СОДЕРЖАНИЕ
Мне грустно… (вместо предисловия)
Глава первая. ДОКТОР БРЕХМАН
Первые консультации
На службе флоту
Наука и здравоохранение
«Переходный период»
В кругу учёных
Неутомимый труженик
Профессор «на дому»
Душа профессора
Теоретические разногласия
Недоброжелатели
Валеология и собственное здоровье …
На пути в будущее
Глава вторая. УЧЕНИКИ И ПОСЛЕДОВАТЕЛИ
(из медслужбы флота)
«Усатый капитан»
На земле, в небесах и на море
«Ведущий экспериментатор» флота
Энтузиаст-исследователь
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
МНЕ ГРУСТНО…
(вместо предисловия)
Сегодня получил книгу воспоминаний об Израиле Ицковиче. Меня глубоко тронули те чувства, которые переполняют сердца знавших его людей: сослуживцев, однокашников по академии, близких и просто знакомых. В них выражена огромная любовь, бесконечная благодарность этому чистому, доброму и благородному человеку, глубокая признательность ему за всё светлое и большое, что было сделано им в жизни, восхищение его удивительной личностью, огромными научными заслугами, творческими способностями, колоссальной энергией, волей и настойчивостью, качествами неутомимого борца за чистоту и справедливость в науке, за претворение в жизнь передовых научных идей.
Как светло и глубоко-проникновенно звучит вдохновенное любовно-поэтическое повествование о Нём, о чудесной, долгой и вместе с тем такой короткой жизни вместе с этим удивительным человеком, любящим семьянином - в устах его доброй и преданной супруги, верной спутницы во всех их семейных и жизненных радостях и невзгодах Маргариты Андреевны Гриневич...
Какой теплотой и любовью, восхищением и чуть ли не преклонением перед ним, как другом, человеком и учёным, переполнены воспоминания его сокурсников по академии, вместе с которыми ему пришлось пережить самые суровые, военные годы. Как проникновенно звучат слова этих почти восьмидесятилетних профессоров-учёных, обращённые к совсем ещё юному, и уже далеко не юному Саше Брехману, который на всю жизнь остался для них таким же молодым, жизнерадостным, настойчивым и целеустремленным, каким они видели его в курсантские сороковые годы.
И отзывы других учёных - докторов наук, профессоров, член-корреспондентов академии наук и академиков, узнавших его значительно позднее, тоже полны восхищения и благодарности Ему - первопроходцу в науке, первооткрывателю её новых вершин, человеку, несущему свои идеи и озарения людям; Учителю, не жалевшему времени, сил и здоровья для своих учеников и последователей.
И вновь становится грустно при воспоминании о нём, о прожитых рядом с ним в научном творчестве годах - таких светлых и счастливых от непрерывного научного поиска, от удач и озарений, от веры в будущее, которая никогда не иссякала в окружении этого удивительного, вечно ищущего истину человека.
Становится грустно оттого, что былого уже не вернуть, что так коротка жизнь, что так несправедлива порой судьба, так несовершенно наше земное человеческое бытие, совершенствованию которого и посвятил свою яркую жизнь профессор.
И ещё я грущу оттого, что не сумел выполнить заветов моих учителей, не успел довести до логического конца линию своих соб¬ственных научных устремлений, что не в силах дальше бороться за идеи и убеждения нашего любимого профессора, которые он завещал нам - своим ученикам и последователям.
«Надо успеть!» - как часто повторял нам эти слова профессор - ещё и ещё раз убеждая себя и окружающих в необходимости работать. Писать, писать и ещё раз писать, успеть сказать людям обо всём, что накопилось в душе, что наболело, что рвётся наружу, что выстрадано годами мучительных раздумий, что оформилось уже в законченную теорию, или только ещё начинает зарождаться в воображении...
Как много успел сделать любимый учитель Николай Васильевич Лазарев! Но сделал далеко не всё возможное - во многом по причине постоянного внешнего противодействия. Его мысли, идеи, чувства, его душа всегда рядом. Облик этого прекрасного человека не забывается. Его портрет постоянно с тобой, на одной из полок с научной литературой - уже с твоими собственными изданиями. Такое близкое и дорогое лицо... Смотрит добрым, напутствующим, чуть ироническим взглядом... И почему-то немножко грустным...
Надо сделать, по крайней мере, не меньше. Чтобы открыть людям - учёным, исследователям дорогу к новому витку познания, облегчить для них движение в будущее, сделать более радостным наше земное существование. Дать людям веру в возможность этого, показать приоритетные направления нашего совершенствования... Объединить усилия единомышленников, создать единый центр борьбы за здоровье человека, развернуть массовую пропаганду новых идей... Учить человека здоровью, создать программу подготовки подрастающего, молодого поколения - в школах, ВУЗах, в медицинских и педагогических учреждениях...
Не дать развалиться отделу в развивающемся хаосе перестройки. Найти пути выживания, взаимодействия с практикой, приобретения необходимых средств... Помочь выстоять молодым учёным, не дать разбежаться преданным науке, но еле выживающим сотрудникам. Заинтриговать всех новыми направлениями работ, убедить, заставить поверить в будущее...
Пробить всю эту непробиваемую стену непонимания, косности, лицемерия, отчужденности. Сколько их расплодилось вокруг нас - этих «тёмных сил» противодействия на всех этажах нашей научной власти! С какой легкостью они тормозят все наши начинания, не дают ходу новым препаратам, новым идеям, теориям. Как преодолеть весь этот околонаучный хаос?
Думать, анализировать, призывать, объединять... и писать, писать... Писать - сейчас, пожалуй, самое главное. Книга - это то, что, прежде всего, останется после нас людям. Учёные рано или поздно, поймут истину. Человечество всё же образумится и начнёт по-настоящему заниматься своим здоровьем. Идеи валеологии - науки об истинном здоровье человека, в конце концов, восторжествуют, и это будет главное, основное достижение на данном (таком ещё низком!) уровне сегодняшнего развития человечества. Это будет существенный шаг вперёд, в наше светлое будущее.
Как часто в последние годы в беседах со мной Израиль Ицкович заводил разговор на эти темы, призывая и меня к тому же: «Пиши, пиши обо всём, о чём ты уже знаешь, во что веришь, в чём убеждён, обо всём, что сделал в науке...» Сам профессор успел сделать поразительно много, особенно в невероятно плодотворное в научном плане последнее десятилетие своей творческой жизни... Но успел ли он сделать главное? Движение его творческой мысли последних лет свидетельствовало, что в теории он только ещё «приближался» (по его собственным словам) к тем глубочайшим обобщениям, которые зрели в его сознании - к теории «Человека будущего» и «Человечества», заглядывая вперёд на многие десятилетия, а, может, и намного дальше...
Кто теперь решится подхватить его идеи, осмыслить их, развить в такую же стройную научную структуру, какие создавал он сам? Найдётся ли смелый последователь в науке (как в музыке у великих Моцарта и Бородина), который завершит хотя бы одну эту незаконченную им Научную Симфонию? А сколько ещё совершенно не раскрытых идей так и унёс с собой профессор, не успев поделиться ими с человечеством?!. Точно так же, как и его великий учитель - Н.В. Лазарев, щедро рассыпавший идеи своим (и не только своим) ученикам и последователям.
Такие люди не могут быть забыты. Они надолго останутся в памяти тех, ради кого они мыслили и боролись, продвигая вперёд науку о человеке, его здоровье, путях и способах его совершенствования. И воспоминания о них должны остаться скромной данью безграничной благодарности, которую испытывают к таким людям их сподвижники по науке, друзья и знакомые...
Успеть, не опоздать… Теперь уже я повторяю себе эти слова моего руководителя, во многом учителя, а в целом очень близкого и дорогого мне человека... Успеть написать о нём то, что знаю сам, о том, что мы вместе переживали, вымучивали, преодолевали, рассказать о нём, как учёном и человеке - Человеке с большой буквы. Как жаль, что я не в силах был сделать это ранее, да и сейчас ещё вряд ли созрел для такого подвига. Не хватает слов, чтобы дать полновесную, всестороннюю характеристику нашего доброго, любимого руководителя. Но, может быть, за теми фактами, словами и поступками, которые будут приведены здесь, перед читателем откроются ещё некоторые благородные черты этого человека, которые мы просто считали естественным приложением к его глубокой, многогранной, далеко не до конца раскрытой, высоко-человечной натуре...
Мне выпало счастье познакомиться с Израилем Ицковичем ещё в 1962 году. Однако встречи и беседы с ним в последующие два десятилетия были относительно редкими и касались, в основном, вопросов использования адаптогенов. Мои «научные консультации» у профессора существенно участились с 1981 года, когда началась наша работа по городовой профилактической программе с использованием методов фармакосанации. Счастье же быть постоянно близким к нему я получил в конце 1989 года, когда профессор сумел принять меня в творческую бригаду своих соратников.
Не говорите мне: он умер,
- он живёт!
Пусть жертвенник разбит,
- огонь ещё пылает;
Пусть роза сорвана,
- она ещё цветёт;
Пусть арфа сломана,
- аккорд ещё рыдает!
С.Я. Надсон
Глава первая.
ДОКТОР БРЕХМАН
Первые консультации
Весна 1962 года. Я уже полтора года на флоте и непрерывно разъезжаю по разным точкам Приморья, организуя медицинское обеспечение отдаленных подразделений нашего военно-строительного отряда. Масса вопросов - относительно особенностей реактивности организма у моих подопечных, течения многих форм заболеваний, лечения хронической патологии. Начинаю окончательно понимать, что без глубокого научного анализа невозможно будет разобраться во всех этих местных приморских «головоломках».
Будучи во Владивостоке, работаю в библиотеках, консультируюсь у специалистов госпиталя, поликлиники, санэпидотряда флота. Знакомлюсь с нашими военными врачами, занимающимися научными исследованиями: В.А. Матюхиным, Б.А. Федорцом. Окончательно убеждаюсь, что в медицине я абсолютно ничего не смыслю, и сейчас расплачиваюсь за годы своего академического относительного «безделья». Нацеливаюсь на серьёзную, в том числе и научно-исследовательскую работу.
Совершенно неожиданно узнаю, что в Дальневосточном научном центре (в Президиуме ДВНЦ) состоится Всесоюзный симпозиум по элеутерококку и женьшеню, на который съезжаются видные учёные со всей страны. У меня как раз планируется командировка в Гвоздево. Убеждаю командира отряда в крайней необходимости (для меня и для отряда!) присутствия на этом научном форуме, откладываю командировку и на целых два дня попадаю в объятия настоящей, большой науки!
Это было огромное счастье! Я впервые окунулся в атмосферу докладов, обсуждений, научных дискуссий. Услышал и увидел видных ученых, и, прежде всего, моего любимого профессора Н.В. Лазарева, ведущего симпозиум. Познакомился с совершенно новым направлением научных работ - по изучению адаптогенов: препаратов, повышающих общую устойчивость организма, полученных из местных растений. Узнал, что исследования с адаптогенами широко проводятся и у нас на флоте, в том числе и моим давним знакомым (по работе у Н.В.Лазарева) Петром Петровичем Голиковым. Здесь же я впервые увидел ведущего специалиста в области адаптогенов - доктора медицинских наук Брехмана Израиля Ицковича.
Его доклад ошеломил меня совершенно новой информацией и огромным количеством непонятных научных терминов, что ещё раз показало мне всю мою «научную инфантильность». Однако я понял главное, - что наукой заниматься совершенно необходимо и что одним из направлений моей исследовательской работы будет изучение действия адаптогенов. Последующая короткая встреча с моим кумиром Николаем Васильевичем Лазаревым ещё более убедила меня в этом.
По совету Николая Васильевича я в скором времени встретился с доктором Брехманом и получил от него предварительные рекомендации относительно проведения моей (собственной!) научной работы, в частности, по использованию адаптогенов в качестве тонизирующих (и стимулирующих) средств - при их длительном и однократном применении.
В конце 1962-го года я совершенно неожиданно был переведён из ВСО в санэпидотряд флота, и моя научно-исследовательская деятельность была направлена, в основном, на решение вопросов санитарно-гигиенического обеспечения частей флота, на изучение обитаемости военных объектов и боеспособности личного состава.
«Натурными» (в естественных условиях деятельности флотских специалистов) исследованиями с использованием элеутерококка я вплотную занялся лишь в 1966 году, во время продолжительного похода в тропики. С этого момента мои обращения к Израилю Ицковичу за консультативной и иного вида помощью стали уже систематическими.
Во-первых, профессор детально проконсультировал меня перед походом относительно оптимальных схем использования экстракта элеутерококка. Дал мне соответствующие инструкции и помог с приобретением этого препарата, разрешив взять около литра экстракта у Игоря Васильевича Дардымова (по государственной цене). Я знал, что специально заготовленные исследователями Академии наук препараты обладают несколько большей активностью, по сравнению с поступающими в розничную продажу, поэтому был очень рад представившейся мне возможности. Закупил элеутерококк я и в аптеках, а также выпросил около полутора литров у нашего доброго отрядовского фельдшера - Никонора Кузьмича Казакова – «главного специалиста флота» по производству этого тонизирующего средства. В итоге у меня на поход оказалось более четырёх литров экстракта, что позволило изучить его действие в разных условиях и в различных дозировках.
По возвращении из похода я, естественно, сразу доложил Израилю Ицковичу о проделанной работе. Профессор остался доволен ею и торопил меня скорее закончить обработку материала, чтобы включить его в свою будущую монографию. Его интересовало буквально всё: и эффективность курсового использования элеутерококка в разных группах корабельных специалистов, и сочетание его использования с витаминами и физической тренировкой, и однократное применение разных доз препарата перед вахтой, и действие элеутерококка в условиях чрезмерных тепловых и нервно-эмоциональных нагрузок (артиллерийские стрельбы, вахты в герметизированных постах, работы в химкомплектах, срочный ремонт радиолокационной аппаратуры и др.). Интересовали его и наблюдения по использованию препарата у одних и тех же лиц в разное время суток. Особенно важным Израиль Ицкович считал возможность комплексной оценки функционального состояния организма в динамике адаптационного процесса - на основании одновременного анализа около пятидесяти физиологических, биохимических и иммунологических показателей функций, параллельно с детальной оценкой окружающей среды и характеристикой рабочей деятельности обследованных специалистов.
К сожалению, статистическая обработка этого огромного цифрового материала у меня затянулась надолго и стала возможной в окончательном варианте только тогда, когда появились портативные калькуляторы с математической статистикой. Основную же часть времени в этот период у меня отнимала моя основная - санитарно-гигиеническая работа, а в плане науки - работа над диссертацией по закрытой тематике. Так что мне пришлось очень сожалеть, что эти «элеутерококковые» материалы не вошли в обобщающую монографию Израиля Ицковича.
Выход в свет монографии профессора «Элеутерококк» в 1968 году под редакцией Н.В.Лазарева явился важным событием для развития учения об адаптогенах. В ней автор впервые дал обобщающую характеристику этого лекарственного растения, показал его значение для биологии и медицины. В работе были глубоко проанализированы и обобщены все накопленные к этому времени данные по экспериментальному изучению и натурным исследованиям его применения. Высказаны соображения о механизме его действия, показаны возможные сферы его практического использования в медицине, биологии, животноводстве. В монографии профессор впервые представил глубоко разработанную им теорию об адаптогенах - веществах, способствующих повышению резистентности (устойчивости) организма к разнообразным повреждающим факторам среды, представил требования, предъявляемые этой группе лекарственных веществ. Эта работа Израиля Ицковича долгое время была моей настольной книгой и во многом помогла мне в последующей исследовательской деятельности.
Году в семидесятом и мне, наконец, удалось преодолеть все сложности статистической обработки собранного в походе цифрового хаоса (в том числе и с данными по элеутерококку), и я радостно представил их профессору. Разобраться с ними и в данный момент было по-прежнему далеко не просто. Но Израиль Ицкович сразу нашёл, пожалуй, единственный выход из этого тупика, предложив использовать разработанный им метод «среднего балла», позволяющий как бы интегрировать десятки показателей в единый график (на чёткой математической основе). Он объяснил мне принципиальную схему метода и тут же предложил «нарисовать» возможную интегральную кривую функционального состояния организма в группах опыта и контроля (принимавшей плацебо). Для меня это не составило особого труда, поскольку я уже чётко представлял себе динамику каждой из рассматриваемых мною функций во всех наблюдавшихся мною группах. Профессор взглянул на график и... спрятал его у себя – до момента полной обработки материала по предложенному им методу.
Обработка вновь затянулась на несколько месяцев. Однако после её завершения я был полностью удовлетворён, получив удивительно наглядную картину развития адаптационного процесса у корабельных специалистов в тропиках и влияния на этот процесс адаптогенов (прежде всего, элеутерококка). Радовала меня и сама по себе новая методика обработки большого количества цифровой информации, которой с этого момента я пользовался во всех своих последующих исследованиях, в том числе, и в оценке здоровья коллективов трудящихся (в I98I-I995 годах) - вначале по десятибалльной, а потом и пятибалльной шкале.
Кроме того, я был немало удивлён, когда пришёл к Израилю Ицковичу со всеми результатами анализа, и он сравнил окончательный и предварительный графики. В них практически не было никаких отличий - не только в динамике происходящих изменений функционального состояния, но даже в величине их на разных этапах обследования.
Профессор тогда остался весьма доволен экспериментом, проделанным со мной, и не раз демонстрировал «этот фокус» перед своими сотрудниками, а однажды даже заставил меня ни с того, ни с сего вспомнить эти графики чуть ли не на очередном симпозиуме (по адаптогенам), когда я уже напрочь забыл свои старые материалы.
Да, Израиль Ицкович был, безусловно, большим знатоком математической статистики. Ещё в пятидесятые годы он выпустил специальное руководство по этим вопросам - применительно к нуждам медицинской службы флота, а я в своё время пользовался его рекомендациями, прибыв в санэпидотряд и найдя это руководство в нашей отрядовской библиотеке.
Профессор не раз потом использовал эти «тропические» данные в своих последующих обобщениях, в том числе и в обеих монографиях по валеологии. От меня же он требовал большего - написания полноценного, развернутого отчёта по всей проделанной мною работе с адаптогенами. Я же в эти годы разрывался между своей собственной диссертационной работой, необходимостью оформления материалов (тоже своих) для вышестоящего медицинского начальника и своей повседневной, служебной деятельностью. Тем не менее, подготовить такой отчёт мне удалось (несмотря на отрицательное отношение к этому моего медицинского начальства), и профессор отправил его в «закрытой» форме в вышестоящие академические и военные инстанции. Сыграл ли он какую роль в развитии теории адаптогенов и в практике их использования, - не знаю. Вероятнее всего, он был помещён в архив, а может быть, и удостоился внимания кого-нибудь из вышестоящих начальников.
В последующем, уже к середине семидесятых, я подготовил на основе отчёта монографию. Израилю Ицковичу совершенно некогда было ею заниматься, и он поручил это дело своему помощнику. Смотрел ли тот её, не знаю, однако через месяц или два сообщил мне, что она (монография) не имеет ни научной, ни практической ценности и что совершенно не стоит тратить на неё время. На этом вопрос с монографией был на время закрыт, правда, вновь возник уже в конце восьмидесятых, когда профессору удалось всё же взять меня к себе в отдел научным сотрудником.
На службе флоту
Израиль Ицкович был тесно связан с флотом. Выпускник Военно-морской медицинской академии, прослуживший на Тихоокеанском флоте двенадцать лет и ушедший в отставку, уже будучи доктором медицинских наук, он до конца остался верен флоту и многое сделал для укрепления здоровья и повышения боеспособности личного состава. Естественно, первое, что он предложил ВМФ по линии большой науки, - это были адаптогены.
