рассчитался, снялся с партийного учета, выписался из квартиры. После чего взял в охапку Дениса и отчалил в родную Одессу. Из Целинограда я привез двадцать пять тысяч рублей. И на паях с Лилиными родителями купил для нас с Лилой кооперативную квартиру в поселке Котовск. В Одессе такая квартира нам была не по карману. Квартиру я обставил мебелью. Купил холодильник, телевизор.
   Котовск - поселок новый. После себя строители оставили кучи мусора, канавы. В поселке не было ни кинотеатра, ни магазина. С Одессой поселок связывали рейсовый автобус и трамвай. Дорога занимала около двух часов.
   Я устроился на работу в НИИ. Но здесь мой социальный статус значительно понизился. Если в Целинограде я был начальником лаборатории, и в моем подчинении находилось двадцать человек, то теперь я оказался на самой нижней ступени служебной лестницы. Мои сверстники далеко меня обогнали. Начальство вроде бы относилось ко мне хорошо. Но, странное дело, меня не торопились повышать в должности. Возможно, опасались конкуренции с моей стороны.
   Внезапно из Москвы прилетела Лила, объяснив это тем, что очень соскучилась по мне и сыну. Но, как оказалось, это была ложь. Вскоре она позвонила и сообщила, что забеременела от меня. Но уже через четыре месяца тайное стало явным. Лила вновь приехала, чтобы в Одессе сделать аборт.
   Лила самым наглым образом подставила меня. Всю правду через много лет поведала моя бывшая сотрудница по институту в Целинограде. Эта сотрудница совершенно случайно попала в московскую квартиру, которую снимала Лила со своей непутевой подругой. Оказывается, поначалу Лила проживала в студенческом общежитии. По неизвестной причине ее выселили оттуда. Возможно из-за аморального поведения. По крайней мере квартиру, которую снимала Лила с распутной подружкой, регулярно посещали представители братских республик. Доподлинно известно, что Лила подзaлетела от азербайджанца, торговавшего на центральном московском рынке фруктами. Так что, получая от меня деньги, Лионела занималась не наукой, а совсем другими делами.
   Покинув Целиноград, я надеялся, что "люди с горячим сердцем и чистыми руками" оставят меня в покое. Но мои надежды не оправдались. Они выдернули меня из еврейской массы, будто редиску из огородной грядки. Опять мне было назначено конспиративное место встречи. И сотрудник КГБ, молоденький лейтенантишко был со мной предельно вежлив и обходителен. Он терпеливо пытался меня убедить в том, что миссия осведомителя весьма почетна, поскольку служит интересам государства.
   Я стал усиленно косить под придурка, упирая на мою неустойчивую интеллигентскую психику. На что мой доброжелатель дал вот какой совет:
   - Подумайте хорошенько. Если вы заупрямитесь, вас ждут большие неприятности.
   Я, конечно, хорошо знал, что меня ожидает в том случае, если я наотрез откажусь с ними сотрудничать.
   И тут я вспомнил своего деда Онуфрия Никитовича. Оказавшись в подобной ситуации, он не придумал ничего лучшего, как запить по-черному. Расчет оказался верным, какой толк от пьянчуги? Кэгэбэшники от него отстали. За пьянство деда исключили из партии.
   Но именно это поставили деду в заслугу оккупировавшие Украину немцы. Они назначили деда председателем колхоза. Онуфрий Никитович повел двойную игру. Немецкого коменданта всячески ублажал самогонкой и гулящими девками. Дед прятал в селе дезертиров, уклонялся от отправки односельчан на принудительные работы в Германию. Почти все выращенное на полях дед перегонял на самогонку. Во время войны самогонка служила самой ходовой жидкой валютой. Ее можно было выменять на вещи, хлеб, и даже сельхозмашины.
   Однако вся эта лафа кончилась, когда, учуяв неладное, немцы приставили к деду Онуфрию дотошного служаку. Он быстро раскусил деда и вывел его на чистую воду. А, разоблачив, зверски избил его, раздел до нательного белья - рубахи и кальсон, дал стакан водки и нацепил на шею транспарант с надписью: "Саботажник. Кто окажет ему помощь - будет расстрелян." И выгнал в морозную степь, на верную гибель.
   Была ранняя весна. Еще затянуло льдинками лужи. И дед шел по ним босыми ногами. Возможно, он 6ы погиб, если бы не свернул в знакомый рыбацкий поселок. Там добрые люди стали растирать обмороженные руки и ноги свиным смaльцем, накрыли бараньим тулупом. Дед выжил благодаря своему железному здоровью.
   А когда советские войска изгнали немцев, родная советская власть четырежды бросала деда в тюрьму. И знаете за что? "За пособничество оккупантам". Пособничество, которого не было. Об этом твердили сельские свидетели, но на их объяснения никто не желал обращать внимание.
   Его все - таки выпустили из тюрьмы. И дед Онуфрий сбежал с Херсонщины, где с ним так несправедливо поступили, в Одесскую область.
   После того, как у него не заладилось с выращиванием огородных злаковых культур, дедушка занялся ремеслом. Надо сказать у него были золотые руки и талант от бога. Он решил заняться кладкой печей. А чтобы освоить утерянную технологию сельских умельцев, он разбирал по кирпичам старые печки в заброшенных хатах. И освоил. Вскоре слава о нем разошлась по окрестным селам. От заказов не было отбоя. Мастерил он из жести фигуристые водосточные трубы. Затем у него появилось новое увлечение. Дед стал изготавливать по собственным чертежам кладбищенские надгробия различной конфигурации. Эти памятники он отливал из бетона. Они сохранились по сию пору на кладбищах.
   Решив использовать питейный опыт моего мудрого деда, я взял месячный отпуск и ударился в запой. Благо были у меня по этой части собутыльники. Мой непосредственный институтский шеф Тарас Галактионович Перебейнос был еще тот борматолог. Именно он отчасти составил мне компанию. Но главным и надежным подельником был ночной сторож автостоянки Леха Буздырин. Если с Тарасом мы употребляли коньяк и водку, то с Лехой в дело шли дешевые вина типа вермута и "Солнцедара". В связи с обсуждаемой темой я поинтересовался, а, сколько Лев может "принять на грудь" зелья за один присест.
   - Хороший вопрос! - улыбнулся Лев. - В приличной компании с приличной закусью и в продолжительном застолье могу за вечер употребить литра два. Ну, а в связи с технической необходимостью - по вине чекистов - так я сбился со счету. Тут важно было не столько количество выпитого, сколько результат. А результат не замедлил сказаться. Я стал алкашом.
   - Знаете, Лева, в последнее время ученые обнаружили у русских особенный ген, благодаря которому именно русские обладают выдающимися питейными способностями, - сообщил я. - А вы ведь наполовину русский.
   - Может быть, ученые и правы. По крайней мере, заграничные джентльмены этой способностью русских очень даже восхищаются. В Англии, в одном из ресторанов сохранился стол с надписью, что именно за этим столом сидел русский негоциант, который выпил такое количество спиртного, от которого любой англичанин окочурился бы.
   - Между прочим, я всегда завидовал тем, кто мог много выпить водки, - снова подал я голос. - Я считаю это признаком крепкого здоровья и мужской силы. За мою малокалиберность я постоянно подвергался насмешкам и в армии, и в застольных компаниях. Вообще-то чтобы узнать человека достаточно изучить самого себя, а чтобы узнать людей нужно с ними общаться. Но чтобы общение было предельно откровенным надо непременно разделить с собеседником бутылку водки. И только из-за того, что я не силен в питейном деле, я потерял множество интереснейших сюжетов.
   - Вы намекаете на завязавшийся между нами разговор в связи с возлиянием водочки? - лукаво спросил Лев. - Я нисколько не обижаюсь. Но мне мои собутыльники не подбросили ни одного сюжета. А, может быть, они мне без надобности. Но я попытаюсь подойти к этой животрепещущей теме более обобщенно. Вообще-то на Руси всегда много "употребляли". Недаром говорят: "Веселие на Руси - есть питие". Но в те годы, о которых я веду рассказ, был отмечен особенно бурный всплеск массового алкоголизма. Возможно, в этом проявил свое выражение стихийный протест масс против обрыдшего маргинального общественного строя. Собственно говоря, алкоголизм стал образом жизни не только трудяг, но и интеллигенции. Тогдашнюю обстановку талантливо отразил в своей небольшой повестушке "Москва - Петушки" безвременно ушедший из жизни писатель Вениамин Ерофеев.
   Но вернусь к своей персоне. До политуры и денатурата я тогда не дошел, но по части других видов спиртного очень даже преуспел. Мои подвиги не остались незамеченными опекунами из КГБ. Уразумев, что ничего толкового от меня они не дождутся, меня оставили в покое. Однако на прощанье все же заставили подмахнуть обязaловку "о неразглашении". Эти мастера закулисных интриг больше всего на свете опасаются разглашения их методов работы. Таинственность и непрозрачность приумножали страх у простых и неискушенных людей перед этой карательной организацией.
   После того, как я расплевался с тайным ведомством, я медленно и с большим трудом стал выходить из запоя. Лишь спустя некоторое время мне удалось восстановить свою форму.
   А что Лионела? Заполучив диплом, она воссоединилась со мной. Однако наша семейная жизнь так и не склеилась. Взаимная неудовлетворенность росла с каждым днем. Вполне возможно, что Лила поделилась со своими подругами своей бедой. И они наверняка постарались настроить Лилу против меня. Мол, она такая красивая, молодая и вполне может подобрать себе более подходящего мужчину. И Лионела пустилась во все тяжкие. Мне об этом докладывали с разных сторон. Я попытался урезонить ее. Знаете, что она бросила мне в лицо? Что у нее появился любовник, не чета мне. Что он разбудил в ней женщину. И вот, что я сказал ей в ответ:
   - Нам надо разойтись. Я посоветуюсь с адвокатом и сообщу о своем решении.
   - Ты молод,  у тебя вся жизнь впереди, -сказал адвокат. - Ни в коем случае не надо судиться с твоей нынешней женой. Ты только замараешься. Договорись с ней по-хорошему, и дело с концом.
   Я так и поступил. Не стал подавать в суд. А с Лилой сошлись на том, что я без всяких алиментов буду добровольно выплачивать средства на содержание сына. Родители Лионелы вернули мой денежный пай за кооперативную квартиру, так как я оставил ее Лионеле.
   Я же взял чемодан и, как библейский блудный сын, заявился к родителям в коммуналку. Дело в том, что дом на Дерибасовской пришел в аварийное состояние, накренился вбок наподобие Пизанской башни. Капитальный ремонт требовал огромных денег, которых у родителей не было. Одесский горисполком предложил им на выбор три квартиры - и все плохие. Родители согласились на коммуналку, которая хотя бы находилась в пределах черты города, тогда как две остальные были расположены за городом.
   Самостоятельная жизнь, Лионелы не заладилась с самого начала. Как только мы с ней расторгли брак, ее последний по счету любовник немедленно покинул ее. Эта братия предпочитает иметь дело с замужними дамами. Еще бы! Никаких обязанностей - одни удовольствия, к тому же полная гарантия безопасности по части венерических болезней.
   И вдруг Лионелу настигла страшная беда. У нее обнаружилась скоротечная разновидность рака груди. Она слегла в больницу. Я посещал ее, приносил фрукты. Однажды она откусила яблоко, а продолжать есть у нее уже не было сил. Несмотря на то, что Лионела причинила мне немало неприятностей, я жалел ее. Уж слишком жестоко обошлась с ней судьба. Ей ведь исполнилось всего лишь тридцать пять лет. Я смотрел на Лионелу и ужасался - куда только подевалась ее дивная краса! На больничной койке лежала высохшая мумия древней старухи. Лионела так и не покаялась передо мной.
   За гробом шли родители Лионелы, я и сын Денис. День выдался холодный и мрачный.



ЕФРОСИНЬЯ СЛИПЧЕНКО

Только безнадежные кретины хотят доказать женщине свою правоту и взывают к ее логике.

Эрих Мария Ремарк.

Искать логику в женском поведении равнозначно попыткам отыскать иголку в стоге сена.

Эфраим Севела.


