Николай Василенков
Зарисовка по памяти
(из цикла Родное Красноярье
«Правобережье моей юности")
Жил я в детстве на Втором участке (так административно назывался наш жилой район) довольно компактном территориальном поселении. В те времена на правобережье жилых поселений было несколько, и все они в названии имели либо какой-нибудь номер: Первый, Четвёртый, Седьмой, либо были привязаны к какому-нибудь конкретному месту или производству: Переселенка, Затон, Каменный квартал…. Теперь Второй участок входит в состав улицы Семафорной, начинающейся от Крастэц, и от этого стал совершенно безликим и разорённым. Многие дома и те трогательные сарайчики возле них давно приказали долго жить. И нет теперь на нём того прежнего уюта, потому как настроили вместо ликвидированных домов всякой всячины и как попало. Обидно, что творчество у многих людей в этот жёсткий разгул бизнеса совершенно пропало. И появится ли вновь и когда?
Наш Второй участок состоял из довольно добротных, по тем временам, деревянных двухэтажных двух и тёх подъездных домов. И располагались они (с запада на восток) довольно просто, но удобно: между двумя рядами домов были как бы переулочки, в которые выходили с одной, лицевой, стороны от домов палисадники с акациями и тополями, а с другой, хозяйственной стороны, сараи, помойные выгребные ямы и общественные дощатые туалеты. Так и чередовались эти двурядья домов между собой «лицом» с палисадниками и хозяйственными сторонами, по которым проходили гравийные дороги для подъезда к сараям и выгребным ямам.
Жил я в довольно приличном доме, потому что между домом и палисадником был оборудован добротный стол с двумя скамейками по бокам и установлен столб с лампочкой. За этим столом взрослый люд из окрестных домов часто играл летними вечерами в лото или в карты: в «шестьдесят шесть». До взрослых, а часто и после них устраивалось под лампочкой наше, из двурядья, ребячье собрание. И играли мы до тех пор, пока нас не загоняли по квартирам, в «садовника», «испорченный телефон», «отгадывание названий кинофильмов»…. Ещё одной достопримечательностью дома было то, что мимо пролегало (с севера на юг) некоторое подобие, единственного на участке, пешеходного тротуара, по которому от нашего дома можно было пройти к сорок шестой мужской школе, находившейся южнее Второго участка, и к стадиону «Авангард», располагавшемуся севернее за Вторым участком. На этом стадионе зимой устраивали каток, больше для игры в хоккей с мячом, а летом местная футбольная команда «Авангард» принимала различные окрестные футбольные команды.
В лицевом пространстве между палисадниками, неподалёку от нашего дома, располагалось третья достопримечательность нашего «спального», по тем временам, района: хоть и стихийное, но совершенно самостоятельное и постоянно действовавшее футбольное поле. Возникло оно там потому, что это наше культурное пространство выходило с восточной стороны к конечной (скорее начальной) остановке рабочего поезда «Матаня»,
возившего рабочий класс нашего Второго участка на работу на Ворошиловский завод и обратно.
И почти каждый летний вечер, если не было дождливой погоды, разыгрывались на этом поле футбольные баталии. Вроде бы и уставшие парни, и зрелые мужчина, выходя из "Матани", обязательно останавливались, чтобы немного поиграть в футбол и сбросить, таким образом, дневную усталость со своих плеч. Так и играли, сменяя друг друга, до тех пор, пока не начинало смеркаться.
Ребята постарше часто играли в лапту в палисаднике восемнадцатого дома, потому что тот палисадник был не очень широкий, но достаточно длинный. И его хватало для полёта мяча после удара лаптой. Нас в эту игру не принимали, так как мячик в этой игре был тяжёлый из сплошной пористой резины (гуттаперчевый). Мы чаще всего играли в «чижика» или в «румбы».
Перед остановкой поезда, будто отгораживая Второй участок от железной дороги, стоял большой двухэтажный сарай, разделённый на отдельные ячейки – стайки, в которых находились коровы некоторых жителей участка. На втором этаже сарая располагался сеновал. Сарай был отделён от мира довольно широкой полосой из навозной жижи, которая почти никогда не высыхала и крайне редко вывозилась куда-либо. И часто возникал вопрос: как только в эти ячейки проходили коровы? Доили коров всегда на сухой и не разбухшей территории, перед тем как загнать в стойло. И заходили коровы туда всегда с огромной неохотой.