Растительные адаптогены стали применяться на Тихоокеанском флоте в лечебных и профилактических целях сразу после разрешения их использования фармакологическим комитетом. Но перед этим все препараты прошли глубокую многостороннюю проверку в контрольных группах воинских коллективов. Военными врачами под руководством Израиля Ицковича была показана эффективность использования экстракта элеутерококка при лечении урологических заболеваний (полковник медицинской службы Гинзбург), болезней ЛОР-органов (майор медицинской службы Е.Ф. Бабурин), органа зрения (полковник медицинской службы Щиченков). Было отмечено положительное влияние элеутерококка на работоспособность водолазов при глубоководных спусках (майор медицинской службы В.В. Полонский). Наши наблюдения с П.П. Голиковым показали целесообразность использования элеутерококка с целью ускорения кратковременной и облегчения долговременной адаптации новоселов в местных условиях. Глубокие исследования были выполнены Е.Ф. Бабуриным по изучению действия элеутерококка на состояние организма и работоспособность подводников в автономных походах. Подполковником медицинской службы Г.М. Маянским были проведены эксперименты на животных по использованию элеутерококка как средства, облегчающего течение хронической лучевой болезни. Израиль Ицкович был руководителем ряда диссертационных работ, выполненных флотскими врачами: Е.Ф. Бабуриным, Г.М. Маянским, Щиченковым, Гинзбургом. И не его вина, что некоторые работы так и не были утверждены ВАКом.
На основании всех этих исследований на флоте были разработаны инструкции и наставления, определяющие порядок использования адаптогенов, показания к их применению; определены дозы и оптимальные схемы проведения неспецифической профилактики. И с середины 60-х годов медицинская служба ТОФ стала закупать, а в последующем и заготавливать для себя ряд препаратов (в первую очередь экстракт элеутерококка) для использования их как в клинической практике, так и с профилактической целью. Не прекращалась и исследовательская работа для более глубокого изучения различных сторон действия адаптогенов, а также их комбинаций с другими способами и средствами повышения устойчивости организма (физической тренировкой, витамином С, поливитаминами). Израиль Ицкович постоянно был в курсе проводимых исследований, давал рекомендации по их правильному проведению, методам математической обработки материалов.
К сожалению, применение элеутерококка на других флотах ВМФ не получило широкого распространения. Этому способствовали, в частности, отдельные, не достаточно чётко выполненные исследования, проведённые на Северном флоте и не давшие явных положительных результатов. Причиной этого, по-видимому, явилось то, что исследователями не были учтены некоторые индивидуальные и биоритмологические особенности действия адаптогена, а также применение не оптимальных дозировок препарата. Помню в этой связи доклад Бабурина на одной из общефлотских конференций в Ленинграде в 1965 году по использованию элеутерококка. Помню и категорическое выступление против адаптогенов нашего главного оппонента - начальника медицинской службы Северного флота, а также отличную реплику на этот счёт ведущего конференцию нашего начмеда П.И.Горбатых:
- «Не надо, - не дадим вам элеутерококка. Сами будем использовать!». И широко применяли его в течение трёх десятилетий.
В 80-ые годы Израиль Ицкович предложил для флота ещё один биологически активный продукт - жёлтый сахар, замена которым обычного белого, позволяла избежать целого ряда заболеваний и существенно повышала защитные силы организма. Специальные наблюдения, проведённые в длительном автономном походе, подтвердили положительные качества жёлтого сахара. Они показали, что полная замена белого сахара на жёлтый способствует уменьшению дизадаптационных расстройств у моряков во время плавания, улучшает некоторые клинические и био¬химические показатели крови, способствует сохранению более высокой умственной работоспособности, улучшает общее самочувствие, снижает заболеваемость и трудопотери экипажа. В дальнейшем, пока местный Уссурийский сахарный комбинат выпускал этот ценный продукт, продовольственная служба флота регулярно закупала его - прежде всего для экипажей кораблей и судов, уходящих в автономные походы. Поступал сахар и в розничную продажу в гарнизоны и моментально раскупался потребителями.
В Вооруженных Силах адаптогены использовались не только на флоте. Они широко применялись в авиации и даже в космонавтике. Как-то раз профессор показал мне фотографию космонавта В.И.Севастьянова с дарственной надписью Брехману в благодарность за оказанную им помощь в сохранении здоровья и работоспособности экипажа в полёте (с помощью экстракта элеутерококка). Израиль Ицкович рассказал мне также про инцидент, произошедший с элеутерококком в космосе. Однажды Севастьянов неожиданно заметил, что содержимое ёмкости с экстрактом элеутерококка внезапно уменьшилось чуть ли не на половину! Командиру пришлось срочно разбираться с происшествием: - «Кто выпил?! Целых пол-литра! И ни в одном глазу!» (Следует заметить, что экстракт элеутерококка готовится на 70° спирте). Вполне понятно, что разбор вёлся на чисто разговорном отечественном жаргоне, значительно повышающем его смысловую и эмоциональную значимость. Поэтому подчинённые сразу отреклись от всех возможных грехов со своей стороны, настаивая на том, что принимали препарат «строго по схеме профессора Брехмана». К счастью, скоро выяснилось, что ёмкость с элеутерококком по каким-то причинам просто разгерметизировалась. Это и послужило причиной быстрого испарения экстракта. На этом инцидент был исчерпан. Оставшегося элеутерококка, естественно, на весь курс не хватило, но и за неполный период его употребления космонавты сумели оценить его прекрасные адаптогенные (и вкусовые!) качества. И с тех пор данный препарат стал обязательным элементом космических полётов.
Израиль Ицкович неоднократно выступал перед офицерским составом медицинской службы флота, в частности, на ежегодных сборах при начальнике медицинской службы ТОФ. Делился своими мыслями по сохранению здоровья военнослужащих, пропагандировал свои новые научные идеи, давал рекомендации по использованию биопрепаратов и их комбинаций в профилактических целях. В последние годы он мечтал начать внедрение во флотских коллективах нашей валеологической программы.
У профессора на флоте всегда было много знакомых и друзей. Здесь его хорошо знали, уважали и любили. До последнего времени в коллективах ТОФ работали бывшие его сослуживцы по далеким 50-ым годам - Г.М. Маянский и Р.В. Тушкин, - тоже ставшие ведущими специалистами в различных областях медицинской науки.
Профессор пытался сохранить связь с флотом и в самые тяжёлые («смутные») годы «перестройки». В этот период отдел под его руководством активно занимался разработкой новых видов биологически активных пищевых продуктов, точнее биологических добавок к ним. Биологическое тестирование их проводилось по разным направлениям, конечным же этапом являлись исследования на людях по специально разработанной программе. Легче всего это было сделать в «организованных» воинских коллективах. Некоторые из подобных исследований проводились нами в госпитале флота, в школе санинструкторов, - по договоренности с командиром этого подразделения - Геннадием Федоровичем Григоренко.
Надо сказать, что Геннадий Федорович всегда и во всём оказывал нам большую организационную и практическую помощь. Он вообще был большой энтузиаст в работе, отлично видел всё новое, и всемерно поощрял подобные исследовательские начинания. А после первым же и внедрял новейшие достижения медицины и биологии в госпитальную практику. Трагическая кончина его стала для нас с Израилем Ицковичем глубочайшим потрясением. Вместе с тем она сразу нарушила все наши научно-практические связи с этим лечебно-восстановительным учреждением. Сменявшие Григоренко руководители уже не были столь преданы передовым идеям их предшественника, да и организационного опыта у них в этом отношении было намного меньше. Многое изменила и набирающая темпы «перестройка», требовавшая, прежде всего, выживания от всех учреждений и организаций, в том числе и от военной медицины.
Но мы всё же старались не терять связей с медицинской службой флота, в том числе и с госпиталем. Однако совместная работа становилась всё тяжелее, и в какой-то момент (уже в начале девяностых годов) мы вынуждены были окончательно отступиться от исследований на этой базе. Последний мой визит к новому госпитальному начальнику был весьма примечателен и заслуживает описания.
Моя встреча с очередным высоким начальством состоялась после длительного ожидания в коридоре, в самом конце приёма. Мне было милостиво дозволено войти в кабинет, но лишь после того, как начальством были встречены (вне всякой очереди) представители разных коммерческих, торговых и иных (отнюдь не медицинских и не военных) организаций, решавших здесь свои медицинские проблемы. Начальник сидел, развалившись в кресле, покуривая трубку и возложив обе ноги в ботинках (правда, начищенных до блеска) на край своего начальственного стола. Кругленький, упитанный, самодовольный, он выглядел настоящим барином в своём царственном ложе, явно гордясь своим начальственным положением.
- Ну, что, учёные, чего вы ещё от меня хотите? - приветствовал он меня. - Может, опять, кого в госпиталь положить, или снова лекарства клянчить пришли? Знаю я вас, вечных просителей! Твой академик уже побирался однажды.
Кого он подразумевал под «академиком», я выяснять не стал, но был готов к подобной встрече и поэтому заранее отсоветовал Израилю Ицковичу идти сюда, щадя его психику. Кстати, что касается лекарств и лечения, то оба мы были отставниками, старшими офицерами медицинской службы и имели полное право на лечение в этом учреждении... Как отличалась сейчас обстановка, моральный климат в госпитале от того, который был здесь в бытность Григоренко! Как грустно было видеть всё это, слышать подобные издевательские речи из уст начальника, как неприятно было терпеть унижения и разговаривать с ним. Однако надо было делать дело.
- Товарищ подполковник! Мы хотели согласовать с вами вопрос о продолжении исследований, начатых при Геннадии Федоровиче. Вполне возможно, что наши препараты помогут флоту.
- Ну и что я от этого буду иметь?! - Тоже вполне ожидаемый вопрос.
- Наши тонизирующие препараты, и вам в первую очередь (имел в виду, конечно, госпиталь).
- Да плевал я на ваши препараты! Я куплю их столько, сколько захочу! Чего вы хвастаетесь, учёные! Нищие вы! Сами ничего сделать не можете! Только и ходите, чтобы побираться!!
- Академия всегда работала в содружестве с медицинской службой флота. Не хотелось бы рвать эти связи. Тем более что и результат уже был: использование адаптогенов, исследования по валеологической (оздоровительной) программе. И в Военно-медицинском журнале об этом не раз сообщалось.
- Писать вы все умеете, - «писаки»! Да толку никакого нету! Я же только подписывать ваши бумажки успеваю... Некогда мне тут с вами заниматься... Ну, давай подпишу, чего у тебя там?
И он, ни о чём не расспрашивая и ничем не интересуясь, «подмахнул» предложенную нами программу. Напоследок, правда, предложил подлечиться у него в госпитале. Предложил скорее не от доброты душевной, а от желания ещё раз похвастаться перед академической наукой своими возможностями.
К счастью, с госпитальными руководителями более низких рангов общаться и работать было куда приятнее, и я сумел довести программу до конца. Доложил результаты исследований начальнику, обратив его внимание на значительный процент лиц с пониженной, по сравнению с нормой, массой тела (на 10, 15 процентов и более).
- Ничего с ними не случится! Вымахали под два метра - чего же ещё ждать! Акселерация, доктор, - небось, слыхал такое слово, учёный?!
Дальше этой констатации он, естественно, не пошёл, отвергнув все наши предложения, в частности, относительно индивидуального подхода к питанию лиц с особо выраженным весовым дефицитом. Между тем проблема уже назревала. И дело было не только в недостатке отдельных продуктов и в сниженной калорийности рационов, а, возможно, и в необходимости пересмотра матросских и солдатских пайков в связи с той же самой акселерацией.
Через несколько лет эта проблема на флоте вылилась в настоящую трагедию, когда в одной из частей солдаты стали терять сознание по причине недоедания, а специальная комиссия выявила несколько десятков случаев с выраженной кахексией! Правда, причины произошедшего были несколько иные. Такое положение в отдельных частях флота, безусловно, ставило вопрос о необходимости более тщательного динамического контроля за состоянием здоровья военнослужащих и, в частности, за массой тела, что, кстати, мы и предлагали в своё время.
Наука и здравоохранение
Так же тесно был связан профессор в своей работе и с практическим здравоохранением. Работники службы здоровья во многих районах страны исследовали и внедряли в практику его препараты, в первую очередь, элеутерококк. Помимо повсеместного клинического применения, элеутерококк в широком масштабе использовался и для профилактических целей - снижения заболеваемости и повышения работоспособности трудящихся. Система неспецифической фармакопрофилактики (фармакосанации) с помощью растительных адаптогенов были созданы в Тольятти, Норильске, Ленинграде, Владивостоке, Дальнегорске и других городах страны. С их помощью администрация и медицинская служба предприятий (и регионов) добивалась существенно¬го улучшения здоровья трудящихся и за счёт этого - значительного экономического эффекта.
В начале восьмидесятых, после вынужденного ухода в отставку по болезни и годичного перерыва в работе, потребовавшегося на реабилитацию и восстановление, я решил организовать по линии практического здравоохранения широкую профилактическую работу в трудовых коллективах города, используя методологию, принятую на флоте - с ежегодными комплексными обследованиями трудящихся и проведением последующих лечебно-восстановительных и санирующих мероприятий. Обговорил предварительно все вопросы с Израилем Ицковичем, Геннадием Федоровичем Григоренко и получил от них полную моральную поддержку в этом непростом начинании.
Действительно, для практического здравоохранения такая работа была откровением. Как её выполнять, какими силами, за счёт каких средств, по какой программе? Стоит ли вся эта затея потерь рабочего времени (при отрыве трудящихся на обследования), времени и сил медицинского персонала? Смысл будет тогда, когда будут обследованы тысячи работающих и всем без исключения трудящимся того или иного производства будут проведены необходимые заключительные мероприятия. Кто возьмет на себя смелость организации всей этой работы? Где взять аппаратуру, оборудование для клинико-физиологических обследований?
В принципе такую работу целесообразнее всего было начинать по линии поликлинического звена здравоохранения. Однако основная идея была связать состояние здоровья трудящихся с характером и условиями их труда и целым рядом других производственных и социальных факторов и направить её в профилактическое русло - прежде всего, по линии санитарно-гигиенической службы города. Поэтому было решено организовать её на базе санэпидслужбы. Главный санитарный врач города Нелли Александровна Сухачёва пошла на этот необычный «эксперимент» и даже дала согласие на организацию в составе СЭС группы физиологии труда под моим руководством, которая и занималась бы функциональными исследованиями.
Важной причиной моего перехода именно в городскую СЭС было и то, что здесь работал Виктор Николаевич Баенхаев, возглавлявший санитарно-гигиеническую лабораторию. Именно на базе его подразделения и было решено организовать нашу нештатную группу. Виктор Николаевич прекрасно знал мою предшествующую деятельность как гигиениста и физиолога, в том числе и в области изучения и укрепления здоровья специалистов флота. Знал по работе в санэпидотряде флота, а затем и на военно-морской кафедре Владивостокского медицинского института. Знал и был уверен в достижении положительных результатов. Он дал мне полную свободу действий, постоянно оказывал всевозможную помощь и защищал от нападок ряда работников СЭС, не признающих «физиологического» направления работ.
На начальном же этапе и в первые годы работа развивалась очень активно. Мне удалось быстро раздобыть необходимую аппаратуру, подключить к работе районные поликлиники (через горздравотдел), заинтересовать в работе ряд кафедр медицинского института, и уже через три недели после моего перехода в СЭС работа закрутилась. К обследованиям подключались все новые предприятия Владивостока, выявлялись больные, оценивался уровень здоровья остальной части коллектива, проводились индивидуальные и коллективные профилактические мероприятия. Предприятия закупали витамины, элеутерококк, жёлтый сахар для осуществления в коллективе «фармакосанации». Параллельно большую работу проводили гигиенисты труда горСЭС и районных санэпидстанций по улучшению условий труда обследуемых коллективов.
Действительно, это была необычная программа, совершенно новая, и не только для Владивостока, но и для остальных городов страны. И она существенно отличалась от программ донозологических обследований Р.М. Баевского – прежде всего тем, что наша программа была рассчитана только на силы гражданского здравоохранения. С другой стороны, это была ещё и программа энтузиастов – прежде всего сотрудников кафедр Владивостокского медицинского института (ВГМИ), заразившихся нашей идеей и во многом способствовавших её (пусть и частичной) реализации. Собрать в единый кулак несколько районных поликлиник, санэпидстанций, городскую СЭС, шесть кафедр ВГМИ – это дорогого стоит! Всех привлекали новизна подхода к проблеме здоровья, предполагаемый конечный результат работы, комплексность и системность обследований (определение до 50-70 клинико-физиологических, биохимических и иммунологических показателей у обследуемых). Сотрудников мединститута, безусловно, интересовали и возможные научные обобщения (кафедры терапии педиатрического факультета, глазных, нервных, ЛОР-болезней, общей гигиены и даже нашей военно-морской кафедры, где наш флотский коллега Виктор Иванович Савватеев проводил биохимические исследования с целью оценки уровня естественного иммунитета у контрольных групп работающих). К работе активно подключился Александр Александрович Шепарев, сподвижник И.И. Брехмана, продолжавший исследования с элеутероккоком в трудовых коллективах Дальнегорска. Очень важно в нашей работе было то, что специалисты поликлиник и ВГМИ давали не только оценку здоровья обследуемых (вместе с физиологами), но и проводили активную санацию выявленных больных, а также включались в пропаганду идей валеологии. И.И. Брехман был во всём этом крайне заинтересован, видя конкретную реализацию своих идей здесь, рядом с собой, в родном Владивостоке.
Уже через год были получены первые обнадеживающие результаты, что выразилось в существенном (на 15-20%) снижении общей заболеваемости и трудопотерь в коллективах и получении экономического эффекта в сотни тысяч рублей (в ценах начала восьмидесятых годов), - и всё это по расчётам самих предприятий. Администрация предприятий, трудящиеся были заинтересованы в работе. Израиль Ицкович всё время корректировал нашу деятельность в плане фармакосанации и анализировал вместе со мной результаты наблюдений.
Надо сказать, что в процессе реализации программы был собран огромный научный материал: обследовано более двух с половиной тысяч работающих по пятидесяти-семидесяти функциональным показателям (не считая гигиенических параметров). Более десяти тысяч трудящихся было подключено к комплексной профилактике с использованием витаминов и адаптогенов. Два раза в год в каждом коллективе проводились контрольные обследования выборочных групп трудящихся с целью объективной оценки эффективности всего комплекса профилактических и оздоровительных мероприятий.
Как часто случается в нашей жизни, новое начинание породило не только сторонников, но и противников работы, несмотря на положительные конечные результаты. Начали роптать работники некоторых поликлиник, на которых на самом деле взваливалась до¬полнительная (неплановая) работа. Особенное же противодействие программа встретила у отдельных руководителей санэпидслужбы, выступивших и против самой программы, и против используемой методологии её проведения, и против группы физиологии, якобы, выполнявшей не свойственную санэпидслужбе работу.
«Тёмные силы» выискивали всевозможные поводы для противодействия, придираясь и к методикам исследования, и к аппаратуре, и к моей лекционно-просветительной программе, и к профилактической витаминизации, и к фармакосанации элеутерококком:
- «Как это можно давать столько витаминов людям (давалось всего-то по 50 мг на человека в сутки)?! Как можно «спаивать» людей элеутерококком (а люди получали всего по 1-2 мл экстракта на приём)? И это тогда, когда в стране развертывается беспощадная борьба с алкоголизмом! Сами же вы читаете лекции о вреде пьянства - как это всё понимать! И что у вас за программа такая? Этим поликлиники должны заниматься! И ещё название какое-то придумали - валеология! Да это же чистая профилактика. Мы всегда этим занимались... Ничего нового, а выдают за открытие в науке! Пусть ваш профессор нам объяснит всё сам - вас уже и слушать надоело с вашими объяснениями...» и т.д. и т.п.