   Вдруг Лев замолчал. Пауза чрезмерно затянулась.
   - Что-нибудь не так? - спросил я.
   - Да, не так! - подтвердил Лев.- Кончился допинг, а без допинга, как вы понимаете, полный атас.
   В доказательство сложившейся ситуации со спиртным Лев опрокинул бутылку в стакан горлышком вниз и сказал:
   - Опытные aлкаши утверждают, что из опорожненной бутылки можно нацедить еще сто капель живительной влаги. Но дня этого требуется время и большое терпение. Я, конечно, этим заниматься не стану.
   Помолчав, Лев прочувствованно произнес:
   - Дорогой мой попутчик. Вы по всему видать человек запасливый. А не найдется в вашем объемистом чемодане еще один пузырь шнапса?
   - Есть. Но я хотел хотя бы одну бутылку "Сибирской" довезти до Риги, - замялся я. В чемодане у меня была заначка - копченый жерех, буханка пшеничного подового хлеба с приставшими к ней древесными угольками, казахский деликатес "казы" - конская колбаса,
   - Нет проблем! - мгновенно отверг мой возражения Лев. - Этого добра в Москве навалом. Отыщется и "Сибирская", и "Европейская", и "Канадская", "Финская" и даже "Мексиканская". На любой вкус.
   Делать нечего, пришлось мне достать из чемодана вторую бутылку "Сибирской".
   - Хорошо, что вы не жадный человек и удовлетворили мое желание, иначе мне пришлось бы, как Шехерезаде, прерваться на самом, как я полагаю, интересном месте, - лукаво произнес Лев.
   Он откупорил бутылку, профессионально отмерил в свой стакан сто грамм, выпив на едином выдохе, и закусил курицей, аккуратно отрезав ломоть перочинным ножичком.
   - Теперь другое дело, - ухарски подмигнув мне, произнес Лев. - Итак, я продолжаю. После развода с Лионелой я зачастил к своему другу Нюме Лившицу. Он поддержал меня морально. Я нуждался в такой поддержке, потому, что развод с Лионелой, хотя и по обоюдному согласию, оставил на душе тяжелый осадок. Жена Нюмы, Светка, талантливая журналистка, умница и вообще свойская баба. Она всегда разделяла наши с Нюмой дружеские попойки. При этом нещадно дымила сигаретами, будто паровоз.
   Однажды Светка попросила меня посодействовать в покупке на Молдаванке детского велосипеда для своего сынишки Шурика. Велосипед мы приобрели удачно - недорогой и почти что новенький. По установившейся традиции, покупку следовало "обмыть". Мы устроились за журнальным столиком с бутылкой коньяка «Наполеон». Обстановка была сама что ни есть интимная. Нюма уехал в командировку, а Шурик ушел во вторую смену. Я это подчеркиваю потому, что после того, как мы прикончили «Наполеон», Светка, по-видимому, ощутила прилив необычайной нежности ко мне. Очень запросто, как если 6ы предложила «давай закурим», она сказала:
   - Левчик, давай потрахаемся.
   Я от неожиданности даже офонарел.
   - Светочка, милая, - залепетал я смущенно, - я готов выполнить любую твою просьбу, только не эту!
   - Ну и дурак! - наотмашь влепила мне словесную оплеуху Светка. - От какого добра отказываешься!
   - Очень хорошо представляю, Светик! - продолжал я горячо оправдываться. - Но для меня мужская дружба - святое! Как бы после этого я смотрел в глаза Нюме?
   - Ну и черт с тобой, нехлюза! - тряхнув своими русыми патлами, сердито произнесла Светка. - С тобой и с твоей старомодной моралью.
   И Светка облегчила свою досаду трехэтажным биндюжным матом, хотя в ее устах эта ненормативная лексика нисколько не звучала грязно, как и у самого Льва Николаевича Толстого, что засвидетельствовали в своих мемуарах современники.
   Чтобы вам не показалось шокирующим предложение Светки потрахаться, я должен разъяснить отношения в семье Лифшиц. Нюма и Светка любили друг друга, но при этом они предоставляли друг другу полную свободу, чтобы, как они поясняли, их семейная жизнь не заплесневела. Правда, этой свободой они не злоупотребляли и, насколько мне известно, пользовались очень редко.
   Мы вышли со Светкой освежиться на крыльцо. Видимо, чтобы рассеять возникшую между нами неловкость, Светка сочла нужным произвести на меня атаку.
   - Лева, скажи откровенно, что с тобой происходит?
   - "Со мною вот что происходит - ко мне мой лучший друг не ходит..."
   - Я не дам тебе заслониться стихами Евтушенко...
   В последнее время ты сильно изменился. Я перестала узнавать в тебе одесского джентльмена.
   - У меня, депрессия, - объяснил я.
   - Знаю я эту депрессию. Тебе надо срочно жениться.
   - Я уже один раз погорел. Хватит!
   - Ну и мудак же ты, Лева! Что с того, что первая попытка вышла комом? Сделай еще один заход... Знаешь, тут у нас во дворе живет одна разведеночка - Фрося Слепченко. Хохлушечка. Умная, серьезная женщина. Отменная хозяйка. Работает товароведом. Хочешь, я познакомлю тебя с ней.
   - А как она выглядит? - заинтересовался я. - Ты же знаешь, как много значит для меня внешний вид женщины.
   - Не собираюсь продавать тебе кота в мешке, то есть, кошку. Страшненькая она, что - правда, то - правда!
   - Странно! - сказал я. - Наши украинские женщины славятся своей красотой.
   - Бывают же исключения, - проворчала Светка. - В конце концов, с лица воду не пить! В женщине главное не лицо, а то, что у нее внизу.
   - Тем более, я не знаю, как у нее обстоит с этим дело.
   - Узнаешь. Всему свое время.
   - Пощади меня, Светик! Я не смогу каждый божий день лицезреть за столом мымру.
   - Кажется, у тебя уже была жена-красавица. А что хорошего? По крайней мере, на Фросю мужики не станут заглядываться. Тебе не придется нервничать. Соглашайся, пока не передумала!
   - Ты меня почти уговорила. Из тебя вышла бы мировецкая сваха, Светочка!
   - Будет тебе подхалимничать! Опозорился, как мужчина, а теперь хочешь отмыться?
   - Я не подхалимничаю, Светик. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. И какого высокого о тебе мнения.
   - Да еще вот что - у Фроси маленькая девочка, Оксаночкой зовут. Насколько я знаю, ты мечтаешь о девочке.
   - Ты права! Сын у меня имеется, я хотел девочку, но не получилось.
   - Вот и будет у тебя готовая дочурка. А вот, кстати, она. Легка на помине. Ксаночка, детка, иди сюда!
   К нам медленно подошла девочка, на вид ей было лет пять. У нее были синие глаза и черные кудряшки на голове. На девочке бежевое ситцевое платьице. Обняв ласково девочку, Светка спросила:
   - Оксаночка, тебе нравится этот дядечка?
   - Нлавится! - тихо произнесла девочка.
   Я забрал у Светки Оксану и усадил ее на колени. Она обняла меня за шею прохладными ручонками. Сердце мое растаяло.
   - Я вижу - у вас наладилось полное взаимопонимание, - довольно улыбнулась Светка.- В таком случае, Оксаночка, веди нас к твоей маме!
   Вот так втроем мы и вошли в квартиру Фроси. Нас настороженно встретила худощавая черноволосая женщина в строгом сером платье. Она действительно была невзрачная. У нее были тонкие, словно лезвия бритвы плотно притертые губы и водянистые глаза. Но что меня поразило, так это полное отсутствие у Фроси грудей. Она была плоская, будто доска. А ведь грубоватая украинская песня расхваливала украинку, у которой «повна пазуха цыцьок». Нет, сказал я сам себе, здесь я долго задерживаться не стану!
   - Встречай гостей, Фрося! - бойко произнесла Светка.
   Фрося завертелась на месте, будто подстреленная птаха.
   - У меня же в хате не прибрано, - запричитала Фрося.
   - Не придуривайся, голубушка! - осадила ее Светка. - Ты известная всем чистюля. О тебе легенды ходят.
    Ой, что ты Светочка! В краску меня вогнала!
   А Светка сразу же, как говорится, взяла быка за рога:
   Фрося, я тебе жениха привела! Зовут его Лев, а фамилия Дубовицкий. Мировой мужик! Сама бы за него вышла замуж, да не могу, женатая я!... Вы тут оставайтесь, а я побежала. У меня дела! Проводи меня, пожалуйста, Фрося.
   В прихожей Светка и Фрося о чем-то по-женски пошушукались. Наверное, Светка провела с Фросей беглый инструктаж - как ей вести себя со мной.
   Возвратившись в гостиную, Фрося смущенно пригласила меня к столу.
   - Вы посидите, пожалуйста, с Ксаночкой, а я быстрехонько все спроворю, - сказала Фрося и отправилась на кухню. Оксаночка подошла ко мне и прильнула, словно котенок. Я гладил ее кудряшки и на душе было так хорошо, как давно уже не было.
   Фрося моталась взад-вперед, словно ткацкий челнок. Стол был застелен, свежей скатертью. Вскоре на ней появились пиалы со студнем, сковорода с подогретыми голубцами. Был выставлен и овощной салат, и сотэ из баклажан. И, конечно же «Московская».
   Фрося отобрала у меня Оксану и усадила ее на высокий стул. Потом разлила по стопкам водку и первая произнесла негромко тост:
   - Щоб у всьому свити було тыхо и мырно!
   - Полностью присоединяюсь к вашему пожеланию, - столь же серьезно произнес я.
   Я чувствовал себя скованно, но после третье стопки Фрося показалась не такой уж невзрачной.
   К чаю были поданы яблочный пирог и клубничное варенье. Фросе к лицу очень шло крепдешиновое коричневое платье и янтарные бусы. Когда только она успела переодеться! Управная, подумал я о Фросе.
   Мы оба молчали. И голубцы и пирог оказались очень вкусными.
Расставаясь, я поблагодарил Фросю за гостеприимство, а она все время извинялась за скромное угощение. Напоследок робко попросила навестить ее еще раз.
   Оксана тоже проводила меня до дверей и спросила:
   - А вы к нам лридете?
   - Если выберу время, то приду, - уклончиво пообещал Я.
   От радости Оксана захлопала в ладошки.
   И я таки пришел на третий день. И на четвертый. И на пятый. Уж очень вкусно готовила Фрося. За время вынужденной холостяцкой жизни я соскучился по жареной картошечке с луком, котлетам, вареникам с вишней. Но окончательно Фрося пленила меня классическим украинским борщом с говядиной, которая в борще приобретает особенный вкус.
   Не буду от вас скрывать - я большой гурман. Люблю вкусно пожрать. Зачем лицемерить? Вкусно приготовленная пища - одно из житейских удовольствий и в молодости, и в старости. А Фрося была большая искусница по части приготовления вкусных блюд. Чего только стоили ее пирожки с кислой капустой, блинчики с мясом! Так что я проникся симпатией к Фросе. И я остался у нее насовсем. Те, кто не мыслит семейной жизни без любви, могут швырнуть в меня камень. Но что было, то было. К тому же в постели Фрося меня вполне устраивала. Видимо оттого что у нее длительное время не было мужчины, она очень громко реагировала на свой очередной оргазм. Однажды разбуженная воплями мамы, в спальню прибежала испуганная Оксана:
   - Что, дядечка тебя бьет, как бил папаня? - спросила она.
   - Нет, Ксаночка, дядя меня не бьет, - успокоила дочь Фрося. Я кричала оттого, что мне приснился страшный сон. Иди спатки!
   - Не хочу спатки! Хочу до вас! - заявила Оксана.
   Пришлось ее взять в постель и уложить между нами. После этого случая Фрося стала запирать спальню на ключ.
   При первой же встрече со мной, Светка спросила: - Ну, как тебе моя кандидатура? Не обманула?
   - Фрося вкусно готовит, - пытался я уклониться от прямого ответа.
   - Не финти, Лева!- продолжала настаивать Светка.- Как у Фроси внизу?
   - Ты была права! - смущенно ответил я. Не люблю откровенничать на интимные темы.
   - Я за тебя рада! - искренне сказала Светка. - Пристроила человека!
   Я благодарно чмокнул ее в щеку.
   Целый год мы с Фросей находились в гражданском браке. Я не спешил официально оформлять наши отношения. Меня вполне устраивало статус-кво. А вот Фрося нервничала. Она говорила, что ей стыдно перед людьми. Она все чаще и чаще обсуждала эту тему. В конце концов, я сдался и повел ее в ЗАГС. Это событие было отмечено обильным семейным обедом, на который были приглашены Светка и Нюма.
   Приобретя статус законной жены, Фрося повеселела. И стала еще более моторной. Я диву давался, когда она успевает переделать столько дел. Ходить на работу. Готовить обеды. Убирать квартиру. Стирать белье. Кстати, выстиранное и поглаженное Фросей белье выглядело только что купленным в магазине. Честно говоря, мне не на что было жаловаться.
   Но, как говорится, даже у хорошей рыбы имеются кости. Пока длился гражданский брак, Фрося была тише травы, ниже воды. Но едва она ощутила под ногами прочную почву, как в ней проклюнулся тиран. Оказалось, что у нее слишком властный характер. Она терпеть не могла каких бы то ни было возражений. Ее просьбы, оказывается, надо было воспринимать, как приказ, не подлежащий обсуждению. Совсем, как в армии. Ее опека доходила до смешного. Когда мы собирались на прогулку или в гости к кому-нибудь, я должен был одевать только тот костюм, рубашку и галстук, который указывала Фрося.
   Финансы Фрося забрала в свои руки, чему я был только рад. Деньги у меня никогда не задерживались и проскальзывaли сквозь пальцы, словно песок. А за короткое время, что я прожил вместе с Фросей, у нас скопилась изрядная сумма. Сказалось бережливое ведение Фросей хозяйства и ее умение считать копейку. Все тратилось с разумной целесообразностью. Фрося вела гроссбух, в который записывала расходы. Можно подумать, что она следовала лозунгу: социализм - это учет. Однако меня очень огорчало Фросино плюшкинское скупердяйство. Подобно жене известного художника Тициана, Фрося требовала строжайшего каждодневного отчета: сколько и на что я потратил. Она не терпела моей самодеятельности. У нее вызвал бурю возмущения тот факт, что я купил без согласования с ней пару носков и дюжину носовых платков. Кончилось это тем, что Фрося стала выдавать на карманные расходы по двадцать копеек в день. Не верите? А между тем, это истинная правда. Я был возмущен до глубины души, но бунт на корабле был решительно подавлен.
   - Лева, я не понимаю, почему ты возмущаешься. Ты живешь на всем готовом. Даже в куреве не нуждаешься. (Поясняю - я тогда еще курил. Фрося покупала для меня дешевенькие дрянные сигареты Черкасской табачной фабрики). А двадцати копеек тебе вполне хватит на газированную воду.
   - Это еще не все! Фрося повадилась в дни получки забирать из институтской кассы всю мою зарплату. Так обычно поступают жены отпетых пьяниц. Это было для меня унизительно. Сослуживцы потешались надо мной всякий раз, как только Фрося совершала свой очередной грабительский набег.
   В результате всего этого я ощутил себя рабом. Честное слово! А как известно, рабство калечит человека. Он становится хитрым, изворотливым обманщиком. У меня имелся стабильный источник побочных доходов - премии за рационализаторские изобретения. Правда, при этом, по неписаным советским законам, к моему авторству примазывались директор института, его зам и парторг. Но и мне кое-что перепадало от гонорара. К тому же, благодаря изобретениям, я пользовался определенными льготами. Например, я мог днем посещать библиотеки, музеи и даже кино. Чтобы Фрося не прознала о моих дополнительных доходах, я договорился с кассиршей Клавой, чтобы она проводила премии по отдельной ведомости. За что я всякий раз преподносил Клаве презент.
   Тиранство Фроси стало особенно нестерпимым, когда ее повысили в должности. Из товароведов ее перевели в оценщицы драгметаллов - антиквариата, серебрища и золотища. Это повышение отразилось на характере Фроси в худшую сторону. Она буквально осатанела. Вдруг, ни с того ни с сего, возомнила, будто намного превосходит меня в умственном отношении. Один древний философ как-то выдал такие слова: «Я знаю, что ничего не знаю». В отличие от этого скромняги, Фрося вообразила, что она знает буквально все: что правильно, а что неправильно, как надо поступать, а как не надо, что нравственно, а что безнравственно. И так далее. Она вообразила, что обладает истиной в последней инстанции. Фрося не желала признавать, что высшей правдой и правом на нее никто никогда не обладал и обладать не будет. Она пресекала любые мои попытки возражать ей по какому бы то ни было вопросу.
   - Лева, ты что, воображаешь из себя знатока? Думаешь, если закончил институт, то уже самого Бога схватил за бороду? - с яростью набрасывалась на меня Фрося.
   Меня удивляло почти полное отсутствие у Фроси чувства юмора. Чаще всего это происходило во время просмотра по телевидению юмористических передач.
   - Что ты ржешь, как дурачок, - бывало, возмущалась Фрося. - Я не вижу тут ничего смешного. Тебе покажи палец - и ты будешь реготать!
   У нее вошло в привычку начальственно покрикивать на меня и обзывать всякими оскорбительными непотребными кличками, из которых слово «придурок» было не самым обидным. Это я-то придурок - изобретатель, кандидат наук, уважаемый в коллективе человек! Фрося совершенно не признавала во мне личность. В ее глазах я выглядел ничтожеством.
   Мы очень часто ссорились. И с каждым годом семейные стычки становились все ожесточеннее. Поначалу я все-таки сдерживался, относился снисходительно к грубым выходкам супружницы. Но со временем я ожесточился и на оскорбления стал отвечать оскорблениями. Я не узнавал себя. Я стал нервным, издерганным, сварливым человеком.
   Перемены произошли и с Фросей. У нее все чаще стали случаться истерические припадки. В пылу ссоры Фрося швыряла в меня всем, что под руку попадало. И надо сказать, не всегда мне удавалось увернуться от летящего снаряда.
   Жившая с нами теща - Матрена Лукьяновна, разве я не упоминал о6 этом? - объяснила мне Фросины припадки аварией, в которую она угодила, возвращаясь с прополки колхозной свеклы. Пьяный водитель перевернул грузовик с женщинами в кювет. У Фроси определили сотрясение мозга. И у нее после аварии часто возникали боли в голове. Став однажды свидетельницей драчливой сцены, Матрена Лукьяновна стала упрекать дочь:
   - Дура ты дура, Фроська! Не понимаешь собственного бабьего счастья. Ты что мало натерпелась от своего мужа-пьянчуги Федьки? Лева такой культурный, а ты фордыбачишь! Такие мужья, как Лева, на дороге не валяются. Ежели не окоротишь себя – сбежит от тебя твой муженек - попомни мои слова.
   Материнской взбучки Фросе хватило всего лишь на три дня, после чего все вернулось на круги своя. Ко всему прочему, у Фроси возникла навязчивая идея пристроить меня на другую работу, более денежную.
   - Как тебе не стыдно? - срамила меня Фрося. - Я, женщина, а зарабатываю в несколько раз больше чем ты, мужчина! Даю тебе неделю сроку - ежели не подберешь что-нибудь стоящее, пеняй на себя!
   Разумеется, я не собирался менять место работы. Меня она вполне устраивала.
   Единственной моей отрадой была Ксаночка. Я очень привязался к ней, а она ко мне. Она называла меня папой. Мне было приятно. Она, в самом деле, была мне, как дочь. Я даже хотел официально удочерить ее. Но практичная Фрося прикинула, что ей невыгодно лишаться алиментов, которые ей выплачивал бывший муж.
   Бесконечные оскорбления, которыми меня подвергала Фрося, не могли вызвать у меня ничего другого, кроме устойчивой ненависти. Я обзывал ее и плоскодонкой, из-за отсутствия у нее грудей, и "гремучей змеей" - у нее всегда были плотно сжатые тонкие губы. Фрося, разумеется, не оставалась в долгу.
   Гнетущая обстановка в доме отравляла мою жизнь. Я искал любого повода, лишь бы сократить время общения с Фросей. По вечерам я стал задерживаться у приятелей. Подозрительная Фрося стала еще более подозрительной. Ее ревность подскочила до самой высокой отметки.
   - Признавайся, вонючий козел, где ты шляешься по ночам? Ты что завел на стороне хахельницу?
   - Сейчас же извинись за свои мерзкие выражения! - настаивал я.
   - Обойдешься! - все больше заводилась Фрося. - Тебя уже надо привязывать на цель, как паршивого бобика, чтоб не шлялся, неизвестно где.
   В виде наказания Фрося отлучила меня на неколько дней от своего тела. На меня это не произвело впечатления, поскольку ничего особенного в постели Фрося не выказывала. Гнойный нарыв незадавшейся семейной жизни непременно должен был лопнуть – и он таки лопнул, распространяя смердящую вонь.
   На улице шел дождь. Поэтому я в этот вечер не выходил из дому и чтобы не разговаривать с Фросей пялился в телевизор. На первом канале шел репортаж из пaлестинской автономии. Крупным планом показывaли израильские танки, из которых велся огонь в сторону подростков, кидавших камни и бутылки с зажигательной смесью. Резиновая пуля подстрелила палестинского мальчишку. Московский репортер со слезой в голосе, расписывал страдания раненого. Были показаны также развалины дома палестинского террориста-смертника, снесенного израильским бульдозером. Голосящие навзрыд палестинские женщины в черных платьях и черных платках, вздымали к небу руки.
   - Вот как зверствует израильская жидовня в несчастной Палестине! - возмутилась Фрося.
   - Повтори, что ты сказала! - зловеще произнес я.
   - А что я такого сказала? - прикинулась невинной овечкой Фрося.
   - Если ты не понимаешь того, что ты себе позволила, то нам с тобой больше не о чем разговаривать.
   - Прости, Левушка, я не хотела тебя обидеть. Ты же знаешь, как я на самом деле отношусь к твоей нации!
   Она рухнула на колени и, цепляясь за мои ноги, пыталась удержать меня.
   - Вот оказывается, с кем я жил! - в бешенстве закричал я, и, отшвырнув от себя валявшуюся на полу женщину, выбежал на улицу.
   Сгоряча я не сознавал, куда иду. Но вдруг я вспомнил о юбилейном торжестве, которое сегодня ночью у себя дома устраивал сослуживец Тимофей Дымшиц в связи с защитой диссертации. Правда, мы с ним поцапались по какому-то пустяшному поводу. Но какое это теперь имело значение? Пойду-ка я к нему, не выгонит же он меня, в конце-то концов. Так оно и вышло! Завидев меня, Тимоша очень обрадовался и усадил меня возле себя за пиршественным столом. Гулянка уже начала набирать обороты. Меня заставили выпить штрафную, а затем я уже сам наливал себе водку в фужер. В общем, надрался я до положения риз.
   Где-то в четыре часа утра приполз я на бровях домой. Сил у меня хватило только на то, чтобы открыть входную дверь. После чего я грохнулся на пол, почти заняв собой тесную прихожую, и полностью отключился. Что было потом, мне поведала теща Матрена Лукьяновна.
   Видимо Фрося не спала всю ночь, поджидая меня. Она услыхала грохот и прибежала в ночной сорочке. Увидев распростертого на полу пьяного вдрызг муженька, у Фроси, видимо, сработал инстинкт замордованной пьянчугами страдалицы. Она выдернула ремень из моих модных вельветовых брюк. Ремень тот был с медной солдатской пряжкой и зверски отметелила меня. А я ничего не почувствовал. Полный реанимационный отпад.
   Прибежала теща. Оценив ситуацию она заорала:
   - Фроська, что ты делаешь? Ты же убьешь его.
   Только тут она опамятовалась. Вдвоем с матерью она оттащила меня на тахту.
   Очухавшись поздно утром, я ощутил боль во всех членах. Я не мог пошевелить ни ногой ни рукой. Тело мое было покрыто синяками. На мне буквально не было живого места.
   Днем, когда я дополз до трюмо, то при виде своей рожи ужаснулся. От глаз с черными зловещими фингалами протянулись запекшиеся кровавые борозды. Оказывается, Фроська не только избила, но еще и расцарапала мое лицо, будто дикая кошка. Во рту у меня мерзопакостно смердело паленой шерстью.
   Я позвонил на работу своему шефу. Так, мол, и так - приболел малость.
   - Понимаю твою болезнь, - снисходительно посочувствовал шеф.- Это у тебя после тимохиного застолья.
   - Так точно! - покаялся я.
   - Поправляйся! - отечески произнес начальник.
   Целую неделю я не мог показаться на людях. Залечивал раны всякими мазями. А в доме было тихо, словно в морге.
   Когда я немного оклемался, то сказал теще:
   - Матрена Лукьяновна, Я с вашей дочерью больше жить не могу.
Либо она меня прикончит, либо я ее ухайдокаю. Нам надо разбежаться.
   - Видать, у моей Фроськи такая планида - оставаться вековухой, - запричитала теща. - Где еще я такого затечка найду, как ты?
   Я взял чемодан и, как в прошлый раз после Лионелы, снова подался к родителям.


ЭСФИРЬ БРЭНЭР,
ОНА ЖЕ МАРА ПУСТОМЕЛЬСКАЯ

Что искал в глазах я этих женщин
 - легкодумных, лживых и пустых?