Неподалёку от сарая и остановки поезда находился магазин, по-видимому, специально устроенный и принадлежавший Ворошиловскому заводу. В одной половине этого магазина продавали какую-то одежду, навесные замки, гвозди и прочие хозяйственные товары. Во второй половине находилась продовольственная лавка, в которую до середины пятидесятых годов отправляли меня получать по карточкам какое-то количество, довольно мрачного по цвету, хлеба и пакет жира, возможно остававшегося от производства пушек – зениток, ещё долго после войны выпускавшихся на Ворошиловском заводе. Хоть и были они после войны сильно модернизированы и автоматизированы, производство их прекратили, и завод постепенно перешёл на выпуск ракет.
Был на Втором участке и свой «культурный центр»: кинотеатр с известным в то время названием «Шарашка». Может, называли его так потому, что примыкал он территориально к какому-то не совсем понятному столярному производству. В этом кинотеатре, начиная с полудня и до позднего вечера, показывали трофейные фильмы. А на какие-то новые фильмы всегда было столпотворение в кассу. И уже тогда появлялись ростки капиталистического предпринимательства: среди толпы сновали свободные продавцы билетов на кинофильм, которые предлагали билеты в два или даже в три раза дороже, чем в кассе.
Кроме выполнения культурной программы, несла «Шарашка» и большую политическую нагрузку: в зале кинотеатра постоянно устраивались всевозможные выборы и какие-то непонятные нам пацанам другие мероприятия, собрания….
Так что получается, власть здорово заботилась о народе, проживавшем на Втором участке. Вроде бы всё для него было: и жильё, и работа с доставкой к ней и обратно, и спортивный и культурный досуг, и даже возможность ведения подсобного хозяйства. Вот только жил народ как в какой-то резервации, а самое печальное – очень бедно.
Улица Вавилова
Западной стороной Второй участок примыкал к, уже обозначавшейся в то время, улице имени академика Вавилова, на которой было несколько каменных домов. Скорее всего, улица Вавилова начала устраиваться на территории Второго участка. А несколько домов нашего Второго участка как бы подпирали внутренние дворы двух домов с номерами тридцать пять и тридцать три улицы Вавилова и делали их как бы замкнутыми, но проходными.
Оба этих дома были каменными и довольно высотными (пять этажей и четыре) по тем временам, построенными в виде буквы «г» каждый, имели большой, как бы общий, внутренний двор. Со двора тридцать третьего дома на улицу Вавилова (прямо по середине дома) выходила красивая арка. Между домами на улицу был выезд со двора. Всё как в московских двориках.
В первом этаже тридцать третьего дома находились хлебная лавка, в которой кроме хлеба подавали очень красивые, но дорогие для нас, булочки и бакалейный магазин, в котором наряду с морковкой и маринованными помидорами можно было купить и какую-нибудь крупу. Со двора бакалейного магазина, с начала пятидесятых, периодически выстраивалась, большущая по тем безденежным временам, очередь за сливочным маслом, начавшем поступать в широкую продажу. В настоящее время магазин остался, но стал он уже маленьким гастрономом. А вместо хлебной лавки организована торговля различного вида часами – вроде как время ушло.
Дальше за аркой находился ресторан «Сибирь», в котором по утрам, следовавшего за разгульным вечером дня, можно было купить, кроме жареной камбалы (самой дешёвой по цене), не съеденные во время вечернего пиршества, котлеты, пельмени и какие-то салаты. В настоящее время в помещениях ресторана, кончившего своё существование за ненадобностью в перестроечный период, располагаются «Сбербанк России» и банк «Кедр».
Следующим по улице под номером тридцать пять стоял, знаменитый тогда, «Авиадом», в первом этаже которого находился большой гастрономический магазин с колбасами и другими разными вкусностями: икрой, крабами и шоколадом. В нём покупали мы иногда, по пути из школы, немного фруктового ириса, казавшегося тога божественно вкусным. Когда-то дорогой магазин закончил своё существование очень бесславно. На его площадях расположились теперь «маникюр, педикюр и солярий».
Существовал в этом доме ещё маленький магазинчик, в котором продавали незатейливые по рисункам и расцветкам ткани. Вот только он и сохранил своё первозданное предназначение: в нём и в настоящее время располагается магазин, торгующий тканями, но уже современными и красивыми.