И говорили это заведующие отделениями, специалисты, занимающиеся контролем за питанием населения, которые уж должны были иметь представление о том, что такое профилактическая витаминизация. А председатель профкома и секретарь партийной организации тем более обязаны были вникнуть в суть проводимых мероприятии, хотя бы учесть, что работать энтузиастам этой программы приходилось по десять-двенадцать и более часов в сутки, - естественно, без какой-либо компенсации за сверхплановую деятельность.
Израиль Ицкович всячески помогал мне выстоять в этот тяжёлый период, максимально продлить профилактическую работу. Он лично согласовывал и подписывал все инструкции и рекомендации по проведению фармакосанации. Несколько раз выступал перед сотрудниками санэпидстанций и поликлиник, объясняя идеи валеологии и значимость комплексных оздоровительных программ. В какой-то момент, когда мне было особенно тяжело с кадрами, он даже подключил к просветительной работе в обследуемых нами коллективах ведущих своих сотрудников - О.И.Кириллова, А.Е.Буланова и С.Е.Ли, которые прочитали там несколько лекций.
В 1984 году, когда работа наша особенно затормозилась, профессор нашёл единственную возможность для её продолжения, переключив нашу деятельность на Советский район города и связав меня с его партийным руководством. Разработанная нами вместе со вторым секретарем райкома Латкиным программа «Профилактика» явилась теоретической основой для реализации комплексно-оздоровительной работы в масштабе административного района города. Израиль Ицкович лично присутствовал на её обсуждении в горисполкоме, высказав там своё положительное отношение к программе от лица дальневосточной науки.
«Переходный период»
Конечно, работать в системе большой науки было моей давней мечтой - ещё с момента вынужденной демобилизации (по болезни) в 1980 году. Израиль Ицкович не раз говорил мне, что не против моего присутствия в его творческом коллективе, однако возможностей для приёма меня к себе у него долго не было. Действительно, в это время для профессора и его сотрудников наступал самый тяжёлый период - период, когда у отдела порой даже не было «крыши над головой», и отдел метался между Институтом биологии моря, Горно-таёжной станцией и Институтом океанологии, все же решившемся на включение в свою штатную структуру этого «горемыч¬ного» и, вроде, уже никому не нужного отдела.
Во второй половине восьмидесятых и моя группа физиологии в системе санэпидслужбы, и сама наша комплексная программа «Профилактика», теперь переименованная в программу «Здоровье», доживала свой последний и далеко не лучший период. Поликлиники потеряли всякий интерес к выполнению дополнительной работы; у нас не хватало сил для проведения комплексных обследований коллективов; вся работа постепенно переходила на платную основу - платить же за неё предприятиям тоже было нечем. К тому же, из Минздрава спускались всё новые указания и программы «исследований» - совершенно не связанные с непосредственной оценкой здоровья населения. Всё больше негодующих голосов звучало в адрес нашей, «валеологической» деятельности. В конце концов, я понял, что про¬должение «страданий» совершенно бессмысленно, и стал серьёзно думать о расформировании нашей группы и о своём уходе из санэпидслужбы.
Израиль Ицкович сожалел об этом, отлично понимая, что другой возможности для продолжения столь широкой «валео-практической» работы у меня уже не будет, не будет и новых положительных результатов, подтверждённых научными исследованиями. Но он отлично понимал моё положение и сделал попытку «выбить» у начальства (персонально для меня) ещё одно место в своём отделе.
Конечно, я рассчитывал там на серьёзную работу, с продолжением своей «программной» деятельности, надеясь добыть необходимую аппаратуру и оборудование. Рассчитывал и на соответствующую должность - по значимости проводимой программы. Однако выше и.о. (исполняющего обязанности) научного сотрудника «выбить» профессору ничего не удалось, да и на эту должность начальство принимало меня с весьма существенными (для меня) оговорками. И сам Израиль Ицкович «подливал масла в огонь», всё время внушая мне, как будет сложно работать среди настоящих учёных, что я должен вначале как следует проявить себя в большой научной работе, прежде, чем думать о более высоких должностях; и, к тому же, мне предстоит ещё пройти серьёзный барьер в лице академической поликлиники, где не должны знать о моих болезнях. В целом, я уже не знал, радоваться мне теперь, или больше опасать¬ся этого перехода.
Видя мои сомнения и появившуюся неуверенность, Израиль Ицкович тут же стал меня утешать:
- Да ты не волнуйся! В плане организации и режима работы у нас всё несравненно проще. Здесь можно позволить себе и передохнуть, и многие этим пользуются. Но я-то знаю, что ты будешь работать! Будешь работать по интересующей тебя программе. Что может быть лучше?!
В общем-то, он был прав, однако обеспечение семьи из четырёх человек - тоже было моей задачей. Но этот вопрос, - думаю, - мог решиться и в последующем. Сейчас же следовало «перехитрить» академических эскулапов и войти в академию наук хотя бы относительно здоровым!
Последнее, кстати, было сделать далеко не просто, коснись они (эскулапы) детально моего позвоночника. Славу богу, детального (рентгенологического) обследования моих «хордово-костяных» образований сделано не было, ну, а «жалобы» мои касались в основном повышенного аппетита и некоторой близорукости, что, как я точно знал, не являлось серьёзным препятствием к научно-поисковой деятельности. Так что я свободно прошёл и терапевтов (со своей хронической пневмонией), и невропатологов (с моим поясничным спондилолистезом), и дерматолога (с моей эпидермофитией, - правда, в стадии ремиссии). Был ли я в кабинете у психиатра - точно не помню, но кто-то из докторов своими вопросами точно пытался выявить у меня элементы психической неполноценности...
Однако же, как я ни старался, меня всё же «поймали» - и не кто иной, а ЛОР-специалист, обнаруживший у меня ушную пробку и тут же принявший меры к её устранению, - несмотря на некоторое моё первоначальное противодействие. Уразумев, наконец, что с пробками в ушах пройти поликлинический барьер просто невозможно, я сдался, и через несколько минут был уже совершенно свободен от ушных внутренних излишеств и радостно вздохнул, получив какой-то официальный документ на право вхождения в творческий коллектив Отдела проблем регуляции биологических процессов института океанологии ДВНЦ АН СССР. И был страшно рад этому, даже несмотря на то, что ухо после излишне интенсивной водоналивной процедуры у меня на следующий день заболело и какое-то время даже «стреляло» - чего я не испытывал, по-моему, с самого младенчества.
На эти «физические» мелочи я не обращал внимания. Гораздо серьёзнее казалась мне встреча с академическим начальством, к которому я прибыл через несколько дней после продолжительной «консультации» с профессором. Идя к нему, я уже знал, что от меня потребуется развернуть валеологическую программу в ЖБИ-I (заводе железобетонных изделий), за что руководство завода уже обещало Брехману выделить необходимое количество железобетонных блоков для ремонта выделенного нам городом здания, предназначенного под виварий.
Заместитель директора показался мне весьма суровым, даже мрачным, совершенно непроницаемым человеком, понять мысли и намерения которого было совершенно невозможно.
- Вы достали блоки? - был первый вопрос его, после того, как я представился ему, доложив о прибытии (военная выправка у меня ещё сохранилась, несмотря на определённые трудности с перемещением).
- Никак нет! (Чуть было не сказал, «товарищ начальник» по старой, военной памяти), и ещё не приступил к исполнению обязанностей и не ездил на ЖБИ. (Да, вид грозного гражданского «начальника» так и навевал на меня воспоминания о воинской службе и её уставных «традициях»).
- Вам должно быть известно, что вас приняли с вполне определённым условием - достать блоки для ремонта вивария. Говорил вам об этом Брехман?
- Профессор говорил, чтобы я развернул нашу профилактическую программу в коллективе завода, а блоки будут как вознаграждение за её выполнение.
- Блоки нужны сейчас! И ваша задача - достать их. А какими путями - это уж ваша личная забота.
- Но... я полагал, что буду выполнять в институте и научную работу - ту, с которой и принимает меня профессор.
- Научными исследованиями занимаются все научные сотрудники. И для вас в этом нет исключения, иначе в институте вам делать нечего. Так что идите и делайте всё как можно быстрее.
Боже мой! Куда я попал? - думал я, направляясь из начальственных апартаментов в дальний виварий, где, как всегда, «временно» размещались лаборатории нашего (теперь уже и моего!) отдела. Как этот разговор напоминает «беседы» с некоторыми нашими флотскими начальниками - с тем же нашим бывшим генералом (но и тот с «юными» подчиненными такого себе не позволял!), или даже с бывшим академическим начальством - командиром роты или начальником курса (не первым, конечно). Та же суровая сдержанность, требовательность, жёсткость, безапелляционность. И та же непроницаемость и недоступность вышестоящих.
Но главное даже не в этом! Неужели, их (руководство) не интересует, с чем приходит в институт новый работник, с какими знаниями, с какой программой исследований; что нового, значимого может дать он институтской науке? Самое главное, оказывается, блоки! Будто я какой прораб некой строительной организации, а не научно-исследовательского института. Надо же было так поставить вопрос с моим принятием! Не думаю, что до этого додумался наш профессор!
Через некоторое время, покрутившись в стенах института, познакомившись с обстановкой, я понял, что не только я, но и некоторые другие сотрудники отдела, и даже сам Израиль Ицкович, находятся здесь в подобном «подвешенном» состоянии. И профессор тоже изо всех сил «крутился», пытаясь добыть те же самые несчастные блоки. Он до меня несколько раз лично ездил на этот завод, договаривался с начальством и изыскал, казалось, единственную возможность принять меня к себе. Съездили пару раз на завод мы и вместе с ним. Однако судьба и тут неожиданно обернулась совсем не в нашу пользу...
В этот активный период перестройки не только мы, местные научные работники, но и куда более «ретивые» учёные из центральных и Сибирских районов страны изыскивали средства для существования, или же просто гнались за длинным рублём, организуя всякие «творческие» бригады, либо «научно-практические» объединения и группы, мечущиеся по городам и областям страны и выискивающие богатеньких хозяев, чтобы предложить им «самые совершенные и эффективные» способы укрепления здоровья работающих. И вот одна из таких «академических бригад» из Новосибирска неожиданно в самый последний момент вдруг перешла нам дорогу, поразив воображение местного руководства и своей численностью, и многословием, и связями с самыми высокими академическими кругами. Как мы потом узнали с профессором, в их выдвижении в лидеры (отечественной профилактики) определённую и весьма существенную роль сыграла видный специалист по гигиене, некогда активно контролировавшая это самое железобетонно-производящее объединение и имевшая заслуженную репутацию у местного начальства. Когда-то, будучи в СЭС, и я одно время работал в тандеме с ней и убедился в её весьма высоких «организаторско-боевых» возможностях и специальных знаниях. Хорошо знал её и профессор, у которого она одно время даже работала (как я понял из его рассказа). Но в данном случае деньги решали всё, и мы вынуждены были отступить, хотя первоначально и планировали вести совместную работу с ними.
Кстати, в этой творческо-объединённой бригаде оказался ещё один перебежчик из Брехманского отдела (то ли уволенный профессором по каким-то мотивам). И он сразу взял на себя роль начальника, видимо, решив «отомстить» теперь своему «обидчику» за понесённые прежде «моральные потери». И тут же стал раздавать команды и мне, и профессору по телефону с требованием «немедленного исполнения»! (ещё не принятых нами обязательств). (Приводить его пространные монологи (даже в тезисном варианте) было бы весьма неэтично. Поэтому данные детали я оставляю за рамками моего повествования). Такой оборот явно не устраивал нас обоих, и на этом разговор о программной работе с нашей стороны был закрыт окончательно - по совершенно объективным причинам.
Честно говоря, я был рад такому ходу событий, так как развернуть сейчас полноценную валеологическую программу в одиночку мне было совершенно не по силам (хотя профессор был противоположного обо мне мнения). Однако после этого были серьёзные и длительные разговоры с институтским начальством, и на меня в течение почти всех последующих лет моей работы здесь начальство так и смотрело, как на «прораба-бездельника», не сумевшего выполнить такого пустякового задания...
В кругу учёных
Но всё же мечта моя свершилась - передо мной, наконец, открылась возможность начать работу в системе большой науки. Правда, моё положение меня несколько и пугало, поскольку методология моей научно-исследовательской деятельности, на первый взгляд, чуть ли не противоречила методологии проведения экспериментов с животными. В какой-то степени подогревали мои опасения и слова профессора относительно работы «в окружении учёных». Кое-кого из них я достаточно хорошо знал и не ожидал от них каких-либо «подвохов» в мою сторону. Они не раз слышали мои выступления на конференциях и симпозиумах, в том числе и по профилактической программе, и всё это не вызывало у них какой-либо особой критики. Некоторые из них одно время даже читали лекции в наших контрольных коллективах.
Кстати, тогда лишь один Буланов высказывался отрицательно относительно нашего начинания, считая, что всё это абсолютно ничего не даёт обществу, и скоро инициатива сверху погаснет. В последнем он оказался прав. Хотя и мы сами знали об этом. Однако начало таким комплексным работам было положено, практическая эффективность её доказана, и, кроме этого, был собран огромный научный материал (за шесть лет непрерывных наблюдений), давший в последующем возможность сделать весьма важные обобщения в области теории и практики валеологии (нашедшие отражение и в сборниках «Валеология»). Знали меня в отделе и некоторые сотрудницы, видимо, тоже по выступлениям или публикациям, касающимся вопросов адаптации и применения элеутерококка. В общем, я «вливался» в круг весьма доброжелательных и понимающих людей, что меня радовало и успокаивало.
Правда, уже не было в отделе П.П.Голикова - моего хорошего знакомого, сделавшего достаточно много для подталкивания моей научной деятельности в самом начале моего научного пути. Ушёл в другой институт О.И.Кириллов, избравший несколько иное направление работы. Собирался уходить и С.Е.Ли, с программной задачей организации новой кафедры в нашем медицинском институте. Из активно работающих старожилов отдела (моих знакомых) оставался фактически один Игорь Васильевич, продолжающий исследования в области изучения биохимических механизмов действия адаптогенов и готовящий к выпуску свою очередную монографию.
С другими сотрудниками отдела - Ю.И. Добряковым, В.Г. Голотиным, В.А. Гоненко и с их научной деятельностью я познакомился позднее. Был особенно поражён удивительной работоспособностью Юрия Ивановича, который как-то тихо и совершенно незаметно для окружающих выполнял огромную исследовательскую и организационную работу, являясь фактически заместителем Израиля Ицковича как по научным, так и по всем организационно-хозяйственным вопросам. В последующем, после ухода от нас профессора, именно он стал заведующим отделом - уже «отделом биохимических технологий», направив его работу в наиболее перспективное в соответствии с обстановкой русло.
Отдел Израиля Ицковича в момент моего появления в нём размещался в стенах бывшего академического вивария и влачил (на мой непросвещённый взгляд) довольно жалкое существование. Я поражался, как можно было не только существовать здесь, поддерживая сносные санитарно-гигиенические условия, но ещё и проводить научные исследования! Вот где видны были закалка, воля и огромные «адаптационные» способности коллектива, испытавшего столько невзгод и волнений в период своего далеко не радужного тридцатилетнего существования. И «творили» здесь сейчас, в основном, женщины (Инна Федоровна Нестеренко, Мирра Ивановна Положенцева, Антонина Ивановна Добрякова, которых я также знал по встречам на симпозиумах), - поддерживая порядок и даже проводя эксперименты с животными.
Естественно, в этом убогом помещении не оставалось ни одного свободного рабочего места, и мне была предоставлена возможность определить его самостоятельно. Я нашёл его у своего однокашника по академии и друга - Евгения Андреевича Абаскалова, возглавлявшего в то время госпитальную лабораторию радиологических методов исследования.
Недели через две после моего вступления в должность и.о. научного сотрудника отдела мне предстояло сделать доклад на Учёном Совете о своей предыдущей работе и предполагаемой рабочей программе на ближайшее будущее. Этот вопрос особенно не беспокоил меня, поскольку я достаточно хорошо «владел» своими материалами и был уверен в правомочности и перспективности планируемых исследований.
День первого моего «околонаучного» сообщения запомнился мне надолго, и не столько своим собственным выступлением, сколько отношением к моей программе некоторых сотрудников. Конечно, всё, о чём докладывал и что предлагал я, действительно могло показаться им весьма примитивным - учёным, привыкшим работать с новейшей аппаратурой - чуть ли не с электронными микроскопами. Но ведь и условия у меня были другие. Требованиям массовости, безвредности, скорости обследований трудящихся, к тому же, в условиях производственного процесса (их отпускали к нам не более, чем на 20-30 минут) отвечали совершенно иные методики; существовала и иная, особая методология их проведения. И понять, осмыслить всё это было возможно только после длительной работы по этой программе.
То, что очень скептически и критически отнёсся к моей программе (да и ко мне, как к «учёному») старший научный сотрудник из лаборатории Буланова (в скором времени доктор биологических наук), было, в общем-то, понятно. Хотя, с другой стороны, большой учёный должен был бы вникнуть в методологию физиологов труда (и практиков-валеологов) и оценить ситуацию. Но, видимо, он просто не захотел этого сделать и развернул критику, применяя такие сложно-научные обороты, что, по-моему, сам его начальник (Буланов) не сразу смог осмыслить конечный смысл сказанного. Из его пространного научно-испепеляющего выступления я уяснил лишь то, что предлагаемая мной методология ничего не стоит, а используемые методики обследований (физиологические, биохимические, иммунологические и даже социологические) совершенно не отвечают современным научным требованиям.
- «Ваша задача - приблизить настоящую науку к производству, разработать и внедрить в практику новейшие методики исследований, заглянуть в глубину происходящих процессов, интегрировать вашу деятельность в стройную научную систему, с использованием компьютеризации на завершающей стадии поискового процесса!?» - Как, понятно я говорю? - обратился он в мою сторону, после глубоко научного монолога.
Я ещё пытался объяснить, что все эти идеи - дело будущего. Что пока ни один НИИ не смог предложить ничего более существенного в плане методик, что до сих пор не выпускаются соответствующие приборы и оборудование; что дистанционное снятие показателей производится только в космонавтике, а стоимость приборов такая, что на эти средства можно оснастить не одну научную лабораторию; что, с другой стороны, далеко не все эти приборы могут быть использованы для наших целей - целей массовых «донозологических» обследований. Работа Р.М. Баевского в этом направлении - это, скорее, исключение из правил, поскольку этой (тоже поисковой) программой занимается не одна его лаборатория, и даже не один институт.
Однако эти доводы оппонента нисколько не убедили.
- Если не можете заниматься настоящей наукой, то нечего и ввязываться в эту работу. Здесь не горСЭС и не практическое здравоохранение. Здесь научный институт системы ДВНЦ АН СССР!
Последнее упоминание было, в общем-то, излишним, поскольку, куда я иду работать, я знал из уст самого профессора. Однако, честно говоря, не думал, что с первого «научного общения» с коллективом получу такую обструкцию.
