«Я искал тебя.
Пальтецо, папироса,
И в лицо осень,
Полбеды, полдороги до Солнца»
Группа Джанго «Пальтецо»
Этот никчёмный разговор со Степаном Тарасовичем необыкновенно раздражал. Дед, как этого и следовало ожидать, считал, что именно на деньгах Надин свет клином и сошёлся. Что не имей он столь приметных сбережений и квартиру в центре Ленинграда (ни один человек не мог заставить его называть Санкт-Петербург Санкт-Петербургом, или хотя бы Питером) в общем, не будь у него всего, что он имеет, и не приехала бы Надя сюда, не жила бы неподалёку, и не ждала бы, когда же он, наконец, умрёт. С самого начала было понятно, что разговор этот рано или поздно, прямо или косвенно, всё же обязательно состоится, Надя даже готовилась к нему, но придумать ничего не смогла — слишком уж банальной была ситуация: старый человек обвиняет молодых в корысти, а молодые пытаются объяснить, что это вовсе не так, и что у одра старца они исключительно из душевных побуждений. Чего же тут добавить? Токмо что никогда точно не скажешь, кто прав, а кто нет, как никогда и не скажешь, насколько искренны потенциальные наследники сами с собой. Наследство — это не обязательно, хотя и не откажешься, а не откажешься — поди, пойми — желаешь ты смерти завещателя или нет. И не было бы с наследствами таких проблем, не будь в этом процессе нейтрального участника — смерти.
Надежде квартира эта была совершенно не нужна, она в любой момент могла поменять свою московскую, в которой теперь проживал её какой-то там кузен (хотя воспринимала она его скорее как внучатого племянника бабы Капы) на равнозначную, а то и большую в центре Петербурга. В последнее время она всё чаще задумывалась над подобным обменом, ей здесь нравилось, здесь ей было просто хорошо и спокойно. Видимо вот эти самые старые дома и создавали атмосферу спокойствия в этом городе. Квартира деда была, конечно, в этом плане идеальной — уютная двухкомнатка в центре, а самое главное — в старом доме, а дом этот был невероятно красив. А вообще, как это всё-таки странно, что атмосферу города создают скорее строения, нежели люди...
Будто от пинка распахнувшаяся дверь и явно нетрезвая парочка, буквально вывалившаяся из этой двери, прервали мысли Нади на полуслове. И мужчина и его спутница были разгорячены, пьяны и громко и искренне смеялись. Надя, потупив недовольный взгляд в круги на асфальте, хаотично появляющиеся то тут, то там, начала уже было обходить эту веселую парочку, как вдруг услышала, что смех кавалера, словно сбавляющий обороты мотор, засвидетельствовал удивление, которое невозможно было пропустить мимо ушей. Окончательно потеряв мысль, Надежда снова подняла глаза на парочку, решив разглядеть их поподробнее. Если бы она вела свой монолог вслух, она бы тоже начала сбавлять обороты и застряла бы, в конце концов, на каком-либо слове, а может быть даже звуке, потому что в шаге от нее, она увидела лицо Петра, которое после некоторого шока начало расползаться в широкую улыбку.
– Побери меня чёрт вместе со всем миром, если это не моя душевная соседка Надежда, которую я обыскался! – сказал он добрецки-пьяно и растопыренными руками обозначил желание обнять Надежду.
– Добрый вечер, Пётр! Признаюсь, удивлена видеть вас тут, ещё более удивлена, что вы меня искали.
Надежда вопрошающе перевела взгляд на притихшую спутницу и пожелала ей доброго вечера. Спутница в свою очередь также поздоровалась, и лишь тут Пётр вспомнил о ней:
– Барышня, не судите меня, бога ради, строго. Я из-за этого человека в Питер приехал, и сейчас, найдя его, я не могу его снова потерять — простите меня ради всего, что для вас свято, а?!
Спутница принялась нервно жевать жвачку, словно специально для этого момента припасенную между щекой и двумя ровными рядами белых зубов.
– Ах, да,– спохватился Пётр и вынул из внутреннего кармана пиджака какую-то кожаную книжицу, открыл её и неожиданно засмеялся. – Чёрт, я же вам всё уже отдал Виктория, извините меня, пожалуйста. Закажите себе из бара такси, вместе с инкассатором, а?