После «Авиадома» в уличном ряду было здание школы номер сорок, бывшей чисто женской, которую в начале пятидесятых годов сделали школой смешанного обучения. В этой школе довелось мне поучиться некоторое время и принять участие в обустройстве территории перед школой. Нашему классу почему-то было поручено придумать проект центральной клумбы с возможным устройством фонтана. И как же был я приятно удивлён, когда однажды, по прошествии длительного времени, проходя мимо школы, увидел наше творение в том «первозданном» виде. Даже гордость какая-то охватила меня в тех нахлынувших ребячьих воспоминаниях.
Во время обучения в сороковой школе, наверное, в день рождения «Великого вождя», устроили подрастающему поколению массовый организованный приём в пионеры. Для исполнения того торжественного мероприятия каждый будущий пионер подготовил красочно оформленное «Торжественное обещание» вступавшего в пионеры. И это действо состоялось в зале собраний Побежимовского завода. При большом скоплении народа и детворы из других школ не совсем торжественно, а больше в какой-то суете, нам повязали красные галстуки. После этого, на обратной дороге в свою альма-матер, сфотографировались мы классом на память в затонской фотографии уже с красными галстуками.
За школой на пустыре, между Вторым и Первым участками, будто какая-то церковка, стояло деревянное строение, наверное, единственной на весь жилой участок правобережья, аптеки. В ней мой одноклассник Саша Дубенков каждый день получал в обмен на пустые бутылки минеральную воду «Ессентуки» для своей больной матери. Именно этот Саша, а не школа, и не кто-то другой, приобщил меня к чтению. А читал он много, так как жил больше какой-то затворнической жизнью вдвоём со своей больной матерью. С ним вместе на перегонки поглощали мы книги, которые брали в единственной для нескольких жилых участков детской библиотеке. Эта библиотека находилась в высотном каменном здании, одном из первых на будущем проспекте Красноярский рабочий, в помещении которой расположен теперь офис с названием «Пионер» и надписью сбоку: Тефаль.
На другой стороне улицы Вавилова стояли два общежития и Индустриально-строительный техникум, ныне библиотека Института цветных металлов и золота. Ещё к этой улице примыкало Речное училище с чёрными чугунными якорями возле парадного входа в здание. И училище, и якоря пока находятся на прежнем месте. Мимо училища шла пыльная дорога, теперь это переулок Якорный, на берег Енисея к причалу для колёсного парохода, перевозившего в летнее время жителей окрестного правобережья на левый берег Енисея.
Зимние развлечения
В наших местах выпадало такое количество снега, что от его таяния весной многие палисадники Второго участка и пространства между ними превращались на долгое время в сплошные «моря». И когда эти моря подмерзали от ночных весенних заморозков, то становились настоящими бесплатными катками со щекочущими возможностями прокатиться через середину катка и не провалиться под лёд. На этот период мастерили мы пацаны специальные «самокаты» из каких-нибудь дощечек, к которым прилаживали три конька с красивыми названиями: «снегурки» или «ласточки» так, чтобы один, передний, мог свободно вращаться на оси и таким образом поворачивать самокат при движении в ту или другую сторону. На таких сооружениях с помощью палочек, с вбитыми в них с одной стороны в торцы гвоздями, бороздили мы эти ледовые пространства до полного намокания от частого проваливания сквозь трескавшийся тонкий лёд.
Зимой же привязывали мы коньки к валенкам ремешками или просто верёвочками и катались так по утоптанному тротуару или прицеплялись сзади крючками за редкую машину, заезжавшую на наш Второй участок, и катились так, пока нас не обнаруживал шофёр и не прогонял. По большей части катались мы с наших сараев на санках или коротеньких лыжах. А в холодные дни (их зимой было больше, чем тёплых) сидели по домам, так как в то время не было у нас специальной спортивной одежды. В тёплые выходные дни ходили кататься на лыжах в огромную яму. Скорее это был карьер, из которого брали песок и гравий, и находился он в южной части неподалёку от нашего Второго участка ближе к железной дороге. В этой яме каждый показывал такое незаурядное мастерство в скоростном спуске с обрывов и в прыжках со всевозможных трамплинов, что сейчас и помыслить о прошлых лыжных баталиях трудно.
Однажды, в какой-то весенний праздник устроили для всех учащихся нашей школы лыжные соревнования в сквере за заводом Сибтяжмаш, примыкавшем к Лысой горе. Соревнования видимо были так себе и результатов их потом никто толком не объявил. А вот после соревнований организовали мы впятером (кто отправился в поход, не помню) лыжный переход. Купили в ближайшем магазине на общие деньги булку хлеба, и пошли по Лысой горе в сторону Торгашино. Добрались до посёлка уже затемно, выпросили в магазине ещё булку хлеба и довольные отправились домой. Что кого ждало дома, не знаю. Но меня ждал шланг, с помощью которого набирали воду из водопровода в бочку на случай её отсутствия в водопроводе, и которым периодически мать меня воспитывала за мою самостоятельность и прочие просчёты моего без отцовского детства.