Все эти изречения в мой адрес будущего доктора наук были ещё терпимы (хотя и не очень приятны). Но вот то, что такого же мнения оказался и знавший мои работы Буланов (который, кстати, тоже ранее публиковал аналогичные моим материалы!), - это было уже неприятно вдвойне. И понять мне было сложно, откуда такая реакция. Вроде бы, и знали, что меня принимает к себе профессор (значит, он согласен с этой программой!), вроде, и ясны были мои первоочередные задачи - не растерять коллективы и все прежние научные наработки. Вроде, и с особенностями работы я ознакомил присутствующих. Что это, истинное непонимание или «дух противоречия» - нежелание понимать, или же желание показать своё научное превосходство?
Мнение этих товарищей не изменилось, несмотря на положительное отношение к моей программной работе и Игоря Васильевича Дардымова (он-то отлично представлял себе, что это такое!), и Инны Федоровны Нестеренко (ну, женщина всегда выступает на защиту потерпевшего - хотя бы из чисто женских, душевных качеств). Израиль Ицкович же сидел тихо. Он-то всё отлично знал и представлял с самого начала. Не зря же предупреждал меня об этом! А тут, видимо, ему интересно было увидеть мою реакцию, мои «адаптационные возможности» и способность отстаивать свои убеждения.
А, может, здесь было что-то более глубокое, мне не известное, о чём молчал профессор? По крайней мере, мира и согласия в последующем в этой Булановской лаборатории не было. Вскоре начались какие-то несогласия среди самих этих больших учёных, доходившие до открытых перепалок во время очередных заседаний Совета. Потом вдруг ушёл из лаборатории утверждённый доктор (почти сразу после защиты). А через какое-то время, но уже не «вдруг», переехал в Москву и сам начальник лаборатории, где развернул, по словам профессора, активнейшую деятельность по внедрению в жизнь наших препаратов. И это тоже было весьма приятно и знаменательно.
В конце концов, первоначальные страсти улеглись, я в какой-то степени адаптировался к обстановке, привыкнув к мысли, что на какое-то время так и останусь «бездарным прорабом институтской перестройки», и начал работать. Профессор поставил мне задачу продолжать начатую в горСЭС практическую программу по наблюдению за контрольными коллективами, в которых в течение восьми лет уже велась дополнительная профилактическая работа, и одновременно дал задание в максимально быстрые сроки доработать (в соответствии с новыми данными) и оформить в чистовом варианте монографию по практическому использованию элеутерококка (забракованную несколько лет назад его помощником). На этот раз профессор решил взять на себя окончательную проверку завершённой работы.
Всё это было для меня очень и очень обнадеживающе, тем более, что каких-либо иных, серьёзных дополнительных нагрузок на меня возложено не было. Монография, ко всему, была почти завершена, и доработка её не представляла для меня особых трудностей. Сложнее было с практической деятельностью.
Дело в том, что развивающаяся перестройка успела настолько обанкротить многие наши промышленные предприятия (в число которых попали и обследуемые нами коллективы), что те не в состоянии были закупать необходимые для профилактики (фармакосанации) препараты. Вместе с тем необходимо было продолжать диспансерные наблюдения за рабочими (донозо-логические обследования - «валеодиагностику», по терминологии Израиля Ицковича). Раньше я это делал силами своей физиологической группы, районных поликлиник, а также с помощью сотрудников ряда кафедр медицинского института, присоединяв-шихся к работе на инициативной основе. Сейчас же приходилось решать вопросы обследований лично самому, поскольку официальная городская профилактическая программа («Здоровье») потерпела полное фиаско, и ни у кого из врачей-специалистов не было больше желания выполнять эту дополнительную для них работу на бесплатной основе.
Посещение «наших» коллективов убедило меня, что администрация и сами рабочие заинтересованы в продолжении былой работы, пусть и по сокращенной программе. И даже подготовили «просительные» бумаги в адрес руководства нашего института. Я не возражал, полагая, что такие обращения хоть покажут начальству целесообразность её для коллективов. В принципе, институт должен был быть заинтересован и в практических связях с производством. Я думал, что, исходя из этого, и на меня смотреть будут уже с несколько иных позиций.
Как я и надеялся, «добро» на такую работу было получено, однако с существенной оговоркой - «на договорной основе», с перечислением определённых сумм в кассу нашего института. Естественно, со стороны предприятий вопрос сразу отпал, и я вновь остался у «разбитого корыта» с потенциальной угрозой лишиться вообще какого-либо доверия в институте и в коллективе.
Израиль Ицкович отнёсся к случившемуся философски:
- «Выход находи сам, но предприятия держи любой ценой!»
Я тоже вполне осознавал эту необходимость («держать любой ценой») и думал над возможными вариантами решения проблемы. Хотя бы одного человека в помощь - можно было бы справиться. А так придется всё делать самому. Тут уже не до «комплексности и системности» в обследованиях. Получить бы хоть минимальную информацию! В методиках остановился на «баночной пробе» (определение сосудистой резистентности по Нестерову), широком анкетировании, а также (при возможности группового обследования) на пробах с задержкой дыхания, теппинг-тесте и подсчёта частоты сердечных совращений. Все эти методики входили в программу наших прежних комплексных обследований, так что можно было сравнивать результаты.
Хотя вся эта работа требовала от меня больших временных затрат (обследовать приходилось многие сотни людей, да ещё в условиях очень сложной организации), но работа продолжала идти, и уже через год я мог представить профессору её первые результаты (добытые в стенах института).
Действительно, материалы эти были весьма скромными (если не сказать больше), по сравнению с пятьюдесятью-шестьюдесятью показателями, полученными нами ранее при тех же самых обследованиях. Однако последующий анализ показал, что и они в определённой степени отражает динамику функционального состояния организма (состояния здоровья) и вполне пригодны для массовых (донозологических) обследований. Одновременно была завершена и монография, и я представил её профессору уже в отпечатанном чистовом варианте.
К нашему общему (отделовскому) несчастью, как раз начался самый что ни на есть «смутный» период нашего существования. Глупейшее правительственное постановление отстранило от руководства отделом нашего любимого шефа, и отдел перешёл в подчинение людей, абсолютно не связанных с нашими проблемами и, по-видимому, нисколько не заинтересованных в развитии профессор-ских идей. Руководитель появлялся в отделе раз в неделю, учинял формальный опрос сотрудников о проделанной работе и планах на неделю, совершенно не вникая в суть событий, и снова исчезал в свои рабочие апартаменты.
Израиль Ицкович, назначенный на должность научного консультанта отдела (!?), каждый раз при этом находился вместе с нами и фактически по-прежнему руководил всей нашей деятельностью. Остальное же время он, в основном, работал дома. Многие сотрудники тоже разбежались кто куда: в мединститут, в госпиталь флота, или вообще неизвестно куда.
В создавшихся условиях большинству из научных работников было уже не до активной творческой деятельности - выживали, кто как может. Конечно, и монография моя осталась лежать «под спудом», хотя профессор и одобрил её, оценив, как вполне законченную работу. На мои вопросы, что же делать дальше, он отвечал однозначно: «Писать!» И только писать. Книги, статьи - это главное, что мы можем оставить людям. Пиши! Работай над следующей темой!».
Следующей же моей идеей было завершить обработку и анализ всех материалов по тропикам - и тоже в плане монографии. В 1984 году я показывал их В.А. Матюхину, и он оценил их, как черновой вариант докторской диссертации на тему «Адаптация человека в низких широтах». Многое из написанного было уже опубликовано в ВМЖ (Военно-медицинском журнале), в сборниках по адаптации, материалах научных конференций, симпозиумов. Так что надо было только привести всё в надлежащую форму, объединить в единую структуру с общей идеей. И я снова принялся за работу.
Прошло ещё какое-то время. Смутный период с перетасовкой кадров неожиданно кончился. Израиль Ицкович, на радость всем нам, вновь занял своё законное место во главе отдела, и наша научная жизнь вновь потекла в своём прежнем «размеренно-интенсивном» режиме: вначале в том же виварии, потом - во вновь отстроенном огромном здании нашего Океанологического института.
Нет, интенсивность нашей научной деятельности сразу начала возрастать. Все загорелись новым рабочим энтузиазмом, жаждой деятельности. Участились командировки отдельных сотрудников. Некоторые уезжали аж на многие месяцы, исчезая из поля зрения профессора и работая невесть по каким научно-исследовательским программам. К счастью, все эти лица были нашими временными «подселенцами» (по линии прежнего официально числящегося руководителя) и вскоре вообще исчезли из стен отдела, найдя более подходящее для них поле деятельности - кто в чистой коммерции, кто в верхних этажах научной власти, кто - опять-таки неизвестно где. Некоторые лица потом даже хвастались (в присутствии профессора), что уже имеют высокие звания академика!! (каких-то невиданных доселе наук), полученное где-то в Москве после года работы там. И это выглядело даже забавно на фоне только профессорского звания их (уже бывшего) шефа. Но Израиль Ицкович взирал на все эти метаморфозы как на «издержки перестройки», не придавая всему этому особого значения (хотя и с некоторым любопытством разглядывал эти новые «корочки» и даже поздравляя их новоиспечённых владельцев). Всё это было весьма и весьма забавно и для остальных, уже постоянно-штатных сотрудников отдела, продолжавших свой научный путь в прежнем тандеме со своим любимым и не отделимым от них профессором.
Каждый занимался исследованиями по своему индивидуальному плану. Еженедельно профессор заслушивал отчёты своих сотрудников о проделанной работе и ближайших планах на будущее. Много рассказывал нам и сам - о своих зарубежных командировках, о встречах с видными иностранными учёными, бизнесменами, о своих лекциях и семинарах по вопросам биологически активных веществ, а в последние годы - и по валеологии. Его интеллект, остроумие, широта и глубина научных знаний, всесторонняя образованность, умение вести собрание и дискуссию поражали нас. Поражались и порой присутствовавшие здесь учёные из мединститута: «И это название вы тоже придумали? (!)... А как вы подошли к понятию «валеология»?... А сколько всего новых терминов в медицине и биологии вами предложено?.. Несколько десятков!? - А как дальше, по вашему мнению, будет развиваться валеология?.. - Много ли единомышленников?.. Есть ли поддержка Минздрава, правительства?.. и т.д. и т.п.
Очень интересно проходили организуемые профессором научные семинары, на которых обсуждались наиболее интересные и актуальные темы работ и полученные результаты. Доклады обычно перерастали в живую дискуссию, последнее слово в которой всегда имел профессор, делавший удивительно глубокие обобщения и тонко подмечавший все нюансы и достоинства проделанной сотрудником работы.
По-моему, все сотрудники и сами докладчики всегда с большой заинтересованностью шли на такие научные семинары и уходили с них полностью удовлетворённые и переполненные планами на будущее... Одно время были у нас семинары и на философские темы, но потом они как-то прекратились сами собой.
К этому времени как раз созрела моя очередная монография и вновь была положена на стол руководителю в тайной надежде на дальнейшее развитие «монографического процесса» (возможность публикации её, хотя бы в сокращенном варианте). Однако период сейчас был такой, что даже Израиль Ицкович с трудом изыскивал возможности для публикаций своих собственных научных трудов, представлявших несравненно большую научную ценность. Вместе с тем он был озарён сейчас совершенно новыми идеями, выдвинутыми временем - максимального развития науки о здоровье - валеологии - последнего и самого высокого достижения его творческой мысли.
К этому времени у Израиля Ицковича уже появились последователи его валеологических идей, как у нас в стране, так и в странах ближнего зарубежья. И профессор пытался объединить их работу в стройную организованную систему, чтобы пробить дорогу своим идеям в широком масштабе и заинтересовать в этом направлении правительство и Минздрав страны. Одновременно он начал активнейшую пропаганду валеологии у нас в Приморье, публикуя статьи в местной печати, выступая по радио, ведя постоянную рубрику по местному телевидению. Помимо просветительной работы, он организовал во Владивостоке Центр валеологии при Дальневосточном фонде содействия ЮНЕСКО, где была начата подготовка первой группы местных валеологов. Кроме того, он не прекращал (а, наоборот, усиливал) научно-аналитическую деятельность в этом направлении, готовя новые научные статьи, работая над монографиями, добился выпуска сборника научных трудов по валеологии в Дальневосточном издательстве «Наука», концентрируя здесь все последние достижения валеологической научной мысли.
Мне он поручил срочно подготовить цикл лекций и практических занятий по курсу валеологии и фактически руководить теоретической подготовкой наших первых «студентов». Одновременно мне была поставлена задача готовить не менее двух «глубоко научных» статей в каждый из сборников «Валеология» - на основании обобщения всех накопленных к этому моменту данных (как по тропикам, так и по Владивостокской программе «Профилактика»). О подготовленных ранее материалах (две монографии) требовалось на время забыть, учитывая насущные задачи настоящего момента.
И работа по программе закрутилась с неимоверной быстротой, особенно, когда начались занятия с нашими будущими валеологами. Подготовка занятий, чтение лекций, практическая работа по обучению наших «студенток» методам валеодиагностики; параллельная работа в трудовых коллективах (теперь уже частично с моими новыми помощниками), обработка материалов, анализ; подготовка статей в очередные сборники; параллельно широкая просветительная работа в рабочих коллективах, публикация статей в местной периодической печати - в общем, всё, что профессор называл «валеопрактикой», он отдал в городе полностью в моё распоряжение. Работа крутилась с неменьшей интенсивностью, чем в былые времена - начала восьмидесятых годов, при развертывании в городе широкой профилактической программы. И это было прекрасно, хотя времени на отдых и «расслабление» фактически уже не оставалось.
После развертывания валеологической программы во Владивостоке Израиль Ицкович все свои силы и энергию бросил на объединение своих единомышленников в масштабах России и СНГ. Часто ездил в командировки, на совещания, для выступления с лекциями. Меня он не привлекал к этой работе, даже не ставил в известность о своих организационных планах, считая, что работы и здесь, во Владивостоке, у меня вполне достаточно. Он явно щадил меня, оберегая от излишних эмоциональных перегрузок (чаще далеко не положительных), учитывая, к тому же, моё «малоподвижное» состояние. И только тогда, когда в этом направлении деятельности стали намечаться определённые успехи, он радовал меня уже произошедшими свершениями.
Вместе с тем, беседы о проблемах валеологии, о задачах и перспективах её возможного развития у нас бывали довольно часто. И Израиль Ицкович делился со мной своими новыми идеями в этой области, и они поражали меня своей глубиной и порой даже фантастичностью.
Неутомимый труженик
Израиль Ицкович был одержим научной работой. Это была одновременно и работа, и его «хобби». Работал профессор, в основном, дома. Здесь были сконцентрированы его библиотека и все его научные материалы. В работе профессор не щадил себя. Трудился за столом по 10-12 часов в сутки, практически без выходных, без отпусков. Если же он и брал отпуск, то опять-таки проводил его за рабочим столом. Я всегда поражался его неутомимости, удивительной усидчивости и колоссальной производительности труда. Только за последние десять лет он выпустил 8 монографий и сборников научных работ. А статьи в научные журналы и газеты так и сыпались из-под его пера.
По-моему, других больших увлечений у Израиля Ицковича в последние годы не было. Да и сам он говорил мне об этом. Дача, природа, искусство сейчас интересовали его лишь как необходимые «жизненные элементы», позволяющие немного расслабиться, отключиться от основной (научной) деятельности, но не больше. На даче, на природе он мог пробыть не более двух-трёх часов. Его всё время терзала мысль о потере времени, и он уезжал домой, чтобы вновь сесть за свой любимый рабочий стол, где уже были готовы материалы для продолжения никогда не прекращающейся работы. Научное творчество было неотъемлемой составной частью его жизни, и ему посвящал он практически всё своё время.
Дома у профессора было много высокохудожественных картин, фотографий, скульптурных композиций, иных поделок, часто присутствовали живые цветы. Он не отказывался и от первых патрокловских подснежников - адонисов, ветрениц, хохлаток, а потом и ландышей. Но всё же в большей степени радовалась им Маргарита Андреевна, сразу помещавшая букетик в чашечку или вазу и ставившая их на видное место.
Однако главным «культурным достоянием» профессорской квартиры были книги. Они размещались на многочисленных полках в его кабинете, а также на стеллажах в коридоре и включали, по всей видимости, не одну тысячу томов отечественных и зарубежных изданий. В основном это была научная литература, среди которой, больше всего было его собственных произведений: монографий, научных сборников, статей (научных и популярных). Последние хранились в папках, в строгом порядке, и профессор в любой момент мог без затруднений достать любую из них. Отдельную полку занимали его собственные труды, изданные за рубежом, чуть ли не в десятке стран мира: в США, Англии, Германии, Индии, Китае, Вьетнаме, странах Восточной Европы. Много было дарственных изданий, присланных ему от друзей и знакомых - видных зарубежных учёных. Израиль Ицкович всегда давал мне пользоваться своей библиотекой, сам предлагал нужную для работы в данный момент литературу. От меня же использовал всего несколько раз неизвестные ему публикации. Да, книги, вместе с работой, и были истинным его «хобби» - «рабочим хобби», как и вся наука, которой он посвящал всего себя без остатка.
В принципе, я был согласен с профессором в том, что разнообразие жизненных интересов хоть и хорошее качество, дающее человеку «больше степеней свободы в жизни и творчестве», однако серьёзно мешает реализации основной (выбранной) жизненной цели (науки). Зная о моей увлеченности музыкой, он постоянно призывал меня сосредоточиться на науке и довести до конца все свои исследовательские начинания.
Особенно серьёзные разговоры со мной на эту тему он вёл, когда началась моя «концертная» деятельность с Маэстро (поразительным баритоном - моим однокашником по ВММА - Абаскаловым Евгением Андреевичем). В начале девяностых у нас с ним было несколько романсовых и классических программ, с которыми мы выступали перед трудовыми коллективами города, в том числе и в Доме учёных, на базе академического института Автоматики, где был прекрасный зал и стоял чудесный рояль фирмы «Вейнбах», позволявший мне в какой-то мере дополнять красоту маэстровского исполнения. Действительно, на всё это у меня уходила уйма времени, но оторваться от этой невероятной красоты я был просто не в состоянии.
Израиль Ицкович ни разу не был на наших выступлениях, поскольку они проходили всегда в его отсутствие в академгородке. Но, безусловно, он слышал о них - не только с моих слов, но из рассказов сотрудников отдела. Конечно, он не возражал против этих концертов, отлично понимая значение и роль искусства в жизни современного общества, но такая потеря моего личного времени казалась ему кощунством по отношению к моей научной цели.
В том, что Израиль Ицкович любил и ценил искусство, и музыку, в частности, я убедился ещё в семидесятые годы, когда приглашал профессора на концертные выступления своего сына с оркестром Приморского радио и телевидения под руководством Виталия Краснощека. И Израиль Ицкович всякий раз приходил в матросский клуб или в Дом офицеров флота на прослушивание всей концертно-симфонической программы, начинавшейся обычно с фортепианного концерта. На всех ли он был тогда концертах - не помню, но знаю, что исполнение концертов Моцарта, Бетховена, Грига, Сен-Санса доставило ему удовольствие. Израиль Ицкович после них каждый раз подходил к нам с Таней, чтобы поблагодарить за удовольствие и поздравить с очередным успехом Жени, что для нас было весьма и весьма приятно.
Значительно позднее, когда сын закончил биофак и стал заниматься большой наукой в Институте биологии моря, где тогда находился и отдел Израиля Ицковича, профессор был полностью солидарен с мнением Виктора Евгеньевича Васьковского (заведующего лабораторией, где работал сын), что такой высокопрофессиональный уровень игры несовместим с плодотворной научной деятельностью, и был, конечно, прав. Сын сам понял это, оставив музыку, как хобби, лишь порой вспоминая элементы своей программы и восстанавливая технику перед отдельными зарубежными научными командировками.