Сергей Есенин


   После небольшой передышки, Лева продолжил рассказ:
   - В нашем одесском научно-исследовательском институте работала некая Эсфирь Брэнэр, в просторечии Фира. Ее девичья фамилия - Пустомельская. А себя она просила называть почему-то Марой. Ей это имя больше нравилось. Мне кажется ,что это имя ей больше подходило, чем библейское Эсфирь. У Фиры были огненно-рыжие волосы и как у всех рыжеволосых тело, ее было очень белое и нежное. Ее зеленые глаза плутовски бегали, как у человека часто врущего. Была она миниатюрного росточка и очень юркая. Одним словом - обаяшка. Странно, что длительное время я ее не отличал среди сотрудников института. А открылись на нее у меня глаза во время очередной пьяной тусовки. По невыясненной причине за столом Фира оказалась рядом со мной. Она отчаянно кокетничала и дважды, как бы случайно, педалировала своей ножкой мою ногу. Фира щебетала, как утренняя птаха. После нескольких стопок водки, которые Фира выпила с неким гусарским шиком, она вдруг спросила:
   - Лева, ты свободен?
   В институте ни для кого не было секретом, что я развелся со второй женой. Поэтому вопрос Фиры показался мне странным. Тем не менее, я беспечно сказал:
   - Свободен, как ветер на лимане.
   - Левушка, не подумай чего-нибудь плохого - я не посягаю на твою мужскую свободу. Просто я хочу попросить тебя об одном одолжении. Она глубоко заглянула в мои глаза и спросила:
   - Ты можешь меня выручить?
   - Смотря в чем! - продолжал я осторожничать.
   - Ничего особенного! - ободрилась Фира. - У меня скопилось сто бутылок из-под молока. А ты же знаешь, какие сумасшедшие очереди на пункте стеклотары. А я встаю поздно, люблю понежиться в постели.
   - Надо подумать, - сказал я вальяжно.
   - Левчик, не сомневайся, я не останусь в долгу, - многозначительно подмигнула мне Фира.
   - Заметано! - бодро отчеканил я, хотя мне совсем не улыбалось вставать до работы, ни свет, ни заря. Но, как говорится в известной пословице: назвался груздем - полезай в кузов!
   Вечеринка состоялась в воскресенье, а в понедельник, на рассвете, я нагрузился стеклотарой, как ишак, и направился к приемному пункту. Я полагал, что приду рано. Однако в очереди я оказался десятым. Вы даже представить себе не можете, как обрадовалась Фира, когда я в клювике принес ей двадцать пять рэ.
   - Левчик, я таких мужчин, как ты, в своей жизни еще не встречала, - восторгалась Фира.
   - Так я тебе и поверил! - усомнился я.
   - Истинная правда! - продолжала льстить Фира. -Мало кто из мужчин держит слово. А ты исполнил свое обещание.
   Ох, как прав был дедушка Крылов: «И в сердце льстец всегда отыщет уголок!» В общем, я проглотил наживку и оказался на крючке.
   После работы Фира пригласила меня к себе домой. Мы распили с ней бутылку шампанского. Щечки Фиры порозовели. Фира проинформировала, что развелась с мужем, потому что он был большим скрягой. Что у нее взрослый сын.
   - Конечно, я свободна, но жизнь одинокой женщины так скучна и однообразна! - Томно закатывая свои зеленые глаза, со значением произнесла Фира.
   Тут же переменила тему. И вышло так, что она затащила меня в постель. Кровать была широкая, с упруго пружинящим матрацем. То ли потому, что у меня длительное время не было женщины, то ли оттого, что Фира была исключительно опытной и страстной женщиной, я испытал необычайное наслаждение. Со своей стороны, эта хитрая бестия усиленно расхваливала мои мужские достоинства. После нескольких бурных заходов, когда мы вспотевшие и утомленные любовными поединками умиротворенно лежали рядом, Фира доверительно с придыханием призналась:
   - Знаешь, Левушка, я еще ни с одним мужчиной до тебя не испытывала такого всесокрушающего и полного оргазма, как с тобой. Это фантастика! Ты настоящий гигант секса! Я всегда мечтала о таком мужчине!
   Я наладился похаживать к Фире каждую ночь. На работе сразу же заметили наши особые отношения. И, как водится, стали настырно уговаривать меня жениться на Фире. Наступление шло со всех сторон. Особенно усердствовали мужчины:
   - Давай, парень, решайся Фира - лакомый кусочек!
   Я тогда был, словно в тумане, и не обратил внимания на подозрительную осведомленность моих советчиков об интимных прелестях Фиры...
   Со своей стороны, Фира тоже вела фронтальное наступление. После горячей баталии в постели она крепко обняла меня и страстно прошептала:
   - Левушка, давай поженимся. Из нас получится хорошая пара. Моя подружка Жанна вчера сказала: - Фирочка, вы с Левой так красиво смотритесь.
   Несмотря на мое размягченное состояние, я все же попытался уклониться от грозящего мне призрака семейного хомута.
   - Зачем это тебе Фира? Нам с тобой и так хорошо. Я уже был два раза женат - и оба раза потерпел неудачу.
   - Со мной у тебя получится все по-другому, Левушка! - жарко шептала мене в ухо Фира. - Я сделаю тебя счастливейшим человеком в мире. Вот посмотришь!
   Она была очень даже неглупая женщина и на время перестала упоминать о женитьбе. Фира стала еще ласковее, еще нежнее. И через несколько дней растроганный и исполненный благодарности к ней, я произнес, наконец, то, чего ждала от меня Фира:
   - Я женюсь на тебе, моя маленькая зверушка!
   - Ты очень милый, и очень хороший. Ты не пожалеешь, что решился на это! - казалось, она вложила в эти слова всю свою душу.
   С минуту она лежала не шевелясь. Потом она повернулась ко мне всем телом, провела пальчиком по моим губам и вкрадчиво спросила:
   - Милый, а ты не передумаешь, если я попрошу тебя кое о чем?
   Все еще находясь под очарованием Фириных ласк, я рассеянно осведомился у Фиры:
   - Что ты имеешь в виду, лапочка?
   - У меня, милый, долги кое какие, - грустно сказала Фира.
   Я сразу посерьезнел и спросил:
   - Сколько ты должна?
   - Пустяки... тысяча рублей.
   - На что ты истратила деньги? - продолжал я допытываться.
   - Разные мелочи. Знаешь, как это бывает у женщин, - юлила Фира.
   - Ладно, я как-то справлюсь с этой проблемой, -вздохнул я.
   - Какой ты славный!- обрадовано произнесла Фира.
   Хотя я согласился погасить долг, но то была первая тучка, которая омрачила наши с Фирой дальнейшие отношения. Только теперь я вспомнил дружеское предостережение Нюмы. Вот что он сказал:
   - Лева, будь осторожен. Хорошенько присмотрись к Фире. Это еще та штучка!
   И была свадьба. И было много гостей. И было выпито много шампанского. И кричали, как полагается, «горько». Наш медовый месяц пролетел, как один день. Я был в восторге от Фиры, ее бархатного тела. В постели она была поистине божественна! Но когда постепенно расселся туман, из него стали проступать острые углы ее характера. Фира была жуткой лентяйкой. Она сразу отказалась варить обеды, оправдываясь тем, что у нее нет никаких наклонностей к этому. На мне лежала уборка квартиры, и даже стирка. Фира целыми днями вертелась возле зеркала. Жена научного работника должна выглядеть хорошо, говорила она. Фира отыскивала в себе всяческие болезни, правда, не тяжелые, но все же такие, которые вынуждали ее проводить много времени на диване за чтением женских журналов. Я не раз с сожалением вспоминал свою «плоскодонку», при которой я был, что называется, кум королю и был полностью отстранен от всех домашних дел.
   Фира была страшной транжирой. Деньги в ее руках сгорали, словно солома в печке. Одно время она увлеклась коллекционированием театральных дамских сумочек. Надо отметить, что мы с Фирой были завсегдатаями знаменитого одесского оперного театра, и, конечно же, драматического тоже. Так как Фира стремилась угнаться за переменчивой модой, в шкафу у нее скопилось двадцать пять таких сумочек.
   Меня раздражала эта бессмысленная  расточительность, и однажды я высказал Фире свое недовольство. Она отреагировала на мое замечание, обольстительно улыбаясь:
   - Красивые женщины, вроде меня, обходятся очень дорого. Не будь сквалыгой!
   Фира имела обыкновение, закупать на Привозе много овощей и фруктов. Все это не вмещалось в холодильнике, и значительная часть избыточных припасов сгнивала и выбрасывалась в мусорник. Но все это были всего лишь цветочки. Ягодки оказались куда огорчительнее.
   Выяснилось, что главной страстью Фиры было одалживание денег. Она буквально заболевала, если не могла взять у кого-нибудь в долг хотя бы десять рублей. Но чаще всего Фира одалживала и сто и двести рублей. В этой всепоглощающей Фириной страсти было что-то болезненное, сродни клептомании. Одалживала Фира у всех подряд: у родственников, сослуживцев, приятелей и даже у незнакомых. В этом занятии она обладала поистине талантом по части потрошения чужих кошельков. Удивительное заключалось в том, что Фира могла уговорить, чтобы ей дали взаймы, даже закоренелого скрягу и скупердяя. И никто, вы слышите, никто! ни разу не мог ей отказать. Мистика какая-то! Видимо, она обладала каким-то гипнозом, или цыганским талантом. Очень часто Фира прибегала к заимствованию денег у новых кредиторов, чтобы расплатиться со старыми. В основном же, как вы уже, наверное, догадались, расплачиваться с Фириными долгами приходилось, конечно же, мне. В дни получки ко мне подходил то один, то другой сослуживец и просил погасить долг моей жены. Иногда на раздачу долгов уходила вся моя зарплата. Я умолял сослуживцев и приятелей, никогда больше не одалживать Фире денег. Но тщетно. Подобно тому, как обреченный кролик сам ползет в пасть удава, точно также потенциальные заимодавцы не могли устоять против красноречия смазливой вымогательницы. Фира буквально обволакивала свои жертвы словесной паутиной.
   Я несколько раз устраивал Фире скандалы в связи с ее мономанией, но всякий раз она давала мне отпор. Разговор происходил примерно так:
   - Фира, когда ты, наконец, перестанешь одалживать у людей деньги?
   - Никогда не перестану! - сверкая своими зелеными глазищами, вызывающе заявляла Фира.
   - Изволь хотя бы объяснить почему?
   - Мне это интересно, вроде спорта. Я без этого не могу жить. Не могу и не хочу!
   Эти ее отговорки приводили меня в бешенство. Однажды, после того, как я крепко достал Фиру, она вся ощетинилась и со злостью выпалила:
   - Признайся, я тебя устраиваю в постели, как женщина?
   - Устраиваешь! - согласился я неохотно.
   - Так чего тебе от меня еще нужно? Полагаю, любой мужчина захотел 6ы быть на твоем месте. Так будь же доволен тем, что имеешь!
   Всей душой, сочувствуя Леве, я решил немного утешить его. Я сказал:
   - Знаете, Лева, ваша Фира-Мара, или как там еще, по части выцыганивания денег у людей ничуть не оригинальна. Большим докой в этом сомнительном деле был известнейший американский писатель Генри Миллер. Об этом он откровенно поведал в одном из своих эротических романов. Он признается, что был непревзойденным виртуозом этого сомнительного промысла. Генри Миллер утверждал, что для успеха в заимствовании денег из чужого кармана требуется такая же полная самоотдача, как в любом другом деле. И ежели отдаваться этому занятию без всякой брезгливости, предубежденности и привередливости то можно даже прожить всю жизнь, не заработав ни одной трудовой копейки.
   На мое сообщение, Лев отреагировал довольно темпераментно:
   - Этот ваш Генри Миллер явно симпатизировал наглецам, любившим поживиться за чужой счет. Он полностью на стороне этих паразитов. Мне же диковинное увлечение Мары выходило боком. Ввиду необходимости постоянно оплачивать ее долги - а я пока что не созрел для расторжения брака с ней - мне приходилось очень шустро вертеться. То, что я однажды надумал, вполне вписывается в поведение шолом-aлейхемовских местечковых персонажей. Так что приготовьтесь смеяться: я своим забавным рассказом наверняка доставлю вам несколько веселых минут.
   Суть моего замысла состояла вот в чем. На овощном рынке, за пучок зелени платили по рублю. Я подсчитал, что если выращу зелень, то выручу немало денег. Задумано - сделано! На даче в четыре сотки я выкорчевал старые плодовые деревья. Вскопал землю. Закупил грузовик навоза. Это было осенью. Зимой приобрел семена укропа, петрушки, сельдерея и редиски. А весной засеял всю площадь. Растения обильно поливал, вскоре весь участок зазеленел.
   Когда урожай поспел, я усадил всю семью за перевязывание пучков зелени нитками. Этого требовал товарный вид продукции. Казавшаяся на первый взгляд легкая и даже пустяшная работа оказалась и нудной, и изнурительной.
   Первая, как всегда, когда требовалось затратить усилия, взбунтовалась Мара.
   - Нет больше моих сил! - запричитала она. Больше не могу, хоть убей. У меня от этих проклятых ниток рябит в глазах.
   Не мог же я силком заставить ее работать. Мара с Вадимом укатила в город. А я остался с моей мaленькой дочуркой Мальвиной.
   - В воскресенье на тележке я вывез свою сельскохозяйственную продукцию на овощной рынок. Но жестокая реальность нанесла мне пинок в самый дых. Во-первых, я появился на торжище значительно позднее управных бабок. А во-вторых, и это, пожалуй, главное - они опередили меня по срокам выращивания урожая. Бабки смогли вырастить укроп, петрушку и прочую зелень на неделю раньше, чем я. А к тому времени, когда я высунулся на базар со своим товаром, пучок петрушки, например, девальвировал в цене и стоил уже не рубль, на что я рассчитывал, а только шестьдесят копеек. Так что мой бизнес прогорел, как швед под Полтавой. Я понес огромные убытки. И хотя продолжал торговать зеленью, смог лишь компенсировать затраты на приобретение семян и навоза. О прибыли нечего было даже мечтать!
   - Потерпел я фиаско и на семейном фронте. Пока я вкалывал на дачных сельскохозяйственных угодьях, моя Мара не теряла даром времени. Она нашла для себя более увлекательное занятие - адюльтер.
   Об этом мне сообщил все тот же Нюма. Отмечали день моего рождения. Я вышел проводить Нюму со Светкой на улицу, и он сообщил мне прямым текстом следующее:
   - Я с прискорбием должен сообщить тебе пренеприятную новость, Лева. Об этом мужья обычно узнают последними. Если, конечно, ты не сподобился узнать это раньше. Мара изменяет тебе направо и налево. Она мужикам буквально проходу не дает. Даже хорошо зная, что я твой лучший друг, Мара предлагала мне стать ее любовником. Разойдись с ней, или прекрати этот беспредел, иначе ты потеряешь уважение в обществе.
   Хотя я был ошарашен сообщением Нюмы, краем глаза я заметил, что присутствующая Светка сохраняла на своем лице ироническое выражение. Вряд ли она осуждала Мару. Видимо, сработала женская солидарность.
   После Нюминой информации меня разобрало зло. Я, как лошадь, выкладываюсь на сельскохозяйственной ниве, а моя благоверная погуливает на стороне. Уж я ей задам.
   - Увы, Лева, не вы один тяжело переживали измену жены, - счел я нужным вступить в разговор. - Моя покойная жена Валерия, или как ее именовали любовники - Лерочка, наверное, испытывала постоянный зуд между ляжками, как Екатерина Вторая. Наш маленький город гудел от сплетен. Мне, как и вам, настоятельно советовали уйти от нее. Но я не мог так поступить, по одной, может быть недоступной для понимания посторонних, но очень важной для меня причине. Дело вовсе было не в мягкости, или нерешительности характера. Главным смыслом моей жизни, моей главной страстью является писательство. Ради него я готов был вынести любые унижения. Если 6ы я разошелся с Валерией, то на длительное время лишился бы рабочего стола. Поиски новой квартиры заняли бы много времени, а для меня был дорог каждый день, каждая минута творчества. И пожертвовать этим я никак не мог.
   - От Мары я тогда не сбежал по иной причине, объяснил Лев. - Мара удерживала меня не за душу, а за мужской инструмент. Уж очень, доложу я вам, хороша была чертовка в постели. Помните мироновское «Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта»? И все-таки я счел необходимым дать Маре острастку. Я выложил начистоту все, что узнал от людей о ее похождениях. И знаете, что она стала напевать?
   - Не верь сплетням, дорогой! Нам с тобой завидуют, вот и распускают грязные байки. Плюнь и разотри. Будь мужчиной и стань выше этих разговоров! Собаки лают, а караван идет.
   Разговор этот происходил в постели. И Мара отдалась мне с такой страстью, с таким неистовством, что в те шальные минуты я готов был простить Маре и прошлое, и будущее блудодейство.
После выяснения наших отношений, так сказать, в неформальной обстановке, Мара на время прижала хвост. Но ее хватило ненадолго. И кто знает, сколько времени она бы еще водила меня за нос, если бы не совершила такой поступок, который при всей моей снисходительности простить было никак нельзя. Мара переступила красную черту.
   Я этот зловещий день запомнил на всю жизнь. Ко мне заявилось двое братков, и сообщили такое, что у меня поехала крыша:
   - Твоя шмара под расписку одолжила у нас двадцать пять тысяч. Или ты их нам вернешь наличными, или мы при тебе включим счетчик.
   Об этом проклятом счетчике я был очень даже хорошо наслышан. Если я не погашу долг, они убьют меня, как бродячую собаку.
   Оправившись от шока, я уговорил братков поехать со мной на дачу. Там я накачал их водярой, а на закусь пошли выращенные в поте лица овощи. Когда братки немного размякли, я обратился к ним с прочувствованной речугой:
   - Дорогие мои пацаны! Я вам, как на духу, честно признаюсь в настоящий момент у меня таких бабок, каких вы требуете - нет. Но я даю честное слово одесского интеллигента, что верну вам все до копейки. Войдите в мое бедственное положение. Я прошу вас об этом, как одессит одесситов.
   Братки согласились дать мне отсрочку. Не думаю, что они расчувствовались после моего спича. Скорее всего, им не нужна была моя жизнь - им нужны были мои деньги.
   Дождавшись пока Мара соизволит явиться домой, я набросился на нее с обвинениями:
   - Мара, когда, наконец-то покончишь со своей самодеятельностью?
   - Что ты имеешь в виду дорогой? - пытаясь выиграть время и сообразить, откуда ветер дует, с видом невинной овечки проблеяла Мара.
   - Почему ты заняла у криминалитета огромные деньги? - вскричал я в бешенстве. - Где мы достанем двадцать пять тысяч?
   Поняв, что отпираться бессмысленно, Мара решилась на чистосердечную сознанку. Пустив в ход такое испытанное женское средство, как слезы, Мара стала оправдываться:
   - Левочка, я тебе открою всю правду! Вадику пришла повестка в армию. А ты же знаешь, какая там жуткая дедовщина! Мой мальчик такой ранимый. Он не выдержал бы издевательств и мог бы покончить с собой. Ты должен меня понять - я мать и у меня болит сердце за моего единственного сыночка. Я заняла у ребят деньги, чтобы сунуть в лапу военкоматовским начальникам.
   - И ты не нашла ничего лучшего, как обратиться к бандитам, чертова стерва?
   - У меня не было другого выхода, - сникла Мара.
   - Почему ты по такому серьезному вопросу не посоветовалась со мной? Я вроде, черт побери, не посторонний человек, а муж!
   - Я боялась, что ты не согласишься... Левочка, мы вместе будем выплачивать долг.
   - Ха, вместе! С твоей-то нищенской зарплатой! Больше я не намерен терпеть твоих безумных выходок. Поняла, гадина?
   - Ты, что, намекаешь на развод? - перешла в наступление Мара. - Учти, дорогой, тогда ты больше никогда не увидишь Мальвину!
   Мара нанесла мне удар ниже пояса. Знала, стерва, как я безумно люблю свою доченьку.
   Кровь бросилась мне в голову.
   - Ах ты, падла, сейчас я буду тебя бить! - взревел я и так огрел кулаком ненавистную Мару, что она свалилась на диван. Мара стала звать на помощь. В приступе бешенства, не помня себя, я стал душить ее. В судебной практике такое поведение называется состоянием аффекта. И, наверное, я задушил бы Мару, если 6ы ей на выручку не подоспел находившийся неподалеку ее сын Вадим.
   Утром, собрав вещи, я ушел к родителям.
   - А как вам удалось выплатить долг? - спросил я, чтобы немного разрядить обстановку.
   - Как, как... - проворчал Лева. - Мне пришлось продать всю мою библиотеку. Прекрасно изданные книги. Раритеты девятнадцатого и двадцатого века. Я любовно собирал их, можно сказать всю жизнь. Продавая одну за другой свои «сокровища» я словно отрывал у себя куски сердца. К счастью, книги тогда были еще в цене. Да и родители помогли. Им пришлось распродать фамильные драгоценности. В общем, эта шлюха дорого мне обошлась. По вине Мары мы впали в нищету.
   Помолчав, Лев продолжил:
   - Что вам сказать, три мои жены, в конечном счете, оказались сущими стервами. Все они, конечно, были разные, но всех их объединяло одно и то же хищнически потребительское отношение ко мне. Мне присуща отцовская жилка: я очень люблю детей. И жены искусно использовали в своих интересах эту мою слабину. Известно, что самое трудное время - это младенчество. Я стирал пеленки, ухаживал за больными детишками. Переживал, когда у них прорезались зубки. И я же провожал их в первый класс. А когда во мне пропадала нужда, как в няньке, меня тем, или иным способом выставляли за дверь. Мавр сделал свое дело - Мавр может уходить! Весь цикл проживания с женами почему-то укладывался в семь-восемь лет.
   В Библии четко сказано, что во всех бедах, которые приключаются с нами, надо винить только самих себя. Но неужели все-таки в неудавшейся семейной жизни виновата лишь одна сторона? Я от вас не скрывал своих недостатков - у кого их нет? И все же мне кажется, я не так уж плох. Со мной все-таки можно было ладить.
   И тут я решил задать Леве вопрос, который тревожил меня все то время, что я выслушивan его исповедь.
   - Лева, то о чем вы мне интересно рассказывали, так и просится на бумагу. Будет очень жаль, если все это поглотит медленная лента. Вы не думаете оформить сие в виде повести, или романа?
   - Нет, батенька, таких намерений у меня нет и быть не может. Ибо я ленив, аки тюлень морской. Я большой сибарит. Люблю поваляться на диване с каким-нибудь немудреным детективом.
   - Знаете, Лева, лень, вероятно, свойственна всем творческим личностям. Даже Пушкин жаловался на это. А вот какой оригинальный способ борьбы с ленью мужа придумала жена Куприна. Он в то время работал над повестью «Поединок». Она сказала Куприну, что разрешит ему забраться к ней в постель только после того, как он вручит ей две машинописных страницы рукописи. А чтобы обещание было надежно выполнено, жена заперла Куприна в его кабинете на ключ и выпускала лишь после того, как он просовывал отпечатанные листки под дверь.
   Мой рассказ позабавил Льва.
   - Оригинально придумано! - засмеялся Лев. - Но у меня в настоящее время нет такой жены.
   - За чем же дело стало!
   - Все равно это не помогло бы. Временами на меня
нападает космическая лень. Но если на стихи у меня
хватает терпения, то с прозой все обстоит архисложно. Когда я сажусь за прозаическое творение, у меня мысли растекаются по древу. Это можно еще сравнить с перебродившей квашней, которая вываливается через края макитры. А вы сами-то намерены скомпоновать из этого что-нибудь? Если у вас появится такое желание, то ради Бога, валяйте! В добрый час!
   - Благодарю вас, Лева за благословение, но при всем при этом я смогу подступиться к предполагаемому сочинению, лишь после того, как подыщу соответствующий сюжет. Для меня это имеет решающее значение. В ином случае материал распадется на отдельные фрагменты, что не будет представлять особого интереса. Правда, не все писатели придерживаются того же мнения, что и я. Ну, взять хотя бы того же Генри Миллера. Он вообще обходился без сюжетов. Создается такое впечатление, что ему все равно, есть сюжет, или нет - лишь бы высказаться по любому поводу и на любую тему. Уж очень он ворчлив. Когда пытаешься процитировать понравившееся место, то оказывается, что это литературная водичка. Но все равно это большой писатель и мои замечания нисколько не умаляют его величия. Возьмите нашего русского писателя Паустовского. Он не всегда давал себе труд подыскать подходящий сюжет. И оттого многие его произведения проигрывали. Для меня сюжет мыслится в виде могучего дерева, с расходящимися от ствола в разные стороны ветвями. Это позволяет добиться стройности произведения.
   - Ну, батенька, вам виднее! Так или эдак, лишь бы интересно получилось.
М   не почудилось в отговорках Льва некоторое сожаление, что не он будет автором опуса. И я счел необходимым сгладить возникшую еле заметную неловкость.
   Знаете, Лева, один маститый писатель высказал мысль о том, что люди с богатой биографией, вроде вашей, редко обладают способностями отобразить ее в художественном произведении по разным причинам. В подтверждение справедливости этого высказывания я приведу очень убедительный случай, взятый из жизни.
   На мой взгляд, одним из лучших произведений об Отечественной войне является повесть Александра Бека «Волоколамское шоссе». Тогда шли сражения за Москву. Демобилизовавшись после ранения, я обосновался в Алма-Ате. И на едином дыхании прочел эту повесть. Писателю очень удался образ невымышленного, а реального героя Бауыржана Момыш-Улы. Он был не только храбрым воином, но и умным человеком, высказывавшим оригинальные мысли. Особенно импонировало мне его чувство собственного национального достоинства. Мне, еврею, подвергшемуся нападкам со стороны антисемитских подонков, эта ранимость была понятна и близка.
   Бауыржан Момыш-Улы был отмечен Звездой Героя Советского Союза. После окончания войны он вдруг заделался писателем. Была издана его куцая книга, и он скоропалительно был принят в члены союза писателей Казахстана. Книга эта была лишена не только литературных достоинств, но даже оригинальных мыслей, чем отличался Момыш-Улы в «Волоколамском шоссе». Это был совсем другой Момыш-Улы - скучный, ординарный, мaлокровный.
   Мне удалось лицезреть его, что называется, живьем - на республиканском съезде молодых писателей. Сборище «инженеров человеческих душ» напоминало занудную партконференцию. Все места были заполнены. Кто сладко и тихо подремывaл под заунывное бубнение очередного выступающего. Кто почитывал «Литературку». А кто сосредоточенно и глубокомысленно заполнял клеточки кроссворда. На сцене, за длинным столом, покрытым кумачовой скатертью, восседали номенклатурные бонзы со скучающе-многозначительным видом.
   И вдруг сонное благолепие нарушил мужчина с казахским обличьем. На нем была модная бежевая вельветовая просторная блуза с большущим черным бархатным бантом на груди. По рядам прошелестело: «Момыш-Улы, Момыш-Улы». Всеобщий казахский баловень нахально поднялся по ступеням на сцену и стал панибратски пожимать руки сидельцам президиума. В зале возник оживленно-улыбчатый шум. Вышибленный из наезженной колеи, выступающий запнулся, растерялся и с нелепой физиономией продолжал недоуменно торчать на трибуне. Казенная торжественность полетела вверх тормашками.
   В общем, вышла большая конфузия, которую с трудом удалось преодолеть, лишь после непродолжительной растерянности.
   На волне всеказахстанской славы новоиспеченного писателя Бауыржана Момыш-Улы прибило к берегам так называемого «Острова свободы». Диктатор тоталитарного «социалистического государства» - команданте Фидель Кастро воздал царские почести дорогому гостю из Советского Союза. Было выпито много рома, дайкири и съедено на закуску салатов из креветок. При этом Кастро не скупился на комплименты, поскольку советские благодетели щедро снабжали подопечную Кубу нефтью, зерном, цветными металлами и прочим добром.
   Выслушав мое пространное сообщение, Лев многозначительно улыбнулся и сказал:
   - Ну и хитрован же вы, Яков! Сдается, вы намеревались несколько подсластить горькую пилюлю. Успокойтесь! Я не нуждаюсь в утешении. Я не собираюсь стать вам поперек дороги. Честно признаюсь - я нисколько не ощущаю, какую бы то ни было, ущербность. Просто я трезво оцениваю свои литературные возможности.
   - Я тоже не могу заранее поручиться, что у меня все получиться в лучшем виде, - поспешил я выгородить себя и не обещать авансом слишком много.
   - Иная скромность - паче гордости, - прокомментировал мое высказывание Лев.
   - Послушайте, а о чем собственно, мы с вами вот уж битых полчаса толкуем? Как говорят украинские селяне: «Щэ тэля в сраци, а вин вжэ мотузку готуе».
   И мы многозначительно расхохотались, словно два авгура.



