Имена героев – изменены. События – искажены. И вообще, этого всего не было – потому что быть не могло.
***
Оконное стекло разделило мир на две половины.
По эту сторону. Небольшое уютное кафе медленно уплывало в полутьме сигаретного дыма. Монотонная навязчивая мелодия. Несколько посетителей. Возможно все же бар? Но там был чай и я не задумывался над терминологией после фразы «идем в кафе?..»
И мир по другую сторону. Утопающий в своей глубокой черной матовости, время от времени разрываемой огнями. Возможно машины. Или еще что-то. Например, взрывы сверхновых. Смерть старых миров. Или просто смерть. Чья-то.
Нет, об этом я тоже не думал.
Напротив меня был еще один мир. Смазливый такой. С большими глазами, способными выхватить из всего этого полумрака обеих сторон капли света.
- Но я уже не ребенок!
Голос ворвался в мой скудный простор для созерцания – и я автоматически переключился на него.
- Я способен отвечать за свои поступки и брать на себя ответственность!
Пытаясь скрыть улыбку, я потянулся за очередной сигаретой. Мимолетно, в который раз обратив внимание на то, что за пепельницами на столиках, видимо, не следят. Впрочем, это значит, что и за тем, что происходит за столиками, тоже не смотрят. Щелчок зажигалки. Так, я должен ему что-то ответить. Так всегда говорил Кита. Едва преодолел желание, закрыть глаза и погрузиться в воспоминания.
- Да? А если твои поступки будут продиктованы чужими? Готов ли ты с этим смириться?
- Да!
Какой самоуверенный мальчишка! Впрочем, я тоже кое в чем уверен. И уж точно не в мимолетных порывах.
- Послушай. Ни к чему хорошему это не приведет.
- Нет! Это ты меня послушай! – он внезапно ринулся вперед, вскочив со стула и перегнувшись через стол. Так, что его лицо резко приблизилось к моему. До меня донесся запах его тела, и я едва улавливал слова: - Ведь тебе тоже кто-то нужен! Позволь мне быть рядом! Я сделаю все!
Земля обетованна! Не мог бы ты не делать таких резких движений? Ведь я все еще облечен плотью и страстями и бываю весьма не сдержанным.
- Для начала сядь.
- Фригидный!
Он так смешно фыркнул и сел обратно на свой стул, что я едва не рассмеялся. И уж точно поддался соблазну поверить его невинности.
Кафе, ужасно похожее на бар, пустело. Вокруг собиралась давящая тень. А в нем, в этом случайном мальчишке, словно весь свет собрался и бурлил. В нем – жизнь, где-то глубоко. И волнами оттуда поднимались то сомнения, то страсть, то надежда, то грусть, то еще черте что. Я просто сидел напротив него и просто на это все смотрел.
- Это не на долго. Тогда зачем?
- Ну и что! Я буду всю жизнь вспоминать каждое счастливое мгновение! Проведенное с тобою рядом…
Едва ли я успел скрыть удивление. Как можно говорить о том, что будешь вспоминать то, чего еще не произошло? Как можно идти на такую ничтожно короткую авантюру, которая обязательно закончится драматически? А может, именно этого он и хочет?
Хочет…
Неужто, все что ему надо – это чтобы я проник в него? Мягко и глубоко. Во всю его жизнь. До самой отдаленной кромки сна. Неужели он хочет вздрагивать каждым воспоминанием. Вибрировать каждой мыслью. Крепко охватить меня своими чаяниями. И плакать от боли.
Или?...
Нет, вряд ли… Хоть и слишком уж красноречив он для эмоционального мальчишки. Некоторые фразы кажутся доведенными до автоматизма. Сколько раз ты их повторял? В этом «кафе»…
Закрыл глаза. Оттуда, из этой тьмы, повалили хлопья снега. Почему-то захотелось вывалять этого мальчишку в сугробе. А потом отогревать горячим шоколадом. Кита не любил горячий шоколад. И плед выбросил на улицу через окно. И долго еще кашлял…
- … если ты уйдешь от меня к кому-то другому – значит он лучше меня. И я буду спокоен за тебя… ведь ты будешь счастлив…
Я молча улыбнулся. Интересно, у меня еще есть выбор, или я уже свернул с пути? И этот ребенок уже все решил. За меня. За нас обоих. И даже если я сегодня встану, уйду в противоположную сторону, даже не задумавшись о том, как он ночью доберется до дома – завтра он будет греть мою руку своей ладошкой. Уютно похрюкивать на моем плече. Потом я буду воровать его улыбку своими губами. А потом, когда все будет очень хорошо – я поцелую слезу на его щеке и уйду.
Навсегда.
Он еще много чего говорил. Эмоционально и слажено. Кажется, я ему что-то отвечал.
Недопитый чай давно остыл.
Выйдя на улицу, я поправил воротник его куртки. Поцеловал в лоб. Поймал такси, сел и уехал. Один. По ту сторону уютного салона авто огнями мелькал мир. Еще один мир, который встретился на моем пути – интересно, почему он именно такой?
Сколько не закрывай глаза – но реальность остается реальностью.
Даже если это свидание растянется всего лишь на одну ночь.
Даже если я по-прежнему заблудившаяся на циферблате стрелка.
Даже если потом он меня возненавидит.
Но прежде…
Желание медленно ползло вверх по позвоночнику. Уже почти забытое чувство.
Тепло паутиной трещин проникало в мое тело откуда-то из давно прожитого прошлого, рискуя разбить мне сердце во множество брызг.
***
Из черной бездны неба валил снег. Холодный и приятный. Он вычерчивал пространство вокруг меня белыми иллюзорными линиями. Я закрыл глаза и подставил ему лицо. Снег падал, нежно обжигая кожу холодом, и умирал, стекая по щекам струйками.
Он падал и падал.
Интересно, куда это меня занесло на этот раз?
Стоя на одном месте с закрытыми глазами и рассуждая о временно-пространственном континууме этого никогда не узнаешь. Так что нужно было осмотреться и куда-то идти. Эта мысль меня рассмешила. И я в хорошем расположении духа зашагал относительно вперед, то есть вперед, относительно себя. Ну или где-то приблизительно в том направлении. Взгляд плавно скользил вдоль белой бесконечной пропасти. И больше ничего.
Но где-то здесь Кита.
А если его нет – я приведу его сюда и покажу, сколько здесь снега. Ведь Кита очень любит снег.
Я улыбнулся.
Вытер с лица жидкость.
Вода – красная?
Нет, здесь что-то не так.
Я еще раз провел по лицу. На ладони осталась красная жидкость. Посмотрел вверх. Снег. Белый. Все так же сыпал большими хлопьями. Но на моей ладони была красная жидкость. Я подставил обе руки снегу. Он мягко ложился на них. Таял. Оставляя после себя красную жидкость. А то, что не успевало растаять, подхватывалось ветром и взмывало вверх. Черными хлопьями пепла.
Кита.
Я замер, наблюдая это превращение, отзывавшееся болью в руках.
- Кита!
Но даже я не слышал своего голоса.
- КИИИИТАААА!!!!!
Из последних сил я куда-то рванул. Я кричал. Но мои легкие наполнялись этим вездесущим снегом. В голове билась всего лишь одна мысль – «Кита». Он был где-то здесь. Я это чувствовал. Но где? Разрывая руками стену снегопада, я пробирался куда-то. Под ногами уже не слышался хруст – там что-то хлюпало.
- Кита…
С облегчением выдохнул и опустился рядом с ним на колени. Он мимолетно взглянул на меня и продолжил разрывать руками снег. Из-под его пальцев, с каждым движением, текла жидкость. Красная.
- Кита. Идем домой. – он словно и не слышал меня. – Кита. Здесь холодно. Идем. А ты даже не одет.
Он махнул головой и с бОльшим рвением начал разгребать снег.
- Что там? – я осторожно спросил. Его руки почти по плечи были красными. Даже на слипшихся локонах волос набухали красные капли и падали вниз. И снег. Безумно много чистого снега. Соприкоснувшись с телом, он разлетался в пепел. Спустя некоторое время в разгребаемом сугробе показался силуэт. Еще немного погодя Кита начал разрывать чью-то плоть. Проникая в нее пальцами так же, как и в снег. Всего лишь несколько мгновений назад.
- Кита.
Его плечи нервно задрожали.
- Все. Хватит. Идем домой.
Я намеревался взять его за руку. Но он отбросил мою попытку, взметнув этим резким движением снег, кровь и пепел. Непрекращающийся снег уже накрыл собою плоть, только что вырытую из его объятий. И Кита снова принялся за своё занятие.
- Кита…
- Я должен…
- Да перестань! Никому и ничего ты не должен!
Его руки дрожали. И плечи. Он беззвучно и бесслезно рыдал. Я схватил его и прижал к себе. Он содрогался всем своим телом.
- Я должен…
- Успокойся. Все хорошо. Слышишь?
Я гладил его по волосам. Он пытался плакать у меня на груди. Мы, обнявшись, стояли на коленях в крови. Сверху падал снег и ложился в огромный чистый лист, с которого ветер сметал черный пепел.
Щелкнул выключатель.
Щурясь от внезапного света, я огляделся.
- Кита?
Он стоял у дверей. В одних трусах. Сложив руки на груди.
- Ты кричал во сне.
- Да? – я уткнулся в подушку лицом. – Возможно.
- Хочешь, я останусь с тобой?
Не дождавшись ответа, он подошел и лег рядом, поверх одеяла. Немного раньше, я бы ничего не сказал. А просто обнял бы его.
- Нет, не хочу. И выключи свет.
Через мгновение я уже погрузился в очередной сон.
Но это длилось не долго. Дождавшись, пока умолкнет беспощадный будильник, я прислушался к тишине. И некоторое время вот так и лежал, пытаясь понять, что же ее нарушает. Дыхание? Возможно, хотя вряд ли. С мыслью, что надо бы все же вставать, я потянулся в постели. И на что-то наткнулся. Как ни банально, но это что-то заворчало. И даже обхватило меня руками. Я замер. Судя по всему, рядом со мной кто-то спал. Отбросив всякие попытки подумать об этом, обнимавшие меня руки и край одеяла – я встал, оделся и направился на кухню. Когда проснется – узнаю хотя бы девочка это или мальчик. А там и другие ненужные подробности.
***
Свет включать не стал. Хоть за окном и было немного сумрачно. Зажег газ на плите, поставил чайник и принялся шарить по полкам. Просто захотелось курить. Да, я не курил с тех самых пор… При одной этой я мысли я завис. Некоторое время вот так и стоял, сканируя пустым взглядом содержимое пространство очередного шкафчика. Мгновение. Только мгновение. Нельзя поддаваться прихоти нахлынувших эмоций. С чувством хлопнув дверцами, я снова замер. Прислушался. Нет, кажется, не проснулось.
Некоторое время я не курил, но это не значит, что в доме сигарет нет вообще! Мои надежды оправдались. Я нашел. Вытащил из пачки сигарету, сунул в рот и подкурил от огня на плите. Над которым уже начал сипеть чайник. Обернулся к окну и выдохнул в открытую форточку дым.
Когда некоторое время не куришь, то первая сигарета кажется даже отвратительной, наполняя своим вкусом рот. Но потом на это уже не обращаешь внимание. Я это знал, поэтому молча давился дымом. Потому что просто хотел курить. Нет. Я хотел вот так стоять и смотреть за тем, как дым наполняет комнату. Стоять перед окном и смотреть на дым, а не на то, что находится за окном. И это было еще более отвратительным, чем вкус первой сигареты.
- Доброе утро!
На меня что-то накинулось сзади, обняв за шею и прокричав приветствие в ухо.
- Доброе.
Нетрудно было догадаться, что это – то же самое тело, которое лежало рядом со мной в постели. Судя по всему это был парень.
- Как спалось?
- Более менее.
- Так более или менее?
- Я не хочу об этом думать.
Я ни о чем не хотел думать. Ничего не хотел. И не хотел отрываться от своего созерцания.
Я обернулся.
Падшие боги! Где я нашел это чудо?!
Стройное подростковое тело было затянуто в растянутую футболку. Взъерошенные короткие волосы – едва доставали до плеч – еще хранили недосмотренные сны. Большие глаза и огромная улыбка.
Приехали…
Рухнул на табуретку.
- Чаю сделай.
- А?
- Чай, говорю, завари. Завтракать будем.
- Да!
С чего бы такое рвение с самого утра. Или я еще чего-то не помню?
Он развернулся и прошлепал босыми ногами к плите. Попробовал пальцем температуру чайника и сразу же сунул этот палец себе в рот. Виновато обернулся на меня и пару раз взмахнул ресницами. Выключил газ. Встал на цыпочки и потянулся к верхним полкам. Тем самым вверх потянулась его футболка, оголяя бедра.
- Может ты оденешься? – Я снял с себя рубашку и протянул ему. Впрочем, из соображения здоровья. Исключительно. Форточка-то была открыта. И за окном далеко уже не июль-месяц.
Он обернулся и так и застыл с чашками в руках. Отвел взгляд куда-то в сторону и в пол.
- Оденьтесь. Не надо… Вы меня смущаете…
Хорошо, что он отвернулся. Я просто не имею представления, как выглядело на моем лице недоумение.
Да он каждым своим движением пищал «поимей меня здесь, на кухонном столе, среди вчерашней немытой посуды!»!! И с чего это вдруг вот это «вы меня смущаете»? Тем более, что ты спал-то со мной. Пускай, даже всего лишь спал.
Застегнув рубашку, я снова сел на табуретку и закурил очередную сигарету. Тем времен эта невинность уже насыпала в чашки заварку и залила сверху кипятком. Если он еще раз так сделает – пришиблю на месте. Не обращая внимания на мои мысли, он открыл холодильник и живописно нагнулся.
- Пирог! – радостно пролепетал.
- Какой еще пирог? – сегодня что, решили наверстать лимит удивлений за прошлую неделю?
- Ну, я вчера купил, когда шел к тебе. Или ты забыл? Чиз-кейк!
- Чиз-кейк?
- Да! Чиз-кейк!
- И с чем его едят? – я с удовольствием рассматривал блеск в его глазах. Темных, красивых и безмежных. Глазах, из которых уже не хотел выплывать. Никогда.
- Дурак!
- Ага.
Он стукнул меня по голове. И смешно наморщил лоб.
- Ай!
- Ну я же не сильно!
- Да. Так что там с чиз-кейком?
- Ничего. Он вкусный. Его из сыра делают.
- Я уже понял, что из сыра. Кстати, люблю сыр с медом.
- Ну я ж не о том! – он так и светился серьезностью намерений меня просветить! Это было так мило. Это действительно всегда мило выглядело.
- Ты рецепт знаешь?
- Да. А что?
- Давай сделаем. Этот твой чиз-кейк.
Мне почему-то эта идея показалась удачной. Мы и так редко оставались наедине. И тут. Не знаю. Просто представил его на кухне, взбивающим сливки. Или отмахивающимся от облаков рассыпанной муки. Или еще что-то…
- Ты чего себе там понапридумывал?! – он покраснел. Но взгляд был непреклонно укоризненным.
- Ничего не напридумывал. Просто давай испечем чиз-кейк. Вместе…
Рицка…
Я протянул руку, чтобы убрать прядь волос с его лица, но неуклюже промахнулся в пропасть сигаретного дыма и наткнулся на реальность…
- Ну хорошо. Давай сюда свой чиз-кейк.
Он поставил на стол пирог. Чашки с чаем. И заваркой на дне. Протянул на выбор ложку и вилку. Я взял вилку и погрузил ее в пирог. Стараясь держаться на плаву. Стараясь не опускаться на дно очередных воспоминаний. Стараясь не закрывать глаза, чтобы не видеть там, в кромешной тьме, его улыбку…
- Вкусно?
- Да.
Почему-то он выглядел счастливым. Этот мальчик.
А к вечеру моя квартира наполнилась восточными ароматами. И я окончательно понял, что здесь поселилась еще одна жизнь.
Аки-тян.
Это судьба?...
***
На следующее утро было практически все то же самое.
Для начала было утро. Потом прислушивание в темноте к сопящее-спящему рядом телу. Попытка аккуратно выбраться из-под объятий. Пару раз споткнуться о разбросанную по полу одежду. Что-то схватить - и вперед на кухню.