Да, я отлично понимал, что с нашей музыкальной программой серьёзно торможу свою научную деятельность. Правда, торможу только в личном плане, поскольку плановую отделовскую работу я значительно перевыполнял. Видимо, этот незадействованный научный потенциал и не давал покоя профессору, который ставил передо мной всё новые и новые научные задачи. Конечно, именно по этой причине он решительно выступил против моего предложения организовать «музыкальную профилактику» для нашего коллектива, чем мы уже занимались в институте «Автоматики» с хорошей певицей из нашего института - Валентиной Федоровной Мамонт. Хотя в принципе всё это планировалось как часть нашей валеологической программы (в дополнение к использованию витаминов и адаптогенов).
«Любое хобби, в том числе и искусство, в наших условиях надо использовать в качестве эмоциональной разгрузки при условии минимальной потери времени», - повторял мне Израиль Ицкович. И эту самую «эмоциональную разгрузку» он получал чаще всего в общении с интересными людьми - во Владивостоке, во время своих творческих командировок, поездок за рубеж, в переписке с друзьями и учёными (и, безусловно, в семье!). Я слышал, что он прекрасно пел и танцевал и никогда не отказывался продемонстрировать свой талант в близких компаниях. К сожалению, я не испытал счастья быть рядом с ним в этот момент и не видел его в состоянии полной душевной раскрепощённости, в состоянии «безудержного поэтического порыва».
А вот то, что ещё любил профессор, - это была его машина. Рассказывал он о ней с упоением. Несколько раз «прокатил» меня с работы до города, и я обратил внимание, насколько легко и уверенно он ведёт свою «заморскую красавицу», как бережно обращается с ней, с каким восторгом любуется её внешним видом...
В последние годы Израиль Ицкович стал активным участником деятельности «Центра культуры» Владивостока, организованного при Владивостокском камерном театре - главным режиссером театра Анисимовым Леонидом Ивановичем. Профессор как-то был приглашён туда с докладом по валеологии и сразу же был включён в состав его организационного совета. Незаурядные организаторские способности Израиля Ицковича сразу бросились в глаза. Высокая общая культура, культура общения, свобода и раскованность, живая, интересная речь, многосторонние знания, душевная открытость и другие высокие человеческие качества делали его не только интересным собеседником, но и центральной фигурой любой компании, а для Центра культуры он был просто незаменимым человеком. Израиль Ицкович многое хотел здесь сделать, в том числе и в плане пропаганды валеологических идей.
Через какое-то время и меня пригласили туда, и я за несколько посещений этого очень приятного во всех отношениях заведения (и коллектива, прежде всего) сумел познакомиться и с некоторыми его постоянными посетителями, и с видными деятелями нашего искусства, и вообще с великими людьми - в частности, с Федором Конюховым, оказавшимся здесь проездом на несколько суток.
Довелось здесь посмотреть и генеральную репетицию спектакля «Маленький принц» во главе с чудесным исполнителем главной роли - обаятельным пятилетним (или даже моложе) мальчонкой - настоящим маленьким принцем, выдержавшим всё это почти двухчасовое представление и радовавшим собравшихся ценителей искусства красотой и непосредственностью своего исполнения. Моей семилетней внучке, тоже присутствовавшей на спектакле, так понравился этот живой, сказочный принц, что она по окончании представления побежала к нему и отдала в подарок конфеты и яблоко. И принц (как и подобает принцу - даже такому маленькому) с очаровательной улыбкой принял этот идущий от всего сердца подарок и тут же стал пробовать на вкус большое красное яблоко (конечно, заранее вымытое и чистое). Очень жаль, что ни профессору, ни мне не довелось поработать (и, конечно, отдохнуть) в этом прекрасном центре. Сама по себе его организация обещала многое и нашей культуре и всем заинтересованным в её развитии людям.
Да, профессор умел и отдыхать, и видеть главное! На отдых он оставлял себе минимум времени. Всё остальное время отдавал научному творчеству. Всю свою жизнь он работал и творил в науке. И это мыслительное творчество было для него сродни искусству. Это и было на самом деле великое искусство анализа, обобщений, разработки новых концепций, новых теорий в биологической и медицинской науке. Израиль Ицкович в состоянии был увидеть в различных областях науки то, мимо чего проходили десятки и сотни других учёных, не только соприкасавшихся с данной проблемой, но и ведущих в этих направлениях активную поисковую работу.
Разве мало учёных занималось в 50-ые и 60-ые годы исследованием аралиевых? Однако систематизировать, обобщить все накопленные факты и создать на основании этого стройную теорию об адаптогенах доступно оказалось только доктору Брехману. Изучением здоровья населения во всех странах мира в шестиде¬сятые-семидесятые годы занимались миллионы практикующих врачей и десятки тысяч учёных-исследователей. Вплотную подошли к идее оценки предболезненных, донозологических состояний и даже пытались ввести в практику систему «донозологических» обследований. Брехман же увидел за всем этим нечто большее - не только градации состояний организма от полного здоровья до болезни, а состояние, присущее основной массе населения земного шара (в нашу эпоху) - «третье» или «промежуточное» состояние, дав его глубокую научную характеристику.
И сразу после этого (точнее, параллельно этому) началась разработка положений совершенно новой науки о здоровье, с новыми подходами к его характеристике, диагностике, оценке хронической патологии, методологии борьбы с болезнями, что должно было завершиться всеобъемлющей философско-биологической теорией о человеке (как биологическом и социальном существе), теорией его поэтапного развития вместе со всеми изменениями окружающей его биосферы.
Во всем этом поражает, прежде всего, то, что Израиль Ицкович не был клиницистом и никогда не занимался клинико-физиологическими обследованиями коллективов. Он фактически «на кончике пера», - только по результатам работ, выполненных другими учёными, уловил сложившиеся общие закономерности развития здоровья современного общества и развил на основании этого «теорию здоровья» человека и общества в целом. И только он, Брехман, решился кардинально изменить наши взгляды на здоровье и выделить государственную линию борьбы за него в отдельное, самостоятельное звено, не связанное с деятельностью практической медицины. В этом его безусловная заслуга, научная прозорливость и смелость - Мыслителя, Первооткрывателя, Творца, Первопроходца.
Научная деятельность профессора на последнем этапе его творческого пути характеризовалась невероятными озарениями и взлетами, поразительной работоспособностью. Об этом свидетельствуют не только изданные им в последнее десятилетие фундаментальные труды (представленные чаще всего в виде научно-популярных изданий), но и кипучая поисковая организаторская работа, за которой просматривалось неукротимое желание продолжить и развить работу своего отдела.
В этот период у Израиля Ицковича просто не было времени много говорить со мной по интересующим нас обоих вопросам (в области теории и практики валеологии), но и то, что мне удавалось порой от него услышать, поражало невероятной глубиной его стратегического (направленного далеко вперёд) мышления, удивительной поисковой фантазией, широтой практических планов. На мои восторженные высказывания относительно грандиозности и перспективности этих идей, он отвечал, что «в этом нет ничего особенного и необычного», и только сожалел, что все эти представления ещё далеко не созрели в умах нашего общества, и ещё слишком рано говорить обо всём этом всерьёз. Я настаивал, что необходимо сделать хотя бы тезисные наброски его основных научных концепций будущего, особенно того, что касалось, на мой взгляд, совершенно новой и необычной теории человека как индивидуально-общественного существа и перспектив развития его здоровья в недалеком и отдалённом будущем. Он соглашался, но, как всегда, из-за крайнего недостатка времени работал прежде всего над теми проблемами, которые могли бы быть практически решены в не столь отдалённые сроки.
Не знаю, оставил ли Израиль Ицкович какие-то упоминания об этом в своём «рабочем архиве», но вряд ли сейчас найдётся учёный, который решится продолжить его смелые научные дерзания. Для этого надо иметь не только светлый ум и поразительную наблюдательность, не только богатейший практический опыт работы по данной проблеме, но и совершенно особенные, сугубо индивидуальные черты «поэтическо-творческой» деятельности, которые, возможно (в данной области научного творчества) были присущи только ему одному, высоко стоящему над другими окружающими его исследователями.
У Израиля Ицковича сложился прекрасный научный коллектив. Но беда профессора была в том, что в области научных знаний, стратегии философского мышления, умения излагать свои мысли на бумаге все мы, его сотрудники, были несравненно ниже его, и ему некому было поручить выполнение хотя бы небольшой части своей пропагандистской работы, чтобы хоть на время остановиться, хоть чуточку передохнуть в своей бешеной рабочей гонке. Беда была также и в том, что существовало слишком много противников его теорий, что требовало новых и новых разработок, свежих материалов и доказательств в защиту его теоретических положений. А катастрофическое положение, в котором оказалась наша наука в последние годы, почти полностью лишало нас возможности продолжать научный поиск, подтверждать и развивать научные идеи профессора, ликвидировало возможность обмена мнений на конференциях и симпозиумах. Он пытался залатать все эти бреши своей неутомимой энергией и колоссальной производительностью труда, что ему в определённой степени и удавалось в течение последних лет. Ко всему прочему, Израиль Ицкович всегда имел перед собой образ своего учителя и друга Н.В.Лазарева, который столько успел сделать в науке за свою жизнь! И он стремился сделать столько же полезного для общества, что также подстегивало его к непрерывной работе.
Профессор имел многочисленные связи с зарубежными учёными. Его хорошо знали в США, Канаде, Германии, во многих странах бывшего соцлагеря, в Южной и Северной Корее, Китае, Индии, Вьетнаме. Многие его труды были переизданы в этих странах. Он вёл активную переписку с зарубежными учёными. Его идеи в области валеологии, использования биологически активных веществ получили мировую известность (возможно, даже раньше, чем в нашей собственной стране). Да, профессор И. Брехман был учёным с мировым именем. Многие зарубежные университеты и научные центры были рады принять его на Международные конгрессы, симпозиумы по различным вопросам биологии и медицины, а то и просто для чтения лекций, для встреч и бесед с ним. Такие поездки у него были постоянно, особенно в последние годы.
Когда он, вечно занятый, успевал только готовиться к ним? Как у него хватало энергии, физических и духовных сил для всего этого! А он всё ездил и ездил. И постоянно привозил последние новости мировой науки по интересующим нас вопросам. С юмором и юношеским задором рассказывал нам о своих встречах с выдающимися зарубежными учёными, о своих выступлениях на конгрессах и презентациях, о представленных проектах, о планах нашего взаимодействия с зарубежными исследователями, о культурно-развлекательных программах и т.д. и т.п.
Израиль Ицкович в совершенстве владел английским языком. Свободно разговаривал с иностранцами, читал лекции, писал тексты. А ведь учить английский он стал в 45-летнем возрасте, когда для него открылась возможность заграничных поездок и встреч с зарубежными учёными. Это тоже было своего рода достижением, учитывая то, что до этого он учил лишь немецкий, да и то в нашей школьной системе образования.
Профессор «на дому»
Некоторые лица, знавшие Израиля Ицковича понаслышке, скептически говорили о нём, как о «профессоре на дому», - зная, что он большую часть времени действительно творил у себя дома. Говорили это люди, привыкшие мыслить общими мерками - работающие в тех же санэпидстанциях, или даже в медицинском институте. Были среди них и те, кто порой сам бывал у Израиля Ицковича на «домашнем приёме».
Да, домашний рабочий кабинет профессора на самом деле представлял собой его «творческую лабораторию», где была сконцентрирована вся необходимая ему научная литература, где под рукой всегда был рабочий телефон, в последние годы - факс, были условия и для активного отдыха. Создать подобную рабочую обстановку на работе не было никакой возможности. С другой стороны, работать в черте города (а не на одиннадцатом километре - в академгородке) для руководителя было намного эффективнее и в организационном плане. Здесь куда удобнее было принимать бесчисленных посетителей: учёных, деловых людей, только начинающих исследователей.
Кабинет Израиля Ицковича (так же, как и кабинет его учителя - Николая Васильевича Лазарева) всегда был открыт для посетителей. Здесь происходили и индивидуальные беседы, и настоящие научные совещания. Сколько раз я сам бывал у профессора на таких вот «домашних приёмах»: вначале в качестве начинающего исследователя, жаждущего помощи и наставлений, в последующем - в качестве его сотрудника, приходящего для консультаций и обсуждения своих научных программ. Порой Израиль Ицкович и сам приглашал меня к себе для обсуждения срочных рабочих вопросов.
Каждый раз я с некоторым трепетом входил в его кабинет - в эту «мыслительно-творческую лабораторию», где зарождались и получали своё развитие совершенно новые научные идеи, а сам творец представал перед тобой таким простым, доступным и доброжелательным - совершенно обычным по внешнему виду и поведению человеком. Профессор никогда не стремился казаться выше тебя в общении и одновременно постоянно делал всё, чтобы удовлетворить все твои просьбы, желания, развеять сомнения, вселить в тебя надежду и веру в ситуациях, когда порой опускались руки от несправедливых и яростных нападок на наше общее дело.
Израиль Ицкович никогда не считался со временем, встречая всех без исключения посетителей. Порой он отрывался от своей работы на час и более, если видел твоё непонимание, нерешительность. Рассказывал, убеждал, находил подходящие слова, аргументы; порой просто шутил, переводя серьёзный разговор в иное эмоциональное русло. И отпускал тебя только тогда, когда был уверен, что все твои сомнения разрешены и ты снова полон желания и энергии творить и работать. Он будто переливал в тебя часть своей собственной «внутренней энергии», которой у него всегда было с избытком и хватало на всех - и больших и малых учёных, и просто жаждущих науки исследователей.
Грешно было отрывать профессора от его главной творческой деятельности. Однако без таких общений, без периодических контактов с его личностью, без морально-психологической поддержки с его стороны наш собственный научный рост мог существенно затормозиться. С другой стороны, это не был бы Брехман, если бы он когда-либо отказал нуждающемуся в помощи. Он не только советовал, но всегда готов был ехать с тобой (для моральной поддержки) в ту же горСЭС, горздравотдел и вообще куда угодно, чтобы своим авторитетом и логикой убеждений доказать справедливость наших идей, а то и просто защитить тебя своей широкой спиной от жаждущих твоего провала недоброжелателей.
Беседы на дому, в непринуждённой семейной обстановке, - они, безусловно, существенно отличались от консультаций и разговоров в кабинете начальника. Здесь совсем иная - спокойная, непринуждённая, творческая атмосфера. Здесь никто не отрывает профессора от неё, то и дело заглядывая в кабинет по разным (серьёзным и малосерьёзным) вопросам. Тут тебя уже у порога встречают гостеприимные хозяева: либо сам Израиль Ицкович, либо (чаще всего) удивительно приветливая и доброжелательная хозяйка этого дома Маргарита Андреевна, или даже маленькая внучка Юленька - обожаемая всеми в доме: весёлая, жизнерадостная, приветливая, красивая.
А последнее время вместе с Юлей мне навстречу выскакивал прелестный шустрый котёнок, каждый раз норовящий проскользнуть между моих ног на улицу. И сразу в коридоре поднимался маленький переполох, и самая ловкая и быстрая Юля успевала не допустить бегства этого любопытного, стремящегося к путешествиям пушистика. К этому моменту в коридор из дальней комнаты выходил и Израиль Ицкович (он всегда лично встречал и провожал своих посетителей) и тоже беспокоился за самого маленького члена своей семьи, предупреждая, чтобы мы (посетители) были внимательны и случайно не наступили на это нежное резвящееся под ногами создание.
Если профессор был занят, гостя временно развлекала Маргарита Андреевна - всегда обходительная, любезная, жизнерадостная. Она предлагала на выбор интересные книги, журналы, альбомы, или же заводила разговор на интересующие собеседника темы, в том числе и по научным вопросам, поскольку всегда была в курсе всех научных дел и творческих планов Израиля Ицковича... Покидал я этот гостеприимный дом всегда с чувством полного душевного и творческого удовлетворения, унося с собой душевную доброту и тепло сердец радушных хозяев...
Душа профессора
Душа человека раскрывается, прежде всего, в кругу семьи, и говорить о душевных качествах своего руководителя сослуживцам, знакомым всегда сложно. Вместе с тем, нам - сотрудникам в работе и общении с Израилем Ицковичем было удивительно просто и легко, поскольку он постоянно держал перед нами открытой свою чистую, добрую, глубоко человечную душу. Уважение, понимание, любовь к своим сослуживцам - это постоянно чувствовал каждый из нас, на всех этапах совместной с профессором научной деятельности.
Безусловно, профессор глубоко уважал всех членов своего творческого коллектива, но особая его любовь чувствовалась по отношению к «ветеранам» отдела, разделившим с ним десятилетия организационных невзгод и научных свершений. Вместе с тем профессор отнюдь не относился к ним («ветеранам») снисходительно. Наоборот, с них, своих дорогих и вечно юных для него сослуживцев, он требовал, как ни с кого другого, полной отдачи в работе и научного поиска. Да те и без этого трудились, не жалея ни времени, ни сил, заряженные с самого начала своего научного пути неукротимой энергией своего учителя, руководителя, верного друга и помощника во всех жизненных ситуациях. И все сотрудники платили ему взаимной любовью, уважением и преданностью, видя в профессоре не только большого учёного, прекрасного организатора, но, прежде всего, удивительного человека, воплотившего в себе все самые лучшие человеческие качества.
Да, душа профессора всегда была открыта перед нами, устремлена к нам. Он знал о своих сотрудниках всё, заботился о каждом, стремился помочь каждому и делал всё от себя возможное, чтобы трудовая деятельность и жизнь наша были по возможности благополучными.
Помнится случай, когда мы вместе с Израилем Ицковичем возвращались после совещания в Центре валеологии холодным январским вечером. Я всегда одевался довольно легко, рассчитывая на скорость своего передвижения (в тот период спина и ноги позволяли мне на это надеяться). Сейчас же приходилось «включать максимальные обороты», чтобы не замёрзнуть, спускаясь от университета к остановке моего транспорта на Ленинской. Увидев меня в состоянии «непрерывного движения» и оттирания различных частей моего тела, профессор содрогнулся: «Как можно так ходить в наши ветра и холода!? Сам все время повторяешь, что «надо беречься»!»
Мне пришлось в тот раз оставить Израиля Ицковича (ему было не так уж и далеко до дома) и мелкой «рысцой» устремиться под уклон к Ленинской. А на следующий день у меня дома раздался звонок профессора с просьбой прийти к нему домой для разговора по «важному вопросу». В том, что он звал меня к себе, не было ничего удивительного - это было не в первый раз. Но вот важность беседы заинтриговала меня. Что бы это могло быть? Может, Израиль Ицкович решил вопрос с изданием одной из моих монографий, томящихся до сих пор не у дел у меня на полках? Это было бы очень кстати, хотя я давно смирился с их печальной участью. А вдруг он добился у начальства для меня более высокой должности - старшего научного сотрудника, или хотя бы снятия этой неприятной приставки «и.о.» (и.о. научного сотрудника)? И это тоже был бы подарок... Или вдруг предложит мне поездку вместе с собой на какой-либо научный форум по валеологии, - увидев мою резвую вчерашнюю «прыть». Это было бы вообще здорово (доклад бы я быстро подготовил). А то до сих пор не знаю никого из ведущих соратников профессора по валеологической науке… В любом случае меня ожидает что-то весьма приятное, возможно, даже и радостное.