ТАК ВСЕ-ЖЕ КАКИЕ ОНИ - ЖЕНЩИНЫ?


Все, что связано с отношениями полов -проблема вечная и неразрешимая. Напряжение между мужчиной и женщиной останется всегда. Примирить мужчину и женщину - невозможно. Найти между ними гармонию - немыслимо. Это совершенно разные существа. Они находятся в различных измерениях.

Петр Вайль


   - Ну и задали же вы мне работенку! – ворчливо произнес Лев.
   Видимо, он запамятовал, что я не принуждал его исповедываться, что это была его собственная инициатива и его добрая воля. А может, даже потребность.
   Лева вылил остатки «Сибирской» в свой стакан и грустно заглянув в горло опустевшей бутылки, снова повторил забавную информацию:
   - Алкаши утверждают, что из выпитой бутылки можно нацедить еще сто капель спиртного. Но для этого требуется время и терпение.
   Выждав пока Лев, управится с последней порцией спиртного и закусит курицей, я спросил:
   - Лева, как любят выражаться телеведущие, - так что же остается в осадке?
   - Поясните, что вы имеете в виду? - вытирая рот бумажной салфеткой, переспросил Лев.
   - Я имею в виду женщин. Ну, хорошо, вы изрядно натерпелись от своих трех жен. Я длительно время терпел измены покойной Валерии. И знаете, что она вытворяла? Чтобы хоть как-то оправдать свою распущенность, все-таки ее немного беспокоила совесть, Валерия несколько дней полоскала свое горло арией Кармен. «Старый муж, грозный муж...» И так далее. А старому грозному мужу в ту пору исполнилось всего лишь двадцать три года. Но, в конце концов - не все же на свете женщины такие стервы, как наши жены?
   - Верно, изволите заметить, батенька, не все! - иронически хмыкнул Лев. - Не все, а только двадцать процентов из ста. Остальные восемьдесят - очень опасны и способны на любые злодеяния.
   Лева распалялся все больше и больше.
   - Я начну издалека, - развивал острую тему Лева. -Именно женщины во все века являлись причиной мужских безумств. Из-за них велись длительные и бессмысленные войны. Упомяну Троянскую войну из-за похищения замужней женщины - прекрасной Елены. А теперь обратим взоры хотя бы на европейских монархов. Находясь под влиянием красивых фавориток, они издавали смехотворно-абсурдные законы, затевали пагубные для интересов своих стран войны. Французские короли, например, были послушными куклами в руках капризных своенравных и авантюристических фавориток.
   Лев с всевозрастающим энтузиазмом приводил все новые и новые факты.
   - Ни одной женщине нельзя полностью доверять - непременно обманут! От них нельзя ожидать ничего, кроме неприятностей.
   - Господи, хотя бы моя Вера оказалась в числе тех двадцати благополучных процентов, которые вы, Лев, упомянули! - взмолился я. - По крайней мере, мой рижский родственник заверял меня, что Вера - золотой человек. Но вот какой пробы это золото, мне еще предстоит выяснить.
   - От всей души желаю вам в этом отношении удачи! - великодушно пожелал мне Лева. - С вашего позволения, сеньор, я продолжу свою обвинительную речь. Казалось бы, мелочь - но заставить женщину признать в чем-либо свою вину - безнадежное дело!. Обратите внимание, дражайший, как они в некоторых случаях преподносят правду, в которой, между прочим, их заставили сознаться. Начинают они с маленького безобидного вранья, чтобы прощупать ситуацию. И только после подобной рекогносцировки признаются в содеянном. Если мы, мужчины, подвержены различным комплексам, главным из которых является постоянная необходимость доказывать превосходное состояние своей мужской потенции, то женщинам не приходится ничего доказывать: они уверены в своей безупречности и превосходстве над мужчинами по всем статьям. Причем свои достоинства они превозносят до небес. Вы когда-нибудь заглядывали в газетные объявления о знакомствах? Так вот, послушайте, какими они сами себя видят. «Красивыми, стройными, умными, интеллиreнтными, добрыми, сексуальными, спортивными, терпимыми, лишенными вредных привычек». И так далее и тому подобное. Ну, прямо-таки ангелочки, которых надо носить на руках.
   - Лева, в связи с этим я хотел бы проиллюстрировать ваше мнение одним примечательным анекдотом. Хотите послушать?
   - Нет суперечек!
   - Так вот... На одном необитаемом острове высадились три женщины. Они бежали от приевшейся им светской суеты. Когда миновал год, им стало скучно, и они попросили своих покровителей прислать им для развлечения мужчин. Желание их было выполнено. Мужчина им не понравился, и они убили его. Такая же участь постигла еще двоих. Но четвертый по счету мужчина остался невредим после того, как выставил перед тремя женщинами невыполнимое для них условие. Как вы думаете, что такого сказал этот человек, что островитянки не пожелали его умертвить?
   - Ради Бога, увольте, не могу угадать! - признался Лева.
   - А условие мужчина поставил вот какое: хорошо зная психологию женщин, он попросил, чтобы вынесенный ими смертный приговор объявила самая некрасивая из них. Разумеется, ни одна из женщин не пожелала, чтобы ее сочли самой некрасивой.
   - Славно придумано! - одобрил Лева, - а я продолжаю... Все женщины без исключения - властолюбивые тираны. Даже став рабой мужчины в сексуальном отношении, женщина все равно будет продолжать командовать им. Единственное оружие против женщины - другая женщина.
   В ярко пылавший костер обвинительных речей, обличающих женщин, я тоже подбросил несколько поленьев:
   - Вы, Лева, конечно, не хуже меня знаете об амазонках. Они люто ненавидели мужчин и приближали их только для воспроизведения потомства. Амазонки наводили ужас на другие племена своей жестокостью и беспощадностью. Чтобы было удобнее пользоваться боевыми луками, они отрезали одну грудь. О жестокости женщин говорит и такой красноречивый факт. Было замечено, что во время сражений между гладиаторами в римском Колизее - в отличие от зрителей-мужчин, женщины опускали большой палец вниз, обрекая тем самым на смерть побежденного гладиатора.
   - Благодарю за эти дополнительные факты, - уважительно произнес Лева. - Что, правда, то, правда - женщины очень жестоки. Разве случайно символом смерти считается не мужик со стальной косой, а женщина, пусть даже старая. Женщинам, кстати, придуманы соответствующие клички: ведьма, фурия, мегера. Обратите внимание и на другие аспекты. Мужчины всегда сомневались в верности своих жен. Особенно этой проблемой была сильно озабочена командировочная братия: средневековые рыцари, которые по роду своей деятельности вынуждены, были на длительное время отлучаться из дому. Ремесленникам они заказывали так называемые «пояса верности». Пояса эти изготавливались из железных, а иногда золотых обручей, обхватывающих женские бедра. Конструкция эта запиралась замочками, ключи от которых забирали с собой мужья. Но, как вы понимаете, никакие пояса верности не могли помешать распутным женам заниматься прелюбодеянием, поскольку предприимчивые продавцы снабжали их дубликатами ключей от замочков.
   - Если вы позволите, я кое-что добавлю к вашим рассказам,- попросил я слова. - Злокозненность женщин всегда вызывала у мужчин ненависть. Приведу несколько примеров. Жена древнегреческого драматурга Еврипида изменила ему с его рабом. Он выгнал ее. Вторая жена сама сбежала от него. После этого Еврипид возненавидел всех женщин. Ненавидел женщин и английский философ Дэвид Юм. Нелестно отзывались
о женщинах шведский писатель Стриндберг, немецкий драматург Лессинг, философ Эммануил Кант, француз Жан-Жак Руссо. А Лев Николаевич Толстой сказал: «Когда буду помирать, чуток приоткрою крышку гроба, скажу всю правду о женщинах и захлопну крышку». Наверное, то была ужасная правда.... Позвольте, Лев, еще немного продолжить. Нам всем прожужжали уши о якобы «загадочной женской душе». Им вторят зарубежные мудрецы, в свою очередь толкующие о «загадочной русской душе»! Все это чушь собачья! Всю загадочность и тех и других можно выразить очень простой формулировкой - «чего моя левая нога желает». Сплошная анархия и эгоизм!
   Первым опомнился я.
   - Лева, будет несправедливо, если мы ограничимся только осуждением женщин. Может, поговорим о достоинствах двадцати процентов, названных вами?
   - Да, пожалуй, мы, верно, слишком увлеклись, - согласился Лев. - На свете наряду со стервами существуют, к счастью, замечательные женщины. Любящие. Нежные. Преданные. Это им посвящены стихотворения, поэмы, музыкальные произведения, работы живописцев и скульпторов. И я готов повторить эти слова, когда мне отдается какая-нибудь женщина. Вот тогда все они кажутся чудесными.
   - Мужчины, которым встречаются такие превосходные женщины, могут считать себя счастливцами, -прибавил я фимиам к похвалам Льва. - Не придумали же этих чудесных женщин Стефан Цвейг, Мопассан, Тургенев, Стендаль, Фицджеральд и Бальзак!
   - Вы, знаете, Яков, я отношусь с особым уважением к тем женщинам, которые являются настоящими матерями. Перед такими женщинами я готов встать на колени. Пожалуй, лучше других замолвил слово о матерях Некрасов. Да, именно он - картежник, пьянчуга и развратник. Но мне нет дела до его грехов. Вот послушайте, какие чудесные строки вышли из-под его пера:

   При новых ужасах войны,
   При каждой новой жертве боя,
   Не жаль ни друга, ни жены,
   Не жаль и самого героя.

   Увы, утешится жена.
   И друга лучший друг забудет.
   Но в мире есть душа одна
   Она до гроба помнить будет.

   Средь лицемерных наших дел
   И всякой пошлости и прозы
   Одни я в мире подглядел
   Святые искренние слезы.

   То слезы бедных матерей
   Им не забыть своих детей,
   Погибших на кровавой ниве,
   Как не поднять плакучей иве
   Своих поникнувших ветвей.

   - Какие прекрасные стихи! - сказал я взволнованно. - Я даже не знал о существовании такого стихотворения у Некрасова. Мне были хорошо знакомы по школьной программе «Кому на Руси жить хорошо», «У парадного подъезда», «Железная дорога», «Дед Мазай и зайцы», «Мороз - красный нос». И все. Нет, не все. Еще вот это: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная - Матушка Русь!»
   - Ставлю вам пятерочку! - похвалил мои школьные познания Лев и продолжил:
   - Да, настоящие матери заслуживают нашей всяческой хвалы и нашего восхищения. Ради своих детей они готовы жизнь отдать.
   Взглянув на часики, Лев воскликнул:
   - Ого, уже четыре часа утра! Нас изрядно подзанесло. Вот к чему приводит поклонение Бахусу. Надо срочно на боковую!
   С этими словами, не раздеваясь, Лева рухнул на диван, повернулся к стене, и, подложив поудобнее под голову подушку, тотчас уснул. Я позавидовал способности Льва мгновенно отключаться. Тогда, я еще не составил ночную молитву, которая впоследствии помогала мне достичь подобного же результата. В голове у меня царил сумбур. Мелькали отрывки исповеди Льва. А еще бродили мысли о рижанке Вере. Как она там? Вспоминает обо мне, или уже позабыла? Мы с ней пробыли так мало времени...
   Наконец уснул и я.
   Было уже одиннадцать утра, когда я разлепил глаза. Солнце ярилось во всю и заливало веселым янтарным светом все купе.
   Очнулся и Лев. Вид у него был не выспавшийся, мрачный. Передо мной был совсем иной человек. Быть может, он сожалел о своей откровенности.
   Я удовольствовался двумя стаканами чая и печеньем в пачках. А Лев перехватил у появившейся лотошницы бутылку кефира. На этот раз лотошница была неразговорчива. Вид у нее был помятый. Под глазами у нее залегли синие тени - следы бурно проведенной ночи.
   Опростав бутылку с кефиром, Лев снова залег на диван. Он проспал день, ночь и утро следующего дня - до самой Москвы. Я же постарался занести в общую тетрадь, с которой никогда не расставался, беглые заметки - наиболее яркие эпизоды из рассказа Левы. Впрочем, я больше надеялся на свою память, которая
никогда еще меня не подводила. Днем я немного подремал. Есть совсем не хотелось. А ночью спал, как убитый.
   И вот настало утро. Поезд стремительно несся к Москве. За окном мелькали пригородные платформы электрички, многоэтажки, высокие дымящие заводские трубы. В репродукторе зазвучал бодрый марш, посвященный Москве.
   Но вот состав плавно остановился. Лев зашагал по коридору к выходу. Я - за ним, волоча чемодан.
   Мы спустились по ступеням на площадку перрона. - Прощайте Лева, - первым заговорил я. – Было приятно познакомиться с вами!
   - Прощайте! - коротко бросил Лев и добавил с иронической ухмылкой:
   - Финита ля комедия!
   Поспешно пожав на прощанье мою руку, он зашагал прочь.
   И только теперь, в эту минуту, я спохватился, что мы с Левой не обменялись ни телефонами, ни домашними адресами. Эка жалость. Я был сильно раздосадован. Провожая взглядом фигуру удаляющего Левы, я почему-то вдруг ощутил себя огорченным Максим Максимовичем, проводившим сдержанного Печорина.
   Ко мне подоспел вокзальный носильщик в запятнанном переднике и с большой круглой металлической бляхой на груди. Он бодрой рысцой уволок мой чемодан в камеру хранения. Освободившись от клади, я направился в кассовый зал. Огромное гулкое помещение зала было битком забито гомонящими транзитными пассажирами, жаждущими закомпостировать железнодорожные билеты.
   Мне ж не пришлось мыкаться в длиннющей очереди к кассе. Будучи инвалидом Великой Отечественной войны, я воспользовался льготой и через каких-то пятнадцать минут закомпостировал свой билет. Рижский состав должны были подать только вечером. Надо было как-то провести это время. Дважды я наведывался в буфет, чтобы подзаправиться горячими сосисками, чаем и моими любимыми эклерами.
   Потом я провел много часов на жестких вокзальных скамейках за чтением центральных газет, отличавшихся одна от другой разве, что заголовками, да многостраничной «Литературкой».
   Когда с газетами было покончено, мною овладело странное чувство беспокойства. Будущее мое представлялось призрачным и непредсказуемым. Предстояло почать новую совершенно чистую страницу своей жизни. А на душе бывает смутно, когда творишь личную историю...



ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ...