Зажечь газ. Поставить чайник. Подкурить сигарету.
И прислушиваться.
К шлёпанью босых ног по полу.
Нет.
Я хочу втыкать в грязное стекло с мыслью, что вот сегодня, обязательно, я его протру. Ну хоть приблизительно. А потом переключиться на завитиеватые витееватости выдыхаемого дыма и забыть про все. Пока свист чайника не вернет в реальность.
- Как ты можешь так рано вставать?
- Привычка.
Досады не было. Восторга тоже. Ничего не было. Я просто затушил в пепельницу остаток сигареты и закрыл форточку. Небось, опять нагишом выполз. Так и простудиться можно.
- Завтракать будешь?
- Да! – и кухня озарилось сиянием его улыбки. Это было грустно. На самом деле. Я заварил чай. Разлил по чашкам. Он тем же способом, что и вчера, выудил из холодильника пирог. Ягодный. Странно. Не помню, чтобы говорил ему, что люблю сладкое. Интересно, что я ему еще не говорил? Чего я еще не помню? Кроме того, как он вообще тут появился… Как-то сообразил, что закусил кончик ножа и совершенно не слушаю то, что он говорит. Оторвался от свое занятия и решил приступить к завтраку. А подумать обо всем этом – чуть позже. Или совсем не думать.
Почти сразу же после завтрака он куда-то умчался. Я не спрашивал куда. Не спрашивал, во сколько вернется и вернется ли вообще.
Было ощущение, что вернется. Почему-то.
Все это было странно и привычно. И в то же самое время я не знал, что мне делать. Я мерил жилплощадь шагами. Курил. И пытался не думать. Про молодого парня, строящего из себя абсолютное дитя. Зачем? Зачем все это повторяется снова и снова? Мне уже начало казаться, что я начал выплывать из этого проклятого круговорота. И тут – на тебе… То есть – мне.
Но я не мог придумать ни одной причины, чтобы хлопнуть дверью перед его носом. Мне всего-то нужно перестроить свой график бытия. И не дать ему влюбиться.
Остановился. Посреди комнаты и взялся за голову.
Нет. Это еще не значит, что все повторится. Совершенно не значит. И я не буду ничего менять в уже устоявшемся состоянии моей жизни. Я уже ничего не буду менять. Хочет жить в моей квартире – пусть живет. Никто никому ничего не должен. Не обязан. И так далее. И вообще, хватит скулить.
Запрыгнул в ботинки, схватил куртку и вышел на улицу.
Вокруг была осень. Или пыталась быть.
Я пробирался сквозь человеческий поток жизни и пытался успокоиться. Даже попытался подумать о тех, кто сейчас меня окружал. Об этой безликой толпе, где каждый важен в своем собственном мире. Но у меня ничего не получалось. Мои мысли сбивались в испуганную стайку и шарахались от визга автомобильных тормозов. Битый час вот так прошатавшись по улицам в неизвестном направлении, решил вернуться.
А что такое? Нет, ну что такого уж страшного случилось? Ведь еще ничего не произошло. И каждый раз, пытаясь избежать повторения привычных действий – я именно их и совершал. Так может стоит просто расслабиться?
Дома никого не было. Ну конечно, ведь я только что вернулся. А он? Кто знает, придет ли Аки сегодня вечером, завтра или вообще. В любом случае я вздохнул с облегчением. Мне не хотелось парню делать больно. Но если он хоть немного задержится рядом со мной – это неизбежно.
Сел в кресло и закрыл глаза.
Не думать.
Но мысли все равно летали вокруг, подобно первому снегу. Он был робкий. Обреченно умирал в объятиях подножной грязи.
Но это был первый снег. И я не мог пропустить такого важного события. Даже если оно умирало под колесами машин, слегка подсвеченное фарами.
- Смотри, куда идешь?
- Вообще-то, я стою на месте. – я опустил взгляд с неба на землю. Серые глаза. Они были такими же, как небо первого снега. И такое же хрупкое тело. Зато губы были немного полными. И бледными.
- Придурок!
- Угу.
- Я дома!
Кажется, я заснул…
Рюкзак шлепнулся на пол у стены. Аки – мне на колени. Мне не оставалось ничего другого, как автоматически обнять его за талию. Прижать к себе. Может его просто изнасиловать? Просто здесь и сейчас. И потом уже не чем будет заняться и все будет кончено. Но этот вариант исключен, поскольку нельзя изнасиловать человека, если он хочет секса. Впрочем, некоторые люди склонны считать однополый секс насилием.
- Что ты делал без меня?
- Ничего.
- Ты скучал? – он немного отодвинулся, чтобы поймать мое выражение лица.
- Нет.
Странно, но его это не сильно обидело. По крайней мере. он не сильно это продемонстрировал. Интересно, что же ему все таки от меня надо? Но странно было и то, что я был вовсе не против того, чтобы он вот так сидел у меня на коленях. А вот говорить об этом совсем не стоит – он и так выглядит прикормленным котенком. А я не умею заботиться о животных.
Вечер плавно переходил в ночь. Сначала я перебирал в памяти то, что не смог сделать сегодня. Потом то, что не смогу сделать завтра. И все это было сдобрено осенней апатией. Нужно было идти спать. С этой мыслю я поднялся и начал расстегивать пуговицы рубашки. Аки, словно ошпаренный, шарахнулся прочь с дивана и застыл посреди комнаты.
- Что-то не так?
- Нет-нет, все так, - он смешно замахал руками. – Просто Вы меня смущаете.
От этого заявления стало слегка не по себе. Ты же вроде взрослый парень, и вроде как бы видел обнаженное мужское тело. И не только видел. Черт тебя дери! Ты же спал со мной в одной постели! Так какого?!.. Я снял рубашку и куда-то отшвырнул. Вместе с остатками культуры поведения в обществе невинных детей. Сделал шаг к нему. Он немного испуганно на меня смотрел.
- Эээ…
Подойдя к нему вплотную, я аккуратно скользнул рукой вверх по бедру. Немного зацепив край футболки, скользнул выше. Но обхватить его за плечи не удалось. Аки решил отступить. Пока на пути отступления не встала стена. Оперевшись об нее спиной, он замер. И смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Да, в такие моменты он был немного похож на мальчика. Совсем на маленького мальчика с вполне сформировавшимся телом. Поэтому трогать его было жалко и глупо.
- Убегаешь?
- Н-нет… - прошептал он и захватил кусок накаляющего между нами воздуха открытым ртом. Я провел пальцем по губам. Они были мягкими и приятными на прикосновение. Немного влажными и дрожали. Это даже начало заводить. Как и то, как он меня схватил за руку. Толи пытаясь ее отстранить, толи боясь, что я ее таки отстраню. Это было беспощадно трогательно и грустно. И эти глаза, полные странной мольбы. Я не хотел в них смотреть. Поэтому уткнулся в его щеку, заодно покрывая ее легкими поцелуями. А он продолжал держать мою руку, около своих губ. Казалось, еще мгновение, и он обхватит мой палец своими дрожащими губами и начнет его посасывать. Чтобы избежать этого незатейливого акта, я скользнул вниз, пытаясь сквозь ткань ощутить формы тела. Еще мгновение – и его дрожь начала передаваться мне. Вместе с неуверенным прерывистым дыханием. Для уверенности я упёрся коленкой в стену, за одно раздвинув его ноги. Аки уже не пытался меня остановить – он просто держался за меня. А я продолжал целовать его лицо, всячески избегая прикосновения к губам. Он что-то прошептал. И это меня слегка охладило. Хоть я даже не разобрал слов. Но тело все еще пылало от прикосновений. Я подхватил мальчишку на руки и потащил в спальню. Этих секунд было достаточно. Уложив его на постель – склонился над лицом, заглянул в глаза, переполненные смешанных чувств, и прошептал на ухо:
- Спокойной ночи, Аки.
Лег рядом. Потом крепко его обнял, чтобы на всякий случай предотвратить какие-нибудь поползновения его рук по моему телу. Действительно так, на всякий случай. Его сердце бешено колотилось, и этот стук мешал мне уснуть.
С Рицкой все было иначе.
Он всегда смотрел мне прямо в глаза серьезным взглядом преисполненным возвышенным чувством сохранения чистоты морали и прочей ерунды. Да, в такие моменты он был предельно серьезен и непоколебим.
Но в то же время он умудрялся пройти мимо меня, случайно и нежно задев своим эротизмом. И только спустя пол дня после этого с любопытным блеском в глазах рассматривал во мне реакцию на его поведение. Самое банальное, что происходило все это до предела непринужденно и естественно. Так же, как в небе рождается радуга, ни с того ни с сего, или зимнее окно покрывается причудами замерзших узоров. И смотришь, смотришь на все это, впиваясь каждой частичкой естества, словно боишься пропустить хотя бы мгновение вечности.
Глупо, но от этого не менее чарующе.
Этот чертенок мог втиснуть меня в переполненный транспорт и жестикулярно дальше вести возвышенную беседу, когда я не мог протиснуть руку в карман за деньгами за проезд. Когда мы набивались в кафе вокруг столика, он всегда садился напротив, а потом под столиком нашаривал мои ноги своими и самозабвенно терся о них. Часто на людях прикасался ко мне – то поправляя одежду, то выбившуюся прядь волос, то просто хватал за руку.
В принципе, ничего особенного. У любой школьницы будет и побольше арсенал «ловушек», но Рицка… Он мог затронуть неоднозначным взглядом, возбудить фантазию движением расстегивания верхней пуговицы на рубашке, пообещать рай в объятиях простым прикосновением. Потом вскользь заметить, что я себе на воображал слишком много. Вздохнуть. Ободряюще похлопать меня по плечу. Потом провести рукой по спине, задержавшись чуть ниже. Улыбнуться. И дальше умничать.
Ничего особенного.
Кроме одной единственной особенности.
Все это было по-настоящему.
Он не изображал из себя приторно сладкого притворно невинного мальчика-недотрогу, вечного девственника. Рицка был собой, когда играл на сцене, и играл, когда чистил картошку на кухне.
И чем больше я пытался во все это вникнуть, тем гуще вокруг меня становилась тьма, тьма зрительного зала…
***
Прозвенел будильник.
Я протянул руку, чтобы его выключить, но он упал. И тихо верещал где-то под кроватью. Хотелось еще немного понежиться в объятиях сна, как вдруг рядом что-то зашевелилось. Аки.
Раз я меньше трачу времени на идентификацию тела подле себя в постели – значит начинаю к нему привыкать… Эта мысль проследовала за мной на кухню и потянулась вместе с сигаретным дымом прочь…
- Доброе утро! Ты уже проснулся? Так рано?
Надо будет положить рядом с кроватью какой-нибудь домашний халат. Шелковый, розовый, с рюшами. Или кружевной? Чтобы это полуобнаженное тело не стеснялось моего полуодетого вида, прошлёпав утром босиком на кухню. А то ведь еще и простудиться может. Я закрыл форточку и повернулся в сторону чайника.
- Завтракать будешь?
***
Выбрался из дома где-то после обеда. Странно. И занят ничем таким важным не был. Но собирался, почему-то, очень долго. Время в пространстве комнаты было растянуто до ощущения мысли о собственной бесполезности. Спасло чувство долга. Чувство, что я должен выяснить эту ситуацию. Раз и навсегда. И покончить с нею. Для этого я и выбрался в этот неприглядный осенний день на улицу.
Некоторое время бродил по улицам, погруженный в свои мысли. Потом свернул в парк. Это, конечно, слишком банально и пошло – встретить его в парке. Но он ведь не знает, что я так думаю. Поэтому вполне может быть и в парке. В любом другом случае мне придется не один день изучать топографию города, чтобы в каком-нибудь закоулке с ним случайно столкнуться.
Но сегодня мне повезло натолкнуться на банальное, пошлое и милое зрелище. Он сидел на лавочке, забравшись туда с ногами, с руками и книгой в руках. И весь головой присутствовал в книге.
Я сел на другом краю лавочки и смотрел под ноги проходящим мимо людям. Достал сигареты. Закурил. Скурил пару сигарет.
- Извини, но я должен был узнать, чем все закончится.
Вздрогнул от звука захлопывания книги, резко прервавшим мое ожидание.
- Тебе холодно?
- Нет, просто… - я уставился на протянутый плед. Он слегка разочарованно пробормотал:
- Ты до сих пор ненавидишь пледы?...
- Нет, что ты. Я их просто обожаю! Особенно такие вот теплые, шерстяные, в крупную черно-зеленую клетку… Кажется ее шотландкой называют…
Габриэль фыркнул и придвинулся ближе ко мне, обратно заворачиваясь в свой плед.
- Ты ведь пришел говорить не о погоде?
- Нет.
- Аки?
Я снова вздрогнул и начал что-то рассматривать где-то впереди себя. Достал сигарету, закурил. Значит, они уже все знают? Еще бы! Они всегда всё знают наперед, еще прежде, чем это произойдет. Потому что это должно произойти. Как же это меня раздражает!
- Да, Аки.
- Милый парень, правда?
- А можно сделать так, чтобы этот милый парень исчез?
- Что, совсем? Что-то не так? – Он пододвинулся ко мне так близко, что я чувствовал его дыхание – холодное, но приятное – на своей щеке. Я боялся повернуться лицом к нему, чтобы… чтобы… Закусив губу, я продолжил:
- Всё.
- Как всё? Он тебе… не нравится?... – прикосновение холодных тонких пальцев к моей руке отозвалось дрожью во всем теле. – Да ты замерз! – Он распахнул плед. Словно крылья встрепенулись. Легкий ветерок пронес по парковой дорожке стайку опавших невзрачных листьев. Я отстранился. Резко встал. И достал еще одну сигарету. С огорчением отметив, что она была последней. В пачке. Не обращая внимания на его огорчение, с которым он опять закутался.
- Нельзя так много курить.
- Послушай, я так больше не могу…
Я выдохнул эту фразу. Наконец-то. Сел рядом. И затянулся дымом. Габриэль молча убрал прядь медных волос с лица. Видимо, чтобы лучше разглядеть мои глаза. Или то, что где-то за их пределами. Но я отвернулся. Тогда он мягко схватил меня своими холодными тонкими пальцами за подбородок и повернул мое лицо к себе. Некая наивность улетучивалась с лица с каждым взмахом ресниц. Он становился все серьезней, пока металлическим голосом не произнес:
- Что значит «не могу»? То есть вообще не можешь? Никак? И… даже с девушками?...
- Придурок! – Я снова вскочил. В сопровождении сочувственно-недоумевающего взгляда. Несколько минут всматривался в пустую пачку. Скомкал ее и выбросил. Мимо урны попал. Докурил сигарету. Все это время Габриэль молчал. Потом:
- Если ты можешь, тогда я тебя совершенно не понимаю.
- В том-то и все дело, что не понимаешь… - а я не знал, как объяснить. И только сейчас заметил, что его красивые медные волосы потускнели. Может это просто день такой, серый и мокрый… - Идем, я куплю себе сигарет.
Но он схватил меня за руку и усадил рядом.
- Потом купишь. С меня и так хватит всего этого дыма. От листьев…
Ужасно захотелось его обнять. А еще – перебирать его красивые волосы. И просто греться в лучах последнего тепла осеннего солнца. Но как раз этого тепла не было вообще.
- Знаешь, такая погода – тоже ничего. Навевает на…
- Да ни на что она не навевает!..
Молчание.
- Аки… Мы ведь расстанемся, верно?
- Ну да, конечно.
- Поэтому я и не хочу.
- Ты не хочешь расставаться? Нуу, можно поговорить..
- Ты не понял. – Я теребил край пледа, который так уютно облегал изящные изгибы Гэба. – Я не хочу, чтобы он у меня жил. Вообще не хочу, чтобы он был в моей жизни. А выгнать не могу. Понимаешь? Не могу. Он – хороший парень. И… он, кажется… привязывается ко мне…
Молчание.
- А может это ты к нему привязываешься?
- Послушай..