Приезжаю в назначенное время. Открывает Маргарита Андреевна. Встречает как-то особо заботливо и любезно, даже как-то таинственно. Что же происходит на самом деле? Захожу в кабинет Израиля Ицковича, а он сразу ещё раз делает мне выговор за «несоблюдение правил нашей науки», за которую «уже столько времени ведём совместную борьбу»: «Нас не так много, вернее, нас пока очень мало, и никому из нас просто недопустимо выходить сейчас из строя». И тут же приносит ... своё зимнее пальто на тёплой подкладке и требует, чтобы я сейчас же надел его, ходил в нём, оберегая своё «драгоценное» здоровье. Находящаяся здесь же Маргарита Андреевна тоже пресекает все мои попытки «сопротивляться»... Примерили пальто, и оно оказалось как раз впору - будто было сшито на меня по заказу. Оба были очень рады этому, упаковали пальто в бумагу и вручили мне подарок с добрыми пожеланиями. И не хотели слушать никакие мои отговорки и объяснения - что у меня есть и другое пальто, зимнее, и что я так специально хожу, для тренировки и закаливания и т.д. и т.п. Второе пальто у меня действительно было, хотя и не совсем зимнее - скорее, тоже осеннее. Свою (зимнюю) шинель я, конечно, не относил к разряду «носимых».
Было очень неловко, даже стыдно. Но отказать Израилю Ицковичу и Маргарите Андреевне было нельзя: этим бы я их обоих очень обидел - ведь всё делалось ими исключительно от доброго сердца, и будь на моём месте кто-либо другой из его «команды», они поступили бы точно так же! Добрая душа не может выносить неудобство близкого им человека (и вообще человека). А то, что я был достаточно близок Израилю Ицковичу, и не только как научный работник, - это я постоянно чувствовал и в глубине души гордился этим.
Дома Танюшка встретила подарок с нескрываемым удивлением, и вначале даже обрушилась на меня с упрёками: «...профессора своего раздеваю!» И все потому, что по своему дурацкому упрямству не хочу как следует одеваться»! (Что греха таить - было такое. Но только это было, скорее, не упрямство, а привычка к одной и той же одежде). Потом успокоилась, когда я сказал, что у Израиля Ицковича есть ещё один «тулуп», и не менее тёплый. А этот мне как раз впору. К тому же - и сувенир на всю жизнь!..
Последнее для меня было самое главное. Я храню его вместе с другими подарками Израиля Ицковича (книгами, статьями) как память о дорогом учителе, старшем товарище и прекрасном человеке, так много сделавшем для меня в жизни.
Характерными душевными качествами Израиля Ицковича были удивительная скромность, доброжелательность и вера в человека. Он никогда не стремился показаться выше собеседника, отгородиться от него своей профессорской недоступностью, интеллектом, знаниями. Всегда и во всем доверял людям, даже тем, с кем встречался впервые. Возможно, отсюда исходили отдельные казусы в выборе своих новых сотрудников.
У Израиля Ицковича было много соратников, друзей, которым он всегда дарил любовь и тепло своего доброго сердца. Он всегда переживал за них, стремился помочь им, радовался их успехам, старался ободрить при неудачах... Мне первому (по горькой участи) довелось сообщить Израилю Ицковичу (по телефону) о постигшей всех нас страшной утрате - трагической гибели нашего сподвижника и постоянного помощника по работе, хорошего, доброго товарища - начальника госпиталя флота Геннадия Федоровича Григоренко. Трагедия произошла в самый канун Нового года, а узнал я печальную новость на следующий день. Ужасно горько было произошедшее! Страшно тяжело было и сообщать о случившемся профессору. Но не говорить было тоже нельзя, и я, подождав сутки, позвонил ему. И услышал, как Израиль Ицкович заплакал... Стойкая, и вместе с тем добрая, нежная и преданная душа его не вынесла такого удара...
А потом мы вместе с ним провожали нашего общего друга. Были на поминальной панихиде, на последних проводах Геннадия Федоровича на кладбище. Вместе скорбели о нём, а после часто добрыми словами вспоминали этого чудесного человека, рассуждали о превратностях нашей горемычной судьбы и бренности всего нашего человеческого существования...
Довольно часто бывая у Израиля Ицковича, я восхищался душевностью, любовью, взаимной заботой и доброжелательностью, которые царили у него в семье. Любовь и уважение друг к другу чувствовались здесь во всём: в словах, делах, поступках и даже во взглядах, переполненных этими благородными чувствами. Но особой заботой и вниманием была окружена здесь общая любимица - внучка Юленька. Какой нежностью, радостью и любовью зажигались глаза Израиля Ицковича, когда разговор заходил о ней - о её успехах в школе, в музыке, в изучении иностранного языка, о её прекрасных душевных качествах - и вообще обо всём, что касалось любимой внучки.
Однажды я встретил их вместе на прогулке - на центральной площади. Юле тогда было не более четырёх лет. Израиль Ицкович медленно вёл её, держа за ручку, и, видимо, что-то рассказывал, отвечая на вопросы любознательной красавицы. Я в тот раз тоже выезжал в город со своими ребятами, и они (особенно младший) были в восхищении от «такой красивой девочки»!
Не часто встретишь сейчас столь беззаветно преданную друг другу семью, где царила бы удивительная гармония душевных отношений - гармония любви и взаимного согласия. Это ещё одно подтверждение высоких человеческих качеств её создателей - Маргариты Андреевны Гриневич и Израиля Ицковича Брехмана, пронесших эти лучшие качества через всю свою прекрасную, восторженную, ничем не запятнанную жизнь.
«Теоретические разногласия»
Спорить о чем-либо с таким человеком, каким был профессор, могло бы показаться истинным кощунством. Однако это было вполне возможно именно потому, что это был Брехман.
Профессор был не из той категории больших учёных, которые не терпят возражений. Он всегда терпеливо выслушивал противоположную точку зрения и добивался утверждения истины с помощью удивительно убедительной аргументации. С ним всегда можно было даже поспорить, если твоё собственное мнение не укладывалось в рамки выдвигаемой им концепции. Правда, обычно наше мнение являлось результатом недостаточности собственных знаний по рассматриваемому вопросу, что мы порой не хотели признавать и выдвигали всё новые (и не всегда логичные) аргументы.
Признаюсь, что и я порой был не согласен с мнением профессора, иногда даже по «стратегическим» вопросам. Одним из таких вопросов была профессорская антиалкогольная программа с использованием адаптогенов и некоторых иных средств с целью уменьшения отрицательного воздействия алкоголя на организм. Я считал, что подобным путём мы только оттягиваем решение проблемы, уводим себя в сторону от кардинальных мероприятий. И был очень рад, когда началась правительственная «антиалкогольная кампания». Особенно впечатляли тогда публикации профессора Углова о последствиях алкоголизма в нашей стране.
В какой-то момент наших бесед с профессором мои сверхэмоциональные доводы подействовали на Израиля Ицковича, и он, вроде бы, стал переходить на мою точку зрения. Однако жизнь вскоре показала полную беспомощность государства в борьбе с алкоголизмом кардинально-запретными методами. Профессор, как всегда, оказался прав, и его антиалкогольная программа оставалась в этих условиях практически единственным действенным средством хотя бы частичной борьбы с этим социальным недугом.
Как ни странно, были у нас разные мнения и по некоторым «тактическим» вопросам валеологии, в частности, в области обучения здоровью. Созданный по инициативе Израиля Ицковича в городе Центр валеологии (при центре содействия ЮНЕСКО) имел одной из задач подготовку валеологических кадров. Я полагал, что в группу обучающихся должны были входить, прежде всего, врачи - для последующего распространения среди населения валеологических знаний. Однако ни одного врача в группе не оказалось, и составлена она была из работников детских дошкольных учреждений, нескольких учителей начальных классов и даже парикмахеров (все женщины). Конечно, валеологические знания необходимы были каждой из них. Однако насколько эффективно они были использованы ими в последующем, нам с Израилем Ицковичем уже не удалось узнать.
Страшно претила мне и вся «коммерческая» деятельность, к которой я так и не смог привыкнуть. Моим глубоким убеждением было то, что любая медицинская помощь, в том числе и вся наша профилактическая работа в коллективах должны проводиться бесплатно. И даже тогда, когда руководство предприятий предлагало мне значительные суммы за проведённые лично мною обследования и выдачу коллективам профилактическо-оздоровительных рекомендаций (в 1990-1993 годах), я решительно отказывался от этого. Но тут уж ничего не поделаешь - такова была моя психология, и спорить против новых «товаро-денежных» отношений можно было только с государством. И то, что я не в состоянии был адаптироваться к резко изменившейся обстановке, целиком относится к моим низким адаптационным возможностям. Так что и здесь профессор был на высоте, пробивая дорогу нашей науке уже совершенно иными методами. Правда, на организацию этого нового направления научной деятельности уходила уйма времени, но Израиль Ицкович отлично понимал, что любая наука «требует жертв», выкраивая на это время от своей основной аналитико-обобщающей работы.
Недоброжелатели
У профессора было немало недоброжелателей. Так всегда бывает в нашем мире с большими учёными. Кто завидовал его успехам, способностям анализировать, обобщать, писать; были противники его научных идей; другие выступали «против» только потому, что он Брехман. Недоброжелатели были и в ДВНЦ, были и в фармакологическом комитете, и в ВАКе. Ему не дали возглавить институт биологически активных веществ (хотя в начале шестидесятых всё шло именно к этому). Временами, в смутные периоды нашей жизни и жизни академии наук, у его отдела не было даже крыши над головой. То сотрудники ютились в бараке - бывшем виварии; то вынуждены были становиться под крыло горно-таёжной станции (под начальство кандидата биологических наук), то вообще боялись полного расформирования отдела… Не были утверждены ВАКом кандидатские диссертации наших флотских товарищей Гинзбурга и Щиченкова. Не была утверждена прекрасная докторская работа О.Н.Кириллова. А И.В. Дардымов сделал попытку к защите докторской диссертации под самый конец своей научной карьеры, уже в возрасте 60 лет.
Во времена «антиалкогольной кампании» остервенело нападали на «элеутерококковую водку», высказывались даже против использования спиртового экстракта элеутерококка - как средства, якобы «спаивающего» людей! (Это при использовании одного-двух миллилитров экстракта в сутки!!). А как ополчились против профессора отдельные «завистники» после опубликования основных положений валеологии - науки о здоровье! Особенно негодовали работники профилактической медицины, - представители санэпидспужбы города:
- Ничего нового! Он просто подменяет этим словом профилактику! Пусть выступит у нас в СЭС!
Выступал, и неоднократно. И не только в санэпидстанциях, но и в горздравотделе, и в медицинском институте, вёл валеологическую пропаганду по радио, по телевидению, публиковал свои идеи в краевой и всероссийской печати. Убедил многих, но, к сожалению, далеко не всех. Работая в той же СЭС, а в последующем взаимодействуя с нею, я убеждался, насколько глубоки иные заблуждения специалистов, насколько сильно в них противоречие, отрицание всего нового, не вписывающегося в рамки прежних, общепринятых представлений... Почему-то против идей валеологии выступила даже церковь. Но тут уж, по моему мнению, вина была со стороны некоторых «последователей» профессора, включавших в свои образовательно-валеологические программы невесть какую чепуху, в том числе и действительно пагубно действующую на миропредставление, знания и психику подрастающего поколения... Все же шишки от подобных «издержек» сыпались, прежде всего, на голову профессора.
Израиль Ицкович относился ко всему происходящему внешне спокойно, говоря обо всём с юмором; хранил истинно олимпийское спокойствие, и сам никогда не затрагивал при мне эти вопросы. Однако разъяснял мне ситуацию в личных беседах. Но по всему чувствовалось, что жить и трудиться в подобной обстановке ему было не сладко. Его «доставали» даже дома, и до такой степени, что в какой-то момент ему пришлось сменить номер домашнего телефона.
Меня всегда поражало, как Израиль Ицкович мог выносить все эти психологические стрессы, терпеть эти удары «ниже пояса». Какой надо было обладать выдержкой, самообладанием, психологической устойчивостью, чтобы не сорваться, не возмутиться, не пойти «на обмен ударами». Спокойствие и хладнокровие - удел очень сильных духом людей, и профессор, безусловно, был таким человеком.
Однако выдержать весь этот многосторонний, повседневный давящий на психику пресс было отнюдь не просто, - нелегко даже для самого психологически устойчивого человека. Безусловно, след от всего в душе оставался, и кто знает, какую роль сыграли все эти злостные козни в преждевременной трагической кончине профессора.
Валеология и собственное здоровье
Израиль Ицкович, видимо, от природы был удивительно крепким человеком. Я никогда не видел его страдающим от гриппа или острого респираторного заболевания - чихающим или кашляющим, с какими-либо последствиями от подобных заболеваний. И вообще он никогда ни на что не жаловался, даже если порой и испытывал небольшое недомогание.
Я всё время поражался, как можно было в течение десятилетий выносить такую колоссальную рабочую и психологическую нагрузку - без соблюдения нормального (по моим меркам) режима труда и отдыха, без отпусков и даже выходных дней, без переключения на какой-либо иной вид деятельности. Поразительно крепкий организм Израиля Ицковича долгое время справлялся с такими непосильными для большинства из нас нагрузками, однако признаки перенапряжения и переутомления у него были заметны уже в восьмидесятые годы.
В разговорах со мной (на «валеологические» темы) он всё чаще жаловался на покалывание и слабые боли в области сердца, правда, считал их проявлениями остеохондроза. Беспокоила его и общая усталость, вынуждавшая временами снижать бешеный ритм работы. К концу восьмидесятых у него стали проявляться и другие факторы «повышенного риска». На фоне определённой гиподинамии, на мой взгляд, стал появляться некоторый избыток веса; при диспансерных обследованиях определялось наличие так называемых «возрастных» атеросклеротических изменений сосудов; усиливались субъективные проявления нарастающего внутреннего дискомфорта в виде повышенной утомляемости, чувствительности к перемене погоды и пр.
Израиль Ицкович прекрасно понимал необходимость соблюдения всех принципов валеологии, которые он так блестяще разработал в своих научных трудах. Однако при отсутствии ярких сигналов тревоги он считал соблюдение всех этих принципов для себя лично чрезмерной роскошью, отрывающей его от работы. Поэтому стремился делать все необходимое для своего здоровья с минимальными затратами времени. Так, вместо столь необходимых ему продолжительных ежедневных прогулок на свежем воздухе (или лёгкой работы на даче) он ограничивался непродолжительной утренней зарядкой и периодическими физкультминутками, или же занимался выполнением, на мой взгляд, сомнительных упражнений, рекомендованных знакомым ему экстрасенсом.
Не знаю, как часто контролировал он свой вес, уровень кровяного давления, своё физическое состояние, функциональные резервы иных органов и систем, но два или три раза в год ходил в госпиталь для обследования у знакомых специалистов. С моими настойчивыми предложениями о необходимости отдыха и соблюдения режима, в том числе и двигательной активности, он соглашался, но... для себя всегда делал исключение из общего правила. Говорил, что это временно, пока не закончит срочную и самую важную сейчас работу. Однако такая работа оказывалась у него постоянно. И всегда она была самой важной и самой нужной для него, для науки и для всего общества...
Внезапно развившийся у Израиля Ицковича инфаркт миокарда стал серьёзным сигналом необходимости большего внимания к своему здоровью. Слава Богу, что болезнь не привела тогда к катастрофе и резко не ограничила его работоспособность. Израиль Ицкович сумел победить недуг, полностью восстановиться и возобновить работу с той же неукротимой энергией. Да он и не мог жить без этого. Даже будучи в больнице, а потом на реабилитации в санатории, он не мог оставаться без дела. Обложился бумагами, книгами и продолжал развивать свои новые идеи в разных областях медицинской, биологической и философской науки. И как ни ограничивали врачи этот безудержный творческий процесс, как ни закрывали его палату от посторонних посетителей, общение профессора с внешним миром разорвать было невозможно. Информацию он черпал из самых разных источников, а «сочувствующие» посетители то и дело возникали перед дверью его палаты в надежде увидеть своего дорогого шефа и доброго советника, убедиться, что он не потерял бодрости духа и былых творческих порывов.
Несколько раз, уже на последнем месяце реабилитации, «допустили» к профессору и меня, и я увидел его рабоче-палатную обстановку, и ту заботу, которой его окружали здесь и медперсонал санатория, и сотрудники, и, прежде всего, его любящая и горячо любимая им семья. Рядом с ним постоянно находились либо Маргарита Андреевна, либо внучка Юля, или же кто-то другой из родственников. Они лучше всех врачей контролировали его состояние, больничный режим, режим посещений. Кругом была любовь и забота, любовь, доходящая до обожания, до преклонения этому доброму, любящему семьянину, верному хранителю их семейного счастья, неутомимому труженику на благо семьи, науки и общества.
На пути в будущее
Прошло всего несколько лет с тех пор, как валеология лишилась своего творца и создателя, мечтавшего увидеть внедрение своего любимого детища в практику нашей повседневной жизни. Профессору удалось быть свидетелем самого начала этого пути. И то, что валеология получает сейчас всё большее развитие и признание со стороны учёных и государственных деятелей, ещё раз доказывает глубину научного мышления учёного. Как всегда, профессор был прав и в выборе первоначальных «тактических» направлений борьбы за здоровье общества - путём формирования сознания населения, обучения человека здоровью.
Сейчас уже во многих ВУЗах, средних учебных заведениях, школах организованы курсы, циклы, факультативы и даже кафедры валеологии, где получают необходимые знания десятки, если не сотни тысяч студентов и школьников. Валеология начинает жить своей собственной, самостоятельной жизнью. Она уже как бы отпочковалась от своего создателя, от центра своего рождения, приобретя свободу развития и самосовершенствования. И это прекрасно!
Вместе с тем, приходится весьма и весьма сожалеть о том, что в иных «валеологических центрах» уже забыли, кому они обязаны своим сегодняшним существованием; не включают в программы основные идеи нашего ведущего идеолога, создают программы, резко отличающиеся от истинной науки о здоровье. Приходится сожалеть, что нет единого центра, реально координирующего и направляющего деятельность подопечных региональных структур. Горько констатировать, что против валеологии - самой гуманной науки о человеке - в ряде регионов страны по-прежнему выступает церковь. Не менее горько, что по линии государства у нас до сих пор не началась борьба за истинное здоровье населения, уступившая место одним лишь лечебно-восстановительным мероприятиям...
Профессор часто повторял нам, своим ученикам, что надо уметь не только выдвигать идеи и бороться за их осуществление, но ещё уметь терпеть и ждать: «Истина, рано или поздно, всегда будет торжествовать победу над невежеством и заведомой ложью... Только не надо чрезмерно форсировать этот процесс - всему своё время...». Он боролся, терпел и ждал. И всё же дождался начала большого пути выстраданной и выпестованной им науки о здоровье человека…
Я смотрю на портрет совсем юного курсанта Саши Брехмана. Красивое лицо, открытый, твёрдый, уверенный взгляд, устремлённый в будущее. И, кажется, что юный Саша сейчас вновь начинает свой прекрасный жизненный путь, полный борьбы и побед, по направлению к новым вершинам науки, путь во имя человека. И вместе с ним на этом тернистом, но благородном пути везде и всегда его такие же юные друзья-соратники, верные помощники в нелёгком труде: радостные, улыбающиеся, верящие и надеющиеся, не боящиеся никаких трудностей.
Как хорошо, что Вы остались вместе друг с другом, не разбежались, не рассыпались по свету в период тяжёлых испытаний. И как хорошо, что в самом центре вашей, пусть и небольшой, но удивительно сплоченной группы, всегда и везде находился тот, без кого невозможно было бы её существование - доктор медицинских наук профессор Израиль Ицкович Брехман (для некоторых из вас так и оставшийся просто Сашей), - всегда смотрящий только вперёд своим твёрдым, уверенным, и вместе с тем таким добрым, светлым и любящим взглядом...
Глава вторая.