   Признаться, мы с Верой не сразу отважились перебраться в Израиль. Между тем, многие наши знакомые советовали поступить именно так. Особенно настаивал на этом давнишний друг семейства Веры, главный раввин всея Латвии Нота Баркан и его жена Ципора. Призывал к этому и мой брат Павел, проживавший к тому времени в Израиле уже полтора года. В своих письмах он всячески расхваливал щедрую «корзину абсорбции», разнообразный ассортимент экзотических фруктов, красоты благоухающего Кармиэля и обилие в городе русскоговорящих. О трехсоттысячном арабском населении вокруг Кармиэля, о дороговизне съемных квартир и холоде в них зимой - ввиду отсутствия парового отопления и о других малоприятных вещах - Павел деликатно умалчивал.
   По неизвестной причине, израильское посольство в Риге почему-то усомнилось в подлинности моего свидетельства о рождении. Это явилось причиной задержки нашего отъезда. И лишь после того, как кировоградский архив подтвердил, что я действительно являюсь сыном своего отца Абрама Яковлевича Элькинсона и матери Хаси Моисеевны - нам наконец-то выдали желанную визу.
   По прибытии в Кармиэль, мы смиренно усвоили ивритское слово «совланут» и подобно всем приехавшим до нас олимам, с пониманием, терпеливо проделали тернистый репатриантский путь, сдобренный причитающимися нам пособиями. На первых порах, когда надо было обзавестись необходимым: мебелью, холодильником, стиральной машиной и кухонными принадлежностями, случалось так, что до очередной получки не хватало каких-то двухсот шекелей. И надо было подзанять у кого-нибудь недостающие средства.
   Двадцать восьмое число каждого месяца было тем святым днем, когда израильский государственный спонсор в лице банка Апоалим начинал раздавать социальное вспомоществование. Не было ни единого случая, чтобы хотя бы кто-нибудь из репатриантов был, не дай Бог, обделен. Тем не менее, в означенный день у дверей банка - в прихожей – скапливалась большущая толпа. И здесь периодически вспыхивала перепалка.
   - Что вы пихаетесь? - слышaлся чей-то возмущенный мужской голос.
   - Это я пихаюсь? - Посмотрите на этого шлимазла! - следовал немедленный ответ. - Ему, видите ли, нужен комфорт, этому фон барону! Отправляйтесь домой и вам принесут денежки на блюдечке с золотой каемочкой.
   - Не грубите, господин!
   - Дай, бог, чтобы все были такими грубиянами как я! К вашему сведению, я не какая-то там пешка, а кандидат наук!
   - Видали мы таких кандидатов! В Израиле все приезжие заделались вдруг профессорами и академиками.
   - Евреи, ша! Не забывайте, что мы все единокровные братья.
   - Что за народ пошел! Всем почему-то приспичило припереться в одно и то же время!
   - А вы то, что уважаемый, явились ни свет, ни заря? - У меня бессонница.
   - Кто последний к Лене?
   - Будете за мной.
   - Но меня не пропускают!
   - А вы интеллигентно - локоточками, локоточками.
   Когда до назначенного времени остается три минуты, напряжение среди собравшихся достигает высшей степени накала.
   - Что они там уснули, что ли?
   - Постучите в дверь!
   - А куда им спешить? У них большая зарплата.
   - Будьте довольны, что вам ни за что, ни про что выдают пенсию!
   - Не заступайтесь за чиновников! Они себя в обиду не дадут!
   - В Израиле, слава Б-гу, никто еще от голода не умирает.
   Наконец за стеклянной дверью появляется толстяк
в белой рубашке с галстуком и с большой связкой ключей. Когда распахивается дверь, накопившаяся потенциальная энергия выстреливает передними, словно снаряд из пушки. Возникает знакомая революционная ситуация - кто был последним, оказывается первым! Все устремляются бегом к кассам.
   Обычно за пенсией я прихожу на день позже, чтобы не простаивать в длинной очереди. Но в этот раз я решил пробиться к Лене пораньше, чтобы, наконец, решить проблему с «квартирными». Но, убедившись, что сегодня мне к ней не добраться, я решил пройти к кассам. Не возвращаться же домой с пустыми руками?
   Позади меня оказались только, что подошедших два араба. Похожие друг на друга, словно близнецы-братья. Терракотово-смуглые лица, белые моржовые усы. Черные до пят балахоны. Головы покрыты белыми платками, придавленными черными кольцами. В руках у обоих - крупные четки, которые они беспрерывно перебирают пальцами. Впереди меня стояли две эфиопки: молодая и пожилая. Пожилая была одета по-деревенски, в том, наверное, в чем ходила в своем заброшенном эфиопском селении. На ней была просторная клетчатая кофта и длинная до пят черная юбка. На коричневых руках и в ушах были нацеплены серебряные браслеты, кольца, перстни и сережки. Груди женщины под тонкой материей провисали до пояса. Молоденькая эфиопочка была одета по последней израильской моде. Белая миниюбочка. Синяя безрукавка. У эфиопочки были ослепительно белые зубы, чистой белизны белки больших глаз, белый маникюр на пальцах рук и ног, обутых в легкие сандалии. Но особое внимание обратило на себя множество мелко заплетенных косичек на голове. Сколько же понадобилось времени и терпения, чтобы создать такое парикмахерское чудо.
   Пожилая и молодая общались между собой писклявыми птичьими голосами. И довольно громко. Это, видимо, не понравилось дородному господину, который резко повернулся к ним с явно недовольным выражением лица. Этого было достаточно, чтобы эфиопки тотчас замолчали. А в господине я узнал - кого б вы думали? - Да, да, моего давнишнего железнодорожного
попутчика Льва Дубовицкого! От радостного волнения меня даже обдало жаром. Я продвинулся к нему поближе, поздоровался.
   - Только без эмоций! - так же тихо произнес Дубовицкий. - В присутственных местах не принято разговаривать громко.
   Я попросил его, чтобы он подождал меня на улице.
   Нисколько не удивился я нашей встрече. В настоящее время люди не сидят на месте, а переезжают из страны в страну. Так что вероятность встречи со случайным попутчиком не так уж и мала. В чем я убедился лично.
   Хотя я не скоро получил пенсию, Лева терпеливо ждал меня на скамейке в тени. Еще было утро, но солнце уже припекало вовсю. При моем приближении, Лева привстал и так крепко пожал мне руку, что слиплись пальцы. В какие-то мгновения я успел его разглядеть. Со дня последней встречи, Лева разительно изменился. У него появился огромный живот. Он напоминал мне Ламме Гудзака из повести Шарля до Костера «Тиль Уленшпиreль». Жесткие волосы на его голове и кустистые брови подернулись инеем седины. А вот стального цвета глаза были прежними - проницательными и льдисто холодными. Заметив мой недоуменный взгляд, Лева счел необходимым объясниться:
   Вас, наверное, удивляет то, как я раздался в толщину. Отчасти это связано с недостаточно успешной работой моих энзимов, разлагающих жиры в организме. Да, батенька, у меня обмен веществ сильно хромает. Ощущается нехватка тестерона. Но главную негативную роль в моей образовавшейся слоновости, конечно же, сыграло изобилие израильских продуктов. После полуголодного прозябания в Одессе, мы с мамой по приезде в Кармиэль с жадностью набросились на мясо и фрукты. Слишком уж были большие соблазны. Вот и разбухло непомерно мое чрево. Не стану от вас скрывать, главным побудительным мотивом нашего переезда в Израиль было тяжелое экономическое положение на Украине. Ну и пошатнувшееся здоровье. «Мартышка в старости слаба глазами стала». Я хотя еще не стар, но с глазами у меня было не ладно: я почти перестал видеть. Нужна была операция, а денег на нее у меня не было. К тому же и у мамы со здоровьем обстояло сложно. Примерно лет за десять до нашего переезда в Израиль, маму буквально сотрясала болезнь Паркинсона. Ее руки так сильно тряслись, что она не могла удержать в них даже ложку. для лечения этой коварной болезни требовались импортные лекарства. Их трудно было достать, стоили они очень дорого, да к тому же были просроченными. Куда деваться! Приходилось применять их. К этому добавился сахарный диабет. Когда я впервые привел в Кармиэле маму на прием к врачу, тот ужаснулся:
   - Что вы принимали? Это же форменный яд. Выбросите эти лекарства немедленно в мусорный ящик.
   - Прошло время. Здоровье мамы немного поправилось. Но появились новые болезни. Возникли проблемы с желудком. И еще более сложные - с позвоночником. Она почти все время проводит в постели. А когда изредка я вывожу ее на прогулку, ей очень тяжело преодолевать десятичные ступеньки. Вот такие дела!
   - А что с вашим отцом? - спросил я. - Вы о нем почему-то даже не упоминаете.
   - Ваш упрек совершенно справедлив. Это мое упущение, - повинился Лев. - Своего отца я очень любил. Он служил для меня недосягаемым образцом и огромным авторитетом. Это был, что называется, настоящий человек! Трудолюбивый, честный, принципиальный, блестящий профессионал и организатор. В нем было сильно развито чувство собственного достоинства. Сослуживцы его не только уважали, но и любили. К подчиненным отец был строг, но справедлив. Папа был красивым мужчиной. Он имел большой успех у женщин, но, насколько мне известно, никогда не изменял маме. Они очень любили друг маме. Они очень любили друг друга и совместную жизнь прожили дружно и счастливо.
   Физически отец, был крепким мужиком. Но под старость его стали одолевать различные хворобы. В пожилом возрасте у него обнаружилась тяжелейшая болезнь - стерлись диски позвоночника. Он испытывал дикие боли. Папа претерпел сложную и мучительную операцию. После нее я дневал и ночевал в его больничной палате. Совместными усилиями - моими и врачей - отца, можно сказать, вытащили с того света. После выздоровления, отец еще работал, но, разумеется, не по специальности. Он устроился лотошником. Ему очень нравилось продавать книги. Это позволяло ему общаться с людьми. Последние четыре отпущенных ему судьбой года из семидесяти восьми лет, отец промаялся простатой. Он был стар и слаб, и опасался, что не перенесет тяжелой операции. Тем более, что ему хорошо были известны многочисленные случаи летального исхода операций аденомы. Так, или иначе, но папа умер. Я очень тяжело перенес смерть отца. Из жизни ушел мой лучший друг и наставник.
   Мы помолчали. И снова я полез с вопросами.
   - Лева, вы работаете? - спросил я.
   - Приходится! - вздохнул Лев. - Метапелить я не хотел, и устроился по рекомендации приятелей уборщиком лестничных площадок в двух многоэтажках. Что любопытно - технологию уборки я позаимствовал, у кого б вы думали? - у заведующего ульпаном, в котором вместе с другими репатриантами осваивал иврит. Случайно я стал свидетелем того, как российская деваха елозила мокрой тряпкой по полу. Наблюдавший за ней заведующий ульпаном остановил ее и показал, как надо действовать. Он вылил в ведро какую-то жидкость, залил ее из-под крана водопроводной водой, так что она вспенилась. После чего окатил из ведра пол водой, затем тщательно соскреб ее пластмассовым скребком на рукояти и только после этого стал насухо вытирать тряпкой пол, время от времени отжимая ее. Вроде бы нехитрая штука, но после того, как я применил это метод, результат получился отличнейшим! Моей работой наниматели очень довольны, и даже иногда поощряют денежными премиями. Признаться, я очень устаю, но что поделать - такова сэльави! Чтоб у меня под ногами не болтались жильцы и не смущали меня зырканьем, я заступаю на трудовую вахту в три часа ночи. Домой возвращаюсь предельно измотанный, вялый. Иногда отсыпаюсь. А иной раз надо обед варить, или срочно сходить за продуктами. Как говорил Маяковский: «Маленькая, но семья!»
   - Я вижу, теперь вам не до стихов и статей! - посочувствовал я.
   - Какие там стихи. Не до жиру - быть бы живу!
   - Когда Джек Лондон работал на прокладке железнодорожных путей, он перестал сочинять рассказы. Духовность несовместима с тяжким физическим трудом, - глубокомысленно заметил я.
   - Не скажите! - возразил Лев. - Я недавно повадился посещать консервативную синагогу.
   - Это что-то новенькое! - заинтересовался я. - Впервые о таком слышу.
   - Это не новая, а довольно старая религия. Консервативный иудаизм возник еще в средние века среди образованных евреев. Между прочим, так называемый ортодоксальный иудаизм, который сейчас властвует повсюду, появился значительно позднее консервативного - лишь в конце девятнадцатого века. И возник-то ортодоксaльный иудаизм в ответ на появившиеся различные реформистские течения. Главная и принципиальная установка консервативного иудаизма - это возврат к Танаху, то есть к первоисточнику - Торе. Они не признают Талмуд, который изобилует всяческими наслоениями, комментариями, добавлениями и толкованиями. Приверженцы консервативного иудаизма признают и соблюдают подавляющее большинство обрядов. В то же время этому учению присуще куда больше здравого смысла, чем ортодоксальному. В частности, не так строго соблюдаются устоявшиеся каноны. Главная суть консервативного иудаизма - это внутриобщинная демократия. Необязательность соблюдения формы одежды ортодоксов: черные костюмы, пальто и шляпы. Необязательность некоторых субботних запретов, порой граничащих с несуразностью. Женщинам разрешено отправлять богослужение совместно с мужчинами. Более того - решительно отвергается запрет на право женщин исполнять обязанности раввинов. Таких священно служительниц называют РЭБИЦЭ.
   Знаете, Яков, мне многие принципы консервативного иудаизма очень понравились, и я зачастил в их синагогу. Я читаю молитвы и псалмы вместе со всеми, но по русским текстам. У меня нелады с музыкальным слухом - медведь на ухо наступил. Зато, когда я пою псалмы вместе со всеми в хоре, то погрешности моего исполнения становятся незаметными. А я люблю петь, и это доставляет мне большое удовольствие. Когда я стал посещать синагогу, меня покинуло чувство одиночества, потому что приобщился духовно, к соплеменникам.
   - А как у вас обстоит дело с ивритом? - поинтересовался я. Приехав в Кармиэль, я вместе со всеми целый год посещал ульпан. Но из-за отсутствия разговорной практики память моя сохранила не более пятидесяти слов.
   - С ивритом у меня никаких проблем! - охотно пояснил Лев. - Еще задолго до приезда сюда, в Одессе я стал изучать этот древний язык. А прибыв в Израиль, стал систематически и серьезно заниматься. Кроме того, что посещал ульпан, я много и серьезно изучал иврит самостоятельно. И в результате добился значительных успехов: читаю не только газеты, но даже книги на иврите. Мне доступны стали мудреные официальные бумаги, чем привожу в изумление чиновников, с которыми приходится вступать в спор, отстаивая законные права.
   - Ох, что-то я разболтался, - спохватился Лев. -Есть у меня такая слабость - люблю поговорить. Наверное, мама уже волнуется. Когда я долго отсутствую, она места себе не находит.
   - Лева, мне очень хочется узнать, как вы прожили все эти пятнадцать лет, после того, как мы с вами расстались на московском вокзале. Вы не могли бы завтра, примерно, в это же время придти на это место?
   - Завтра я буду занят, - сказал Лев. - А вот послезавтра, пожалуй, смогу.
   - Вот и хорошо, - обрадовался я.
   Мы обменялись накоротке домашними адресами, телефонами и откланялись.


КРУТЫЕ ВИРАЖИ

   На встречу со Львом я пришел задолго до обоюдно оговоренного нами времени. Это мой принцип, которого я придерживаюсь постоянно.
   Когда куцая стрелка часов стала приближаться к цифре 9, я начал слегка нервничать. Такой уж у меня заполошный характер! Часто волнуюсь по пустякам. В голове стали бродить различные мыслишки. А вдруг у Левы возникли непредвиденные обстоятельства, и он не смог до меня дозвониться? Ведь он человек занятой, обремененный и работой и уходом за больной матерью.
   Я пристально вглядывался в снующих взад-вперед по мерказу прохожих. Вот вроде похож на Леву толстяк. Нет, не он! А вот этот? Опять не он.
   Но ровно в девять, минута в минуту, с левой стороны, откуда я его не ожидал, появилась знакомая массивная фигура. Лев шел своей неуклюжей медвежеватой походкой, громоздкий, словно дредноут. Казалось, он ворочает перед собой старинный комод - чуть влево, чуть вправо, влево вправо.
   - А вы молодцом! - обрадовано произнес я, поднявшись со скамейки и протягивая для приветствия руку, которую Лев стиснул столь же сильно, как в первый раз. Так что у меня снова слиплись пальцы.
   - Как вы думаете, где нам с вами лучше пристроиться? - осведомился я.
   - А пойдем-ка мы в кафешку к румыну, - предложил Лева. - Посидим в холодке, погутарим.
   - А где это? - спросил я.
   - Тут недалече!
   Кафешка, куда привел меня Лев, напоминала узкий пенал, затиснутый с обеих сторон стенами лавчонок. Переносные столики были расставлены, как внутри, так и снаружи на улице. Мы уселись за одним из них, возле буфетной стойки. К нам тот час припорхнула девица в затрапезном платьице. Она совершенно не была похожа на официантку. Лев небрежным тоном заказал пятьсот граммов водки и пиво. Я же только бутылочку минералки. Чтобы не отвлекаться, замечу, что стакан, из которого я хлебнул воду, отдавал копченой селедкой так, что я больше к нему не притрагивался, а пил прямо из бутылочки. К водке и пиву девица присовокупила в розетках горстку арахисовых орешков и такое же мизерное количество зеленых оливок.
   Эффектно употребив сто грамм и деликатно отправив в рот две маслины, Лев счел необходимым предупредить меня:
   - Учтите, Яков, рассказ мой будет не слишком связным. Это чтобы не слишком утруждать себя, вон какая жара! С чего начать? Наверное, с конца, с моего отъезда из Одессы. И тут моя третья жена испортила мне немало крови. Вы, разумеется, можете спросить - причем тут Мара, коли, я с ней развелся? А весь фокус заключается в каверзном законе самостийной Украины. А закон этот гласил, что в связи с наличием у нас с Марой совместной дочери, мой отъезд в Израиль мог состояться только при условии, что эта самая Мара не будет возражать против этого. И не на словах, а на официальной бумаге, заверенной нотариусом. Ушлая Мара с удовольствием постаралась воспользоваться выпавшей на ее долю благоприятной возможностью и урвать с меня клок шерсти, и выставила ряд условий. В сущности, то был чистейшей воды шантаж. Что полностью было в ее духе. Она потребовала, чтобы я выдaл ей доверенность на владение нашей с мамой коммунальной квартирой. Пришлось согласиться.
   Хорошо зная сволочной характер Мары, от которой можно было ожидать любого подвоха, сюрприза и любой пакости, я выставил перед ней ультиматум. Доверенность на квартиру, заявил я, передам только после получения заверенного нотариусом заявления о том, что она не возражает против моего отъезда.
   И тут моя преподобная Мара зафордыбачила:
   - А где гарантия, что ты меня не обманешь, если я заранее отдам тебе бумагу с моим согласием?
   - Моя гарантия - честное слово! - твердо заявил я.
   - Не верю твоему честному слову, - истерически завопила Мара.
   Присутствующая при нашем разговоре Мальвина решительно встала на мою сторону:
   - Мама, соглашайся! Папа еще никогда нас не обманывал.
   И Маре пришлось поступить, так, как я требовал. Иначе она бы осталась без дополнительной квартиры. Согласилась! Но сколько мне это стоило нервов!
   Накануне отъезда из Одессы, я пошел попрощаться с Оксаной. К тому времени, она выходилась в симпатичную девушку. Закончив педагогический институт, она стала преподавать в начальных классах. Увидев меня, Оксана бросилась мне на шею и заплакала. Когда она немного успокоилась, Фрося сказала:
   - Моя доченька тебя боготворит, Лева. Ты для нее был всегда самым большим авторитетом.
   Хотя я человек довольно сдержанный, но тут я раскис и на глазах у меня выступили слезы. Я эту девчушку почти что вынянчил. Прощаясь со мной на крыльце, Фрося покаялась передо мной.
   - Прости меня Лева! - опyстив глаза, произнесла Фрося. - Я во многом была не права. И в том, что мы разошлись - моя большая вина. Не держи на меня зла.
   С Одессой мне было очень тяжело расставаться. Неподалеку от этого города я появился на свет. Здесь просвистела моя молодость, здесь были мои друзья. И первая моя любовь тоже вспыхнула здесь. А чего стоило море, сколько счастливых минут оно мне доставило! И хотя в последние годы в этом городе я очень бедствовал, расставание с Одессой было грустным. Это настроение отразилось в одном из моих стихотворений, посвященному этому необыкновенному городу.
   - Озвучите его, пожалуйста! - попросил я.
   - С превеликой охотой, - произнес Лева и тихо продекламировал свое стихотворение:

   Смутна осенняя пора,
   Ноябрьский дождь идет.
   Посадка началась с утра
   На белый теплоход.

   Над морем в предрассветной мгле
   Сгущается гроза,
   А сверху смотрит Ришелье
   На парк и морвокзал.

   Где колоннада у дворца,
   Шары катают львы,
   И разбиваются сердца,
   И мертвые мертвы.

   Пусты печальные дворы
   Безрадостен итог
   Ведь к новым правилам игры
   Привыкнуть я не смог.

   Я вспоминаю, как в бреду,
   Слободку и Фонтан
   И льва со львицей в горсаду
   И детский ресторан.

   - Тут я сделаю пропуск, - произнес Лев, и продолжал:

   Я отправляюсь в никуда
   Искать и кров и дом.
   Шестиконечная звезда
   Да будет мне щитом.

   Плыву за тридевять земель
   Где горб горы Кармэль
   Увижу Эрец-Исраэль
   И город Кармиэль.

   Печать проклятья на челе,
   Как вечных странствий знак.
   Плывет корабль к Святой земле
   Через осенний мрак.

   Я уплываю в никуда,
   К началу всех начал.
    «Прощай! И если навсегда,
   То навсегда прощай!»