- Нет, это ты послушай. – Гэб схватил меня за плечи и привлек к себе. Обнял. И так лирично смотрел в это отвратительное серое небо. А у меня не было желания сопротивляться. Не было сил вскочить. Не было сигарет, чтобы вскочить и закурить. Зато была мысль. Первая мысль за весь наш разговор – как хорошо, что он похож на девушку. Теперь можно не осматриваться на прохожих, завернутых в свои поднятые воротники, которые могли бы осуждающе смотреть на двух мужчин, обнимающихся на лавочке средь белого дня. Поддавшись этому соблазну, устроился в его объятиях и даже попытался расслабиться.
- Ты уже к нему привязался и уже переживаешь, что вам придется расстаться. Поэтому и говоришь всю эту ерунду. А на самом деле ты не хочешь расставаться с Аки. Хочешь чтобы он всегда был рядом с тобой. Но вся жестокость реальности в том, что миг расставанья все равно придет. Это… это так.. прекрасно…
Я улыбнулся. Лучику света, который пробился сквозь небесный свинец и отразился в его глазах.
- Вот видишь, даже солнце выглянуло.
- Дурак ты, Гэб! Ничего этого не будет. Я не хочу. Я не хочу видеть в глазах Аки любовь и боль. Слышишь? Я устал. Я пытался ему объяснить…
- Нет, ты это пытаешься объяснить себе. Потому что это ты влюбишься в Аки. И тебе будет больно, когда вы будете расставаться. А с Аки будет все в порядке. Он просто пойдет дальше своей дорогой. И, скорее всего, даже не вспомнит о тебе.
- Ну спасибо, друг.
Он начал меня качать на руках, словно ребёнка.
- На самом деле ты никогда и не о ком не заботился.
- Это ты уж слишком…
Да, это было уж слишком, назвать меня вот таким бесчувственным и безразличным. Нет, временами бывало. Но сейчас я действительно думал об Аки. Действительно не хотел заставлять его страдать. Просто я не могу ему объяснить, что нам все равно нужно будет расстаться. Даже если будет симпатия. Даже если она сейчас есть. Потом ему придется уйти из моей жизни. А мне снова остаться наедине и убирать свою жизнь от его присутствия, пока в ней не появиться кто-то еще. Тогда зачем это всё? Пусть лучше сейчас он уйдет. Оборвется паутина обязательств и все будет кончено. Но я не мог… Я не мог это сделать сам. Просто вот так сказать ему «Уходи». Нет причины. А если нет причины – значит нет и действий.
Тем временем Габриэль продолжал свою колыбельную:
- Ты помнишь, что было год назад?
- Конечно помню!
Я задумался.
Как такое вообще можно забыть? Это была уже поздняя осень. Поздно вечером. Ужасно холодно. Сыро и ветрено. В такую погоду никуда не хочется выходить. А мы стояли под фонарным столбом, которые виновато мигал, словно не знал, светить ему или все же нет. Мы стояли под этим самым столбом, в луже мигающего света. Обнявшись. Нет-нет. Просто было холодно, и Гэб расстегнул моё пальто и обнял меня. Нет, не обнял – он просто положил свои руки мне на талию, чтобы согреть их. Согреть меня. Так он тогда сказал. И действительно, стало теплее. Но почему-то мое тело то и дело пробивал озноб. Каждый раз, как я чувствовал на своей шее его дыхание. Боясь сосчитать расстояние до его губ. Мы вот так стояли. Молча. Весь поздний вечер. И немного ночи. А я всё пытался вспомнить, чтобы мы вот так еще, когда-нибудь, согревались. Друг другом. И не мог. Это было странно. И тепло. Кажется, тогда впервые мои мысли скользнули вдоль его тела и растаяли в странном желании снова увидеть его без одежды… Я впервые подумал о Габриэле как о человеке.. мужчине… из плоти, крови, и страстей… а как не о чем-то…
- Ты помнишь того парня, с которым познакомился прошлой осенью?
- Ну конечно помню!
Я вздрогнул.
Он такой высокий. И носил штаны цвета хаки. Как же его звали?...
- Вот видишь, - Габриэль словно прочел мои мысли, - ты почти ничего не помнишь. А что было позапрошлой осенью – помнишь?
Я замер.
Нет. Позапрошлую осень я не помнил вообще.
- И эту забудешь. И Аки забудешь. Ты всё забываешь. А сейчас иди домой. Тебя ждет кофе и клубничное мороженное.
Столкновение со столбом меня немного вернуло в реальность. По крайней мере я осознал, что плетусь по улице, не разбирая ни дороги, ни собственных мыслей. Поднял глаза к небу. Оттуда струилась вода. Под ее давлением я спустился на землю. На колени. В грязь. Обнимая холодное железо уличного фонарного столба.
Прошлая осень.
Что же тогда было?
Я ведь помню!
Мы тогда с Гэбом гуляли по парку. Ну что я могу сделать, если он их любит? А я еще собирал ему букет из разноцветно-желтых кленовых листьев.
Тогда было солнечно. Не то, что сейчас… Тогда мне было тепло и уютно.
А еще была какая-то осенняя выставка в парке. Мы подошли. И я не удержался от комментария. Рядом кто-то его прокомментировал. Слово за слово.
А дальше? Я не могу ничего вспомнить, кроме галерей, выставок, вернисажей. Все картины сливаются в одно цветное пятно, которое нервно подрагивает под холодным осенним дождиком.
И тепло рук.
Габриэля.
Да.
Тогда он уехал к своей девушке.
Тот парень.
Я не могу вспомнить его имени. А черты лица расплываются в феерию всех эти картин, которые мы обсуждали.
И Габриэль.
Он тогда меня утешал.
Да.
Я говорил ему, что если он уедет – мы больше никогда не увидимся. А он смеялся и говорил, что это ерунда. И что он все равно будет поддерживать со мной отношения. Но это не так.
Это не так.
Всё – не так!
А перед этим.
Не помню.
Я вообще не помню, что было перед этим.
Я ломал ногти о холодную мокрую фонарную сталь, пытаясь спрятаться в его пустоте.
Я боялся.
Но не того, что Аки уйдет, а того, что он исчезнет. Как все исчезает. Я боялся оглянуться назад – потому что там ничего не было. Ничего. Что я мог бы вспомнить.
Когда я вернулся домой – Аки был уже там. Бросив ему приветствие, отправился прямиком в душ.
Как же все таки хорошо, что в наше время люди так безучастны к окружающим их людям. И никто не подошел к мужчине, обнимающему столб, сидя в грязи. Иначе мне бы пришлось сочинять нечто правдоподобное, чтобы меня не засунули в какую-нибудь шестую палату.
Стащив с себя одежду, подставил своё тело струящемуся теплому душу.
Нет, я не могу с этим смириться. Просто не могу. Я ведь твердо решил прекратить эту суету. Так что перво-наперво нужно будет выставить пацана за дверь. Да-да, даже в такую ужасную погоду. Поздно вечером. Плевать. Гэб прав – мне плевать на окружающих меня людей и я нисколечки о них не забочусь. Меня волную только я. Мне уже надоело отсутствие прошлого и четкое расписание будущего. Нужно просто что-то изменить. Сделать не так, как это всегда происходит. Нет, дальше так нельзя.
Обернув вокруг себя полотенце, я вышел в комнату.
- Кофе будешь? И какое мороженное – клубничное или… Ээ.. ты бы оделся…
- Чай. Я буду чай.
Плюхнулся в кресло. Черт подери! Я всегда пью чай. А не какой-нибудь кофе. Тем более на ночь.
***
Я не любил, когда меня бросали. Но знал, что это неизбежно. Каждый раз, встречая кого-то, я знал, что это не на долго. От этого всегда становилось грустно. И эту грусть всегда приходилось скрывать. Но не всегда это удавалось. И никогда не хотелось отвечать на вопрос. Как объяснить человеку, воспитанному на элементарном или возвышенном общественном мнении, что существуют вещи вне его восприятия? Вернее, что он, этот обыденный человек, ежедневно сталкивается с чем-то неизведанным, но просто проходит мимо. Впрочем, иногда случается так, что нечто, выходящее за рамки его восприятия, может не пройти мимо этого человека. А люди все равно пытаются запихнуть все в рамки. Пусть и не общепринятые, а свои личные, но все равно рамки.
Как объяснить человеку, бредящему чем-то сверхъестественным, что это самое сверхъестественное в данный момент находится в непосредственной близости. Порою даже в плотской близости. Нет, люди придумали свое понимания не-человеческого и примеряют мир, выходящий за их окружение, к этим искусственным шаблонам. Их страх перед неизведанным, привычка к устоявшимся общепринятым нормам заставляет веру в чудеса и жажду о сказке вытеснять на периферию чужого существования.
Как объяснить человеку, клянущемуся в любви, верности и преданности до гроба, что этой клятвой он всего лишь приближает момент своей смерти, но ни как не способен на эту верность, преданность, и уж тем более на любовь. Впрочем, любить и не изменять – это тоже разные вещи. Любить и любить еще кого-то – тоже весьма частое явление. Настолько частое, что его просто не видят, как воздух.
Видеть кого-то каждый день, искренне говорить «люблю» и знать, что скоро это все закончится, и что такое же искреннее «люблю» будет звучать уже в адрес другого.
Этот круговорот продолжается годами.
Но все равно больно. Каждый раз.
Искренне больно.
Очень больно.
Поэтому я с радостью вцепился в Хару..
Знал, что это не будет длиться вечно. Что не существует никаких вечных отношений. Но я потерял друга и искал утешения.
Нет.
Ложь.
Я просто не хотел думать. Нужно было занять голову чем-то другим – и тогда мне казалось, что Хару был подходящим для этого экземпляром. И всего-то.
И все начиналось снова. Приставания. Привыкания. Разочарования. Расставания. Все по давно написанному сценарию. Менялись только актеры. Наверно уже тогда у меня возникла мысль прекратить все это. Но что я для этого сделал? Чуть не поссорился с Гэбом?
- Доброе утро! Что тебе снилось?
Да. Гэб хочет, чтобы я был с Аки. Ради него я еще немного потерплю. Все равно это не на долго.
- Доброе. Я не помню, что мне снилось.
- Да? Ты разговаривал во сне.
- Разговаривал? И о чем же я разговаривал?
- Нуууу… Не помню, но точно ты что-то бормотал.
Обнял мальчишку и немного коснулся его губ поцелуем.
- Садись завтракать.
Мне снился Кита.
Опять.
Его я еще помнил. И помнил, как мы познакомились.
Я вышел побродить холодными улицами города. Было действительно холодно. Непривычно холодно после теплой осени. Возможно, я кого-то искал. Возможно, утешения на груди Гэбриэля. Возможно, остатки осеннего тепла. Или просто забытья.
Где-то высоко в небе перешептывались звезды. А между ними и мной был снег. Первый снег той зимы. Потом. Потом был удар. Кажется, в грудь. И возмущение, громкое:
- Дыбил! Смотри, куда идешь!
- Прошу прощения, но я, вообще-то, стою. Вернее, стоял… - ровно до этого момента я твердо стоял на ногах. А потом. Потом смотрел на молодого человека. Вернее, рассматривал его пирсинг. А еще у него были серые глаза. И там мерцал свет.
Он ушел.
Тогда.
Наградив меня еще одним ругательством.
Унесся куда-то в холодный темный вечер.
На мгновение я закрыл глаза, чтобы воспроизвести в памяти это лицо. Немного грустное, наглое. Когда открыл глаза, увидел, что мне кто-то протягивает руку, желая помочь встать. Вот тогда я услышал клокатание сердца. Неужели он вернулся, чтобы…
- Уру?...
После чего получил в лоб и окончательно растянулся на тротуаре.
- За что?...
- Ты бы меня еще шикигами обозвал!
В такие моменты я начинаю понимать, что даже самый холодный мороз – понятие весьма относительное.
- Но Уру…
Он все же поднял меня с прохожей части, усердно отряхнул. Должен признать, слишком усердно.
- И конечно же, ты хочешь, чтобы он извинился.
- Кто?
- Тот парень, который налетел на тебя.
- Хм… Так он все таки молод…
- Ну. Если задуматься, то я тоже младше тебя…
- И на что ты намекаешь?
- Наверно на то, что ты слишком стар.
- Кто бы говорил! – честно говоря, мне не очень-то и нравится, когда намекают на мой почтенный возраст. Начинаю себя чувствовать архаическим пережитком в эпоху постинформационного декаданса. – Знаешь, если задуматься, то ты вполне сойдешь за ровесника дяди Хаоса…
Но он не дал мне договорить, остановив движение губ прикосновением пальцев. Мороз под кожей прокатился и запульсировал где-то в неопределенном месте..
- Если задуматься – то там просто мои корни. Но родился я значительно позже. Да и не об этом речь. – Уру вытащил из кармана листок бумаги. – Хочешь?
- А что это? – совершенно как ребенок, я моментально переключил свое внимание на кролика из шляпы.
- Нет, ты скажи – хочешь это или нет.
- Ну как я могу знать, хочу я это или нет, если я не знаю, что это?
Пока мы вот так беззаботно трепались, он уже успел меня увести куда-то в сторону спальных районов. Там было темнее и менее оживленно.
- Но ты ведь уже хочешь получить эту бумажку. – он издевательски улыбался. Впрочем, я успел отметить, что издевательски мило.
- Это зависит от ценности содержимого – сама бумажка мне нафиг сдалась! – Честно говоря, я уже начал дуться. А он лишь рассмеялся в ответ:
- Бывают моменты, когда ну ооочень нужна просто бумажка, независимо от содержимого. – Я отвернулся, обиженно. И тогда он сунул мне ее прямо под нос. А потом еще и ткнул пальцем в определенные строки: - Видишь?
- Уру, ты решил не только отращивать, но и красить ногти? А почему в такой красный? Это как-то… женственно, что ли… Ай! Больно!... – Свободной рукой он больно схватил меня за волосы и ткнул носом в ту самую бумажку:
- Если бы ты хоть иногда смотрел себе под ноги, то заметил бы, что тот парень, при столкновении с тобой, уронил этот листок. И я готов поспорить, что этот адрес – его. Ну, что будешь делать?
- Дай?
- Так ты ее хочешь?
- Я хочу знать, откуда грусть в его глазах.
- Договорились, но прежде ты расплатишься со мной. – он наконец-то отпустил мои волосы и подхватил меня под руку.
Плата была как всегда жестокой – мне пришлось съесть много мороженного. А этот садист запивал это зрелище горячим шоколадом. Когда я уже не мог ничего есть, а не только мороженное – он меня проводил по адресу. И даже позвонил в дверь. Где-то тогда у меня родился вопрос, а с чего это он вдруг так добр, но открылась дверь. И я увидел те глаза. Серые и грустные. И мерцание в них. Словно снежинки в ночной бездне. Не отводя взгляда я протянул листок, хотел было спросить не его ли это, но слова застряли в горле. Даже слёзы чуть не потекли из глаз. Или все же потекли… Никогда не думал, что от съеденного мороженного у меня запершит в горле в самый не подходящий момент. Естественно, на вопрос о том, чего это я? – я ответить не смог, только закашлялся. В самых лучших словах мне было не хорошо. Об этом даже говорить не пришлось – он просто шире открыл дверь и немного отступил в сторону, давая мне понять, что я могу зайти.
А утром я узнал, что это – Кита.
***
- Я вернулся!
- Угу.
В это время года меня тянуло почитать. И я, забравшись в кресло с ногами, с головой ушел в книгу, смысла которой не понимал. Холодное прикосновение губ к моей щеке. Поднял глаза, но Аки вовремя отвернулся. Он начал избегать взгляда со мной.
- Что ты делал весь день? Без меня.
- Ничего.
- Ничего?
- Да.
- Это тоже хорошо!
Странная улыбка. Вообще все странно. Я бы не сказал, что его откровенность со мной была ложной, но… Я встал и отправился на кухню за пепельницей. Он побежал за мной.
- Ты ел?
- Не помню.
- Тогда я тебя покормлю!
- Да? – я удивленно посмотрел на него сквозь пелену сигаретного дыма. – Ты же только что пришел.
Он вытолкал меня обратно в комнату.
- Ты там подожди, почитай. А я тебя позову, когда все закончу.