Наша квартира и моя семья.
Жили мы (после ухода из семьи моего отца) неполной семьёй: моя мама Мария, бабушка Макрина и я в доме номер двадцать четыре на первом этаже в двухкомнатной квартире под номером пять. В большей комнате – мы трое, а в меньшей комнате – бабушкина сестра бабушка Татьяна со своей дочкой тётей Тамарой. Жили с очень скромным достатком. Но иногда, когда бабушка Татьяна возвращалась из деревни, а она часто ездила туда к своим сыновьям дяде Николаю и дяде Владимиру в гости, устраивался общий семейный праздник с деревенскими разносолами.
Квартира наша была очень уютной, нельзя сказать тёплой, но и не совсем холодной в зимнее время. Для её обогрева посередине, между двумя
комнатами, была сложена отопительная печь, растапливалась, которая со стороны маленького коридорчика – прихожей. Топили эту печь, в основном,
дровами, но для хорошего тепла использовали уголь. Дрова и уголь покупали и хранили в уличном сарайчике. Часто, когда уголь кончался или не было денег для его покупки, то собирали его воль железной дороги. Неподалёку от домов находилась железнодорожная станция, на которой осуществляли разгрузку и перегрузку угля. Так что там всегда можно было насобирать торбу угля. Нас пацанов за этим занятием никто не гонял, и мы почти законно собирали там «свои» крохи.
В квартире была ещё и маленькая кухонька с варочной плитой, возле которой в зимний период разгуливали три курицы и умело охотились за тараканами, выползавший из щелей на плиту, чтобы обогреться. После такой охоты яйца куриные становились пёстрыми, как у куропаток, только большего размера. Куриц привозили осенью из деревни вместе с каким-нибудь зерном и держали до тех пор, пока хватало зерна. Так что зимой были в нашем хозяйстве ещё и свежие яйца, правда не очень много, но для стряпни и даже на пасху хватало. А уж постряпать моя бабушка была великая мастерица.
Под квартирой был сооружён погреб, лаз в который шёл из кухни. Этот погреб старались на зиму заполнить, чем-либо: в основном картошкой и капустой, которую, снова же, бабушка умела очень вкусно солить и квасить.
А картошку сажали на Лысой горе и копали, в основном, мы с мамой. Сколько себя помню, а началось это лет с пяти, часто ездил я с ней на пашню в начале картофельного сезона или в конце. В первый день после уборки урожая картошки пекла бабушка обязательно картофельные драники и томила их потом на большой сковороде в сальном жире со шкварками в духовке. Какое же это было объеденье! А чувство собственной причастности к заготовке картошки усиливало аппетит во много раз. И казалось, нет ничего более вкусного на этом свете.
Вообще-то мама приучала меня ко всякому физическому труду: часто пилили мы с ней дрова на козлах перед кухонным окном, потом складывал я дрова в поленницу в сарайчик, перебрасывал совковой лопатой в ямку в сарайчике купленный уголь. А уж приносить всё это домой лет с пяти-шести было моей прямой обязанностью. И мыть пол в нашей квартире, в той комнате, в которой мы жили с мамой и бабушкой, как молодому матросу, часто доставалось мне. Я задёргивал занавески на окнах, их было два в нашей комнате, чтобы ребятишки не заглядывали и не смеялись надо мной, и «наслаждался» этим занятием.
Спал я долгое время на сундуке в нише за печкой, это было самое тёплое место в комнате и квартире. Со мной там всегда спала наша кошка. Однажды ночь у меня в ногах она даже родила котят. А когда я не стал совсем вмещаться на сундуке, то смастерили возле печки для меня кушетку, а кошка стала полной владелицей места на сундуке. Часто в длинные зимние вечера располагались мы с мамой на этой кушетке, спиной к тёплой печке, и
она читала мне какую-нибудь из книг, имевшихся в нашем доме. Книг у нас было не много, но все они имели в основном очень трогающее душу содержание. Когда их мама читала, то на глазах её почти всегда наворачивались слёзы. Среди названий помню «Овод», «Дети подземелья», «Дети горчичного рая»…. Наверное, весёлых книг тогда не издавали. Но были в нашем доме ещё и сказки про богатырей, рассказы о природе, зверях и птицах, в одном из которых рассказывалось о том, почему бурундук имеет полоски вдоль спины и почему его назвали младшим братом тигра.