Было видно, что этой ярко накрашенной девушке очень неловко, может быть даже от чего-то стыдно. Она уперла взгляд в землю и, подобрав полы плаща, исчезла за дверью так быстро, что Надя от неожиданного поворота событий не успела её остановить.
– Пётр, не нужно, я всё равно спешу, мне домой надо, – проговорила Надежда. – Зря вы так с девушкой, кем бы она ни была.
– Эта девушка мне кое-что сегодня открыла. Ой, ха-ха! То есть объяснила.
– Пётр, мне нужно идти.
– Ну, уж нет! Коль фортуна решила мне столь широко улыбнуться — я свой шанс не упущу, дорогая Наденька. – Пётр сделал попытку приобнять давнюю соседку за плечо.
– Вы пьяны, давайте оставим это, пожалуйста! – С этими словами она отдернула плечо из-под руки Петра и вновь принялась обходить его.
– Не уходите, – ухватил её за рукав Пётр,– побудьте со мной, Надежда, не оставляйте меня. Пожалуйста...
– Поспать бы вам, дорогуша! – сменила тон Надя, выдергивая руку, – пустите меня!
Внезапно осознав всю нелепость ситуации, Пётр разжал пальцы. Исчерпав аргументы, он смотрел, как, словно песок сквозь только что разжатые пальцы, нервным шагом исчезает его надежда.
Одна трезвая мысль всё же посетила голову — он снова извлек из внутреннего кармана свою книжечку, вытащил из неё визитную карточку второго вида — с домашним номером, помимо рабочего и мобильного, и кинулся вслед за Надеждой.
Она слышала его приближающиеся шаги и обдумывала, что же делать — не звать же милицию, в конце концов. Но к счастью Пётр повел себя благоразумно:
– Извините, Надежда, я не хотел вас обидеть, вот, возьмите мою карточку, пожалуйста, тут телефон мой домашний есть, позвоните мне, будет ведь совсем нелепо, если мы больше никогда не встретимся. Позвоните, я вас очень прошу!
Он сунул ей в руку карточку и, демонстрируя, что никаким образом не собирается причинять ей вреда, поднял руки вверх и медленно отдалялся, шагая спиной вперёд.
– Хорошо, я позвоню, – сказала она, вертя в руках визитку.
Не выражая никаких эмоций, она развернулась и отправилась по неровному асфальту прочь, каждым шагом отправляя стук каблучка эхом метаться от стены к стене.
Возвращаться в бар было бессмысленно, снова всё как было, снова нет ничего, совершенно пусто. Дискотеки, бары, рестораны, клубы, охота, рыбалка, горные лыжи и песок у теплого моря. Абсолютно ни в чём не было смысла. Был смысл ждать звонка.
Пётр решил прогуляться до дома пешком. Голова его быстро прояснилась, и он казнил себя, понося последними словами, за то, как бестолково он себя повёл. Ведь эта встреча... именно в надежде на эту встречу он приехал в Петербург, оставив свою московскую карьеру, он хотел начать жизнь заново.
Когда Пётр позвонил Мэлсу чтобы сообщить о своём переезде, тот очень долго расспрашивал, всё никак не мог увидеть резона в переезде. Пытался убедить, что мы сами — мы и есть отражение наших желаний, и если желания стали другими — то и человек неизменно станет другим, что необязательно для этого заниматься нелепыми переездами. Но так уж человек устроен — для изменений внутренних ему обязательно необходимы внешние признаки перемен. Ещё в студенческие времена Пётр заметил, что та одежда, которую он носит, часто определяла основную линию его поведения. То есть в джинсах и футболке он вёл себя почему-то несколько по-другому, нежели облачённым в костюм с обязательным галстуком. В галстуке он видел квинтэссенцию костюма. Ношение под пиджаком футболки, или водолазки (для него всегда было загадкой происхождение этого названия) он воспринимал как «неудавшийся финал» — вроде бы практически всё получилось, но не было какой-то завершенности.
По дороге он вспоминал, как въезжал в однокомнатную квартиру в Питере, которую выменял у доморощенного маклера на свой автомобиль, как устроился, как общался и искал, как разочаровывался, как встретил Пекунина, как по сей день всё налаживалось.