Я честно пытался читать, но мысли заслоняли за собой не только смысл, но и сами строки. Я не хотел, чтобы с Аки повторилась та же история. Нет, Габриэль не прав. Дело не в том, что я не хочу его потерять, а в том…Я не знаю. А если он будет плакать? Он выглядит таким эмоциональным. И хоть он всегда улыбается – он очень раним. Только пытается быть таким храбрым.
- Ужин готов!
Черт! Где он достал этот фартук? Но выглядел довольно обворожительно. И во время ужина мне вспомнились старые научные байки о том, что романтический ужин при свечах – это ни что иное, как прелюдия к сексу. А если точнее, то просто мужчину нужно накормить, чтобы авансом компенсировать затраченные на любовь силы.
И раз уж зашел об этом разговор, готовит Аки просто ужасно. Поэтому на протяжении всего ужина я пытался молча усердно пережевывать пищу. Самое интересное было в том, что этот недостаток его нисколечки не портил. Скорее даже наоборот. Не знаю почему, но люди, которые не умеют готовить, но пытаются это делать, вкладывая в это занятия всю душу – мне очень даже симпатичны. Черт! Что за глупые мысли мне лезут в голову весь день? И с какого места они поднимаются? Неужели я начинаю втягиваться?
- Убери со стола и вымой посуду.
- Да!
Взял сигареты, пепельницу и убрался на диван.
Через некоторое время с кухни раздался лязг и прочие звуки разрушения. А я пытался не думать о том что Аки, черт подери, симпатичный парень. И если подумать, то в нем можно было найти еще пару-тройку других полезных достоинств. Бесполезных было просто через край. Но как раз об этом думать не стоило. И уж тем более не стоит об этом думать с точки зрения того, что Гэб будет рад, если у нас все наладиться. И вообще, черт подери, что должно налаживаться? Я уже начинаю размышлять как отпраздновавший рубиновую свадьбу… Это ужасно…
- Ты там ничего не разбил?
- Неа!
Аки поставил на тумбочку чашки и снова убежал на кухню. Вернулся с коробкой конфет. И пластырь на пальцах. Но спрашивать было лень.
- У нас праздник? – я схватил его за руку и усадил рядом с собой.
- Неа! – он взял конфету и развернул ее. – Открой ротик.
Я изобразил из себя послушного мальчика, за что получил ту самую конфету.
- Тогда с чего вся эта суета?
- Просто так.
Он взял еще одну конфету и поступил с нею так же.
- Я вот давно хочу тебя спросить – а твои родители не будут на тебя ругаться, что ты живешь не дома? Да и вообще с каким-то мужчиной.
Временами мне действительно это было интересно. Аки живет у меня… А я и не знаю, как долго он у меня живет. Прошел день или уже неделя? А может быть даже целый месяц! Утро, когда он подкрадывается ко мне со спины, отражаясь в оконном стекле кухни, набрасывается, и говорит на ухо, чуть ли не касаясь его губами, «Доброе утро!». Вечер, когда он выключает свет, раздевается и ныряет ко мне под одеяло, шепчет «Спокойной ночи» и робко прижимается всем телом. Ночь, полная пустых и страшных снов. День, когда сомнения сменяются неуверенностью. Как долго все это длится? Может быть, кроме этого нехитрого ритуала событий ничего нет, и не было. Может быть, кроме Аки вообще ничего не существует. Может быть все остальное мне только приснилось?
- Неа. Их нету дома. Поэтому ругаться не кому.
Он пожал плечами. Это банальное движение слегка оголило его тельце в плечах. Я приподнялся и поцеловал его в шею. Потом, немного ниже. Еще. Поглаживая рукой его бедро. Мальчик стрепенулся и сполз на пол.
- Н-нни ннадо..
Его смущение беспредельно. Но наиграно.
- А что надо?
Я поймал прядь волос и начал перебирать пальцами. Волосы у него не очень длинные. Часто взъерошенные. Но мягкие. Приятно.
- Тты.. Ты никогда… ты меня не разлюбишь?...
- Я не могу тебя разлюбить.
- Правда?!
Мальчик развернулся ко мне. В его глазах было безумно много радости. Я его таким еще не видел. Он уткнулся носом мне в колени.
- Я так счастлив! Так счастлив! Я тоже тебя люблю! Очень-очень! И всегда буду любить! Всегда-всегда!
Только не смотри на меня. Только не сейчас. Глупый мальчик. Как я могу тебя разлюбить, если я не люблю тебя?! Я просто использую тебя и выброшу. Как надоевшего котенка. Как сигарету, которую уже не хочется курить. Только не смотри мне в глаза. Прошу. Я не хочу, чтобы ты это узнал. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Нет, не сейчас. Не так. Аки. Все не так. Все ошибка. Аки.
Я аккуратно поднял его с пола, уложил рядом с собой на диван.
Он поймал мою руку и переплел пальцы.
Так мы и лежали некоторое время.
Молча.
А на следующее утро я выяснил, что он разбил сервиз. Тот самый хрустальный сервиз, который всегда был на кухне под рукой. Тот самый сервиз, который мне притащил Хару. Нет, ну правда, не со стеклянных же стаканов пить?!
А пили тогда много и часто.
Безумный хмель весны струился по венам, наполнял мысли. И мне стоило громадных усилий держать себя по дальше от глупостей. Но вот глупостям на это было совершенно наплевать. Поэтому я пил еще больше. Пообнимавшись с унитазом, засыпал в крепких объятиях Хару. И каждый раз думал, откуда у него столько сил. И больше ничего мне не хотелось. Вот так засыпать и просыпаться. Чувствовать, что рядом кто-то есть. Особенно когда ночью просыпаешь и проваливаешься в одиночества спальни ночью.
Но эта счастливая эйфория длилась не долго. Дальше был лишь хмельной осадок зыбкой реальности.
Тогда вся моя жизнь казалась созерцанием мира сквозь стекло, по которому стекали красные капли вина. А я никак не мог уловить ту тонкую грань между «я такой никакой, что вот сейчас могу стать пред тобой на колени и расстегнуть тебе ширинку» - госпади, однажды я это почти сделал! – и «я такой никакой, что посадите меня на колени и не шатайте мир». Он злился. Но убаюкивал меня у себя на коленях, продолжая подкармливать конфетами. Потом тащил в спальню, раздевал и укладывал спать. И только недели через две, или три, Хару остался со мной на ночь. Толи я был так пьян, что уцепился в него, толи он был так пьян, что не дополз до своей комнаты. Толи мы оба были так пьяны, что решились на проступок, но не осилили его. Так я и проснулся, рядом с ним. И целое утро пытался выпутать свои длинные волосы из его, при этом стараясь никого не разбудить.
И мне это понравилось.
А потом он притащил мне большого плюшевого мишку.
А потом мне надоел этот пьяный угар и я решил с этим что-то делать. К счастью, вспомнил о старом предложении пойти в любительский театр.
Так или иначе, но с этим сервизом был связан целый период моей жизни. И Аки его разбил. В дребезги. И, не смотря на то, что он уже расплатился порезанными пальцами, все собрал и выбросил, я все равно был зол. Он это сделал так молча в надежде, что я не замечу? Нет, я заметил пустоту, образовавшуюся на полках с посудой. Заметил.
Пожалуй, это был первый вечер, когда я с таким нетерпением ждал возвращения мальчика. Но когда он пришел, как всегда со счастливой улыбкой на губах, я так и не придумал слов, чтобы ему объяснить что случилось. Просто сказал, что будет наказан.
И должного наказания тоже не придумал. Решил поставить его в угол. А поскольку там стояла пальма, то я ее выбросил. Сначала на балкон. Потом с балкона. Так и оставил двери-окна открытыми. Чтобы проветрить сознание.
Только тогда, когда уютно устроился в углу, Аки спросил, а что, собственно случилось.
Нет. Ничего. Я ничего не хотел ни говорить, ни объяснять. Для этого не было ни слов ни необходимости. Как ответить на вопросы, последующие за фразой: «Мне не приятно, что ты разбил сервиз, который мне подарил человек, которого я почти забыл и не хочу вспоминать, но не хочу забывать о том, что он был, что этот сервиз просто доказательство того, что я существовал этой весной». Мне было неприятно, что приходиться вспоминать те события, чтобы помнить о том, что что-то было. Нет, это отвратительно и больно. Если забыть Хару – я забуду вообще эту весну. Как забыл прошлую осень. И если у меня из весны не останется ничего, к чему я мог бы прикоснуться, то она превратиться просто в сон. Сон, на грани иллюзии. События, которых не было. Люди, которых никогда не встречал. Еще несколько дней просто исчезнут из моей жизни.
И все, что я могу сейчас сделать – это поставить Аки в угол на колени. С жутким желанием насыпать ему под колени те самые осколки хрустального сервиза, которые он уже выбросил.
Мне действительно хотелось, чтобы он испытывал боль. Потому что больно было мне. Я хотел разделить свою боль. Но не мог придумать ничего кроме как заставить страдать. Но я не мог сказать Аки правду. Не мог ему объяснить, что все его слова, которые он произносит так пылко и искренне – всего лишь иллюзия чувств. Он мне не поверит. Потому что верит в свои чувства. Верит в силу своих чувств. И, возможно, во взаимность. А я знаю только то, что слышал все это сотни раз. И сотни раз еще буду слушать. Клятвы бесконечной верности. И оскорбления, на память, перед уходом. Потому что это моя судьба. Судьба, тяжесть которой даже забвение не облегчает.
Это то, что наполняет не только мою жизнь, а и целый мир.
Я чувствовал боль, но не хотел оставаться наедине с ней.
Нет.
Нельзя давать волю чувствам.
Ни к чему хорошему это не приведет.
А если уточнить, то когда-нибудь мне перестанут прощать последствия моих необдуманных поступков.
Я выпрямился и открыл глаза.
Оказывается, все это время Аки о чем-то весело щебетал. Неужели он искренне верит в то, что мне доставляет наслаждение видеть его коленопреклоненным и связанным в углу? Вернее, как он может этому радоваться?
Потом я подумал. И понял, что не прав. Причинением боли кому-то другому не облегчить моих стараний. Возможно.
Просто разбитый сервиз – это не то, за что стоит наказывать Аки.
Да и стоит ли? Наказание ли это? Все его тело наполнено таким удовлетворением, что прикоснись я сейчас к нему – он даже не вспомнит о том, что решил убегать от меня каждый раз, когда возникает опасная близость тела. В какой-то момент мне показалось, что сквозь растянутую футболку просвечиваются его юные набухшие кровью соски.
Но самое обидное было в том, что он действительно, черт подери, верит в то, что я целиком разделяю его ощущения. Он верит в то, что вот сейчас, потянувшись в углу, дарит мне своим видом и состоянием удовольствие. Что можно удовлетворяться лишь созерцанием.
Как глупо.
Вот если сейчас подойти, ударить хорошенько по лицу. Пнуть, чтобы он упал и мог видеть только щель между полом и пальцами моих ног. А потом схватить за волосы и поднять – что тогда будет в его глазах? Слёзы? Страх? Боль? Отражение реальности? Может тогда он покажет, как в дребезги разбивается мир его фантазий? Как в пропасть летят эти красивые сверкающие осколки. И тихонько позвякивают, ударяясь друг о дружку.
Да. Красивое зрелище.
Но оно не стоит ни пролитых слёз ни пролитой крови.
Я не хотел причинять боль мальчику. Нет. Я не хотел выпускать из-под контроля это желание. Поэтому его лучше держать подальше от себя.
Похлопал ладонью по ноге:
- Иди сюда. Наказание продолжим потом.
Он резко вскочил, запрыгнул ко мне на колени и уткнулся носом мне в шею, щекоча дыханием. Это было приятно. И больно.
Интересно, что на самом деле испытывал Хару, когда вот так усаживал меня к себе на колени и кормил конфетами? Когда обнимал…
Нет, Аки, ты – не замена. Как Хару стал заменой Киты. Рицку мне никто не заменит. Никто.
***
Сделав первый шаг, я замер. Вокруг были разбросаны листы бумаги, книги, диски, карандаши и еще всякие странные вещи. И во всем этом окружении, прижатый к тумбочке подле компьютерного стола, он сидел на корточках.
- Это еще что за Армагеддон?
- Просто решил убраться. Немного. – в его голосе, сдержанном и холодном, проявились нотки радости. Я осторожно пробрался к нему поближе и сел рядышком на корточки.
- И как успехи? Тебе помочь?
- Нет! – словно звук хлопнувшего бумажного пакета. Потом совсем тихонько: – Я тут нашел кое-что…
Так. Здесь нужно быть очень осторожным. Одно неправильное слово, и эта жемчужница вздрогнет, раскроется и погибнет. Пока я молча соображал, он продолжил:
- Письмо от брата.
- У тебя есть брат?...
- Был. – он слегка кивнул головой, - но уехал.
Раньше он практически ничего не говорил о семье. Кроме нескольких обрывчатых слов об отце. Которого уже нет. Я осторожно прикоснулся к его руке. Он вздрогнул. Немного виновато улыбнулся.
- Он старше меня. На много…
- Ты его…
Он кивнул головой:
- Ага. Любил. Он уехал.
- Женился?
- Нет. Он уехал.
- Ты хочешь поговорить об этом?..
Он кивнул.
- Он мне брат. Только по матери. Он – хороший брат. Мы всегда были вместе. А потом он уехал. Потому что здесь – плохо. А там – он зарабатывает. Там он женился.
Парень был обычно не многословен. И вдруг – разошелся не на шутку. Я сидел рядом и слушал. Он не любил семью и не любил о ней говорить. А оказалось, что у него есть брат, с которым у них были замечательные отношения. Потом все изменилось. Как раз, когда брат уехал. Словно черта. До и после. Именно эта черта разрезала его мир на внешний – полный сарказма, поверхностного отношения к людям и вещам, пренебрежения, и внутренний – полный глубокой боли и одиночества.
С каждым новым словом я понимал, что не могу подобрать слов, чтобы… Я даже не знал, что нужно. Утешить? Взбодрить? А он все продолжал. И теребил в руках желтый конверт. Пока с него не потекла красная жидкость.
- Кита?
Похоже, он даже себя не слышал.
- Кита?
Его руки наполнились этой красной жидкостью. Она стекала вверх, по самые локти. И капала на пол. Иногда – на потолок.
- Кита?
Я попытался забрать у него этот конверт. Он оглянулся на меня. Из его пустых глаз текли слезы. Губы замерли в полудвижении. Потом он замахнулся, чтобы меня оттолкнуть. Я вздрогнул и открыл глаза.
Вокруг – темно. Чье-то ровное дыхание.
Аки.
Теперь я точно помнил, что просыпаюсь рядом с Аки. Всегда. Если, проснувшись, чувствую чье-то присутствие, то это – Аки.
Укутав мальчика, я выбрался на балкон. Курить. Смотреть на холодные звезды.
- Встречаешь рассвет?
- А? – от неожиданности ворох мурашек пробежался по позвоночнику. Неужели я успел заснуть? Нет. Он мягко прикоснулся ладонью к моей щеке. От этого стало так тепло и приятно, что я невольно прижал его руку к лицу.
- Ты такой милый.
Он улыбался. Тепло. В этот знойный утренний холод от его улыбки было безумно тепло.
Я не успел опомниться, как меня уже тащили за собой:
- Да я просто вышел купить вина. И знаешь что? Одному пить скучно! Присоединишься?
Даже не знаю на что это было больше похоже – на объяснение, на гипноз, на приглашение или еще на черте что. Я просто спотыкался следом, слушая его голос. Чертовски самоуверенный голос. Но в нем, как и в предрассветном ранневесеннем ветре, который разносил аромат подтаявшего льда, что-то было. И я в это вслушивался. Когда он втолкнул меня в кабинку лифта и встал непозволительно близко, что я дышал запахом табака от него. Когда он щелкнул замком и втащил меня в квартиру. Когда я неловко разувался и снимал верхнюю одежду. Когда густая красная жидкость ударяла о стенки хрустальных бокалов.