Иногда мама с тетей Тамарой устраивали песенные посиделки за вышивкой. Они обе очень хорошо умели вышивать, и в нашей квартире почти всё было в вышивках: и занавески, и полотенца, и всякие салфеточки и накидушечки. Даже я приобщился к этому занятию и достаточно хорошо стал вышивать крестиком: и болгарским, и русским. Вот только шитьё гладью мне так и не далось.
Но чаще мама в свободное время больше шила что-нибудь на швейной машинке: что-то мне, что-то себе или бабушке. Обшивала всю деревенскую родню и многих соседей. Из отходов парашютного производства, вырубленных шёлковых кружочков, шила всевозможные скатерти, которые можно было потом встретить даже во многих деревенских домах.
Чегисы.
В нашем подъезде рядом на лестничной площадке в такой же квартире под номером шесть жила, очень многодетная по тем временам семья Чегисов: дядя Саша, его жена тётя Таня и пятеро их детей: Виктор, Эля, Лиля, Валера и младшая Светлана. Лилю, после фильма да зазвучавшей повсюду песне, прозвали Чилитой за её темперамент и броскую красоту, и какую-то схожесть с цыганкой. Она не сопротивлялась такому прозвищу, скорей наоборот, ей это нравилось. Так и обращались к ней только по прозвищу.
Жил у Чегисов в квартире ещё и пёс Шарик. Чёрный, небольшой и весь такой очень домашний, он всегда нас сопровождал во всех детских играх и приключения. И любил очень, когда его поглаживали по шерсти. Как-то однажды гладил я его, сидя на маленькой скамеечке. Что случилось с псом, даже не вспомню, но укусил он меня прямо за губы и убежал из квартиры и погиб под колёсами автомобиля, практически единственного, ездившего по второму участку. Больше собаку Чегисы заводить не стали.
С Валеркой мы были практически одногодки (разница была в месяцы). И дружба наша пацанячья была «не разлей вода». И все наши затеи и приключения были общими. Помню, однажды собрали мы окурки в коробку из-под «Казбека» – так попытались приобщиться к всеобщему злу. И это приобщение совершали мы с Валеркой Чегой (Чегисом) на чердаке нашего дома, сидя у вентиляционного окна, с удовольствием выпуская дым наружу. Вот за этим то детским развлечением и застал нас однажды дядя Саша – Валеркин отец. Он не стал мудрствовать лукаво над нашим воспитанием, а поступил достаточно просто и эффектно: чтобы любому из нас не было обидно, уложил обоих поперёк кровати лицом вниз, а так как сам не курил, то начал рассказывать нам о вреде курения, сопровождая свой рассказ убедительными ремёнными аргументами. Вообще-то, дядя Саша был простой шофёр и немного спортсмен: играл в футбол, в свободное от работы время, в местном «Авангарде».
Наверное, после такой воспитательной процедуры Валерка серьёзно курить не стал. Я же курил долго с начала своей трудовой деятельности. Но это был дурной отпечаток того времени, потому что если отдыхал, когда другие курили, то значит бездельничал. А курильщики были при деле: они курили. Это было законно. Даже были специально отведены места для курения. Правда, курить я бросил безболезненно на всю оставшуюся жизнь. И совпало это с моментом распада табачной фабрики имени Урицкого, выпускавшей «нормальные» папиросы «Беломорканал». А курил я только папиросы этого сорта.
Коля – маля
Прозвали его так, скорее всего, за небольшой рост. Почти вся ребячья ватага, от шести до двенадцати лет, из наших окрестных домов была ростом выше Коли. Возраст его никто толком не знал, да и не задавался этим вопросом. А было ему, наверное, более четырнадцати лет. Взрослая шпана нашего Второго участка никогда его не трогала и не обижала, так как был у него взрослый старший брат. Жил Коля как-то самостоятельно и ко взрослым не примыкал. В школе не учился. И где, и каких «собак гонял» он часто тоже ни у кого интереса не вызывало. Но вот любил он иногда играть с нами пацанами.
Наш Второй участок состоял и деревянных двухэтажных двух и трёх подъездных домом, перед каждым, из которых, был обнесённый небольшим (больше для порядка) заборчиком дворик, по периметру которого росли тополя, возвышавшиеся над самими домами. Сзади, за каждым домом, располагались в два ряда деревянные сарайчики с покатыми крышами, сбегавшими друг к другу. Вот на этих крышах и любили мы устраивать свои развлечения: зимой – на санках, летом – сражения на деревянных саблях.