   - Это же стон любящей души! - не смог я удержаться от восклицания.
   - Вы преувеличиваете, батенька. В стихотворении
немало погрешностей, но я не собираюсь их исправлять. Так оно вылилось, и пусть в этой форме и застынет. К тому же в этом моем стихотворении я немного подражаю Байрону.
   - Все равно хорошо получилось! - настаивал я.
   - Спустимся на грешную землю, - прервал мои излияния Лев. - Я снова вернусь к моей болячке - Маре. Вскоре после нашего развода, Мара занялась выгодным для себя разменом квартир. Сперва она поменяла доставшуюся ей от первого мужа шикарную, так называемую сталинскую, четырехкомнатную квартиру возле бульвара с видом на море на трехкомнатную в этом же доме. Сыграв на разнице в метраже, Мара выручила большие деньги. Когда она их растранжирила, то поменяла трехкомнатную тоже на трехкомнатную, но в менее престижном районе. Опять навар - и неплохой! Затем через некоторое время эту трехкомнатную она меняет на двухкомнатную, возле базара - опять же с выгодой для себя. После моего отъезда я узнал, что Мара сильно поиздержалась и впала в нужду. Тогда она к своей последней двухкомнатной приплюсовала мою двухкомнатную квартиру, которую она временно сдавала в наем, и поменяла на трехкомнатную. Вы еще не запутались? Думаете, Мара остановилась на достигнутом? Ничуть не бывало! Трехкомнатную она поменяла на двухкомнатную, чтобы в очередной раз заполучить деньги. Думаю, это кончится тем, что она вообще останется без жилплощади. А вместе с ней и моя дочь Мальвина. Должен вам сказать, что проживание Мальвины с мамочкой не могло не сказаться отрицательно на ее характере. Но об этом - как нибудь в другой раз!
   Лева хлебнул немного водочки из стакана, запил пивком и продолжал рассказывать:
   - Мне придется вернуться немного назад. Помните, я как-то упоминал о том, что наша семья проживала в доме на Дерибасовской? Дом был очень старый и до того обветшал, что накренился вбок, наподобие Пизанской башни. Срочно требовался капитальный ремонт. Но денег на это у родителей не было. Возникла проблема с переселением. Горисполком предлагал родителям три варианта - и все три плохие. Без удобств - и за городом.  Остановились на коммуналке - зато в черте Одессы. Две комнаты и каморка, называемая почему-то «девичьей». В этой коммуналке отец с матерью промыкались пятнадцать лет, а я, с перерывами на время моих женитьб - десять лет ютился в «девичьей».
   Коммунaлки - жульническое изобретение большевиков. Вместо того, чтобы развернуть широкомасштабное строительство жилья, они расселяли трудящихся в дома, отнятые у дворян, помещиков, богатых царских чиновников и купцов. В одной комнате, бывало, ютилась многодетная семья.
   Вы знаете, я бы руки поотрубaл тем писакам, которые распускают восторженные ностальгические сопли по поводу «прелестей» вынужденного коллективного сожительства. Я с отвращением вспоминаю непролазную грязь, вонищу, засилие тараканов, очереди в ванную и клозет. А пакостничества на общей кухне? А драки и убийства? А беспробудное пьянство и воровство?
   В сущности, коммунaлка - это проходной двор. Отсюда старались удрать при первом удобном случае - получение ордера на благоустроенную квартиру, или внезапный фарт.
   Папе и маме достались две большие комнаты с высокими потолками, высокими окнами с широкими подоконниками. Когда я после очередного развода прибивался к родимому берегу, то занимал каморку. Она соседствовала с общим нужником. А так, как их разделяла лишь тонкая перегородка, то я постоянно выслушивал ниагарский грохот спускаемой в унитаз воды и сопровождающие опорожнения кишечника непристойные звуки.
   В первые пять лет проживания в коммуналке, родителям повезло на хороших соседей. То были пожилые и порядочные люди, с которыми всегда можно было договориться о совместной побелке кухни и коридора, одновременной травле тараканьего племени. Но когда на смену этим жильцам поселилась всякая шелупонь, их жизнь превратилась в сущий ад. Кого только не было среди разношерстной братии! И беспробудные алкаши, и наркоманы, и воры, и бандиты. Во время моего последнего по счету пребывания в коммуналке – отца тогда уже не стало, - в двух смежных квартирах поселились наркоманка Наташка и водила грузовика Витек.
   Наташка была во всех смыслах непутевой девкой. Она нигде не работала. Торговала своим хотя и молодым еще, но изрядно потрепанным телом. Согласно блатным определениям - она именовалась «дешевкой». Ложилась под любого мужика за стакан водки. Постоянно «сидела на игле». Была она ужасно худой – кожа да кости. Непонятно, в чем только душа держалась. Вроде была у нее сестра. Но та чуралась своей беспутной родственницы.
   Однажды я услыхал, как что-то шмякнулось на лестничной площадке об цементный пол. Я вышел и увидел распростертую возле дверей клозета голую Наташку. К ней было противно прикоснуться: она была в каких-то грязных подтеках. Я притащил ее за волосы в комнату. Она даже не почувствовала боли. Я накрыл ее какой-то хламидой.
   Наташка дважды пыталась покончить с собой. Третий раз ее из петли вытащил я. Она повесилась на железной проволоке, которую я перерезал кусачками. И не умерла ведь! Выжила! Только несколько месяцев закрывала шею шарфом, чтобы скрыть кровавый шрам от проволоки.
   К Наташке часто наведывался вор в законе по кличке Бык. Надравшись водки, он избивал ее до полусмерти.
   Однажды я сделал попытку вразумить Наташку.
   - Перестань принимать Быка! - сказал я. - Ты прямым путем направляешься на кладбище. В конце концов, он тебя убьет.
   - Я боюсь его! - вздрагивая, обреченно пробормотала Наташка.
   Вторую квартиру, как я уже говорил, занимал Витек. Пил он по-черному. Приводил к себе малолеток и устраивал пьяные оргии. В этой «групповухе» принимали участие также Бык и Наташка. Все это происходило на фоне грохочущего джазового буханья.
   Видимо, Витек был фанатом мелодекламатора Розенбаума, потому что пластинки с его исполнением Витек крутил днем и ночью. Это доводило мою маму буквально до истерики. Перегородки между квартирами были хлипкие, и не было спасения от музыкального грохота. С тех пор мама возненавидела Розенбаума. И всякий раз, как по радио или по телевизору выступал Розенбаум со своей гитарой, мама с ненавистью выдергивает шнур из розетки. Однажды из-за этого злосчастного Розенбаума я едва не лишился жизни. А дело было так. Вытек врубил Розенбаума на всю катушку, и мама пришла в неистовство. Она затыкала уши ватой, но это не помогло. Голова ее трещала от громоподобных звуков. Она взмолилась:
   - Лева, пойди к нему и сделай что-нибудь, иначе я сойду с ума.
   Захватив с собой для большей убедительности туристический топорик, я направился к Витьку, чтобы прекратить этот звуковой беспредел. У Витька в это время сидел Бык.
   - Послушай приятель! - размахивая топориком, грозно сказал я Витьку. - Когда, наконец, ты перестанешь терроризировать нас своей музицерией? Сейчас же убавь звук проигрывателя.
   - Я у себя дома! - вызывающе огрызнулся Витек. - Что хочу, то и ворочу. Тоже мне бугор нашелся!
   - Прошу по-хорошему, приглуши звук! - продолжал я наступать.
   - Катись-ка ты колбаской по Малой Спасской! -заорал Витек, которому присутствие Быка лишь придавало куража. Он явно провоцировал драку.
   - Ах ты, нахалюга гребаный! - сорвался я и размахнулся топориком, чтобы врезать Витька по лобешнику. Но мою руку перехватил внимательно наблюдавший за всем происходящим Бык.
   Воспользовавшись тем, что Бык нейтрализовал меня, Витек повалил меня на пол и стал пинать ботинками.
   - Я его щас уделаю! - истерически вопил Витек.
   - А вот это не надо! - обхватив руками Витька сзади, миролюбиво гундел Бык. - Ты что опять на нары захотел? Мокруха нам ни к чему. Парень погорячился. Пусть убирается в свою хату.
   После моего реприманда, Витек все равно продолжал оголтело крутить своего Розенбаума, но все-таки потише.
   Примерно через месяц после инцидента, выйдя в
коридор, я увидел высунувшуюся из-за ширмы голую ногу под каким-то странным углом. У каждого жильца в коммуналке был свой закуток с ширмой. Этот закуток принадлежал Наташке. Я отдернул ширму и увидел Наташку лежавшую навзничь. Голые ноги ее были покрыты синяками и ссадинами. Наташка была мертва.
   Я поспешил к Витьку. Он дрыхнул после вчерашнего загула. Мне не сразу удалось его растолкать.
   - Ну, чего тебе? - недовольно пробормотал Витек с трудом разлепляя глаза. Морда у него была опухшая, словно его искусали пчелы.
   - Голова трещит от бодуна, - кисло пожаловался Витек.
   - Сейчас я тебе сообщу такое, от чего твоя башка затрещит еще больше! - мрачно пообещал я.
   - Не тяни резину, что там сбацалось?
   Вместо ответа я потащил его в коридор. При виде синюшной Наташки, с Витька вмиг слетела пьяная одурь.
   - Твоя работа? - спросил я Витька, указывая на мертвое тело.
   - Ты че, ты че? - задергался Витек. - Она всю ночь с Быком вожжалась. Я тут ни при чем.
   - Это еще как милиция посмотрит! - припугнул я Витька. - Надо срочно избавляться от трупа.
   - Я ее щас отгартаю в морг. Дружки у меня тама. Любую ксиву нарисуют, какую надо. Она же наркоманка.
   - Поступай, как знаешь! - отмежевался я от Витька. - Расходы по похоронам мы возьмем на себя. Но после похорон, чтоб духу твоего здесь не было. Со всеми твоими манатками. Понял?
   - Усек! - дрожа мелкой щенячьей дрожью и не попадая зуб на зуб, сговорчиво согласился Витек. Он был смертельно испуган. Видимо, за ним тянулся криминальный хвост в прошлом.
   Свое обещание на счет подходящей «ксивы», Витек исполнил. В морге ему была выдана справка о том, что «Кончина гражданки Натальи Кияткиной произошла от передозировки наркотиков». В тот же день Витек схватил в охапку свои вещички и поспешно слинял из города в неизвестном направлении. Тут же объявилась сестра Наташки. Она приняла участие в похоронах и поселилась в квартире покойной. Квартиру Витька заняла его престарелая мать. Пожив немного, сестра Наташки сумела продать квартиру бывшей работнице общепита мадам Вайнштейн Фейге Пейсаховне, желавшей, почему-то, чтобы ее величали Софьей Петровной.
   На некоторое время в коммуналке воцарилась благостная тишина.


ПОД ОБЛОМКАМИ ИМПЕРИИ

   Время от времени Лев не забывал прикладываться к стакану, после чего ровным голосом продолжал свое повествование. Мимо нас сновали люди, они не обращали на нас никакого внимания.
   - Очень часто цитируют изречение Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Быть может, кое у кого крутые виражи истории и вызывают подобную эйфорию. Но только не у меня. Кто бы мог подумать, что одна из мощнейших империй мира с необыкновенной легкостью рухнет в одночасье. Причем без всякого воздействия извне - ни война в этом не повинна, ни оккупация, или еще что-нибудь вроде этого. Недаром недруги называли Советский Союз "Колоссом на глиняных ногах". Моя Украина мгновенно объявила себя Самостийной и Жовто-блакитной, не желающей иметь ничего общего с москалями. На поверхность всплыла мутная националистическая пена. Ушлые ребята из числа партийных и комсомольских партаппаратчиков быстрехонько сориентировались в обстановке и скомуниздили все, что плохо лежало. А лежало плохо, и валялось под ногами буквально все - и власть, и казенное имущество.
   Сразу же, как чертик из мешка,  возник господин Президент. А уж при нем было окончательно разворовано все то, что еще мародеры не успели заграбастать. Народ повально был, ввергнут в жуткую нищету. Мой родной институт, служивший, хотя и скромным, но зато надежным источником моего существования, приказал долго жить. Я оказался безработным. А это было и непривычно, и страшно. Но, к счастью, меня выручил мой институтский коллега Иннокентий Лобановский. Он еще прежде организовал довольно успешно действовавший кооператив с ограниченной ответственностью. Мало кто тогда понимал, что сие означает. Тем не менее, этот кооператив послужил базой для создания фирмы по производству вентиляторов. Будучи главой фирмы, Лобановский взял на себя доставку металла. А я со своим сыном Денисом занялся составлением технической документации. Мы с ним работали сутки напролет и за фантастически рекордное время выдали необходимые технические проекты, которые были затем утверждены соответствующими инстанциями. Все честь по чести! Вскоре был налажен серийный выпуск вентиляторов, которые мы сами же и монтировали на заводах-заказчиках. Первая «проба пера» состоялась на одном из одесских заводов - в цехе электрических печей, в которых плавился металл. Здесь стояла нестерпимая жара, а в воздухе много пыли, Я не собираюсь посвящать вас во все тонкости дела, да это вам и ни к чему! Но в двух словах это происходило примерно так. Мы оборудовали отстойник, проложили трубы с фильтрами, а снаружи, на выходе всей системы, установили вентиляторы.
   Посмотреть на результаты нашей работы явилось много заинтересованных личностей. Испытания превзошли все ожидания и прошли чрезвычайно успешно. Слава об этом облетела Одессу. В нашу фирму посыпались заказы, словно из рога изобилия. Преимущество нашей частной фирмы перед институтом было потрясающим. То, что в институте разрабатывалось, зачастую оставаясь невостребованным длительное время и пылилось на полках. А мы проворачивали все это за несколько месяцев. Вот что значит частная инициатива и личная материальная заинтересованность! Заработки мои с Лобановским были фантастическими. Если в институте я получал в месяц, скажем, триста рублей, то в фирме за месяц на руки мне доставалось по три, а то и пять тысяч рублей. Правда, для этого приходилось работать на износ - днем и ночью. Так продолжалось три благословенных года.
   Известное дело, когда появляются бешеные деньги, возникают всякого рода соблазны. И вот однажды мой шеф и компаньон Лобановский выдал такую сакраментальную фразу:
   - Лева, а окунемся-ка мы с тобой в пучину разврата.
   - Что ты, Кеша, - возразил я. - Взгляни на меня и на себя - у нас с тобой затрапезный вид. Кто из стоющих женщин позарится на нас?
   - Ты прав, мой друг! - спокойно отреагировал Кеша. - Наш внешний вид действительно непрезентабельный. Но в чем проблема? Благодаря деньгам это упущение можно очень быстро устранить. Не откладывая дело в долгий ящик, мы в любом магазине можем моментально прибарахлиться.
   Вскоре мы обзавелись с Кешей моднющими костюмами, галстуками и лакированными туфлями а ля Марлон Брандо.
   И мы окунулись в пучину разврата по полной программе. Нам были доступны самые красивые одесские женщины. И надо сказать, мы получили наслаждение не только от дилетанток, в чем имеется особая прелесть, но конечно, и от профессионалок высочайшего класса. И вот вам мои наблюдения. Женщины, сделавшие своей профессией - ублажение мужчин - за исключением, разумеется, уличных и дорожных давaлок - это в основной своей массе умные, добрые, чувствительные особы. Они стараются утешить мужчину, ободрить его, заставить поверить в свою мужскую силу.
   - Скажите, Лев, а вас не смущало то обстоятельство, что вы пользовались продажной любовью? - осторожно попытался я выяснить смущавший меня некоторый нравственный перекос моего собеседника.
   - Ничуть! - не задумываясь, ответил Лев. - В этом вопросе, вернее, в этой я бы сказал надуманной проблеме, много ханжества, нежелания трезво взглянуть в самую суть. Разве случайно, что ее считают древнейшей профессией? Сегодня она пользуется таким же спросом, как пять, десять, двадцать тысяч лет тому назад. А раз имеется спрос, значит, всегда будет и предложение. Слюнявые доброхоты шибко жалеют путан. Причиной того, что женщины отправляются на панель, они объясняют бедностью и нищетой. Но это верно лишь отчасти. Уверяю вас, даже, если бы они материально ни в чем не нуждались, многие из женщин пожелали бы отдаваться не одному, а многим мужчинам. Это заложено в самой натуре. Бороться с проституцией совершенно бессмысленно. Надо упорядочить ее, направлять в полезное русло. В некоторых демократических странах легализовали проституцию. И правильно поступили. Это безопасно для клиентов и хороший источник доходов для бюджета. Только непроходимым ханжеством объясняется тот факт, что государственные мужи многих стран не решаются на радикальные меры. Надо создавать сеть домов свиданий, где бы люди могли удовлетворять свои сексуальные потребности в комфортной, безопасной обстановке. Молодые люди еще до вступления в брак имели бы возможность в таких домах получать необходимую практику в сфере сексуальных отношений. Это предотвратило бы всякого рода недоразумения между молодоженами, с чем когда-то столкнулся я и Лионела.
   - Наверное, вы совершенно правы, - поддержал я Леву. Сам я услугами продажных девок никогда не пользовался, в бардаках не бывал. И считаю это большим упущением для моей писательской практики. А вот один из моих любимых писателей - Эрих Мария Ремарк, несмотря на огромный успех у женщин и многочисленные романы, никогда не упускал случая, что бы наведаться в бордель.