Бокал был уже полон, но он продолжал наливать. Тогда вино пролилось на стол. Пока не образовало красную лужицу на белоснежной скатерти. Потом струйками начало стекать вниз, на пол. Должно было стекать, но не стекало. Оно подхватывалось ветром и взлетало вверх белоснежными хлопьями. Пока вся комната не заполнилась этим калейдоскопом вина и снега.
- Ты замерзнешь!
- А?
Передо мной с ноги на ногу переминался в одной футболке, босой и вслохмаченый Аки. Пока я успел сообразить, что благополучно заснул на балконе, он испарился и снова материализовался с пледом в руках. Замер. Потом робко его на меня накинул.
- Чай будешь?
- А? Ага.. Буду..
***
Больше всего меня раздражало то, что мужчины в моем присутствии как-то странно размякали, покрывались пухом невинности и слоем ожидаемости, что я для них горы сверну, мир завоюю. Эдакого рыцаря в доспехах вечно из меня творили. Эта роль меня не то что напрягала – просто утомляла. Каждый раз завоёвывать мир, стелить под ноги мило улыбающемуся мужчине, ложиться самому… Нет-нет-нет!... А как же равноправие? Если женщины выбили его из мужчин – то почему мужчины не могут быть равными между собой? И откуда взялась эта грёбаная дележка пары на него и него-её?
Тем более что для меня существует принципиальная разница между прогибаться под кого-то и изгибаться под кем-то.
Но чаще происходило первое.
И именно это произошло с Хару.
В начале.
И если уж на то пошло, то в самом начале этой истории был разговор. Со старой подругой. Она меня разыскала, усадила перед собой и сказала:
- Хочу открыть театр.
- Благородно.
- Но я не хочу классический театр, а какой-нибудь абсурдный.
- Популярно.
- И чтобы там были нетрадиционные актеры.
- Модно.
- Я все сделала, но почему люди ко мне не идут?
- Ты это у меня спрашиваешь?
- Да! Ты же творческий человек. Вот скажи, чем этот театр лучше моего? Он во сто раз хуже! Но люди идут туда, а не ко мне. Почему?
Я не спрашивал какой «этот» и какой «тот». Тогда мне было все не интересно. Все. Кроме Киты. И ради него я тогда взял эти билеты. Чтобы со стороны заценить и сказать, что ни один театр в мире не идет в сравнение с ее детищем.
Кита долго отфыркивался. И от идеи просто куда-то сходить, и от предложения кому-то помочь, и от возможности кого-то раскритиковать. Но в конце концов он сдался. Потом… Потом много чего произошло. И вот, как преступник на место преступления, я вернулся в тот театр. Я опять пытался сбежать. От очередных чувств. Вернуться в прошлое.
Осмотрелся. Ничего не изменилось. Задумался.
Бывают же в мире вещи, которых не касается развитие.
Так вот.
- Ты хочешь заработать много денег и сразу или все же ставить пристойные пьесы?
- Я хочу ставить авторские оригинальные пьесы, чего еще никто не делал!
Да-да, сейчас многие именно этим и пытаются заняться.
- Угу. Тогда убери яркую вывеску над входом, на которой написано «придите и заплатите».
- Но там такого не написано!
- Я хотел сказать, что тебе нужно сделать ремонт. Поменьше кричащих ярких тонов. Убери сцену вообще. И эти сиамские кресла – тоже. Простые стулья, которые можно за собой перетаскивать. Удели внимание освещению и акустике. А также вентиляции и обогреву. Понимаешь?
- Не совсем.
- Из-за ярких цветов твой театр часто путают с обычным ночным клубом. То есть чаще приходят те, кто могут за вечер пропить огромную сумму денег, принести заведению прибыль – но ни на гран не поймут твоих творческих порывов. Короче, просто сделай ремонт. А я пока займусь репертуаром. Если ты не против.
- А, поняла. Театр начинается с вешалки! Нет, конечно не против! Даже очень за!
Придется совершить ложь.
Создать видимость, что в этих стенах только на сцене играют абсурд. Нет, я специально попросил убрать сцену. Ведь весь театр, от буквы «т» до буквы «р» абсурден. И игра творится не только на сцене. Но он будет успешным, пока не-зритель этого понимать не будет. Потому что игра актера в акте – это лишь акт большой пьесы, от того самого момента, когда человек решается играть в любительском театре абсурда, и до того момента, когда он осознает, что весь театр – это абсурд.
Но все это ложь.
Потому что я просто хочу чем-то заполнить свои мысли. И выйти под свет из пьяного угара забытья в объятиях Хару.
Хару?
Кажется, она что-то говорила про не традиционных актеров?
Он согласился с полунамека.
Я с облегчением вздохнул. Все же хоть какое-то разнообразие. В хождении по кругу. Вместо того, чтобы сбежать – я завяз еще больше.
Раф от души веселился. Он находил всю эту ситуацию весьма забавной, потому что категории полезности в его словаре понятий просто не существует. Точнее – бесполезности. Все что существует – все необходимо. Раз необходимо, значит полезно. А вот забавным, приятным, веселым и так далее может быть далеко не все.
Рафаэль.
Мог вскружить голову кому угодно одним своим видом, только не мне. Хотя я его искренне люблю. Этого лукавого озорного мальчишку, которому в отсутствии прицельности стрельбы из лука позавидует каждый купидон. Со временем я понял, что злиться на него за это бесполезно, ибо от этого он еще больше вдохновляется на свои не-подвиги.
- Слушай, а ты не мог бы входить как все нормальные люди? Через дверь. Предварительно постучав или позвонив.
Я стоял на балконе и дышал свежим воздухом. Сквозь фильтр сигареты. И безудержно предавался воспоминаниям.
- Поскольку я не человек, то могу себе позволить поступать не по-человечески. Ты так не думаешь? – Габриэль спрыгнул с перил балкона и затащил меня внутрь комнаты. Чтобы меня случайно не продуло. Холодно? Кажется да, было холодно. Привычно холодно, серо и моросяще.
- А теперь угощай меня! – он уселся в кресло, и демонстративно закинул ногу на ногу.
- Чего? – я вполне искренне продемонстрировал удивление.
- Ну! Я же гость – так что давай, относись ко мне как к гостю!
Кто-то что-то говорил на счет не перетрудиться… или не простудиться?..
- Кажется, ты заявил, что можешь пренебрегать человеческим этикетом.
- Кажется, ты считаешь себя человеком, раз поступаешь по-человечески, живя среди людей.
Кажется, меня передразнили.
- И вообще, как ты можешь жить во всем этом сигаретном тумане? Ведь дальше ближайшей струйки дыма ничего не видишь! – он с явной укоризной проводил мое движении руки, утопляющее очередную сигарету в пепельнице.
- Ты пришел только ради этого?
- Не совсем.
Вопросительный взгляд встретился с просящим. Похоже, мне не оставалось ничего другого, как пойти на кухню и приготовить чаю. За одно попытаться предположить причину столь незваного появления Гэба. Тем более такое бывало весьма редко – чтобы он сам заваливался в гости, да еще и требовал к нему соответствующего отношения. Пока я размышлял на эту тему – чай уже заварился. И я так и не успел придумать хотя бы один вариант, объясняющий данную ситуацию.
Когда уже выходил с чашками из кухни, заметил остатки пирога и подумал, что не мешало бы все таки придумать причину. На всякий случай. Если Аки его застанет…
- Так вот.
- Что так вот?
- Я тебя слушаю.
- Да?
- Да.
- Я тебя тоже.
Возникло жуткое желание поиграть в летающие чашки с блюдцами в голову Гэба. Видимо, это желание явственно проступало в выражении моего лица. Он рассмеялся, смахнув с себя всю серьезность.
- Люблю тебя, когда ты вот так вот вполне серьезно сдерживаешь свои плохие эмоции. Но если тебе хочется поплакать – то моя грудь как всегда в твоем распоряжении.
- И это все? – буркнул я. – Ты пришел только ради этого?
- Ты говоришь так, словно совсем не рад меня видеть. А я вот напротив, очень даже рад. И хотел узнать о твоем самочувствии.
- Не дождетесь!
Он снова рассмеялся. От этого чистого смеха на какой-то момент посветлело в комнате. И я засмотрелся. Отсмеявшись, он продолжил:
- Так ты успокоился?
- Ты о чем? Об Аки?
- Нет, о тебе. – поймав в моих глазах недопонимание, он, спустя молчание: - Просто ты говорил, что хочешь порвать с этим. С нами…
Так вот в чем дело.
Я обхватил ладонями чашку и созерцал жидкую темень в ней.
Да, эти мысли меня начали посещать. Но прекратить эту череду повторений – означает, перестать быть. Чего я хотел больше?
- Ты ведь знаешь, что на самом деле не можешь умереть. В тот самый момент, когда кто-то из нас умирает – рождается вновь. Ибо…
- … это неизбежность.
- Это – Закон, который стоит выше любого из нас и которому мы подчиняемся. И в этом подчинение находим свое счастье.
- Счастье?
Да, такие как мы, тоже могут быть счастливыми. По-своему, но счастливыми. Только это счастье отлично от человеческого, которое я постоянно вижу вокруг себя. И боль, моя боль не такая, как у них. Может быть, идея переродиться не такая уж и плохая.
- Да, счастье. А так же грусть, радость, голод, тепло… Да все, что только может быть! Ты можешь это испытывать…
- Но только среди людей. В этом и есть мой Закон. Разве не так?
Габриэль обхватил губами кромку чашки. Но, так и не сделав ни единого глотка, отстранился от нее.
- Это так… нелепо… На самом деле мы не нуждаемся в людях. Они – всего лишь еще одно проявление существования… Но ты продолжаешь к ним стремиться. И отвергать их… Подумать только, все это из-за..
- Нет, не только. У них есть еще одна милая черта – незнание.
- Незнание?
- Да. Это очень мило.
Если бы я не знал, что Аки – это просто еще один в сплошной череде многих. Что на самом деле это иллюзия чувств, что нам предстоит расстаться независимо от обстоятельств, что сам факт того, что каждая такая встреча и расставание диктуют обстоятельства – мне было бы легче. Когда ты не знаешь, что перед тобой иллюзия – ты веришь. А когда веришь – любая иллюзия превращается в реальность. Но знания. Знания расчеркивают все. И мир распадается на многие осколки. Невероятное количество плоскостей бытия.
- Теперь я понимаю, почему ты любишь Рафаэля. Особенно просыпаться вместе с ним. Тогда уже не помнишь, что было зимой, но еще не знаешь, что будет лето.
- Да, возможно.
Пробуждение.
Оно бывает разным. Иногда хочется какое-то мгновение назвать пробуждением, чтобы все, что было до – стало просто кошмарным сном.
А не просто кошмаром.
Когда я проснулся – был уже глубокий день. Кажется. Но я уже перестал следить за временем и даже успел забыть, когда сломался нормальный режим времени. Утро наступало с пробуждением. Тьму разбавляло искусственное солнце. Где-то в районе компьютерного стола. А засыпали… Ну, когда засыпали – тогда и засыпали.
Чем мы занимались все остальное время?
Играли.
Проследовав на кухню и обнаружив, что холодильник пуст, я задумался. Повезло, что проснулся еще до того, как закрылись магазины. Впрочем, бывают моменты, что круглосуточные супермаркеты воспринимаешь как высшее благо человечества. Накинув на себя что-то потеплее, вышел на улицу.
Не привычно.
Пощурившись несколько минут до боли в глазах, я наконец-то освоился с ослепительно-снежным светом. Он был вокруг, везде. И приятно похрумывал под ногами. Свежий воздух рвал легкие. Нет, не потому, что он был холодным, а потому что чистым. Поэтому самое первое было – это купить сигарет и закурить. Потом – продукты. Нет-нет. Сначала можно погулять – а потом уже возвращаться с пакетом чего-то пожевать.
Приблизительно вот эта бесцельность завела меня на детскую площадку.
В такую погоду – и без шапки?
Длинные светлые волосы развевались на ветру и сливались с белоснежным пейзажем. Длинные тонкие пальцы зажали сигарету. Она сидела на качеле и слегка покачивалась. От этого движения полы ее черной шубы подметали снег под ногами. А она смотрела в небо.
Дико захотелось подойти и попросить сигарету. Что я и сделал.
- А? Ты сначала свою докури – а потом я тебя и угощу, может быть.
Улыбка.
- Уру.
- А?
- Знаешь кто ты?
- Твой любимый ангел-хранитель?
- Можно я тебя убью когда-нибудь?
- Ты опять меня с кем-то перепутал? С девушкой? – он звонко рассмеялся, но от этого стало не по себе холодно. – Ты совсем замерз. Давай тебя угощу чем-нибудь…
- Хватит, ты меня уже сводил в кафе…
- А? У тебя что-то не ладится с Китой?
- Да нет, все нормально. Я уже почти добрался до причины его состояния.
- И?
- Что «и»?
- Да брось ты! Я же тебя прекрасно знаю. Уже не первую сотню лет. Тебя ведь что-то беспокоит.
- Я сам не знаю. Что-то тут не то. – я присел напротив него на корточки.
- Тебя ведь всегда привлекали загадки. Так почему ты так смущен?
- Не знаю. Просто такое странное предчувствие. Что скоро все изменится.
- Опять?!
Уру взял мои руки в свои, поднес к своим губам и начал на них дышать. Я всегда удивлялся тому, что в таком холодном существе есть столько тепла. Но его взгляд все равно был острее тысяч игольных льдинок. И когда он на меня посмотрел, я вздрогнул.
- Ты безнадежно замерз. Уверен, что не хочешь отогреться в кафе?
- Уверен. Мне еще нужно купить продуктов и вернуться домой.
- Оке. – он резко встал, от чего качель тоскливо вскрипнула и томно повисла, - тогда я составлю тебе кампанию. Все равно делать нечего. Так ты идешь?
Я ухватился за протянутю руку и поднялся. Но эта сама рука уже не хотела меня выпускать. Не поворачиваясь ко мне лицом, он произнес:
- Расслабься, ведь даже ты путаешь меня с девушкой, так что никто ничего не заметит. И ничего страшного, что я слега выше тебя. Такое бывает. Даже у девушек-парней. Просто расслабься, дорогой, и получай удовольствие от прогулки.
- Ага, по супермаркету, среди торговок и тележек?
- Нуу, в кафе ты сам отказался идти, так что я тут не причем. Разве что ты в последний момент передумаешь.
Но я не передумал. До самого подъезда. Так и не передумал. Уру мне вручил пакет с полуфабрикатами, которые мы долго выбирали и обсуждали, ко всеобщей радости сплетен вокруг. Особенно когда еще в пакет отправилась бутылка вина, мужики вокруг начали хмыкать, и не сводить глаз с него. А он от этого еще больше входил в кураж. Взял меня под руку. Так что у входа мы чуть ли не свалились на льду… Его саркастические замечания на тему замечаний окружающих в нашу сторону меня вконец рассмешили.
Потом, когда я уже собрался развернуться и скрыться во тьме подъезда, он вдруг развернул меня к себе, положил ладони мне на уши, словно маленькому ребенку, заглянул в глаза, и куда-то глубже.
- Помни, что я, и ребята, всегда на твоей стороне. Чтобы не случилось. Мы любим тебя и только тебя.
- Да. – я улыбнулся. За долгое время действительно чисто и искренне улыбнулся. – У меня нет никого ближе вас.
Застыв в полушаге, я поймал себя на мысли, что у меня действительно хорошее настроение. За долгое время. С тех самых пор… Как… Нет, это очень хороший вечер, поэтому не стоит его портить воспоминаниями. Все, что сейчас нужно, это – поделиться хорошим настроением с Китой. Я не знал, как это сделать, но хотелось вытащить парня из той тьмы, в которой он утопал. Я это чувствовал. Я хотел помочь.
- Ты где был?!
Я даже не успел полностью открыть входную дверь.
- Ты куда ушел, так ничего и не сказав мне?
- Я, вообще-то, за продуктами ходил, и за сигаретами.
- Да?
- Да.
Я втиснулся в коридор и начал раздеваться. Вообще не понимая, что его так разозлило. Это меня сбило с толку. И я уже вообще не знал, что делать. Кроме того, что нужно его успокоить.
- Сколько раз я тебе говорил, никуда без меня не ходить? А? Сколько? Почему ты вышел без меня? Мы всегда за продуктами ходим вместе!