УЧЕНИКИ И ПОСЛЕДОВАТЕЛИ
(из медслужбы флота)
«Усатый капитан»
С Игорем Васильевичем Дардымовым я познакомился буквально с первых дней моего пребывания в военно-строительном отряде, на острове Русском. Туда я прибыл на должность начальника медицинской службы во второй декаде сентября I960 года, и уже на третий день имел честь быть проверенным представителями санэпидотряда флота.
«Усатый напитан», прибывший в отряд по поводу очередной вспышки дизентерии, показался мне очень грозным, и сразу привёл меня в смятение своими «провокационными» вопросами:
- Когда поступил первый заболевший?..
- Какова последовательность возникновения случаев?..
- Что послужило причиной вспышки?..
- Каковы ваши текущие и заключительные мероприятия?.. и т.д. К счастью, рядом со мной находился санинструктор Шмидт, который и помог мне выкрутиться в сложной для меня ситуации.
Капитан, бывая у нас в гостях неоднократно, конечно, знал, что я только-только приступил к исполнению своих непростых обязанностей, но, тем не менее, продолжал моё истязание добрых полчаса:
- Сколько у вас медицинских книжек?..
- Почему три отсутствуют?..
- Почему не во всех проставлены данные диспансеризации?.. и пр. пр.
В конце концов, убедившись в моей полнейшей беспомощности, дал указание относительно того, как правильно вести медицинскую документацию, какие меры необходимо осуществить в части с целью скорейшей ликвидации вспышки инфекции, и вообще, что и как надо делать начальнику медицинской службы отряда в плане обеспечения всего комплекса лечебно-профилактических, санитарно-гигиениче¬ских и противоэпидемических мероприятий. После этого он недовольно пошевелил усами и потребовал провести его по всем нашим объектам.
Объекты были не ахти в каком состоянии, поэтому акт получился весьма пространным, за что мне досталось ещё и от командира, и я срочно стал вгрызаться в практику медицинского обеспечения своего коллектива.
В последующем Игорь Васильевич ещё несколько раз навещал меня (чередуясь с другими представителями санэпидотряда), и каждый раз давал наглядные уроки того, как надо работать начальнику медицинской службы. Позднее хорошие уроки он дал мне и по части того, как надо вести себя со старшими по званию, поскольку у всех «стройбатовцев» манеры поведения сразу становились весьма специфическими. И я очень благодарен ему за это.
Каких-либо идей и разговоров о научной работе у меня тогда (в I960 году) не было. И я не обращался по этому поводу ни к Дардымову, ни к кому другому из посещавших меня проверяющих. Я и не предполагал, что кто-либо из них активно занимается научной работой. И был, конечно, очень удивлён, увидев знакомого усатого капитана на Симпозиуме по элеутерококку (уже в 1962 году). Хотя из его доклада я тогда почти ничего не понял (возможно, и по причине некоторых особенностей речи докладчика - непривычно отрывистой и резкой), однако лестный отзыв профессора Лазарева, ведущего Симпозиум, говорил о многом. И я от души поздравил докладчика в перерыве, чуть не открутив ему при этом очередную пуговицу на тужурке, за что вновь получил соответствующее напоминание о «наших стройбатовских манерах».
Не знаю, сыграл ли какую роль Игорь Васильевич в моём скором переходе к ним в санэпидотряд (скорее всего, что нет, поскольку увидеть что-либо положительное за всеми моими тогдашними недостатками вряд ли было возможно), но, тем не менее, перешёл я в отряд как раз на его место - врача физиолога в санитарно-гигиенической лаборатории.
В отсутствие начальника лаборатории Александра Зиновьевича Слободина (находившегося то ли в отпуске, то ли на учёбе), мой временный непосредственный начальник сразу взялся за моё воспитание, проверяя не только мою специальную подготовку, организаторские способности, но и общую культуру. Первым его вопросом ко мне в стенах отряда был - «кто такой Цербер»? (По-видимому, это был проверочный тест на образованность). Зная основы древнегреческой мифологии, я сумел выкрутиться, удовлетворив моего персонального экзаменатора ответом, что это пёс, и что если он ещё не подох от дряхлости, то по-прежнему сторожит царство Аида. Усы капитана после этого как обычно зашевелились, но, вроде, в другую - положительную сторону.
Поскольку оценивать мои специальные знания в области гигиены и физиологии, вроде бы, было пока рановато, начальник наметил мне программу действий по ремонту вытяжного шкафа в лаборатории. Объяснил, в какое ВСО надо обращаться, к какому конкретно начальнику, что просить, в какой форме и т.д. Но даже после этого детального инструктажа добиться выделения рабочих и материала мне не удалось (возможно, потому, что меня в этом ВСО никто пока не знал, а я, со своей стороны, недостаточно чётко связал эту просьбу с наскоро составленным актом обследования части).
Видимо, этим я серьёзно разочаровал капитана, засомневавшегося в выборе своего преемника. На следующий день он пошёл сам по моим стопам и сразу же раздобыл и цемент, и плитку, и двух специалистов плиточного дела, которых и привёз с собой на машине (тоже «вэсэошной»). Но меня не ругал, и даже не упрекал, зная бесполезность таких воздействий на «зелёно-немощных» лейтенантов.
С Игорем Васильевичем мне удалось проработать недели три - пока не приехал начальник лаборатории. За это время я познакомился с ним поближе. Был удивлён разносторонностью его научных знаний и способностей. Кандидатскую диссертацию он защитил по фармакологии. Как физиолог проводил исследования вместе с Владимиром Александровичем Матюхиным в области климатофизиологии. Отлично ориентировался во всех вопросах военно-морской гигиены. Очень много умел делать своими руками - весьма важное для работника лаборатории качество. Душой болел за своё материальное хозяйство и, уже уходя из отряда, пытался сделать для лаборатории как можно больше. Он и мне неоднократно повторял: «Прежде всего, для вас должна быть лаборатория, а уже потом всё остальное!»
В отсутствие начальника лаборатории он сразу направил мою деятельность на освоение физиологической и гигиенической аппаратуры, которой, в общем, тогда было не очень много и за которую мне положено было отвечать персонально. Это очень помогло мне в последующей самостоятельной работе, поскольку Александр Зиновьевич Слободин не испытывал особой склонности к работе с приборами и все практические исследования поручал мне.
Перед увольнением в запас Игорь Васильевич на некоторое время был переведён на должность начальника клинической лаборатории госпиталя флота. Там он увлёкся биохимией, благо, аппаратура и методики были у него под рукой. В последующем биохимическое направление исследований стало основным в его научной работе (уже в стенах АН СССР).
В 1964 году он (уже майор мед. службы запаса) перешёл на постоянную работу в отделение профессора Брехмана, где возглавил научное направление исследований по изучению биохимических механизмов действия гликозидов элеутерококка и женьшеня. Его исследования всегда отличались оригинальностью методических подходов и глубиной анализа. И эта особенность работы проявлялась уже в первых его научных сообщениях, в частности, на упомянутом мной Симпозиуме.
Я неоднократно встречался с Игорем Васильевичем, консультировался с ним по разным научным вопросам. В 1966 году он (по разрешению профессора) снабдил меня элеутерококком на поход в тропики (правда, не бесплатно, а по государственной стоимости). Одновременно он дал мне электротермометр (собственной аппаратуры функциональных исследований у меня было явно недостаточно). И даже не очень журил за то, что в тропиках прибор стал коррозироваться под влиянием постоянно действующей 100%-ой влажности воздуха, от которой совершенно невозможно было «спрятаться». Потом уж я догадался смазать металлические части термометра ма¬шинным маслом, но было уже поздно.
За двадцать пять лет работы в отделе Игорь Васильевич опубликовал огромное количество научный статей, издал прекрасную монографию по результатам своей работы, подготовил к защите докторскую диссертацию. Однако чуть ли не десять лет не решался представить её к защите в связи с «околонаучными» сложностями работы в данном направлении.
Действительно, профессору, его ученикам и сподвижникам в стенах академии было далеко не сладко. Несмотря на глубокие научные исследования, на открытия, сделанные ими в области адаптогенов, движение вверх по научной лестнице для многих из них было закрыто на годы и десятилетия (в том числе и для таких, уже сформировавшихся учёных, как И.В. Дардымов и О.И. Кириллов). Они публиковали много материалов (в том числе, и в иностранные журналы), выпускали одну за другой монографии по актуальным проблемам современной биологической науки, получали свидетельства об изобретениях и открытиях, но не могли осуществить главного - защитить докторскую диссертацию. Игорю Васильевичу всё же удалось это сделать в начале девяностых после многократной переделки работы (по требованию консультантов из ВАКа). Однако радость от этого события у него самого и у всех сослуживцев, к сожалению, длилась недолго. Огромная рабочая нагрузка, постоянная многолетняя нервотрёпка с защитой губительно отразились на его здоровье. Результатом всего был инсульт, который надолго вывел Игоря Васильевича из строя и лишил возможности продолжать научные исследования в стенах академии.
К счастью, доктор медицинских наук И.В. Дардымов оказался одним из тех немногих знакомых мне людей, которые после такой катастрофы смогли встать на ноги и вернуться в строй. Огромным усилием воли и неукротимым желанием работать, постоянной работой над собой он заставил себя не только двигаться и заниматься своим дачным хозяйством, но и продолжать научные обобщения. Он сумел выпустить ещё одну монографию по адаптогенам (совместно со своей бывшей сотрудницей Э.И. Хасиной), написал целый ряд прекрасных воспоминаний о своём творческом пути, о военных годах, о службе на флоте, о сослуживцах. А к 50-летию Победы издал очерк фронтовых воспоминаний «Дороги мои фронтовые», так жи¬во и интересно написанный, что им зачитывались все сослуживцы и знакомые. Литературный дар автора, впервые открывшийся с его самого первого отчёта за поход на крейсере Пожарский, в этом произведении проявился с особой силой.
А шестого мая 1995 года для всех сотрудников отдела был знаменательный день - день торжественной встречи и поздравления наших дорогих ветеранов Великой Отечественной войны. В их числе был и дорогой для всех и любимый Игорь Васильевич. Он впервые пришёл в отдел после долгого перерыва, впервые при всех орденах и медалях, пришёл вместе с женой..., и был с восторгом встречен сослуживцами.
За праздничным столом, в торжественной и вместе с тем весёлой и непринуждённой обстановке все слушали его бесконечные рассказы о военных годах, о его жизни, о службе. Вспоминали и эпизоды из того светлого (хотя и сложного) времени, когда мы были все вместе. Олег Иванович Кириллов тут же экспромтом сочинил в его честь три прекрасных четверостишья, записал их на дарственной скатерти и зачитал своим отлично поставленным голосом. Женщины (ветераны отдела) подносили ему цветы и долго не выпускали из своих объятий.
Под конец взволнованный и радостный «юбиляр» в течение минимум получаса писал дарственные надписи на своих книгах и раздарил их в общей сложности более сорока. Добрых пожеланий и благодарности Игорю Васильевичу от всех собравшихся было великое множество. Я тоже был ему от души благодарен за помощь в моём становлении, как врача ВСО, за помощь в освоении санитарно-гигиенической и физиологической науки и практики, за большую моральную поддержку в первый период после моего перехода уже в наш отдел, к Израилю Ицковичу, когда в мой адрес было достаточно много критики со стороны некоторых приверженцев сугубо «фундаментальных» методов исследований. Я очень рад, что определённый (пусть и небольшой) период моей научной деятельности в отделе прошёл рядом с таким прекрасным человеком - честным, доброжелательным, бескорыстным, самоотверженным, душевным - стремящимся всегда прийти на помощь окружающим и не сдающимся ни при каких обстоятельствах!
Уверен, что и сейчас Игорь Васильевич полон планов на будущее. И все мы, его бывшие сослуживцы по флоту, по санэпидотряду, по отделу профессора Брехмана, - все, знающие его, рады его возрождению, оптимизму, кипучей энергии, жажде жизни и большим творческим успехам.
На земле, в небесах и на море
Евгений Федорович Бабурин был, пожалуй, одним из самых активных последователей и пропагандистов идей профессора среди представителей военной медицины у нас на флоте. О нём Израиль Ицкович сказал мне уже в первой беседе: «Познакомься с ним. Евгений Федорович много лет занимается исследованиями с элеутерококком. Работает с подводниками, непосредственно в походах. Он тебе многое рассказать может».
И, действительно, при первой же встрече Бабурин много рассказывал мне о своей научной работе, о почти готовой диссертации. Обещал помочь - когда будут набраны собственные материалы. Его исследования были на самом деле интересны, и касались вопросов влияния элеутерококка на функции слухового анализатора, а также на состояние здоровья и работоспособность личного состава подводных лодок в походах.
К этому времени (в 1964 году) на флоте было накоплено уже большое количество данных о положительном действии этого адаптогена на человека (в госпитальных условиях, при лечении различных заболеваний, в походах, в береговых условиях), и недавно вступивший в должность новый начмед флота - полковник медслужбы Горбатых Павел Иванович делал ставку на этот препарат - как одно из средств повышения боеспособности личного состава. Поэтому он поощрял развитие научных исследований в данном направлении и принял решение о снабжении госпиталей и отдельных частей флота адаптогенами.
И.И. Брехман вместе с Горбатых через академию наук и медицинскую службу ВМФ пытались распространить использование элеутерококка и на другие флоты. Писались соответствующие бумаги, посылались научные отчёты, делались доклады на уровне высоких начальников. Один из таких докладов сделал Евгений Федорович в 1965 году в Ленинграде, на сборах при начальнике медицинской службы Военно-морского флота. Доклад прозвучал очень убедительно. У подводников, принимавших в походе препарат, сохранялась более высокая работоспособность, уменьшались неблагоприятные «функциональные сдвиги» со стороны кардио-респираторной системы, органа слуха, физической и умственной работоспособности, снижалась заболеваемость (по сравнению с контрольной группой). Подобные положительные изменения со стороны функций организма были отмечены в группе опыта и в послепоходовом периоде.
В целом всё было весьма и весьма обнадеживающе, и Павел Иванович, ведущий в это время совещание, прямо обратился к собравшимся, в первую очередь к начмедам флотов, с предложением начать закупку этого препарата для своего личного состава, чтобы использовать его как тонизирующее и стимулирующее средство - совершенно безвредное и весьма эффективное. Однако это предложение не вызвало энтузиазма определённой части аудитории, а начмед Северного флота, генерал, стал категорически возражать против эффективности элеутерококка, основываясь на данных, полученных у них на флоте. По их данным, элеутерококк вызывал повышенную возбудимость, или, наоборот, сонливость у определённой части обследованных, снижал работоспособность, нарушал функции высшей нервной деятельности, и в целом - не давал выраженного положительного эффекта. Между начальниками разгорелась довольно бурная дискуссия, в конце которой Горбатых заявил, что, коли они (другие флоты) не хотят приобретать элеутерококк, настаивать на этом не будем: «Не хотите, - не дадим вам элеутерококк, сами «пить» будем!».
Видимо, отрицательное мнение относительно элеутерококка на Севере и на Балтике было весьма устойчивым, поскольку серьёзные трудности пришлось испытать Евгению Федоровичу через два года, при защите своей кандидатской диссертации на эту тему. Много было голосов против, но диссертант всё-таки устоял и вернулся на флот с победой к огромной своей радости и радости Израиля Ицковича.
Ещё бы было не радоваться! После Григория Моисеевича Маянского это был второй диссертант, который прошёл испытание и Учёным Советом, а потом и ВАКом. Другие же флотские специалисты, работавшие с элеутерококком под руководством Брехмана, потерпели неожиданное фиаско. Видимо, уже тогда против профессора начинали действовать «тёмные силы» в высшем руководстве ВАКа, которые в последующем стали серьёзным тормозом для развития науки об адаптогенах.
Евгений Федорович отнёсся к моим исследованиям в тропиках с большим интересом. Помог мне в обработке материала, а потом и в написании первых тезисов: «Я тебе за день десять таких тезисов напишу! Давай только материалы!..» И действительно, получалось у него неплохо. Правда, и я вскоре тоже освоил эту «тезисную» науку, и больше не беспокоил Евгения Федоровича по «пустяковым вопросам».
Сложнее давалась мне статистическая обработка материала, в частности, в связи с её нудной длительностью (всё тогда приходилось делать чуть ли не на счётах). Смущало меня мнение Евгения Федоровича о так называемых «выскакивающих величинах» показателей функций - тех, которые резко выделялись на фоне общей выборки. Наличие таких показателей в группах могло существенно изменить как средние величины функций в данной группе, так и иные статистические показатели. Поэтому Бабурин советовал просто «выбрасывать» их из общего ряда, жертвуя количеством наблюдений, но получая «истину».
Какое-то время я так и делал, но объединял такие случаи в отдельную группу, пытаясь потом проанализировать причины подобных «отклонений». Когда фактов накопилось достаточно много, и когда удалось обработать все исследовавшиеся мной функциональные показатели в группах, то выявились весьма интересные закономерности, позволившие приоткрыть завесу «отрицательных эффектов» от приёма элеутерококка. Оказалось, в частности, что эффективность действия адаптогена связана с индивидуально-типологическими особенностями функционирования организма человека, в том числе с особенностями суточных и сезонных биоритмов функций. Положительное действие элеутерококка на организм проявлялось, как правило, на фоне относительно высокого уровня функциональной активности центральной нервной и симпатико-адреналовой системы. Вместе с тем высокий уровень активности парасимпатического звена регуляции (в частности, в ночное время) не способствовал развитию положительного эффекта. Вполне возможно, что именно эти особенности действия адаптогенов данного типа (не известные исследователям и, естественно, не учитываемые в наблюдениях и экспериментах) и были причиной относительно низкой его эффективности в наблюдениях на Севере.
После защиты кандидатской Евгений Федорович активно продолжал научную работу, пытаясь собрать материал для докторской. Однако в скором времени загорелся другой идеей - перебраться в Центр подготовки космонавтов, что ему и удалось сделать через несколько лет. Космонавты в это время активно использовали элеутерококк как адаптогенное средство при подготовке к полётам и в самих полётах, и Женя стал правой рукой Израиля Ицковича и в этом высоком научном Центре. Израиль Ицкович нередко бывал в Звёздном городке и каждый раз по возвращении оттуда с восторгом говорил о встречах с Бабуриным, о его активной научно-исследовательской работе - по изучению действия элеутерококка на функции слухового анализатора и подготовке докторской диссертации...
Ведущий «экспериментатор» флота
Григория Моисеевича Маянского я впервые увидел на Симпозиуме по элеутерококку в 1962 году. Он докладывал результаты своих исследований по влиянию экстракта элеутерококка на развитие хронической лучевой болезни (в опытах на животных). В то время он возглавлял токсико-радиологическую лабораторию в санэпидотряде флота и одновременно вёл активную научную работу под руководством Израиля Ицковича. У него уже была отработана модель хронической лучевой болезни, и он с помощью своих сотрудников продолжал исследовать протекторное (защитное) действие на организм в этих условиях женьшеня и элеутерококка.
В конце того же года Маянский вёл у нас на КУМСах токсикологию и даже не «гонял» меня на зачёте, а удовлетворился небольшим дополнением к ответам нескольких моих предшественников - о характере неспецифических реакций при поражениях боевыми ОВ (отравляющими веществами). Особенно он был доволен тем, что в ответе прозвучали идеи Н.В.Лазарева о СНПС (состоянии неспецифически повышенной сопротивляемости организма), хотя основной акцент я делал на реакцию общего адаптационного синдрома. Возможно, при выборе претендента на место физиолога в отряде его голос и сыграл после этого свою роль в мою пользу.