   - Да, он не дурак, ваш любвеобильный Эрих! - заливисто рассмеялся Лев. - Не случайно этим, так называемым падшим созданиям посвящены шедевры мировой литературы. Взять хотя бы произведение аббата Прево «Манон Леско», или «Даму с камелиями» - сына Александра Дюма. Композитор Бизе на эту тему создал оперу «Травиата». А проститутку Марию Магдалину только за то, что она охладила усталые ноги Иисуса своими длинными волосами, возвели в сан святой. На художественных полотнах она запечатлена кающейся грешницей.
   - Как говаривают персонажи бразильских телесериалов, с вашего позволения я все-таки поговорю о собственных грехах, - продолжал удерживать мое внимание Лев. - Так вот, мы с Кешей будто с цепи сорвались. Правда, есть еще одно ходкое выражение: дорвался, как мартын до мыла. А вернее дорвались до женского тела, как изголодавшиеся молодые солдатики, давно не имевшие увольнительных. Можно лишь удивляться, что при обилии стольких случайных связей я не подцепил венерическую болезнь. «Судьба Евгения хранила». А между прочим - я говорю это без всякого злорадства - этой напасти не избежали многие знаменитые люди. К примеру, сифилисом болели: король Франции Людовик пятнадцатый, известный жеребчик  Казанова, писатель Мопассан, философ Ницше, поэты Генрих Гейне и Блок.
   Но, как говорится, недолго музыка играла. Я имею ввиду, не наши с Кешей блудливые похождения, а наш бизнес. Сколько раз твердили журналисты, что нельзя приканчивать баранов, которых стрижешь: лишишься и мяса, и шерсти. Но бывшему советскому начальству это было невдомек. Нас задушили непосильными налогами. Да и рэкетиры стали часто наезжать на нас. Фирма наша разорилась. И я снова оказался на мели. Яко наг, яко благ! Но порой мне везло. В этот раз меня выручил мой знакомый кацук Лаван - сын Востока. Кацуками в Одессе именовали лиц кавказской национальности, вероятно производному от грузинского слова «кацо» - друг. Энергия из Лавана била, словно из новенького фонтана. Встретив меня однажды на улице, Лаван спросил в упор:
   - Кацо, хочешь подзаработать?
   - Ты еще спрашиваешь! Конечно, хочу!
   -Маладец! У меня на примете подходящая халтура, - весело произнес Лаван.
   И он повел меня на загородную торговую базу, где требовались грузчики. Нам надо было выгружать из пульманов - большие такие «двуспальные» большегрузные товарные вагоны - трехлитровые бутылки с апельсиновым соком. Вначале разгрузки мы кокнули несколько бутылей, но потом все наладилось: появилась сноровка. Наши труды отоварили по-царски. Каждому грузчику на руки выдали по двадцать рублей, по две палки твердокопченой колбасы и по одной бутыли сока. Когда я припер эту добычу домой, моя мама чуть не упала в обморок. И я, и она уже забыли, когда мы такую вкуснятину в глаза видели. Как все-таки легко было сделать счастливым советского человека, страдавшего от вечного дефицита. Мы с мамой блаженствовали. Устроили праздник чревоугодия.
   Когда закончилась апельсиновая эпопея, нам пришлось разгружать кули с солью. Работенка эта, скажу я вам, сродни каторжной. Нам, конечно, выдали робу, но она вскоре пропиталась потом и солью, разъедавшей руки и шею. Именно тогда я вспомнил такую поговорку - «Пермяк - соленые уши». Быть может, пермякам когда-то довелось сгружать с барж соль.
   Но и эту работу я потерял из-за ссоры с моим, как теперь модно выражаться «менеджером». Надо вам доложить, милостивый государь, что Лаван принадлежал к категории сексуально одержимых типов, которые трахают, без разбору все, что движется. Для него не имели значения ни внешность, ни возраст очередной партнерши, с которой он спарывался. Когда я попал в зависимость от Лавана, он решил воспользоваться моей дачей, как пристанищем для своих сексуальных поединков. Лаван повадился приволакивать на дачу разнокалиберных бабенок. Однажды Лаван заарканил шестидесятилетнюю старушку.
   - Лаван, почему ты польстился на старуху? - спросил я его.
   - Ай-вай! Какая старуха! Ты бы знал, какая у этой вьдры бархатистая шкурка! И потом она сильно хощет!
   А то привел он с собой молоденькую учительницу. Я как раз грелся на осеннем солнышке - на крылечке дачного домика. Вскоре из кустов послышались истошные женские вопли и крики о помощи. Я не знал, как мне поступить. Но вскоре крики прекратились.
   Минут через двадцать мимо меня прошмыгнула зареванная разлохмаченная девица. Вслед за ней появился, застегивая на ходу штаны, ухмыляющийся Лаван.
   - Целку из себя строила! - сплюнув на землю, презрительно фыркнул Лаван. - знала, зачем я ее сюда привел. Полез, вдруг она как заорет, будто блаженная! Ну, я и двинул ее по мурсалам. Сразу успокоилась.
   - Лаван, выходит, ты ее изнасиловал?
   - Что ты такое говоришь? Все по согласию.
   - А что, если она донесет на тебя в милицию, а меня за соучастие протянут?
   - Не донесет! - самоуверенно оскалился Лаван. - Она же учительница, постыдится огласки. Сразу попрут из школы.
   - Ну, ладно, может, на этот раз как-то обойдется. Но больше я не пущу тебя с бабами на свою дачу. Ты только не обижайся.
   Но Лаван обиделся.
   - Ты еще пожалеешь, что отказал мне в такой небольшой услуге, - хмуро бросил Лаван.
   И с гордо поднятой головой ушел.
   Пришлось мне подыскивать работу. Я нашел ее не сразу. Вокруг было полно людей, согласных на все, что им предложат. Вскоре я заделался ночным сторожем - сперва платной автомобильной стоянки, а затем - что мне больше пришлось по душе - тоже ночным сторожем одного из офисов, которые в Одессе появлялись, как грибы после теплого дождика. Зарплата, правда, нищенская. Но я и ей был рад.
   По ночам в просторном кабинете я мог просматривать газеты и журналы. Я еще смолоду интересовался экономическими проблемами. А тут как раз Гарвардские выкормыши затеяли так называемые реформы. Уже тогда я догадался, что все их затеи настолько не продуманны, что непременно должны закончиться провалом.
   Надо, вам, батенька, сказать, что человек животное общественное. И происходящие вокруг него злободневные события, затрагивают его непосредственно. А события разворачивались не шуточные и, как сейчас выражаются «судьбоносные». Да и еще в ускоренном темпе. На кремлевский престол тогда взобрался Горбачев, человек амбициозный, не видевший дальше своего носа и совершенно неспособный предвидеть результаты своих телодвижений, хотя бы на год вперед. А за ним возник такой же недальновидный, да и к тому же еще и запойный Ельцин. Горбачев, в сущности, предлагал косметический ремонт советской системы, а Ельцин с плеча стал разрушать государственную машину и поощрять новоиспеченных горе-реформаторов Гайдара, Явлинского, и Чубайса. Эти деятели предложили рецепты быстрого преодоления кризиса, позаимствовав у западных экономистов их идеи. Беда же заключалась в том, что прогрессивные по своей сути идеи эти были перетащены на неподготовленную постсоветскую почву. Причем, что сыграло фатальную роль - без всякого учета социального фактора, то есть нужд народа. Была провозглашена шоковая терапия. Совершенно бездумно были опущены цены, что привело к бешеной дороговизне. Население в один миг обнищало. Повторяю, я с самого начала пришел к выводу, что необдуманное, можно сказать, авантюристическое проведение реформ ни к чему хорошему привести не может. В поисках подтверждения своей правоты я обратился к экономической литературе. Одесса город библиотечный и я мог черпать нужную мне информацию в неограниченном количестве. Особенно меня заинтересовали труды ученых Института Мирового Капиталистического Хозяйства. То, было, скажу я вам, уникальное для советских времен учреждение. Мое внимание привлекли научные рефераты академика Марка Гольданского. Он предостерегал от бездумного копирования трудов западных экономистов. Особенно настаивал он на необходимости обязательного учета социальных нужд народа. Ни в коем случае, подчеркивал Гольданский, нельзя проводить приватизацию поспешно и бестолково, подобно тому, как в свое время осуществили печально-знаменитую коллективизацию, когда обобществляли даже кур. Гольданский предупреждал, что нельзя рыночные отношения распространять на такие сферы, как образование, искусство, железнодорожный транспорт, связь, армию. Нельзя приватизировать угольные и железорудные шахты, газовые и нефтяные предприятия. Земля, природные ископаемые - это общенародное достояние. Землю можно лишь отдавать в аренду. А продавать только сельскохозяйственную продукцию, выращиваемую на земле.
   Вооружившись этими сведениями, я накатал несколько большущих статей. Надо сказать, они мне удались, и их охотно поместила на своих страницах областная газета. Разумеется, в порядке полемики. Статьи эти произвели эффект разорвавшейся бомбы. На редакцию буквально обрушился шквал телефонных звонков и писем. Я безмерно гордился этим. В мое тусклое прозябание ворвалась светлая духовная струя. Честное слово, я почувствовал себя стоющим человеком!
   Между прочим, когда выдающийся американский экономист Фридман узнал о том, каким образом его идеи извратили в Польше и бывшем Советском Союзе, он пришел в ужас. Меня особенно впечатлила в частности, его фраза о чудовищно исковерканной шоковой терапии. Он выразился в том смысле, что его подлинная теория, имеет к шоковой терапии такое же отношение, как постулаты философа Ницше к идеологии фашизма. Известно, что фашисты жульнически объявили Ницше трубадуром немецкого национaл-социализма.
   У кого следовало бы поучиться, как надо проводить реформы, так это у китайцев. Наверное, им повезло, что у них в нужное время появился такой умный реформатор, как Дэн Сяо Пин. А задолго до него - великий мудрец Конфуций, заложивший основной фундамент нравственности китайского народа. Дэн Сяо Пин настоятельно советовал проводить реформы оглядчиво, постепенно, без оголтелой спешки. Это наставление было выполнено, в результате чего Китай добился внушительных успехов. Китайские темпы роста валового продукта - самые высокие в мире. Хочу особенно подчеркнуть трудолюбие китайского крестьянина. А воспрянувшее сельское хозяйство дало мощный толчок развитию промышленности.
   Лев остановился, выразительно взглянул на меня и обеспокоено спросил:
   - Вам еще не обрыдло мое самоуверенное абстрактное теоретизирование?
   - Напротив! - совершенно искренне поспешил я заверить Леву. - Готов слушать вас бесконечно!
   - Это мне льстит!... На ком мы остановились?
   - На китайцах, - неудачно сострил я.
   - Да, именно так, - согласился Лева, не заметив иронии. - Знаете, для чего мне понадобились китайцы? Чтобы нагляднее подчеркнуть разницу в подходе к решению насущных проблем двумя различными народами. Вековечная беда России, по моему глубочайшему убеждению, состоит в том, что она допускает много ошибок при переносе на российскую почву почерпнутых на Западе идей. Я не буду останавливаться на таком вопросе, как искажение идей Маркса Лениным! Сейчас Россия увлекается подражанием американскому образу жизни. А между тем американский путь - это тупиковый путь. Уязвимая «ахиллесова пята» капитализма - это безостановочное и все убыстряющееся раздувание промышленного производства, послушно выполняющего заказ общества потребления. Это привело к безумному хищническому растранжириванию природных ресурсов. А это в свою очередь родило катастрофическую экологическую обстановку. Огромные масштабы выбросов в атмосферу заводских дымов создали парниковый эффект, на который давно уже обратили внимание ученые всего мира. Вы что, думаете случайно за последние годы резко участились ураганы, наводнения, небывалые засухи и связанные с ними пожары, пробуждение вулканов и землетрясения? Все это результат идиотской деятельности человека! Природа жестоко мстит за пренебрежительно-хамское, безответственное отношение к ней. Чего только стоил самонадеянный советский лозунг «Нечего ждать милостей от природы. - Взять их у нее - вот наша задача!»
   Я должен обратить ваше внимание, батенька, на такую, казалось бы, безобидную штуку, как реклама. Какой ее главный девиз? Потребляйте, потребляйте, потребляйте! И все в больших и больших количествах. Реклама соблазняет покупателей все новыми и новыми более совершенными моделями автомобилей, телевизоров, компьютеров, всевозможных бытовых товаров. Этим самым реклама подстегивает и без того разросшееся в огромных масштабах производство. А в результате на свалку выбрасываются совершенно пригодные вещи. Вот вам один из многочисленных примеров человеческого безумия: - только за один год, англичане вышвырнули в мусорники компьютеров на семь миллионов долларов! А сколько выбрасывается этой и другой продукции в других промышленно-развитых странах? Ну, да ладно, оставим в покое Англию. Обратим взоры на самих себя. Скажите, сколько у вас костюмов?
   - Кажется, четыре, - начал вспоминать я.
   - А рубашек, наверняка, не меньше дюжины, правда? У меня самого можно насчитать столько же. А сколько у жителей Кармиэля, Израиля? Зачем людям столько? А телевизоры? У многих по несколько штук в равных комнатах, да еще в автомобилях. Есть один автомобиль - надо купить еще два. А на все это тратятся природные ресурсы. Но они, в конце концов, когда-нибудь иссякнут, что тогда? Надо срочно затормозить раздувание промышленного производства. А между тем, отдельный человек, по своей сволочной человеческой природе не может, не желает добровольно ограничить свои потребности. Только государство может заставить людей так поступить. Где же выход, спросите вы?
   - Если я, Лева, правильно вас понял - неизбежна
диктатура.
   - Да, диктатура. Но не отдельного диктатора, а государства.
   - А вы можете конкретнее?
   - Могу. Еще старик Платон предлагал, чтобы государством управляли избранные народом философы. Наверное, он прав. Будущее за технократами. Только государство, повторяю, может укоротить нас, заставить каждого из нас умерить свои потребительские аппетиты до разумных пределов, либо все мы погибнем холодной и голодной смертью.
   - Вы нарисовали жуткую картину, Лева.
   - Не я нарисовал, а создавшаяся жестокая реальность.
   - Лева, а какой второй вызов человечеству, о котором вы упомянули вначале?
   - Отвечаю: второй вызов - это противостояние, вернее борьба между западной цивилизацией и исламом, приверженцы которого оказались на обочине истории. Вопреки убаюкивающим заверениям проповедников ислама о якобы миролюбивости этого учения, на самом деле это самая агрессивная религия из всех ныне существующих религий. Мировое господство - вот конечная цель ислама. Все, кто не исповедывают ислам - неверные, то есть враги. А врагов, разумеется, надо уничтожать. Эта война разворачивается в настоящее время у всех на виду. Ее начало было положено палестинскими (и чеченскими) террористами. А началом тотальной войны явился теракт одиннадцатого сентября, когда были взорваны нью-йоркские небоскребы. Собственно, первая попытка ислама завоевать мир была предпринята еще в середине века. Притязаниям исламистов во Франции воспрепятствовал французский король Карл Мартелл, наголову разбивший полчища сарацинов. Более затяжной была борьба на Апеннинском полуострове. Она растянулась на несколько веков. Мавры прочно обосновались на полуострове, образовав, так называемый, халифат. Проживавшие на этой территории иберийцы и готы были оттеснены арабами на север, в горы. Но халифат сам вырыл себе могилу. Его властители разнежились в роскошном довольстве. Началась так называемая реконкиста – освобождение острова от мавров. Постепенно, крепость за крепостью, провинция за провинцией освобождалась северянами от мусульман, пока окончательно их не изгнали с полуострова. Так образовалось испанское государство. Европу заслонили от мусульман мужественные сербы. Они нанесли поражение на Косовом поле. Неблагодарные европейские потомки вкупе с американцами разгромили сербов только лишь для того, чтобы исконно-славянская территория перешла во владение албанским сепаратистам. Европейцы уже пожинают плоды своей безумной политики. Любую хорошую идею можно довести до абсурда. Именно так произошло с ревностным соблюдением «прав человека». Благодаря свободному перемещению населения, арабы заполонили Европу. Такие страны, как Франция и Бельгия, отчасти Германия, в настоящее время арабизированы. Французы горько шутят: «Что такое Париж? Это город, в котором больше не живут французы». А в Бельгии исламисты до того обнаглели, что требуют создания исламского государства на территории Бельгии. И это только начало...
   У человечества два вызова - экологический и исламский. Но я уверен, как это всегда было в прошлом, выход из создавшегося положения будет непременно найден! Разумеется, не сразу, а путем длительных проб и ошибок.
   - Ну, кажется, я опять увлекся! Пора закругляться. Надеюсь, это не последняя наша «встреча в верхах», -опомнился Лев.
   - Я тоже надеюсь! - охотно согласился я.