- Мне просто не хотелось тебя будить. Ты выглядел…
- Милым?
- Д-да… милым…
Черт! Что за бред! Он, с тех пор, как впустил меня в тот вечер к себе в квартиру, никуда не выходил. Что он несет? Пытаясь не показывать свое замешательство, я схватил пакет и потащился на кухню. Кита пошел следом. Чуть успокоившись. Когда я складывал продукты в холодильник, он практически навис на мне.
- О! Ты купил вина! Здорово! Сегодня же его выпьем! А что у нас за праздник! А какими духами от тебя несет? Женскими?
Уру, я тебя когда-нибудь убью.
- Да с чего ты взял? Давай лучше сразу что-то приготовим. Ты голоден, да? Лично я голоден как волк!
- Ты встречался с женщиной? И собираешься к ней уйти?
- Да ни с кем я не встречался!
Если честно, это частично была правда. И не потому, что Уру не женщина, а потому, что он – не человек. Поэтому я всегда избегал с людьми упоминания о них. Это бесполезно. Что-то говорить о них. Они живут своей жизнью, люди – своей. А я завис где-то на грани между этими двумя мирами.
- Так ты не собирался никуда уходить?
- Нет, конечно.
- Хорошо. Тогда давай завтракать.
- Какой завтрак? За окном уже смеркается.
- Да? Вечер? А я думал, что утро. И что тебя не было всю ночь…
- Нет, за окном – вечер.
Ужин прошел в торжественной обстановке ерундовой болтовни. Вино мы так и не трогали. Время шло к полуночи. Кита успокоился. Я решил подумать об этом потом. Возможно. Просто не хотелось портить настроение. Я еще помнил, что днем у меня было хорошее настроение. И то, что я хотел что-то сделать для Киты. Если это – просто побыть с ним рядом, то почему бы и нет? Это хорошо, когда рядом кто-то есть.
Я зашел к нему в комнату. Он сидел на краю кровати и грыз ногти. Так увлеченно, что даже не заметил моего появления. Подойдя к нему вплотную, я позвал:
- Кита. Кофе хочешь? Я сейчас приготовлю.
Он вздрогнул, посмотрел на меня, и спросил в свою очередь:
- А ты знаешь какая на вкус мужская сперма?
- Такое впечатление, что существует женская сперма…
- А я – знаю. Пробовал. Хочешь, скажу какая на вкус твоя сперма?
- Так.. Стоять…
- Что, уже?
Он смотрел на меня, снизу вверх, немного прищурившись и хихикая. Я таращил на все это зрелище глаза и пытался понять, что тут происходит. Какая сперма? Он вообще о чем? Вот только не надо мне говорить, что он…
- Не надо…
Кита скользнул руками по моим ногам вверх. Одной рукой задержался в районе между ног, а второй уже расстегивал ремень.
- Ну почему… Я уже пробовал. И мне понравилось.
Отбросив соображения куда-то прочь, я шарахнулся, наверно туда же. При этом больно ударился спиной о пол. Ноги предательски подкашивались, и я не мог подняться. Тем временем, Кита уселся на меня сверху, все с той же странной улыбкой.
- Послушай меня, это же глупо. Когда ты успел?..
- Да только что! – он начал ерзать на мне и хохотать.
- Какое только что? Ты же дома сидел! Ты же из дома не выходишь!
Ну скажите, что это все – глупый розыгрыш. Нет, я не могу в это поверить.
Он переменился в глазах и с силой ударил ладонью меня по лицу.
- Я выходил! Я выходил из дома! Я часто выхожу гулять!
Часто? Черт, что же тут происходит?
- Это неправда! У меня был мужчина! Ты будешь моим мужчиной! – из его глаз хлынули слёзы. Он закрылся руками и всхлипывал. Я приподнялся и обнял его. Отложив в сторону мысли о том, что надо бы его снять с себя, связать и засунут в шкаф. От греха по дальше.
Он всхлипывал.
- Ты будешь моим мужчиной.
- Успокойся, все хорошо. Все будет хорошо.
- Конечно! Нам будет хорошо вместе! Я все сделаю. Я буду делать с тобой все, что делают женщины!
- Кита… Мальчик мой..
- Да. Твой. И ты – мой. Ты никогда от меня не уйдешь! Никогда. Никогда. Никогда.
Это единственное слово слилось со слезами и отбивало пульсацией в висках. Именно в тот момент мне больше всего хотелось убраться оттуда куда-нибудь очень далеко.
- Как здорово! Ты меня ждал? И даже чай приготовил!
Я открыл глаза. Прямо передо мной стоял Аки. Как всегда широко и мило улыбался.
- Иди сюда.
- Мм?
Он сделал еще один шаг. Ко мне. Но мне этого было мало. Я просто схватил его за руку и опрокинул себе на колени. Там же поймал в объятия. Прижался к нему. Близко-близко. И просто вдыхал аромат этого хрупкого тела.
- Ты что делаешь? – он слегка засопротивлялся.
- Ничего. – Я еще крепче прижался. Как же здорово, если есть рядом кто-то, кого можно вот так обнимать, вдыхать запах тела, слышать шорох шагов и дыхание. Когда ночную тьму наполняют не только мысли и страхи, но и дыхание кого-то близкого-близкого…
- Аки…
- Что?...
Он высвободил руку и взял чашку, отхлебнул.
- Чай совсем холодный. Ты так давно меня ждешь? Давай я приготовлю чая нам? А еще кофе! Со сливками. И варенье есть. И…
- Не надо. Просто сиди и не дергайся.
***
Аки свернулся рядышком котенком.
- Расскажи мне сказку.
- Сказку?
- Да!
Действительно, что еще можно делать взрослому мужчине в постели с милым мальчиком? Ну не лишать же его этой очаровательной невинности? Нет-нет, по моей части – это лишение детей наивности, но ни в коем случае не невинности.
Так вот.
- Жил-был принц.
- В трикакомто царстве в древнем замке?
- Нет, что ты, он жил на шестом этаже обычной многоэтажки.
- Чтоооо? Разве принцы живут на шестом этаже…
- Мальчик мой, принцы могут жить не только на шестом, но и на первом, и на восьмом этаже. Но этот принц жил на шестом. Впрочем, может и сейчас он живет там же.
- И разве это принц?
- Еще как принц! Ведь если и рассказывать сказки – то только о принцах. Тебе нравятся принцы? А если в кого-то влюбляться – то только в принца.
- И влюбилась в него…
- И влюбился в него бедный художник.
- Знаю-знаю, - зевнул Аки, - он продал все свои картины…
- Это было в другой сказке. А в этой сказке художник продал сердце ради своей мечты – запечатлеть на холсте душу принца.
- Эй! А ты ничего не путаешь? Обычно продают душу – чтобы получить сердце.
- Это обычно. А в этой сказке художник продал сердце. Раньше его сердце было свободно, и он был свободен. И никого не любил. Но чтобы понять душу принца он влюбился в него. Разве можно понять кого-то другого, не слившись с ним воедино, при этом оставаясь самим собой?
- А принц? Он полюбил художника?
- А принц был гордым и прекрасным, как и полагается каждому принцу. И был окружен большой свитой всяких разных воздыхателей. Ну и вообще положенной каждому принцу свитой. И вовсе даже не замечал художника. Художник был влюблен, а влюбленные способны на разные чудеса и всякие глупости. И в конце концов ему удалось пробраться в покои принца. Где кроме них больше никого не было…
- И тогда у них была любовь?
- И тогда художник исполнил свою мечту. Он запечатлел душу принца. А вот принц, получив сердце художника, не хотел его возвращать.
- Но художник добился любви принца?
- Нет. Художник умер.
- Почему?
- Потому что люди не могут жить без сердца. Кто-то должен дать им другое сердце. Взамен потерянного, проданного или разбитого.
- А если этого не случится?
- Тогда человек превращается в бессердечное существо. И умирает.
- А дальше? Что было дальше? Все сказки заканчиваются хэппиэндом! Принц осознал свою ошибку и воскресил своей любовью художника? Они жили долго и счастливо? На шестом этаже.
- Не все сказки заканчиваются хэппиэндом.
- Так не честно! Это плохая сказка!
- Извини. Других не знаю.
- Я тебе расскажу другую сказку, с хэппиэндом.
- Хорошо, только другим вечером. Сейчас поздно и маленьким мальчикам пора спать.
- Ээ! Я уже давно не маленький!
- Хорошо-хорошо, все равно пора спать.
- Ну ладно…
Аки нехотя пробурчал, пожелал сладких снов и обнял меня.
Со временем Хару видимо понял, что я не способен любить простую посредственность, что мне нужен кто-то выделяющийся или привлекающий. Вот он и решил выделиться. Но весьма занятным способом. Отправился мой Хару в юбочный поход. Впрочем, есть вероятность, что это я его туда направил своим замечанием по поводу того, что им заинтересовалась одна особа из труппы, и что это совсем не профессиональный интерес, как меня уверял Хару. И я имел неосторожность ляпнуть, что не одобряю этого. Вернее, если бы, не приведи стечение обстоятельств, которое могло бы его привести в ее постель, я был бы весьма зол, опечален, слегка в бешенстве, мог бы рвать и метать, ну и еще пару глупостей осилил бы в этом состоянии. Хару удивленно на меня вытаращился и сказал нечто вроде следующего:
- Ты же знаешь, что я совершенно не интересуюсь женским полом.
- И только по этой причине ты продолжаешь отношения со мной?
- Нет. Потому, что ты – мой любимый мальчик.
Тоже мне, нашел «мальчика». Но я не сопротивлялся и не вырывался из его объятий. В этом что-то было. Не знаю что, но я не спешил становиться его «любимой девочкой». Тем более что этому способствовали вечные споры о том, кто все же должен быть «девочкой». Хару был уверен на все сто процентов, что я просто рожден для этой роли. В конце концов, я говорил, что устал и удалялся спать. Спустя некоторое время, утомленный и другими спорами, – в свою комнату.
А потом я с головой ушел в театр.
И только краем глаза замечал, как Хару крутиться вокруг нашей театральной звезды. Если выбирать между сценами ревности и мольбами остаться – я выбрал театр. Тем более, что я пришел в него в поисках очередного приюта забытья.
Мне было интересно все.
Мне хотелось понять, что есть театр в жизни человека. Это просто такая точка преткновения, когда туда вдруг попадаешь, понимаешь, что тебе пытаются что-то донести со сцены, ибо всем известно, что со сцены зрителю режиссер с помощью актеров что-то говорит; вот сидишь в зале, думаешь над тем, какой же смысл скрыт, а потом уходишь и забываешь. Или же театр это такая зона, куда попадаешь, окунаешься в мир ирреальности и игры, а потом возвращаешься в свою собственную маленькую реальность. Способен ли театр, слово сценариста и жест актера, изменить жизнь зрителя. И надо ли это? Или же театр вплетен в ту самую жизнь, реальность, настолько плотно, что мысли возникают задолго до сценического акта и воплощаются после него. Что этот самый театр всего лишь катализатор или инкубатор мысли, идеи.
Более всего мне хотелось сделать зрителя сопричастником театрального таинства. Чтобы он не чувствовал себя потребителем искусства, чтобы он, сидя в зале, не думал над тем, над чем же он должен думать, а чтобы он творил вместе с актером. Но бессознательно. Так, как каждый лист на дереве творит весну. Для этого также нужно было перестроить саму игру. Актеров.
Все это вместе и было абсурдом.
Нет, не заученный текст, декламируемый в пустоту зала невидящими глазами. А сами мысли.
И этих самых мыслей у меня было много. Хотелось каждую потрогать. И дать потрогать другим.
Когда я возвращался домой, Хару мне рассказывал о театре. О репетициях. О гримерке. Об актрисах. Я старался не придавать этому особого значения. Потому что хотел ему верить? Или я его просто не слышал? Или не хотел демонстрировать свои истинные чувства?
Мы были актерами. Но разных сцен. Он – играл на сцене эдакого сердцееда, который завоевывает эти самые сердца словно бы случайно. Так же случайно, как ветер гонит волны по водной глади. И, словно бы оно ему и не надо, но в силу своей благородности, он нисходит к жертве своих прирожденных чар. А я – просто в это время путался под ногами. Но Хару знал, что пьесы пишутся мной. Что на самом деле именно я тогда руководил постановкой. А не просто бегал туда-сюда с бумажками. Как это могло – и должно было по моей задумке – выглядеть со стороны. Со временем об этом узнали и остальные. После чего я начал вызывать профессиональный интерес. А какая пьеса будет следующей? А как лучше сыграть? А кто будет играть? То есть вся та суета, которой я старался избежать, чтобы полностью следить за самой игрой. И это тоже было абсурдом.
И как бы я не закрывал на все это глаза, но видел во взгляде Хару тоску. Тоску о том, что он не хочет играть роль ведомого мальчика. Он хотел, чтобы маска со сцены не сходила с его лица. Пытался доказать, что образ на сцене – это его естественное поведение. Пока я не понял, что он жил бы на сцене вечно, только бы к нему относились по написанному в сценарии. И этого написанного он начал клянчить. Это начало раздражать. Никакие серьезные разговоры не решали проблему – а только прибавляли новых. Скандалы сменялись ссорами. В театре он держал себя в руках. И в который раз пытался привлечь внимание всех.
И тогда я привел в театр Рицку.
Он топал за мной, уверенным шагом. Но когда мы зашли в зал, ухватился одной рукой за мою одежду, выглянул из-за моей спины и показал всем ослепительную улыбку и знак «V».
Никогда не знаешь, что приносит больше счастья – когда в тебе кто-то нуждается и защищает тебя, или же самому чувствовать необходимость кого-то защищать, заботиться о ком-то. Но точно знаю, что любая ситуация на практике куда более приятна, чем просто размышления о ней. Наверно, ровно до тех пор, пока не попадаешь в обоюдостороннюю ситуацию. Когда кто-то заботиться о тебе, а ты нуждаешься в совершенно другом человеке.
Этим другим для меня стал Рицка.
Иногда даже казалось, что мир начал свое существование ровно с того момента, как я его увидел.
Но каждый раз, глядя на Хару, мне становилось стыдно перед ним.
Он пытался сохранить наши отношения. В большинстве случаев это выливалось в очередной скандал, выяснение отношений, просьбы, никуда не уходить, попытки доказать самому себе, что он не потерял своего шарма, распространяя его на девушек.
Меня этого уже не трогало.
Я уходил. В театр. Он уже не был любительским театром абсурда, где играли актеры нетрадиционной ориентации, кроме всего прочего, – он стал абсурдным театром. И чем больше внимания возникало вокруг меня как административно-руководящей особы – тем больше я тянулся к Рицке. Попросту, я хотел за ним спрятаться. Поэтому и привел в театр. Я снова просто прятался.
***
У меня появилась новая привычка – курить на балконе.
Нет, дело не в том, что я никогда не курил на балконе и постоянно обкуривал всю свою жилплощадь. Просто это начало превращаться в очередной ритуал. Как утренняя сигарета в кампании отражения в стекле на кухне. Так мне начинало нравится забираться на балкон. Практически в любую погоду. Возможно, я ждал появления Гэбриэля, хотел, чтобы он втянул меня в комнату, чтобы я не замерз и не заболел. Возможно, мне просто не хотелось так остро ощущать свое одиночество.
Поэтому я начал с любопытством наблюдать парочку в низу. Спустя пару минут с улыбкой отметил, что это – два парня. Действительно куда мир катится? Вместе с отсутствием морали и прочих излишеств… И все же было забавно наблюдать, как они уже битый час пытаются попрощаться, прячут робкие поцелуи от света зажигающихся окон. Во дворик въехала машина, которая их окончательно спугнула, как пару мартовских котов. Глазища этой самой машины выхватили на мгновение внешность одного из ребят. Этого мгновения было достаточно. Аки.
Задумавшись над этим, я пошел на кухню мыть посуду. Когда он влетел и начал что-то орать с коридора, я слегка вздрогнул. Ничего не сказал и продолжал оттирать завтрак с тарелок.
- Ты ужинал? Я принес фрукты. Смотри! – он водрузил пакет с объявленными фруктами на стол.
- Аки?