И почти всегда в наших игрищах участвовал и Коля – маля. Но играл он с нами до тех пор, пока ему самому игра не надоедала. И если это с ним происходило, то у него вдруг портилось настроение: он отбирал у нас наше деревянное оружие, ломал его и уходил и некоторое время с нами не общался. Но, надо было отдать ему должное, обладал Коля – маля природным даром резчика по дереву, и большая часть нашего деревянного оружия была вырезана именно им. Поэтому, наверное, в моменты депрессий оставлял он за собой право ломать это оружие. Но когда у Коли вновь появлялось настроение или свободное от чего-то время, то выходил он снова к нам и снова вырезал сабли, ножи и пистолеты. Так всегда начинался очередной этап наших забав. Постепенно я сам освоил резьбу по дереву, и стали мы совсем независимыми от благородных и неблагородных выходок Коли – ма'ли. Стали реже приглашать его в наши игры, да и он стал чаще исчезать из нашего поля зрения. Может, повзрослел, а может ещё что-нибудь.
Вот таким был наш Коля – маля. Именно Коля – маля так его и звали, тихо он ушёл из наших двориков и что случилось с ним потом, никто толком не знал и не интересовался. В те годы у всех было очень много своих проблем, а чужие мало кого интересовали. Но была у него очень трогательная по тем временам мечта: всё хотел он найти свою счастливую звёздочку. Может, и исчезал он часто, чтобы где-то найти её, а где – конечно же, не знал. Говорят, как-то однажды свёл Коля свои счёты с жизнью. И не известно теперь: нашёл Коля – маля свою счастливую звёздочку. Скорее, нет. Не упала она с небес к его ногам. Конечно же, очень жаль, ведь имел он на это простое человеческое право.
Немецкая слобода и моя первая учительница по немецкому языку
А начинался или заканчивался наш Второй участок немецкой слободой. Это было довольно компактное поселение из эвакуированных перед войной из европейской части нашей страны немцев. Состояло оно из нескольких одноэтажных бараков, обнесённых жиденьким заборчиком, и располагалось на пустыре между сорок шестой школой и Затоном. Не знаю, как внутри этих бараков, но на территории вокруг них было всегда чисто. Заходить внутрь этого поселения без нужды жители нашего участка откровенно побаивались и дружбу с немцами открыто никто не водил. Сразу после смерти «Вождя народов» поселение как-то быстро свернулось и исчезло.
Моя первая учительница немецкого языка Кира Борисовна (из поволжских немцев) была как раз из этого поселения. Уже довольно преклонного возраста стройная дама, она вызывала всеобщее обаяние класса, да, наверное, и учителей школы. Кира Борисовна была всегда на редкость подтянутая и собранная, с добродушной улыбкой на лице, даже если явно уставала, никогда не повышала голос. Было всегда приятно слушать её слегка надтреснувшийся, но приятный тембр. И немецкие слова как-то просто запоминались на уроках. Я, по сей день, помню стихи, которые она читала вне программы: (Spieglen, spieglen an der Wand, was mit schones aus Land?... – Зеркальце, зеркальце на стене, кто красивее всех в стране?).
Китайцы
Ещё после смерти Сталина, буквально в течение года, исчезли из Красноярска и китайцы, которых было в городе великое множество. Некоторые из них обучались в институтах Красноярска, а основная масса китайцев работала на Ворошиловском заводе, приобретала навыки рабочих профессий. Отличались они от основной части от населения Красноярска не только языком, но и одеждой. В осенний и зимний периоды китайцы ходили в светлых утеплённых куртках из плащевой ткани и таких же шапках, и в ботинках на толстой подошве. Летом – в тёмно синих кителях, сшитых на военный манер. Китайцев приглашали в школу на всякие торжественные мероприятия и пионерские сборы. И они приходили очень большими группами (человек по двадцать) и на наших праздниках дружно вместе снами пели песню, в которой были слова: «русский с китайцем – братья навек; Сталин и Мао слушают нас». Но в год смерти нашего вождя по приглашению в школу пришло их только трое, да и традиционную песню они уже не знали.
Вот так постепенно начал, как бы, угасать наш Второй участок, а с моим отъездом с него в другое, казавшееся тогда, более перспективное поселение, почти стёрся в моей памяти.
Николай Василенков
г. Железногорск