Следующий рассказывал Лир. Он задумчиво всмотрелся в синеву за окном, будто искал образы там, потом улыбнулся отражению комнаты в стекле и, не вытаскивая листа, негромко начал:
-Когда-нибудь ты уснешь, опустошенный и почти седой, а проснешься рядом с маем. Распахнешь ставни, а там повсюду солнечные, беспокойные нити. Май дерзок, он танцует, вечно танцует и куда-то спешит. Он носит сумку через плечо, в сумке – фантики и конфеты, искры и горсточка угольков. Май знает все: места, где голуби едят только пиццу, старинные улочки, где на бельевых веревках висят перевернутые юбки, что вяжет бабушка из соседнего подъезда и сколько стоит билет до Серпухова. Что нынче слушают дети и из чего состоит пыльца с крылышек фей. Май ловит улыбки прохожих, таких же проснувшихся, как и ты, гуляет по крышам, как по бульварам, сидит на заборе и разговаривает с котами. С Апрелью, замечательной и донельзя любопытной девушкой, он в больших ладах: ночью, когда их никто не видит (а ведь официально месяцам нельзя встречаться на работе), они катаются на качелях, рассматривают ромашки и играют в азартные игры. А вот на что играют – я вам никогда не скажу.
Когда он закончил, друзья почувствовали какую-то приятную усталость путешественника, вернувшегося домой. Автостопом, вернее, словостопом по календарю – шуточное ли дело! За неполный час каждый успел побывать в самых разных месяцах. Под февральским пледом, среди пустых пыльных дорог июля, в кафе, где негромко играет музыка декабря, рядом с бесшабашным и таким родным Маем.
И хотя смысл каждой секунды других времен явно не вмещается в карандашные фразы-наброски, как будто прочитанные за чаем, проснувшееся воображение раскрашивало все зарисовки яркой детской гуашью. Лето и зима, юг и восток, тишина и звуки флейты, солнце и свечи, улыбки и лукавый блеск чьих-то глаз.
-Эй, - нарушила молчание Художница, - а сейчас-то какой месяц?