- А?
- Тебя кто-нибудь провожал?
- Неа. А что? Ревнуешь?
Нет, я уже давно не ревную. Просто взял этот пакет и переместил со стола в мусорное ведро.
- Ты чего?
- Они – грязные. Я не хочу это есть. Хочешь – доставай и ешь.
Он повис у меня на шее:
- Что-то случилось?
- Нет, ничего не случилось. А что могло случиться?
Просто возникло какое-то странное навязчивое отвращение.
- Как он мог?
- Что?
- Вот так. Просто сдаться.
- А ты?
- А что я?
- А как ты мог вот так просто уйти?
- Да, но я.. Рицка..
- Что, любишь Рицку?
Что?
Я хотел на автомате это парировать, но понял… Нет, я ничего не понял… Я люблю Рицку?... Люблю.. Рицку… Но он же – парень… Да, милый, интересный. Красивый. Умный. Талантливый, черт дери. Но… любить? Рицку? Любить парня?... Я никогда раньше об этом не думал. Нет, вернее я думал о том, что бывают случаи, когда парни влюбляются друг в друга. Но я думал об этом как о данности, существующей в мире. В моей голове. Но не в моем сердце.
- Двое на одного – это не честно!
- Пф..
Пф? Пф – и это всё?
- И это – всё?
Мне хотелось ругаться. Кричать. Верещать до потери голоса. Но не думать. Я не хотел думать о Рицке как о предмете любви. Я вообще ни о чем не хотел думать.
Совсем не давно из моей жизни исчез Хару. Это произошло как-то странно, банально и тихо. Сначала он приваливался домой поздно вечером, немного не трезвый, прижимал меня к груди, источающей целый букет женских разнообразных парфюмов. Спрашивал, не ревную ли я. Потом закатывал истерику, что я его не ценю. Ни слова о Рицке. А потом – вдруг это все прекратилось.
- Но ведь он любил меня?
- А ты его? – Рафаэль, без стыда и совести развалился у меня на коленях и играл локонами моих длинных волос. И это все – практически в центре города…
- Ну… я.. даже начал к нему привыкать…
- А Рицка? – в разговор вступил Михаэль.
Рицка? Я сам не знал, что происходило со мной, когда я видел Рицку.
- То-то и оно, - ухмыльнулся Михаэль, - ты в него влюбился.
- Да нет же! И разговор не о Рицке, а о Хару! Раф, скажи хоть ты…
- А что тут скажешь? Любовь – прекрасное чувство.
- Но разве Хару меня не любил?
- Думаю, что любил.
- Тогда почему? Почему? Ведь он всегда говорил, что я – его собственность. И он не собирается бороться за свою собственность? Не собирается доказывать своих чувств?
- Думаю, что уже поздно что-то доказывать.
- Но почему?...
Я не унимался. Мне действительно было сложно это понять. Почему? Он вот так запросто готов от меня отступиться? Встретив первое же препятствие? Тогда как или боролся или мирился с его похождениями по женщинам, когда он меня клятвенно заверял, что ему никто, кроме меня не нужен. И теперь вот оказывается, что я ему вовсе и не нужен? Ведь если бы он хотя бы чуть-чуть попытался, проявил свою заинтересованность, то я… я бы остался с ним…
- Время Хару уже закончился.
- Но почему?
- Потому что наступило лето. – Михаэль улыбнулся широкой счастливой улыбкой. – Да и Рицка – не плохой парень. Вот увидишь. Так что совет вам да любовь.
Рафаэль звонко рассмеялся:
- Слушай, ты это говоришь, словно выдаешь замуж свою единственную дочь!
- Да что ты понимаешь?! – Михаэль вспылил. И если бы Рафаэль вовремя не спрятался за моей спиной, то даже мог бы его слегка огреть. – Ты вечно твердишь на право и на лево «любовь да любовь», и раздаешь ее на право и на лево. Кто бы под руку тебе не попался. И что с этой твоей любви? А? Как весенний цвет! При первом же холодном ветерке все лепестки облетают! О настоящих чувствах нужно думать. Глубоких и преданных. Так что, - он положил мне руки на плечи, - нет ничего плохого в том, что ты влюбился.
Нет, ничего плохого в этом не было. Но я пытался не думать об этом, как о любви. Я просто был счастлив. Счастлив от того, что рядом со мной – настоящее сокровище. Был готов выполнить его любой каприз. Готов на все что угодно. Ради одного блаженства – видеть свет в его глазах. Свет, который осветил мою жизнь. Все что угодно, ради его улыбки. Просто быть рядом и держать в руках его ладонь. Сжимать. Пусть, даже до боли, но главное, чтобы он был рядом.
Но я не смог. Возникло слишком много проблем, о которых Рицка отказался слушать, но благодаря которым я не мог дальше оставаться в театре. В отличие от Хару, на которого мое исчезновение практически никак не повлияло, Рицка ушел вместе со мной. Он тосковал по сцене, хоть и не показывал виду. Или не успел. Почти сразу же мы занялись своим. Любительским абсурдным театром.
Лето.
Оно тоже склонилось к своему закату.
Потом в моей жизни появился. Аки.
Могло ли быть все иначе? Не знаю. Но ребята часто утверждают, что все предопределенно. Значит, то, что этот мальчишка сейчас сидит в центре комнаты, свернув в хитрую позу ноги, держа перед собой ароматические палочки для воскурения, смешно покачиваясь и бормоча что-то вроде «оооомммммм» - тоже предрешено? В любом случае это выглядело настолько забавно, что я даже немного успокоился и решил не думать, что ищет молодой парень, встречающийся с другим молодым парнем, в после взрослого человека.
- Что это ты делаешь?
- Медитирую.
- Что делаешь?
- Привожу свой внутренний мир в состояния равновесия. – и он продолжил бормотать сове «ооооммммм».
Я еле сдержался, чтобы не вывести его из себя своим смехом. Но это действительно было забавно.
- Иди сюда. Здесь ты быстрее достигнешь равновесия.
Сначала он подозрительно на меня покосился, потом все же подхватился, тыкнул куда-то в кактус ароматические палочки, и уже сидел у меня на коленях.
- Умм… ты приятно пахнешь..
- Да? – он обнял меня.
- Да.
Закрыл глаза. Что еще нужно? Тепло человеческого тела. Слышать сердцебиение своей грудной клеткой. Вдыхать эти причудливые восточные ароматы. Периодически слушать босое шлепанье по полу или «ооомммм», возмущения и смех. Просто знать, что рядом есть кто-то. Ради этого можно иногда закрывать глаза на некоторые не значительные шалости.
- Люблю осень. Особенно вот такую.
- Да? Почему? – честно говоря, отвечать не хотелось. Натолкнуть бы его на какую-нибудь тему – и пусть мне что-то мурлычет на ухо. Было бы здорово.
- Потому что это красиво. Грустно, мрачно, холодно – и красиво.
- Да? – как-то полусонно я поддерживал разговор.
- Да. Потому что такая осень нагоняет депрессию. А депрессия – это же творческое состояние души.
- Ты так думаешь?
- Ну конечно! Это же так здорово! Так красиво и грустно! Страдать где-то в уголочке полутемного кафе. Творить грустные и прекрасные стихи. Осенняя депрессия – это так круто! Люблю осень!
Когда до меня дошли его слова – возникло непреодолимое желание его задушить. Этими самыми руками, которыми каждую ночь я его обнимаю.
Осенняя депрессия – это здорово? Страдающий человек – это красиво? Боль от невозможности выразить самого себя – это круто?
- Знаешь что?
- У?
- Пошли спать.
- Уже? Так рано?
Он, как всегда, сидел на краю постели и смотрел как я раздеваюсь. Потом выключил свет. Стал на фоне окна, который просачивался депрессивный уличный свет осени, долго и изящно снимал с себя одежду. Юркнул ко мне под одеяло. Прошептал пожелание снов. И уже через несколько минут ровно и уютно посапывал у меня на плече.
Почему людям нравится «творческая депрессия»? Я этого никогда не мог понять. Неужели кто-то думает, что это ужасно приятно – вынимать из груди сердце и кровью на асфальте писать стихи. Зная, что уже сейчас эти откровения затопчут автомобильные шины. Неужели это действительно настолько красиво? Когда один человек пытается безмолвно взывать к состраданию – а все человечество смотрит на это и восторженно рукоплещет. А потом находятся вот такие из этой толпы, кто хочет слышать рукоплескание в свой адрес – и жаждут «творческой депрессии». Это отвратительно. Еще больше отвратителен я. Потому что не могу, и не хочу, объяснить этому ребенку, что он заблуждается в своих выводах. Нет. Я убог и жалок. Но могло ли быть иначе? Мог ли Аки быть другим человеком? И я – другим. Рядом с другим Аки.
- Нет, с Шотой у тебя нет необходимого резонанса. Хотя он тоже ничего так экземплярчик.
- Чего?
- Ну, резонанс, понимаешь? Это когда в один момент в одном месте совпадают казалось бы не связанные между собой явления, люди, события, эмоции. Но у них есть одна общая грань. И относительно тебя эта грань выстраивается…
- Да к черту грани и прочую ересь! Я любви хочу! Понимаешь? Обыкновенной человеческой любви!
- Дорогой мой, для обыкновенной человеческой любви тебе для начала не мешало бы быть человеком. Обыкновенным человеком. А ты – всего лишь обыкновенная эманация. Так уж изволь быть обыкновенной эманацией и исполнять свой долг.
- Я не хочу.
- Тогда вернись в исток. Какая разница? Все равно тогда выделится другая эманация и будет выполнять свой долг. Если ты – эманация и больше ничего, то какая разница? Ты уйдешь и в тот же миг вернешься снова.
- Слушай, хватит тут мне читать ученые лекции.
- Нет, иногда ты просто напрашиваешься на то, чтобы тебе вдолбить что ты есть и навернуть по шее.
- Хорошо тебе, ты ведь не эманация.
- Ну, это смотря с какой стороны посмотреть. В некотором роде все мы – эманации.
Иногда вспыльчивый и взрывчатый Михаэль походил на рассудительного Гэбриэлся. Но спокойствия ему все равно не хватало. Поэтому Михаэль оставался Михаэлем, а Габриэль был Габриэлем. Каждому свое. Нет, это нечто большее.
- Ты же знаешь, что никогда ничего не изменится, что бы не происходило. Все в мире возвращается на круги своя.
- Не рви душу.
- Ее у тебя нет.
- Почему?...
- Ну потому что мы ее не вырабатываем. Как человеческий организм не вырабатывает аскорбиновую кислоту.
- Почему ты мне все это говоришь.
- Да потому что ты забываешься.
- Я хочу любить. Слышишь? Я хочу любить и умереть вместе с любимым человеком в один день. Чтобы мне не было без него одиноко и больно. Что в этом плохого? Что? Черт подери…
Михаэль взял у меня сигарету, закурил. Некоторое время мы молчали, каждый думал о своем.
- Мне иногда кажется, что люди – это всего лишь соблазн.
- А?
- Они – странные существа. Если вот так посмотреть, стоя в центре их городов, то складывается впечатление, что они всем своим потоком и по одиночке идут в никуда. Без цели. Но каждый из них ищет вселенскую причину своего рождения и не хочет умирать. А ты – хочешь умереть. Ради любви к одному простому смертному… Ради идеалов, которых не поймет ни один человек. Ты столько раз терял свои крылья, что уже, наверно, забыл что такое летать. И кто-нибудь из них об этом знает? На что ты идешь ради любви.
- Но я ведь люблю…
- Да, любишь. Любовь дает тебе силы жить дальше…
- Я не хочу жить дальше… Я хочу просто любить… Не потому, что так надо, для продолжения жизни… а потому, что иначе нельзя…
- А иначе ты и не можешь… Если ты влюбляешься, то это происходит так, словно в первый и последний раз.
День клонился к закату. Вместе с ним – лето. Это жаркое душное лето. Преисполненное страсти и слез. Этим летом было все. Была любовь. Я пожирал взглядом каждый исчезающий лучик света. Словно хотел задержать его еще хотя бы не на долго. Пусть даже в памяти.
- Виктимность?
- Ага.
- Нееет.
- Все вы так поначалу говорите.
- Нет, не хочу быть жертвой ни при каких обстоятельствах.
Эта категоричность вызвала улыбку, которую я спрятал за пристальным рассматриванием жидкости в чашке.
- Думаю, ты меня не совсем правильно понял.
- Да, а как правильно? – Эта по истине детская непосредственность была безумно чарующей. И я даже начал слегка успокаиваться.
- Не парься, со временем все встанет на свои места. – При этих словах очарование надуло губки. – Давай лучше вернемся к разговору о музыке.
- А мы о ней говорили?
- Ага. Мы говорили про Руки. Это вообще, кстати, что такое?
- А, да. Что-то такое припоминаю…
Это уже второй мой разговор о музыке – общественной части жизни, в которой я ничего не смыслю. Поэтому я просто слушал, задавал глупые вопросы и наслаждался умным видом мальчика. Это вызвало еще одну улыбку. И мысли. Мысли о том, что я давно не улыбался. Вот так. Просто.
Разговор мягко перетекал из одной темы в другую. После музыки мы обсудили еще прически и стиль одежды. Вернее, меня просвещали. И объясняли что важнее – стрижка или цвет волос. А также необходимость в индивидуальности, личности… Да, наверно, можно было и раньше позвонить этому малышу. Кстати, о возрасте…
- А ты на каком факультете учишься?
Почему-то этот вопрос моментально вызвал откровенную обиду.
- Это не смешная шутка.
- А что я такого сказал?
- Я только в девятый класс перешел..
Святые демоны! Нет, я конечно догадывался, что он – юн, но даже не подозревал что насколько…. Наверно, мне не удалось удержать эти мысли, поскольку этот малыш сразу заёрзал на стуле и начал сокрушаться, что ему не стоило говорить правду про возраст. На этот раз я просто расхохотался и отвязался от вопроса на тему моего возраста тем, что я уже совершеннолетний. Как не крути, но в неопределенности внешнего вида есть и свои плюсы. Кроме всего прочего.
Неопределенность – вообще великое творенье божье.
И в тот момент она полностью владела моим сознанием. Оставленным огрызком разума для мыслей на прожитье, я думал. Думал о том, что такие дети ищут в обществе таких стариков, как я. Деньги? Опыт? Ощущение престижа? Покрасоваться перед другими такими же детьми? Или еще черте что, но лишь бы не быть самим собой?
Ничего, кроме любопытства во мне Шота не вызывал. Особенно когда обсасывал трубочку от коктейля. При этом я подумал, что для классики жанра не мешало бы ему заказать еще и мороженного. Когда наблюдаешь подобные дарования, начинаешь задумываться над тем, кто более извращен – эти дети, которые пытаются подчеркивать зачатки своей сексуальности, или взрослые, которые пытаются начать все сначала, хотя бы на одну ночь, обрести истинную любовь.
За деньги.
Расплатившись, я предложил Шоте провести его домой. Он быстро согласился. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как уцепился мне в руку. Я удивленно посмотрел на него.
- А что? Ты мне совсем как папа. Так что все нормально.
И то правда. Я мог бы быть его отцом.
- А ты не боишься?
- Чего?
- Ну, что я тебя обижу, где-нибудь в темном углу.
- Неа. – он замотал для убедительности головой, - не боюсь. Ты не такой.
- Оу! А ты знаешь таких, кто может?
Он снова смешно обиделся.
- Ты обо мне плохо думаешь!
И как же о тебе думать, если ты улавливаешь оттенок слов. Таких слов. Я вздохнул.
- Может быть. В любом случае тебе стоило бы быть осторожнее. Чтобы не стать жертвой обстоятельств.
- Ты говоришь, как старик.
- Может быть…
Задумался. Пожалуй, Михаэль прав. В Шоте не было той искры, которая меня привлекала в некоторых людях и тянула к ним. Притягивала, до ощущения физической боли во всем теле. Влекла безудержной страстью. Той странной искры, которую люди в себе обычно не замечают, но которую я жажду всем своим существованием.
Я думал. В присутствии Шоты я думал и ничего не ощущал.