После моего перехода в отряд Григорий Моисеевич сразу взял на себя роль моего старшего «покровителя» и помощника, особенно в моих научных начинаниях. Услышав о моём желании принять участие в научных исследованиях на базе коллектива Пети Голикова (при моём первом выезде на остров Русский с подвижной лабораторией В.Я.Виноградова), он сразу же повёл меня к командиру - Дьякову - и стал просить (за меня) его командирского дозволения (несмотря на все мои протесты):
- Товарищ командир, старший лейтенант Бердышев просит разрешения провести на острове научные исследования у Голикова...
- А почему он сам не заходит?!
Я стоял, трепеща, в коридоре, перед начальственной дверью и не рад был такому обороту дела. Я и так мог бы всё выполнить, договорившись обо всём с моим непосредственным начальником -Игорем Васильевичем Дардымовым, командовавшим сейчас нашей санитарно-гигиенической лабораторией в отсутствии её начальника Слободина Александра Зиновьевича.
Маянский открывает дверь и манит меня в кабинет. Вхожу и докладываю:
- Товарищ полковник! По вашему приказанию прибыл!
- Почему у двери стоите? Сразу надо заходить!.. Хотите на острове наукой заниматься?
-Так точно, товарищ полковник!
- Так я вам приказываю отбыть на остров Русский для этих целей! Вместе с группой Виноградова. Там у вас везде большая наука будет. А если хотите биохимика с собой взять, или ещё кого, - берите и работайте по расширенной программе. По приезде результаты доложите. Ясно?
- Так точно, товарищ полковник!
- Идите, готовьтесь...
- Есть, товарищ полковник!
- А ты останься на минутку, - обращается Николай Васильевич уже к Маянскому. - Решить один вопрос надо...
В последующем научные пути у нас с Григорием Моисеевичем не стыковались. У меня были наблюдения на людях, у него продолжались эксперименты с животными. Однако мои первые результаты его глубоко интересовали, и при необходимости он всегда был готов оказать мне посильную помощь. Больше общих точек взаимодействия у меня было с первым помощником Маянского «по науке», основным практическим исполнителем идущей в лаборатории экспериментальной программы - фельдшером, капитаном медицинской службы Никонором Кузьмичём Казаковым - «главным специалистом» на флоте по элеутерококку.
Что касается элеутерококка, Кузьмич на самом деле знал всё и вся. Знал основные места произрастания этого кустарника в районе отряда («Зелёного Угла»), знал оптимальные сроки заготовки корней, листьев и стеблей этого растения. Сам заготавливал сырьё, сам готовил препараты - экстракт и настойку корня элеутерококка (он в своей творческо-рабочей деятельности предпочитал именно корень, как наиболее «целебную» часть этого растения).
Действительно, экстракт получался первоклассным, и это признавали все сотрудники отряда, познавшие его «целебную силу» в Кузьмичёвском изготовлении - «Никоноровку». Даже сам командир отряда нередко испытывал на себе курсы этого препарата с профилактической целью, а порой и ударные дозы его - при необходимости срочного лечебно-восстановительного эффекта. И даже сотрудники академии наук порой приходили на консультацию к ведущим отрядовским специалистам («элеутерококковедам») с целью перенятия опыта, а заодно и с тайным желанием «случайно» разведать Кузьмичёвские местные растительные плантации. Последнее, правда, никому и никогда не удавалось сделать - конспирация у Никонора Кузьмича была организована на высокой профессиональной основе. Не открывал он своих «профессиональных тайн» даже своим отрядовским сослуживцам, рассчитывая на собственные весьма длительные эксперименты.
Мне в моих просьбах Кузьмич никогда не отказывал, точно зная, что всё идёт на «чистый эксперимент». Однако всегда требовал взамен аналогичную дозу чистого 96° продукта. Так, в частности, он выручил меня перед походом в тропики, когда я не в состоянии был приобрести на собственные средства необходимое количество препарата: «Профессор! Берите, сколько надо! У вас всё всегда идёт на пользу науке!». Почему он меня звал «профессором» - ещё тогда, когда я только прибыл в отряд? Видимо, роговые очки придавали моей физиономии соответствующий (далеко не военный) вид. В остальном же, в том числе и в области моих знаний по элеутерококку, я тогда не тянул даже на самого заурядного лаборанта.
Года через три после моего «вхождения» в отряд мы с Никонором Кузьмичём сходили в наши Тихобухтинские леса, а потом и в Патрокловские районы в поисках различного «целебно-питательного» сырья. И Кузьмич был вполне удовлетворён достаточностью их естественных запасов в нашей пригородной зоне. А потом, уже в начале семидесятых годов, мы с ним, вместе с нашими сыновьями, пару раз посетили остров Русский - в основном, с целью отдыха. Однако Никонор и там продолжал свои научные поиски. Правда, переключиться ему пришлось уже на морскую флору и фауну. В те заезды он вылавливал, в основном, гребешки и морских ежей. Иная же, особо полезная в биологическом отношении, живность, типа трепангов, чилимов, крабов, в те времена была уже вся выловлена браконьерами.
В то время Никонор перестал заниматься изготовлением активных биопрепаратов, а предпочитал использовать морепродукты по прямому - кулинарному назначению. Так что мы вшестером с огромным удовольствием оценили их вкусовые качества тут же у костра, после хорошего прожаривания. Кузьмич, правда, считал (наверное, не без основания), что употребление продукта в сыром виде куда более эффективно, однако мой собственный горький опыт использования вяленых морепродуктов в 1961 году (добытых, кстати, из той же самой бухты) свидетельствовал о большом риске данного варианта в связи с массой неизвестных нам пока вредных существ, обитающих во всякой морской живности и способных нанести серьёзный ущерб нашему хилому человеческому организму…
С Григорием Моисеевичем в отряде я чаще встречался на занятиях по учебно-боевой подготовке в его лаборатории, отрабатывая индикацию ОВ; на совещаниях, семинарах, а также на волейбольной площадке и за теннисным столом. Несмотря на возраст, «ветеран» давал «фору» многим, более молодым специалистам, особенно в настольном теннисе. По крайней мере, мне очень редко удавалось «пробить» его цепкую защиту «подрезками». Правда, у меня в то время вообще не было никакой теннисной техники.
Энтузиаст-исследователь
С Петром Петровичем Голиковым я познакомился ещё на кафедре у Н.В. Лазарева в 1957 году. А по прибытии на Дальний Восток был рад встрече с ним и здесь, на Тихоокеанском флоте. Петр Петрович (капитан медицинской службы) очень активно проводил исследования с адаптогенами у себя в части, - в одной из школ на острове Русском. Узнав о моём желании работать в научном плане, он сразу стал помогать мне в этом.
Тогда, в 1962 году наш военно-строительный отряд уже перебазировался с острова во Владивосток и был разбросан чуть ли ни в десяти разных точках, ведя строительство и ремонт объектов флота. Во время кратковременных посещений отдельных рот и взводов я старался как можно полнее обследовать своих подопечных «строителей» с целью изучения состояния их здоровья и степени адаптации к местным условиям.
Петя предложил мне сразу несколько дополнительных методик такого рода исследований - в основном, по изучению реактивности организма, водно-солевого обмена и влияния на организм гормонов коры надпочечников. Это была тема его дальнейшей (после защиты кандидатской диссертации) работы, но всё это интересовало и меня, поэтому я с увлечением взялся за исследования. В течение весеннего, летнего и осеннего сезонов мне удалось тогда собрать значительный «материал», так что можно было к концу года делать и некоторые обобщения. Кое-какие из них интересовали и Петра Петровича.
После перехода в конце того же года в санэпидотряд флота у меня открылась возможность заниматься научными исследованиями и в других воинских коллективах. В то время Петя ещё продолжал служить и как раз заканчивал наблюдения за одной из групп молодых специалистов отряда, принимавших месячный курс элеутерококка. И мне удалось подключиться к его исследовательской программе силами нашей санитарно-гигиенической лаборатории. Изучение витаминной, ультрафиолетовой обеспеченности организма, неспецифической реактивности у моряков, некоторых показателей неспецифического иммунитета позволило более широко оценить состояние организма в процессе его адаптации к местным условиям, а также глубже проанализировать эффективность воздействия курса «фармакосанации» с помощью адаптогенов. В последующем мы даже опубликовали совместную статью по этому вопросу в сборнике научных работ врачей ТОФ (в 1964 году) вместе с Игорем Васильевичем Дардымовым и нашим врачом-биохимиком Селивановой Людмилой Ивановной. Для меня это была первая научная работа и первая публикация, и я был очень благодарен Пете за помощь и постоянное подталкивание меня в исследовательском процессе.
В последующем, уже во второй половине шестидесятых, Петр Петрович, будучи уже в академии у И.И. Брехмана, продолжал помогать мне в методическом плане, когда мы планировали работу по изучению выраженности стресса у корабельных специалистов в походах, чем я в последующем длительное время и занимался. В 1968 году Петр Петрович Голиков («ППГ» - как его дружески называл Игорь Васильевич) издал свою первую монографию - «Времена года, организм и лечение», показавшуюся мне весьма интересной (хотя оформлена она была далеко не на высшем «академическом» уровне). Возможно, Петя, как всегда, очень торопился с нею, каждый раз сетовал мне при встречах на тяжесть всей этой «писательско-издательской» работы. Однако результат был налицо.
В последующие годы, как я понял, Петя окончательно отклонился в своих исследованиях от общего (профессорского) курса, и стал работать в иных (и сразу в нескольких) направлениях. А в семидесятых он перевелся в Москву, к своему старшему брату, возглавлявшему в это время кардиологический Центр. Через какое-то время я увидел их совместную монографию по кардиологии и узнал, что Петя уже доктор медицинских наук. Пророческими были слова Н.В.Лазарева при моей первой встрече с ним на кафедре: «Петр Петрович пробьёт себе дорогу в науке. В этом отношении берите с него пример…».
2000 год.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Когда десять лет назад я писал эти воспоминания, то совершенно не думал о возможности их опубликования в дальнейшем. Надеялся, что их прочитают в рукописи те, кому дорога память о профессоре, - прежде всего, сотрудники его отдела, и те, кому посчастливилось работать с ним, или по его программам. Компьютерная техника, интернет во многом упростили процесс печатания и издания литературы. И вот сейчас, в 2009 году, я радуюсь открывшейся возможности издать всё написанное с помощью моих друзей и знакомых.
Уже прошло пятнадцать лет с тех пор, как мы простились с Израилем Ицковичем, и почти столько же, как я перестал заниматься валеологической наукой и практикой, будучи оторванным от творческих коллективов и от научной литературы. В девяностые годы здесь, в Иванове, ко мне ещё приходили местные валеологи – из энергоинститута, с биофака университета, ещё откуда-то. И я радовался, что идеи профессора претворяются в жизнь, что наука наша развивается, в том числе и в моём родном городе, где так много высших учебных заведений и студенческих коллективов, для которых валеология крайне необходима. Не имея сил на что-то большее, я писал для посетителей программы, методические разработки; надеялся, что и сам в последующем смогу беседовать со студентами по этим вопросам. Присутствовал даже на семинаре по валеологии в одном из ВУЗов. Но всё больше убеждался, что ни на что серьёзное меня уже не хватит – болезнь зашла слишком далеко… Однако оставалась некоторая надежда хоть как-то включиться в столь нужную и интересную для меня работу.
Выходить "в свет", - то есть более-менее уверенно добираться куда-то в черте города, по-настоящему я решился только в двухтысячном году. Было огромное желание снова сесть за инструмент и вспомнить свою фортепианную программу. И такие возможности открылись. А вскоре на моём творческом пути появились незаурядные вокалисты – Владимир Павлов и Элеонора Софронова, с которыми через два-три года были составлены полноценные вокально-инструментальные программы, пришедшиеся по душе ивановским слушателям. Вот тогда-то и появилась идея реализовать хотя бы одно из направлений практической валеологии – "эстетико-валеологическое" ("арт-терапевтическое"), то есть оздоровления с помощью искусства, тем более что уровень подготовленных нами программ отвечал требованиям валеологии. В принципе, это было то же самое, что мы практиковали в восьмидесятых годах во Владивостоке с местным Маэстро Евгением Андреевичем Абаскаловым. Только здесь, в Иванове, удалось расширить эту программу, подключив к музыке поэзию, а в последующем и специально изданную мной валеологическую литературу. И это направление лечебно-оздоровительной работы с помощью красоты искусства стало с 2008 года важным элементом нашей творческой деятельности. Естественно, на встречах со слушателями мы не проходили мимо разговора о здоровье, о валеологии, о её создателе, мечтавшем увидеть развитие своего детища ещё при жизни нашего поколения.
Начав такую работу, я, к сожалению, вскоре убедился, что население практически не подготовлено к восприятию валеологической программы, чрезвычайно мало знает о здоровье, а, главное, не занимается им ни в детстве, ни в юности, ни в более старшем возрасте. Все, как и двадцать лет назад, по-прежнему уповают либо на лечебную медицину, либо надеются на помощь астрологов, экстрасенсов, народных и иных целителей. Идеи и рекомендации последних становятся подчас настолько модными, что страждущие сами начинают пропагандировать их. При этом они напрочь отвергают постулаты научной медицины и биологии, и переубедить их в заблуждении бывает очень и очень трудно.
Всё то же самое, что было в начале восьмидесятых, когда мы только начинали бороться за валеологическую программу. Всё, как и раньше, но ещё в более запутанной форме, и, как всегда, без положительных результатов. Те же самые бесчисленные факторы риска, особенно среди молодёжи: курение, алкоголь, наркотики, гиподинамия, серьёзные нарушения режима сна и бодрствования, проблемы с питанием; плюс многочасовая ежедневная работа на компьютерах, отягощающее действие загрязнённой окружающей среды, постоянное давление психологического (эмоционального) стресса, и ещё более важное, - отсутствие культуры, потеря духовности, серьёзные морально-нравственные проблемы в обществе и многое, многое другое. И плачевный конечный результат в виде резко возросшей смертности, существенного сокращения продолжительности жизни – в связи с катастрофическим ростом заболеваемости практически по всем нозологическим формам…
Что это – прямой итог нашей бездеятельности, или наших неправильных действий? Ведь нельзя сказать, что в плане борьбы за здоровье у нас ничего не делается. Пропаганда борьбы с заболеваемостью ведётся и даже усиливается в последнее время. Принимаются меры по стимулированию рождаемости, по улучшению жизненных условий для молодёжи. В высших учебных заведениях активно работают циклы валеологии и т.д. Тогда почему всё так плачевно? Что же ещё надо делать для достижения положительного результата?..
Прежде всего, необходима полная переориентация всей нашей оздоровительной программы с вложением максимума средств в профилактику и в активнейшую работу по "обучению человека здоровью". Об этом постоянно говорил профессор. Подобные учебно-просветительные программы должны быть везде: в детских садах, школах, интернатах, в высших учебных заведениях, в санаториях и домах отдыха, при клубах народного творчества, дворцах культуры – везде, где встречаются и проводят свой досуг люди. Подобные беседы и лекции должны проводить убеждённые в идее и хорошо подготовленные специалисты врачебного профиля. Здесь слушатели должны приобретать не только знания, но и опыт работы с самим собой, а также получать сеансы профилактики и реабилитации. И на данном этапе становления нашего общества и службы здоровья эти программы должны иметь достаточное государственное финансирование.
Необходимо также строжайшим образом пресекать (по линии государства) все попытки ненаучной пропаганды оздоровления, которую порой совершенно открыто ведут представители неизвестно каких наук, увлекая за собой на сомнительный путь значительную часть общества. Необходимо пресекать вредную для здоровья общества рекламу и все те государственные (и негосударственные) программы, которые идут в ущерб здоровью человека и окружающей его среды. Необходимо повышать ответственность каждого члена общества за собственное здоровье и за здоровье окружающих. – Любая развитая демократия с максимальной свободой личности не должна наносить ущерб обществу в целом. Серьёзнейшие меры следует принимать в отношении улучшения питания населения. Прежде всего, необходимо ужесточение наших ГОСТов относительно всевозможных пищевых добавок (красителей, ароматизаторов, стабилизаторов и т.п.), способных принести вред организму. Безусловно, первостепенную роль в борьбе за здоровье населения должна играть физкультурно-оздоровительная работа: открытие соответствующих спортивных комплексов, площадок, стадионов, спортивных баз – прежде всего для массовой физкультуры и спорта. Эта программа сейчас куда более важна, чем программа высших спортивных достижений. Очень важен в современной обстановке контроль за условиями и режимом труда работающих и принятие мер (по линии государства) по нормализации всех производственных параметров – в условиях, когда и сами рабочие доводят себя до физического и морального истощения в погоне за материальными благами. И ещё, что, пожалуй, самое главное, без чего невозможно возрождение общества и перестройка его сознания, - это возрождение общей культуры, духовности, высокой морали и нравственности населения. С этой целью должна быть существенно повышена роль учреждений культуры и образовательных учреждений, повышено внимание к ним со стороны государства. Необходимо всемерно возрождать народное творчество и его пропаганду в жизни общества.
Во всей этой общеоздоровительной программе огромная роль принадлежит и медицине. Только её задачи сводятся не к развитию здоровья, а к его восстановлению при развившихся уже недугах, а также к вторичной профилактике (по линии поликлиник); к контролю за условиями внешней среды, труда и быта населения – по линии санэпиднадзора.
Всё это только самые общие контуры серьёзной обще-государственной программы оздоровления населения. Но, безусловно, она должна быть единой – с единым координирующим центром в рамках правительства, с соответствующими центрами на местах, с комитетом по генерации идей и принятию законов в Государственной Думе. И с объединением в рамках этого Центра учреждений культуры, высшего и среднего образования, физкультуры и спорта, детского дошкольного воспитания, домов отдыха, санаториев и пансионатов – объединение во всём, что касается пропаганды здоровья и оздоровительных мероприятий. Плюс ко всему – необходимое, достаточное финансирование принимаемых и реализуемых программ. Работа должна вестись и корректироваться по конечному результату. И только комплексность и системность её может гарантировать последний. Всё это, конечно, сложно, и даже очень сложно. Но реализация подобных стратегических задач общества требует и соответствующего подхода к их решению и соответствующих финансовых вложений. Требует привлечения к программе соответствующих профессиональных кадров, всех энтузиастов, а также всех членов общества – как её конечных исполнителей.
Не об этом ли думал профессор, когда двадцать лет назад пытался объединить все государственные силы и средства в единую "валеологическую" структуру по совершенствованию здоровья населения! Когда он активно боролся за свои идеи и на местах, и в верхах государственной и научной власти. Оставался непонятым, но продолжал борьбу, объединяя в единый "валеологический кулак" своих единомышленников у нас в стране, в странах ближнего и дальнего зарубежья. Безусловно, профессор предвидел возможность негативного развития событий и делал всё возможное, чтобы этого не произошло. Кто знает, будь он сейчас с нами, возможно, его усилия и увенчались бы успехом, и положение со здоровьем населения, и демографическая ситуация были бы не такими ужасными.
Приходится глубоко сожалеть, что революционные идеи И.И. Брехмана попали не на ту почву. Общество в целом не было готово (да и сейчас не готово) к их восприятию. Вот почему профессор уже тогда, в восьмидесятые годы, на первое место среди направлений валеологической программы ставил задачу обучения человека здоровью, пропаганду идей валеологии (раздел «Сознание и здоровье»)… Именно с этого и должно начаться наше общее возрождение – с возрождения сознания, нашей духовности, общей культуры населения, в том числе и культуры здоровья. И тогда будут, наконец, оценены и востребованы идеи профессора, и мятущаяся душа его успокоится при виде торжества взлелеянной им науки.