СТРАННАЯ БОЛЕЗНЬ И ПОСЛЕДОВАВШАЯ
ПОСЛЕ НЕЕ «КОМПЕНСАЦИЯ»

   Кармиэль город сравнительно небольшой, и мы с Левой встречались на улицах довольно часто. То по неизбежному пути в банк, то в поликлинику, то на рынок. В таких случаях мы обменивались традиционными «Как поживаете?», «Как ваше здоровье?», «Что нового?». Но однажды мы задержались на нашем привычном месте возле почты. Мы уселись на скамейку, и я попросил Леву подробнее рассказать о той непродолжительной полосе его жизни, когда они со своим коллегой Кешей «окунулись в пучину разврата». Мне казалось, что осталось нечто недосказанное Левой. И действительно, Леве было о чем вспомнить.
   - Да, было дело! - начал Лев. - Но после ренессанса наступает своеобразный застой. Недаром мудрецы предупреждают, что излишества, в чем бы то ни было, особенно в интиме, до добра не доводят. Ибо, как сказал Неру, во всем надо соблюдать меру. Последствия беспорядочных и бурных связей хотя и не обернулись для меня вендиспансером, однако наградили некоей странной болезнью. И, как я потом узнал, называлась она тоже странно и необычно: маниакально-депрессивный психоз. У меня возникла неуверенность в себе, и несвойственная мне робость в отношениях с женщинами. Это стряслось со мной, у которого на это счет не было никаких комплексов. После очередного конфуза, придя в свою каморку, я рухнул на койку и попытaлся разобраться в случившемся. Чем больше я анализировал создавшуюся ситуацию, тем больше меня охватывал страх. Внезапная и необъяснимая утрата мужской потенции явилась для меня сущим кошмаром. Мне тогда было всего лишь неполных сорок лет - пора расцвета мужчины! Вот так подарочек преподнесла мне судьба-злодейка! Это выглядело нелепо и дико!
   На следующий день я записался к известному в Одессе сексопатологу. Этот уважаемый профессор был осколком старой медицинской элиты, чудом уцелевшей в сталинском государстве. У него было немало научных работ. Он даже состоял в почетным членом какой-то заграничной медицинской Академии. Фамилия и отчество у него явно антисоветские - Герард Апполинариевич Барский. Один лишь вид этого убеленного благородными сединами аристократа с золоченым пенсне на носу вызывал благоговейный трепет и уважение.
   Профессор благосклонно выслушал меня, затем задал много вопросов, из которых некоторые, казалось бы, не имели прямого отношения к делу, но которые, по-видимому, для него были важными.
   После непродолжительного раздумья Барский, слегка грассируя на французский манер, произнес внушительно:
   - Милостивый государь! Я, конечно же, мог бы прописать вам охапку всевозможных лекарств, но они не принесли бы вам ни малейшей пользы. Скажу вам откровенно, вы не мой пациент - я не обнаружил у вас никакой патологии. Никаких признаков невроза. То, что вызывает у вас беспокойство, коренится исключительно в особенностях вашего характера. Вы явно относитесь не к моим пациентам.
   - Что же вы мне посоветуете, профессор?
   - Вот, что, голубчик! - пробасил профессор, поправляя поудобное пенсне. - Фрейд ставит больше проблем, нежели способен практически решать их. Тем не менее, я полагаю, что только сия методика должна вам помочь... У меня на примете имеется замечательный специалист по этой части. Талант от бога, из молодых да ранних. Мыслящий специалист. Это Трофим Нестерович Харченко. Он зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Выводит из запоя высокопоставленных чиновников, избавляет от нервных стрессов их жен, преуспевающих бизнесменов, матерей-одиночек и безутешных вдовиц. Но должен вас предупредить, сударь, мой протеже Харченко - дорогой врач. У вас найдутся средства для оплаты его услуг?
   - У меня сохранились кое-какие сбережения, - откровенно признался я.
   - Это похвально! Есть случаи, когда нельзя экономить, - философски заметил профессор. - Гм-гм, с хорошеньких женщин Трофим Нестерович берет не деньгами, а натурой. Но тут я ему не судья. Я сам не избегал в молодости благосклонностей слабого пола.
   Профессор лукаво подмигнул мне. Видать, еще тот ходок был по женским пастбищам! Между прочим, я заметил, что преуспевающие люди в искусстве ли, в политике ли, как правило, сексуально мощные люди.
   Я вручил профессору крупную денежную купюру и он, нисколько не смутившись, аристократическим жестом грациозно сунул ее в карман белого халата.
   От профессора я ушел не с пустыми руками. Он снабдил меня рекомендательной запиской к Харченко. Вечером того же дня я очутился в его кабинете. Его внешний вид никак не вязался с моим традиционным представление об облике врача. Маленького роста, скуластый, с кирпичного цвета мужицким лицом и плотоядными губами гурмана. На лоб у него свисал черный казацкий чуб.
   Бегло пробежав записку Барского, Харченко многозначительно хмыкнул.
   - Герард Апполинариевич Барский - последний представитель вымирающего племени медицинских
мастодонтов. Таких как он уже давно сняли с конвейера.
   Харченко усадил меня в кресло и, пристроившись рядом на вертящемся стульчаке, заставил меня подробнейшим образом рассказать о своей жизни, о причине, которая привела меня к нему. Я развернул перед ним обширную панораму своей жизни с тремя бывшими женами, упомянул среди прочего о моих распутных похождениях, завершившихся несвойственной мне робостью перед женщинами. Обо всем этом я поведал беспристрастно, словно о постороннем.
   Выслушав мою покаянную исповедь, Харченко фамильярно обратился ко мне на «ты».
   - Ты мне нравишься, парубок! Не так уж много найдется людей, которые относятся к себе критически. Возможно, в чем-то ты даже сгустил краски. Но это говорит лишь в твою пользу. Твой личный пример еще раз доказывает, что война между мужским и женским полом не выдумка философов, а реально существующая данность. Твой скрупулезный и тщательный самоанализ намного облегчает задачу по установлению диагноза. Я буду охотно с тобой работать. А взаимопонимание и тесный контакт послужат гарантией твоего выздоровления. Обещаешь строго выполнять мои указания?
   - Обещаю! - проникнувшись, серьезностью момента, клятвенно пообещал я.
   - Теперь осталось договориться о материальной стороне. Скажу прямо - лечение тебе обойдется в три тысячи рублей. В эту стоимость войдут процедуры и новейшие импортные лекарства. Потянешь?
   - Придется! - обреченно произнес я. - Уж очень меня убивает вынужденная менопауза!
   - Менопауза бывает только у женщин, - жизнерадостно заржал Харченко.
   - Так я же в переносном смысле, - оправдывался я.
   - Для начала прочту тебе лекцию общего характера. Основные ее положения должен будешь крепко усвоить. Чтобы покорить любую женщину, мужчине необходимо выработать безоглядную уверенность в себе. Ни в коем случае нельзя быть с ними до конца откровенными, что называется, распахивать перед ними свою душу, делиться сомнениями. Излишняя болтливость, информация о своем прошлом непременно будут использованы противостоящей стороной во вред тебе.
   Не следует слишком заноситься и показывать, что ты умнее их. Но и дураков они не любят. Ты уже сам на собственном опыте убедился, что все они, как на подбор, властолюбивые тираны. Этой женской тирании надо противопоставить несгибаемую мужскую волю. Безвольных подкаблучников они немилосердно презирают.
   - Не стану утомлять вас, Яков, перипетиями лечебного процесса. Но кое о чем следует все же упомянуть. Инъекции совмещались с сеансами гипноза и приемом многочисленных таблеток. Лекарства были безумно дорогими и сильнодействующими, лишь совсем недавно разрешенными к продаже после длительных испытаний. После такого вот комплексного лечения, я день ото дня становился бодрее и энергичнее. Меня охватывала блаженная эйфория.
   Лекарства надо было принимать строго по графику, что для меня было мучительно. По складу своего анархического характера, я терпеть не могу пунктуальной регулярности в чем бы то ни было. Мне буквально пришлось «наступить на горло собственной песни». Только бы выполнить обещание, данное мною врачу! Иначе, зачем было затевать всю эту суеторию!
   И вот настало время, когда надо было на практике удостовериться в том, что я избавился от своих комплексов и стал нормальным человеком. Харченко обставил этот знаковый для меня момент с приличествующей случаю торжественностью. Он произнес прочувственную речь:
   - Вот что, Лев! Я привел твою психику в порядок. И даю гарантию - отныне тебе будет доступна любая женщина, какую ты только пожелаешь. Повторяю, чтобы до тебя дошло - любая! Извини меня за грубое выражение, но ты должен, уйдя от меня, потрахаться с первой встречной. Разумеется, с такой, которая тебе понравится.
   У меня по спине пробежал холодок.
   - А я смогу заставить незнакомую женщину согласиться? - пролепетал я, по-прежнему неуверенный в себе.
   - Сможешь, ручаюсь! Даю тебе установку: Ступай и действуй.
   Сказавши это, Харченко вперил в меня свои пронизывающие насквозь тяжелые глаза.
   - Прямо сейчас? - продолжал я тянуть время.
   - Прямо сейчас!
   Отделение Харченко находилось в курортной зоне, и я направился к пятачку на взморье, излюбленном месте одесситов. Здесь всегда было полно женщин. Я походил немного и завязал непринужденный разговор с худощавой блондинкой, скорее всего перекрашенной. К моему удивлению, она не отшила меня, а проявила повышенный интерес. И вот уже мы направляемся к ней домой. Звали ее Ингой, она была латышечкой. Мне нравился ее забавный русский язык. У нее была профессия не так уж часто встречающаяся - дизайнер.
   Трехкомнатная квартира Инги, была обставлена дорогой импортной мебелью. Инга щебетала, как птаха, и я от нее узнал, что она трижды разведенная, и что последний ее муж был, чуть ли не каким-то министром. Обращали на себя внимание, стеллажи из красного дерева во всю стену. Полки были забиты сплошь подписными изданиями в дорогих переплетах. Стены украшали картины, написанные маслом. Похоже, то не были копии, а оригинальные полотнища художников.
   Накрывая стол, Инга хвасталась своими многочисленными поклонниками, из чего я сделал вывод, что мужья недаром разбежались от нее. Женщина была  к, слаба на коленки. Но мне-то что? Я же не собирался на ней жениться.
   Мы пили марочный коньяк, закусывали шоколадом и ломтиками лимона. С Ингой я чувствовал себя непринужденно и легко. Она была интересной собеседницей. Я был начитан, а она еще начитанней. В разговоре упоминала писателей, о существовании которых я даже не знал. После такой увлекательной увертюры занавес поднялся умопомрачительно быстро.
   Впрочем, в постели от Инги я ожидал большего. Ну не представляла она особого интереса в сексуальном отношении, о чем я откровенно доложил моему наставнику Трофиму Нестеровичу на следующий день. Вот какой у нас состоялся с ним разговор.
   - Ну, ты доволен? - с живейшим интересом естествоиспытателя, поставившего научный опыт, спросил врач.
   - Не очень, - кисло ответил я.
   - Изволь объяснить, почему ты недоволен? - допытывался Трофим Нестерович.
   - Женщина, с которой я познакомился, как собеседница меня вполне устраивает. А вот в постели она какая-то безвкусная.
   - Ну что ж, это бывает, - тоном бывалого человека произнес Трофим Нестерович. - Первый блин комом. Будем экспериментировать дальше. Ты должен познакомиться еще с несколькими женщинами.
   - Надо, так надо! - азартно произнес я. - Мне начинала нравиться эта волнующая охота за приключениями. Куда только подевались навязавшиеся на меня и несвойственные мне до болезни стеснительность и робость!
   И снова направился я на взморье. Там я сходу познакомился с белорусочкой Евдокией, женщиной, как говорится в теле, в чем тоже был некий своеобразный шарм. Ее профессия ресторанной поварихи тоже была не лишней. В постели она меня вполне устраивала. А приготовленная ею вкусная пища, были выше всяческих похвал.
   Еще одну любовницу я закадрил в трамвае. То, что на щеке у нее была краска, а на рукаве следы мела, без всяких объяснений свидетельствовали о ее профессии маляра либо штукатурщицы. Она охотно вступила со мной в разговор, сказала, что зовут ее Галей и что ей скучно одной. Короче говоря, в ее крохотной квартирке мы распили с ней бутылочку «рабоче-крестьянской». А союз нерушимый интеллигенции и рабочего класса был скреплен в ее койке. В постели Галя была на редкость изобретательной, в чем не было ничего удивительного, потому, как дефлорация, выражаясь ее словами «снятие пломбы» произошла, когда ей исполнилось шестнадцать лет. В общем, девочка без комплексов. Галя была прехорошенькой. У нее были смолисто-черные волосы и черные глаза. Ниспадавшая на лоб челочка очень шла ей.
   Отведав Галиных прелестей и учитывая печальный опыт прошлого, я твердо решил ограничить круг своих любовниц - тремя женщинами: Ингой, Дусей и Галей.
   Но прежде, чем подробно рассказать о трех наложницах, я закрою тему, связанную с моим исцелителем Трофимом Нестеровичем Харченко. Мы встретились на Дерибасовской через семь лет после моего знакомства с ним. Доктор очень исхудал и как-то потускнел. Он был мрачен, явно находился в депрессии. Причину этого я узнал в кафе, куда я пригласил его на рюмку коньяка. Как только мы уселись за столик, и я сделал официанту заказ, Харченко начал жаловаться на свою горькую судьбину:
   - Если раньше я лечил людей, то теперь я сам нуждаюсь в лечении. Потому что, наша держава сейчас очень тяжело больна. Городские власти решили, что в курортной зоне не должно находиться мое отделение. Эта территория понадобилась для зоны отдыха бизнесменов. Мое отделение перевели в центральный городской диспансер. Выделили полутемный закуток. Никаких условий для работы. зарплату я не получал уже пять месяцев. Впору податься в бомжи.
   Такой замечательный специалист, как Харченко, который, возможно, не уступал таким деятелям, как Чумак или Кашпировский, оказался в современной Украине, никому не нужным. Мне было его по человечески искренне жаль.
   Но вернемся к моим постоянным любовницам. Каждая из них по-своему устраивала меня. Они как бы дополняли одна другую. Кажется, мне на практике удалось осуществить мечту Гоголевской Агафьи Тихоновны, желавшей в одном женихе соединить достоинства трех претендентов.
   Как я уже упоминал, с Ингой мне было интересно общаться интеллектуально. Она была чертовски начитана, и мы с ней постоянно рассуждали о литературе и театральных новинках, о музыке, архитектуре, живописи. У Инги была привычка сопровождать наши постельные забавы классической музыкой. Иногда Баха и Бетховена, или Шопена и Шуберта. И все же чаще всего она ставила кассету с ритмичной и дремотной мелодией равелевского «Болеро».
   Вторая моя любовница Дуся удовлетворяла мои гастрономические пристрастия. Она была старательна в приготовлении для меня изысканных блюд - соответственно, их она приносила в судках из ресторана - и в постели тоже. Французский писатель Мерль написал замечательный роман «Остров» - о злобной человеческой породе, из-за чего ведутся кровопролитные войны. Между прочим, в романе подан колоритный персонаж - огромная туземка, добродушная Аманата. Вот такой внешне была и моя Дуся. А еще Дуся напоминала мне дородных пышнотелых женщин полотен Рубенса и Кустодиева. В связи с этим я часто вспоминал смешной анекдот о карлике, который, бегая по огромному телу любовницы, с гордостью орал: «И все это мое!» Я не был карликом, но всякий раз, как я овладевал массивным телом Дуси, я испытывал схожую гордость.
   У Дуси был добрый и кроткий нрав. Она принадлежала к тем немногим женщинам, которые обожают мужчин, не могут им ни в чем отказать и буквально тают в их присутствии. Словно Вандомская колонна, в постели Дуся была пассивна и недвижна. Она была какая-то очень домашняя и уютная. Мне иногда казалось, что я прожил с ней лет двадцать. Соитие с Дусей я воспринимал, как будто трюхал на смирной лошадке по знакомой до мельчайших подробностей дороге – со всеми ее неровностями, шероховатостями и выбоинами.
   А в это время, я размышлял о чем-то приятном и легкомысленном. Когда мы заканчивали, она стеснительно произносила «У меня там мокренько». Эти ее наивные слова почему-то очень умиляли меня.
   И все-таки из трех наложниц, больше всех мне нравилась Галя. Не только потому, что она была самая молодая, но еще и потому, что она была очень страстная. Да к тому же еще и сексапильная. Достаточно было лишь прикоснуться к ней, и мой петушок мгновенно поднимал голову. Стройности ее тела могла позавидовать любая столичная топ-модель. Как всякая естественная натура, она нисколечко не стеснялась своей наготы и позволяла мне любоваться собой, сколько я желал. Право же она имела основания гордиться своим безупречным телом. У Гали были упругие высокие девичьи груди, подтянутый живот и необычайно соблазнительный «бермудский треугольник» шелковистых черных волос в причинном месте. Этот интимный треугольник сводил меня с ума. Наверное, он в будущем станет причиной гибели не одного мужика. Меня иногда охватывал страх от одной только мысли, что ради Гали я готов был даже совершить преступление. Я наслаждался ею десять лет и был счастливейшим человеком.
   Любовные фантазии Галины были неисчерпаемы. Внутри ее женского естества мускулы сжимались и разжимались, пульсировали и трепетали. В эти минуты я буквально умирал и вновь воскресал. С этой женщиной, я в полной мере познал языческую радость соития с молодым нерастраченным женским телом.
   В устном фольклоре существуют удивительно меткие определения интимных женских особенностей. Кажется, их шесть. Но я запомнил только три. Так вот если у Инги была «костянка», а у Дуси - «мокруха», то у Галины «королек». Это название говорит само за себя. Между прочим, посадка у обладательницы «королька» низкая.
   Галя пела украинские народные песни. Особенно про Галю, которая легкомысленно дала себя уговорить «москалям». И про другую Галю, которая несла воду от колодца, а за нею увивался влюбленный Иванко. Галя была веселого нрава, охотно смеялась и никогда не бывала в плохом настроении. С ней было легко и радостно.
   Галя вышла из народной гущи. Она была - земная. Все ее образование ограничилось учебой в ПТУ. В сущности, она была почти что неграмотной. Вряд ли она за всю свою жизнь прочитала хотя бы одну газету, тем более книгу. А между тем, у Гали были аристократические повадки, Бог знает от кого доставшиеся по наследству. Она обладала здравым смыслом и была на редкость сообразительной девушкой. О людях, а также происходящих в мире и городе событиях она рассуждала столь разумно, что в этом отношении, могла дать сто очков любому напичканному цитатами интеллектуалу. Беседовать с Галей было одно удовольствие. Именно от Гали я узнавал последние городские новости.
   Все-таки, дорогой мой, доложу я вам - холостяцкая жизнь полна прекрасных мужских вольностей. Без постоянно недовольных и ворчащих жен. Мои отношения тремя любовницами постоянно были простыми и честными. У нас друг перед другом не было никаких обязательств. Никаких фокусов с их стороны, никаких проблем, никаких претензий. Они довольствовались малым: бутылкой коньяка, если это касалось Инги, или поллитровками водки - для Дуси или Гали. Ну, там еще подарки, вроде бижутерии, губной помады, или духов. Мы никогда не ссорились, не вымещanи друг на друге свое плохое настроение. Постоянный праздник! Единственное, что требовалось от меня, так это наслаждение. Мне от них нужно было то же самое.
   - Скажите, Лев, только откровенно, вы справлялись со своей ролью неутомимого любовника? Как-никак три дамы!
   - Представьте себе, справлялся и, наверное, неплохо, если ни разу не получил рекламацию. Хотя бы от одной из них. Для каждой из моих любовниц по обоюдному согласию был отведен определенный день недели. Я строго придерживался этого графика и ни разу не перепутan к кому из женщин в тот, или иной день направляться. Кроме того, на протяжении многих лет я ни разу не встретил у них постороннего мужчину. Из чего можно сделать вывод, что кроме меня у них никого не было. Хотя, впрочем, кто, их знает – ручаться, так это или нет, не могу. Меня это совершенно не интересовало. Любил ли я кого-нибудь? К Инге и Дусе у меня была простая привязанность. А вот Галю, я, наверное, любил. Такую девушку нельзя было не любить!
   Ничем не омрачаемая любовная идиллия с Галочкой у меня продолжалась до самого отъезда в Израиль. Я получил от нее два письма. Почти в каждом слове было по две грамматических ошибки. Но что мне до этого? Я же не какой-то там зануда - сноб Гриффит из «Пигмалиона» Бернарда Шоу, чтобы шлифовать ее незамысловатую словесность! Для меня была важна суть наших сердечных отношений.
   Между прочим, по моему приглашению Галя приезжала в Кармиэль. Мы с ней провели восхитительный медовый месяц. Но остаться здесь она решительно отказалась. Те удары судьбы, которые обрушились на Галину и на весь народ Украины, вряд ли выдержал бы кто-нибудь из американцев. А она выдержала. Сказалась советская закалка. В настоящее время там наблюдается строительный бум. Так что, без работы Галя не осталась.
   Галя проявила любопытство на счет положения рабочих в Израиле. И вот к какому выводу она пришла:
   - Знаешь, Лева, не надо было комунякам отгораживаться от остального мира железным занавесом. Пускай бы работяги приехали, ну хотя бы сюда, в Израиль, и поглядели, как тут хозяева выжимают соки из пролетариев. Они же белого свету не видят! Вкалывают по двенадцать часов на жаре. Хорошо, если попадается более менее сходный хозяин. А то есть такие жлобы, что засекают время, а сколько человек в уборной проводит, а сколько времени тратит на перекур. Вот тогда советские трудяги ни за что бы не променяли
свой поганый социализм на этот распрекрасный капитализм.
   - Вот такая моя Галя! Когда уехала, только одно письмо от нее получил. А потом замолчала. Известное дело - что дает переписка? Да к тому же, может для нее я уже стар. Ностальгии у меня нет никакой. А вот о Гале я скучаю.
   Лев остановился и сказал:
   - Ну и хитрован же вы, Яков! Вы, как никто, умеете спровоцировать на откровенность. Я ни перед кем, так не открывался, как перед вами. Зачем я это делаю, сам не знаю.
   На что я сказал:
   - Лева, надо же иногда расстегивать все пуговицы.
   - Может, вы и правы, - ответствовan он.


ЭПИЛОГ

   Часто общаясь с Левой, я надеялся, что мы станем близкими друзьями. Но, к сожалению, этого не случилось. Казалось, я в нем нашел разыскиваемую родную душу. И в самом деле - наши взгляды на происходящие здесь и в мире события во многом совпадали. С Левой я мог откровенно поделиться своими сомнениями, житейскими проблемами. Особенно мне в Леве импонировало его простодушие. Хотя кое-кто считает меня хитрецом, на самом деле я тоже простак, которого водили за нос и облапошивали всякого рода проходимцы, маскировавшиеся под порядочных людей. Лева - настоящая ходячая энциклопедия и мне было с ним безумно интересно. Но постепенно я понял, что настоящей дружбы не получится из-за большой разницы в наших темпераментах и характерах. Лева натура сдержанная, рассудочная, так сказать, мозговая. Я же несдержанный, импульсивный, порывистый, не в меру эмоциональный, склонный даже к сентиментальности. И потом я заметил, что Леве, как мне кажется, совершенно безразлично общаться со мной, или с любым другим собеседником. А мне хотелось, чтобы он как-то выделял меня из толпы. В Леве наблюдается некая отстраненность, холодность. Он полностью самодостаточен и, кажется, ни в ком особо не нуждается. А может быть, у него имеются друзья, о которых я ничего не знаю.
   Наши встречи чаще всего происходили по моей инициативе. То мне надо было осведомиться об историческом событии, или же узнать подробности жизни писателя прошлого века. Да и вообще мне было всегда интересно просто общаться с ним. Несмотря на его кажущееся равнодушие, он излучал большой заряд энергии и оптимизма. Если я сам не звонил ему по телефону, пауза могла продлиться даже месяц. Возможно, его обременяло множество житейских забот. Ведь у него куча обязанностей. Не то, что у меня, вольного пенсионера. Ко всему прочему, ему стали досаждать различные болезни. Перво-наперво подкачали ноги, что при его сто тридцатикилограммовом весе неудивительно. Избыточный вес давит на ноги.
   Внезапно парализовало его престарелую мать. И Леве пришлось потратить много времени, чтобы поместить ее в специализированное заведение, которое спонсирует какой-то богатый человек. С уходом из дому мамы, Лева лишился ее социального пособия, и он был вынужден подыскивать дополнительный заработок.
   Со своим старшим сыном у Левы нет никаких проблем. Когда развалился Советский Союз, и, казалось что впереди не предвидеться улучшения ситуации, Лева посоветовал своему пришедшему в отчаяние сыну сохранить пособия и чертежи по строительному делу. Пришло время, и специальность инженера-строителя оказалась востребованной. В настоящее время сын обеспечен работой, и работа эта хорошо оплачивается.
   Совсем иная картина наблюдается с младшей дочерью Мальвиной. Она для него является непреходящей головной болью.
   Однажды, когда чаша терпения Левы, этого чрезвычайного терпеливого человека, переполнилась, он рассказал о своих переживаниях.
   - К моему великому огорчению, Мальвина вся пошла в свою мамочку. Известное дело, с кем поведешься, от того и наберешься. А она после нашего развода продолжала жить с матерью. Из-за неуживчивого и тяжелого характера и несдержанного острого языка у Мальвины большие неприятности в институте, в котором она обучается. Она конфликтует не только с преподавателями, но даже со своими однокурсниками. Одно время Мальвину даже хотели отчислить из института. Она попросила меня, чтобы я ее выручил. Я немедленно связался по телефону с ректоршей института, моей бывшей соученицей. Пожаловавшись на то, что Мальвина восстановила против себя буквально всех, ректорша все же обещала уладить конфликт. Обещание моя старая знакомая выполнила, однако Мальвина снова умудрилась поссориться со всеми. Она все время осаждает меня просьбами о помощи. Несмотря на мое тяжелое материальное положение, я несколько раз высылал ей по сто долларов, но она по-прежнему не оставляет меня в покое. И это в то время, когда доллар скачет вверх ежедневно. Недавно Мальвина позвонила и сообщила, что болеет и нужны деньги на лекарства. Я сказал, что больше не в состоянии ей помогать. Напомнил, что ее мамочка меняет квартиры, и что поэтому пусть она попросит денег у нее. Мальвина со злостью швырнула трубку на рычаг. Через несколько минут снова раздался звонок. На связи оказалась рассвирепевшая Мара. - После твоей жестокой отповеди, сказала она, Мальвина легла на диван и плачет. На что я ответил, что Мальвина уже взрослая и вполне может сама себя содержать. К тому же сказал я, за обмен квартир, ты получила достаточно денег, вот и пособи дочери. Я сполна выполнил свои обязанности перед ней. Что вам обоим от меня надо? Я был зол в эту минуту, и если бы Мара оказалась рядом, не знаю, что я с ней сделал! А она принялась упрекать меня, что я плохой отец, что у меня нет сердца.
   - Напоследок Мара выдала такую фразу: конечно, может быть, у тебя и нет больше материальных обязательств, но ты не имеешь права отказать своей единственной дочери в моральной поддержке. В конце концов, есть у тебя совесть, или нет?
   - Тут она меня достала! Уж кто бы говорил о совести, только не Мара, у которой она полностью отсутствует. Теперь я опасаюсь, что Мальвина захочет перебраться ко мне.
   И Лев, как в воду глядел! Мальвина потребовала у Льва вызова и явилась к нему собственной персоной. После того, как он сообщил мне об этом, прошло два месяца. Ему было не до меня. И все-таки он позвонил мне. Лев был очень взволнован, голос его прерывался:
   - Мальвина меня совсем замотала! Из-за нее я потерял работу. Мне приходится ее сопровождать в туристических поездках. Это обходится мне в копеечку, а ей дела нет. Где мы только не побывали! Она непременно хочет посетить еще крокодилий питомник, где-то тут на севере. Только крокодилов не хватает! А сегодня мы едем в Хайфу, к бахаям.
   Чем я мог помочь Леве, кроме сочувствия? А вечером по радио услыхал страшную новость. Где-то между Хайфой и Акко террорист-самоубийца взорвался в автобусе. Семь человек убитых, тридцать раненых. Среди раненых назвали фамилию Левы. Упомянута была и дочь Левы, Мальвина. О ней было сказано, что она в шоке.
   Два дня я пытался дозвониться до Мальвины. Наконец в трубке послышался плаксивый женский голос:
   - Але, кто это?
   - Вас беспокоит приятель Левы. Что с ним, где он находится?
   - Его поместили в больницу Нагарии. Сейчас он в реанимации... Что теперь будет со мной, я здесь совсем одна...
   - Вы должны думать не о себе, а об отце.
   - Да, вам хорошо, у вас все в порядке... Я так изнервничалась! Зашел в автобус симпатичный блондин с фотоаппаратом на груди. Совсем не похож на араба. А через несколько минут прогремел взрыв. Папа каким-то чудом успел меня заслонить собой. Иначе все осколки достались бы мне, а не ему.
   - Вот видите, какой у вас отец!
   Мальвина всплакнула. Всхлипывая, продолжала:
   - Зачем я только сюда приехала? Там, в Одессе, тяжело материально, но хотя 6ы нет терактов. Это такой ужас, такой ужас, я до сих пор не могу придти в себя.
   И совсем другим голосом, деловитым и требовательным, произнесла:
   - Вы не могли бы мне одолжить триста шекелей?
   - Нет, не могу, - решительно ответил я, помня рассказы Левы о попрошайнических способностях матери Мальвины. - У меня сейчас гости из Риги.
   - Ну и друзья у моего папочки! - презрительно фыркнула Мальвина. - Наверное, здесь все такие!
   - У вас же есть пособие, - терпеливо напомнил я Мальвине.
   - Деньги так быстро расходуются, - вздохнула она горестно.
   - Я сейчас поеду в больницу, - сообщил я.
   - Ой, возьмите меня с собой! - встрепенулась Мальвина.
   - Извините, но я поеду один. Уж вы сами туда добирайтесь!
   Я повесил телефонную трубку, не желая больше выслушивать причитания этой настырной особы.
   Оповестив Веру о том, что еду к раненому Леве в больницу, я поспешил на центральную автостанцию. В автобусе одна назойливая мысль не давала мне покоя. Есть люди, которые приносят несчастье. Видимо, Мальвина принадлежала к этой категории. А еще я подумал, что если даже Лева выживет, Мальвина все равно доконает его. Но я старался отогнать от себя эти мрачные мысли.


Кармиэль, 2002 – 2003