Когда рядом Рицка – я забывал о том, что существует такая роскошь, как способность думать. Забывал обо все на свете. Я хотел к нему и только к нему. Но он этого уже не хотел. Поэтому, проводив Шоту до дома, поцеловав его в лоб по-отечески, я развернулся в сторону бара.
Зачем? Еще одна загадка, над которой я буду думать завтра утром в сопровождении бурного похмелья. А сейчас – банально напиться. Чтобы можно было, пожимая плечами, переместить ощущения стыда на нетрезвое состояние.
Так что потом я уже не обращал внимания на «Девушка, а что это вы пьете в гордом одиночестве?» Да, иногда бывают моменты, когда хочется обрезать эти длинные волосы, слегка не бриться, можно еще немного заплыть жиром и стероидами. Короче, обрести явную половую идентификацию. Но вместо этого я просто слегка покачнул в руке пустой бокал, давая понять, что не против, если меня угостят. Действительно, что плохого в длинных волосах, не очень высоком худощавом теле…
Нет, право, бывают же странные мужчины, которые думают, что если их организм в положенном месте положено реагирует – то реагирует на девушку. Я дико рассмеялся, колоча кулаком по барной стойке. Видимо, мой кавалер перед этим рассказывал какую-то шутку, потому что довольный собою ухмылялся. Нет, правильные мужчины – это весело, но скучно. Под изумленный взгляд бармена я позволил этому чудаку увести себя прочь из бара. Он так бережно держал меня за талию, что даже стало его немного жаль. Когда мы вышли на улицу, свежий воздух ударил в голову сильнее всего выпитого спиртного. Так что меня пришлось еще немного подождать, пока я освобождал свой организм от дневного десерта в кафе и алкоголя. Он так сочувственно и понимающе на меня смотрел, что захотелось развернуться и уйти. Пока еще не поздно. Но меня поймали за руку и усадили в такси. К счастью, или не очень, трезвею я слишком быстро. Поэтому все далее происходящее все же лежало целиком на моей совести.
Похоже, даже на дешевый отель для свиданий у него денег не было – он привез меня на квартиру. Первым делом я завернул в ванную. Скудость принадлежностей и затертый рушник дали повод не беспокоится – никаких скрытых сюрпризов с последствиями в сети быть не должно. Обычная холостяцкая квартира. Видимо, одолжил на ночь у друга. Побрезговав к чему-либо здесь прикасаться – я просто подержал руки под холодной струёй воды и вытер о себя.
Окончательно прояснился разум.
Итак, приступим.
Ну конечно, белых свечей на столе, красного вина в бокалах и черных простыней на ложе – я не ожидал. Но могло бы быть и по приличней. Этот горе ухажер полулежал на скомканном покрывале на постели. Даже ботинки умудрился не снять. Неужели первым раз пытаешься изменить своей жене?
Пиджак я снял еще в дверях, а пока добирался до постели – расстегнул рубашку. И вот когда я сел рядом… Но-но, мой мальчик, извольте так не трепыхаться… Сильным движением руки я втиснул его в кровать и сразу же водрузился сверху. Ягодицами ощутил что у него, как ни странно, желание никуда не упало. Но испугался он не на шутку. То ли еще будет? Я едва скрывал улыбку. Свободной рукой закинул длинные волосы за спину, другой же медленно расстегал пуговицы его рубашки. Он уже не сопротивлялся. Не знаю почему, от страха, неожиданности или.. Но когда я прикоснулся пальцами к его коже, все же попытался подняться, за что получил хороший удар по лицу. Вернулся в исходную позицию, ответив мне отборным ругательством, и еще раз получил по лицу. Я сжал его щеки до смешной рожицы, что он уже не мог пошевелить губами, склонился очень низко и прошептал:
- Что, падаль, приключений захотелось? Сейчас будет тебе приключение. Жаль, ты ничего помнить не будешь. Грязное отродье…
Продолжая одной рукой держать за лицо, чтобы не отвлекал бормотанием, кончиками пальцев другой провел по его груди, нащупал сердцебиение. Еще немного ниже – и погрузил руку в плоть. Привычное движение, все равно что вставить ключ в замок своей собственной квартиры и повернуть. Но до сих пор не люблю это скользящее прикосновение к руке в такт биения… Захотелось сжать пальцы, почувствовать как сквозь них просачивается что-то мягкое и уже безжизненное. Но вместо этого я почувствовал боль. Два дня назад, на этой самой квартире этот самый несчастный застукал свою жену со своим другом. Бедный, он так растерялся, что не знал что делать. Просто пошел на кухню и слушал всю эту порнографию в прямом эфире.
Мне его стало просто жаль.
Еще несколько минут я вот так на нем просидел, прислушиваясь к его ровному дыханию. Его больное сердце мне не нужно. Тем более – его душа. Калечить человека ради потехи я не стал. Поднялся, вытер руку о лунный свет, пробивающийся сквозь открытую форточку. Оделся обулся и вышел.
Сейчас я больше всего хотел прийти к Рицке, упасть в его объятия и не о чем не думать. Не думать о том, что человеческое существование – это всего лишь тонкая материя, в складках которой скрывается нечто ужасающее. Мне иногда до одурения хотелось быть нормальным человеком. Но забыться в этой иллюзии я мог только влюбившись, только если был рядом с человеком, особенным человеком. А Рицка на меня обиделся.
Оглянулся в бездонное небо.
Господи, ты тоже на меня обиделся, когда мы встретились лицом к лицу, потом не выдержал моего взгляда и отвернулся от меня. И теперь ты мне мстишь? Мстишь этим жалким полусуществованием на грани между бездной и пропастью?
***
Однажды вечером Аки не вернулся.
Не выдержал.
Я обнял подушку и всю бессонную ночь вдыхал его аромат. Это все, что осталось – его аромат на моей подушке.
Но разве не этого я хотел? Чтобы он ушел сам. Чтобы он возненавидел меня и ушел сам. Чтобы мне не пришлось делать нечто такое, за что он будет очень долго в себе колупаться и искать причины в себе. В нем их нету. Во всем вина лежит на мне. Во всем виновато одно моё существование.
Под утро я заснул.
А на следующие пару дней установилась хорошая погода.
Весьма странная для конца осени. Или слишком холодно мне было последнее время, что просто уличное тепло доставляло мне удивление и радость.
Так или иначе, но я раскрыл настежь окна и решил заняться уборкой. Перетряхнуть от пыли книжные полки. Выбросить из шкафа забытые вещи. Упорядочить свои мысли.
Некоторое время это было даже очень интересно.
Но потом.
Пустота.
Она медленно вытекала из моего сознания и заполняла пространство вокруг. Под какие-то нелепые булькающие звуки, которые доносились из колонок. В комнате перемешалось все. Пыль, сигаретный дым, воспоминания прошлого, исписанные листы бумаги, тень из углов.
Одиночество.
Как часто я к нему стремился?
Сколько раз оно меня убивало?
Я сел посреди комнаты, поставил перед собой пепельницу. И старался не обращать внимание на того, кто так отчаянно пытался ворваться в мое сознание. Но когда ты остаешься совсем один, не остается ничего другого, как обратить внимание на самого себя. И это меня сжимало в точку первозданного пространства.
Скользил взглядом по темноте вокруг себя и пытался за что-то зацепиться. Песня, которую он так любил. Недописанная пьеса, повисла на спинке кресла. Я ее писал для него. Лента, которой я так его и не связал. Эскизы его портрета. Марка сигарет, которые мы курили с ним.
В результате, меня даже и не было.
Все, что меня окружало, было лишь обрывками их присутствия в этой комнате.
В моей жизни.
Сожги я всего его портреты – и он навсегда исчезнет. Вместе с самым жарким летом. Если я выброшу эту ленту – то больше никогда не вспомню этого милого мальчишку. И больше никогда не буду есть клубнику. Но даже не буду знать почему.
Вся моя жизнь превращается в очертание теней из угла.
Обрывки воспоминаний, словно разорванное любовное письмо, кружились в воздухе и падали мне на плечи, обещая погребение под свои весом. Люди. Они приходят, живут рядом со мной, и уходят. А я не могу с этим ничего сделать. Даже если очень хочется схватить, обнять и прошептать «я никогда и никуда тебя не отпущу» - это будет ложь. Люди. У них есть душа, которую они не ценят. А в душе есть то, чего они не видят. Но что так сильно нужно мне. И, забрав эту самую большую в мире драгоценность, я их выбрасываю, как пустую оболочку.
Каждый раз, страдая, любил ли я хоть кого-то из них по-настоящему? Или это просто иллюзия, чтобы добраться до человека, забраться ему в душу, и… Или я просто завидую человеческой способности любить. Так любить. Как ни одно другое существо в мире. Во всем мире.
Я протянул руку вверх, поймал на ней солнечный зайчик и сжал. Поднес руку к лицу, раскрыл пальцы – но там было пусто.
На самом деле это я временно присутствовал в их жизнях. Где теперь мне нет места.
Как часто я это понимал? Сколько раз заставлял себя это забыть? Сколько раз это еще будет повторяться?
Природа – это абсолютная гармония, целью которой есть даже не тотальное самовоспроизведение, а просто быть. И если люди верят в то, что природа произошла из хаоса, то именно они и есть тем хаосом, который создает эту природу.
Нет, сначала видоизменяет до исчезновения. А потом рождается мир.
В тот самый момент, когда исчезает.
Без людей всего этого не было бы.
Люди научились покорять себе природу. Они создали свой мир, куда могут уйти.
А природа? Куда ей уйти, спрятаться от человека?
И куда мог пойти я, если вокруг – вечность, а внутри бесконечность? Разве не от этого я сбежал в мир людей? Разве не ради этого я меняю партнера, чтобы продолжать чувствовать вкус жизни? Разве это не предательство тех, кто говорил мне «люблю»? Но разве смерть способна остановить этот беспощадный круговорот лжи и боли?
Больше не выдерживая присутствия самого себя, я сбежал на улицы города.
- Это поцелуй. Чувствуешь? – он снова приблизился ко мне, но только слегка прикусил мне губу. – Всего лишь поцелуй. Без всяких излишеств. – затем он погрузил свой язык в мой приоткрытый рот, тем самым не давая мне возможности даже междометивно возразить. Хотелось вот так же погрузиться в это ощущение. Ужасно хотелось. Но он отстранился, внимательно на меня посмотрел. – Никаких чувств. Ты не привлекаешь меня как мужчина. И уж тем более я не вижу в тебе женщину, которую можно любить в теле мужчины. – Я просто смотрел на движения его губ. Нет, просто на губы. – Я просто люблю тебя.
Мне нечего было сказать, поэтому я просто смотрел на его губы. Смотрел и ждал…
-Знаешь что…
- Ты тоже меня любишь? – он остановил мои слова пальцами. И у меня, почему-то, возникло желание их целовать. – А знаешь, почему ты меня любишь?
- Что за ерунду ты сейчас несешь?
Он не дал мне осуществить желаемое, отдернув руку.
- Нет, не потому, что мы – дети одной крови. Ведь мы вообще бескровные. Ах, ну извини, ты у нас – воплощенное исключение. – Он игриво коснулся моих губ своими и продолжил размышления: - Потому что тебе не надо думать, сомневаться и боятся. И масса других глупостей, которые ты испытываешь к людям. Ты не боишься, что я могу уйти к Майклу или Рафу, понимаешь? Ты не будешь ставить условие выбора Гэбриэлю. Мы все – тебя любим. И благодаря этой любви нам нравится о тебе заботиться. Нам приятны твои капризы. Твоя боль доставляет нам страдания. Мы не можем без тебя. И не мыслим того, чтобы ты принадлежал кому-то одному. И ты это чувствуешь. Ты отвечаешь нам тем же.
Да. Я отвечал на каждое его прикосновение. От каждого холодного поцелуя тепло растекалось по всему телу. И я сливался с этими ощущениями.
- Но мне больно…
- Я заберу твою боль. Ведь я существую для этого. Чтобы забирать твою боль. Твои страдания. Всю горечь, что накопилась в твоем сердце – я выпью капля за каплей. Потому что я люблю тебя.
- Уриил?
- Да?
- Я опять все забуду?
- Да, ты опять все забудешь. И весной начнешь новую жизнь, с новыми людьми.
- Но почему?
- Глупый мой, - он прижал меня к себе до состояния отсутствия возможности дышать, - если ты будешь помнить всю ту боль, которую несут с собой люди, у тебя возникнет не преодолимое желание уничтожить весь мир. И даже мы не сможем тебя остановить. А если в твоем сердце будет накапливаться воспоминания об утраченном счастье, ты захочешь убить себя. И пусть ты возродишься и мы все снова будем вместе – но это будешь уже другой ты. Мы не хотим тебя потерять.
- Уриил?
- Да?
- А тебе не больно каждый раз забирать мою память?
- Больно. Но я люблю тебя. Поэтому сделаю все невозможное, чтобы ты был счастлив. По-настоящему счастлив. Так, как не может быть счастлив ни один человек.
***
Зима выдалась какой-то непонятно нестабильной. Но тепло было. Редкое, и от того еще более приятное и нежное. Когда я нагло усаживался на колени, прятал лицо на его груди и вдыхал запах. Этот до боли в кончиках пальцев знакомый запах. Запах Рицки. Оставленный на этом теле. Таком чужом и одинаково родном.
Знал ли Хоку об этом…
Но иногда мне хотелось ему это прокричать. Сорвать с него одежду, вцепиться пальцами в тело, разодрать грудь и под успокаивающее капанье красной жидкости сказать… Что сказать?.. В такие минуты я просто исступленно кричал. Потом уходил, громко хлопнув дверью. И через пару дней возвращался снова. Снова прижимался и вдыхал запах.
Это повторялось раз за разом, рискуя превратиться во вредную привычку.
Все закрутилось вокруг какой-то неведомой оси, словно температура вокруг нуля градусника по Цельсию. Во вскруженной голове уже ничего не осталось. Ни воспоминаний ни мыслей. Я просто прижимался. Понимая, что мне нравится ощущать под прикосновениями это тело. Мне нравится ловить на себе это дыхание. Мне нравится врываться своими словами в этот голос. Пока слова этого голоса не достигли меня.
- Вам нужно помириться.
Я не знал что делать. Горло перехватило дурацким желанием разреветься. Убрал руки с его шеи, встал, сделал несколько неуверенных шагов в глубь комнаты и остановился.
- Ты не понимаешь…
- Понимаю. Он не очень обходителен с людьми…
- Я не хочу мириться первым.
Потому что я всегда первым шел на примирение.
Хотелось куда-то уйти. Убежать. От себя и этих мыслей, которые сдавливали меня изнутри. Но вокруг были только стены. И Хоку. Я подошел, сел рядом и положил голову ему на колени. Он запустил свои пальцы в мои спутавшие волосы.
- Я поговорю с ним…
- Не надо… Я сам…
Мне нравилось, как Хоку перебирает мои волосы. Меня это успокаивало. Всегда. Но предательский голос все равно дрожал. Я даже чуть не вцепился зубами в ногу Хоку, чтобы не выпустить на волю рыдания. Вместо этого поднял на него взгляд.
- У тебя помада есть?
После затяжной гляделки глаза в глаза, он медленно произнес:
- Какой помады?..
- Красной. Но можно и маркер.
- Нет. Нету.
Я снова встал и выбрался в центр комнаты, беспомощно осмотрелся. Вспомнил о булавке, которая уже давно бесполезно болталась на рукаве рубашки. Отцепил ее и проколол палец. Старался это сделать быстро, чтобы мысль о боли пришла уже потом. Но все же поморщился, когда выдавливал красную каплю. Подошел к стене и поставил на ней крест. Развернулся к Хоку с улыбкой на лице:
- Это чтобы не забыть что-то важное – помириться с Рицкой.
Он недоумевая испуганно пялился на меня:
- Сурово…
А я уже с облегченным сердцем повис у него на шее. Попутно подумав, что его хрупкие и красивые плечи могут быть достаточно сильными.
Потом пол ночи провел в постели с мыслями о том, что сказать Рицке и как мы поссорились последний раз. Но сквозь нависшую пустоту пробивалось только одно – его улыбка. И тогда я был готов поспорить, что во всем мире нет ничего прекраснее.