Сексуальный кошмар пенсионера Волозова постепенно мерк и отодвигался в прошлое. Порой по ночам он все еще вскрикивал и просыпался в липком поту, но, ощутив под рукой на стене не гладкую холодную бумагу плаката, а мягкий ворс туркменского ковра, успокоено засыпал.
Волозов приходил в себя. На лицо вновь вернулись краски живого организма, походка обрела устойчивость и твердость. Жизнь входила в то привычное русло, где его обожали птички, существовал закадычный друг тов.Бататов и Свенсоншведская, которая хотя и не отвечала взаимностью, но благосклонно принимала взгляды пенсионера, коими он оглаживал ее пышную фигуру. Оставалось только удивляться сдержанности супруги тов.Бататова, ибо взгляды пенсионера, полные безудержной страсти, вызывали в памяти глаза лося во время весеннего гона из документального сериала о дикой природе. Иногда пенсионеру Волозову хотелось, как лосю, запрокинуть голову и огласить окрестности двора трубным ревом.
А сейчас они с тов.Бататовым сидели в своем любимом уголке, подвале дома №66/6.
Перед ними на ящиках и кирпичах покоилась крышка от пианино, заменяющая стол. На крышке стояли два стакана, высилась горка сушек, в маленьком кульке, свернутым фунтиком, дешевые конфеты. Такие во времена волозовской молодости в народе почему-то называли «дунькина радость». В литровой стеклянной банке с торчащим из нее кипятильником, закипала вода.
— Петрович, вот не узнаю я тебя, — похоже, председатель вернулся к поднятой ранее теме. — Олюйникова либо силу воли в тебе воспитала, либо у тебя сдвиг по фазе.
Он наклонился, поднял стоящую на полу запечатанную бутылку водки, ухватив ее двумя пальцами за горлышко, и покачал в воздухе на манер маятника.
— Объясни, КАК можно, вот этого отказаться?
— Вот ты пристал. Как комсомольский агитатор, право слово. Не отказываюсь я, и даже соскучился по этому делу за время брачного периода. Но сам посуди, а ну, кто увидит? Люди скажут, мол, бытовые пьяницы, у них, что ни встреча, то бутылка. Давай для разнообразия чаи погоняем, а водку — чуть погодя, в тихаря.
И пенсионер Волозов, разлив в стаканы крутой кипяток, принялся его помешивать специальной чайной ложечкой. Это была ложечка-ситечко, впопыхах забытая Олюйниковой во время бегства из квартиры пенсионера. Волозов нашел ее настолько практичной для полевого использования, что отдавать не собирался. Даже если Алефтина Петровна явиться специально за ней.
Удовлетворившись полученной крепостью чая, пенсионер Волозов обмакнул кусок сахара-рафинада и принялся его сосать, вкусно причмокивая.
— А Олюйникова наша, между прочим, здесь, — сказал в этот момент тов.Бататов.
Пенсионер вздрогнул, сполз на пол и на четвереньках, с куском рафинада во рту, полез под крышку пианино.
— Да ты не понял, Петрович. Я, в смысле к тому, что не уехала она из города. На днях в горисполкоме ее видел. Она там теперь инспектором по благоустройству города. Боюсь это не тебе, а мне придется лезть под крышку. Да не пианино, а гроба. Она же мне все припомнит. И надписи на трансформаторной будке, и остальное. Проверками замордует.
— Вот умеешь ты, тов.Бататов, нирвану развеять. Ну, его к ляду, это чаепитие. Выплескивай, да давай с расстройства водочки, что ли?
После первых пятидесяти грамм слегка отпустило.
— А вот интересует меня один вопрос, Петрович, про твою зазнобу… Э-э, Петрович, ты чё?! Да шучу я! Положи кирпич на место — «стол» перевернеться.
— Я чего хотел спросить-то. Ты же ее голую в постели видел. Она, часом, не еврейка?
— Тов.Бататов, ты чего? Женщины — они ж такие же, как все прочие. Одинаковые. В голом виде можно только иудея определить. А то ты сам не знаешь, я в бане с тобой был, заметил нехватку плоти.
— У меня по другой причине, — порозовел тов.Бататов. — У меня это не с детства. У меня это, можно сказать, производственная травма. Мы с тобой тогда знакомы еще не были. На городской партийной конференции пошел во время перерыва в туалет по малой нужде. А к писсуарам очередь. Выстоял. Не успел толком нужду справить — звонок об окончании перерыва. Я в спешке «молнию» на штанах — вжик! И отмахнул кусочек.
— От, врать ты горазд! — восторженно покрутил головой пенсионер Волозов. — А бабушка? Сам как-то признался.
— А, что бабушка? Ну, из Бердичева она. Так это ни о чем не говорит. А я в Узбекистане долго прожил. Но не в Бухаре, — поспешно добавил председатель.
— А звали бабушку как?
— Вот пристал! — Тов.Бататов, похоже, был уже и не рад поднятой теме. — Фирой Симховной ее звали. Это ни о чем не говорит, У тебя папу Венедиктом величали и он что, Папа Римский?
— Не пойму я тебя, тов.Бататов. Ты не любишь евреев или стесняешься?
— Да почему стесняюсь? Вовсе не стесняюсь. Сам посуди, время какое было? А вдруг партийную должность какую предложат? А где ты видел первого секретаря горкома партии еврея? То-то же. А к евреям я очень даже с симпатией отношусь, на них почитай культура и наука держится. Умные.
— А кто спорит? — согласился пенсионер Волозов. — И я к ним с очень большим уважением. Хорошие люди. Только вот слово для религиозного обряда над мальчиками придумали какое-то не совсем, — он покрутил в воздухе пальцами, — приличное. Брит.
— И что неприличного? — удивился тов.Бататов.
— Так я это таинство обрезания вынужден каждый день над своим лицом совершать, — пояснил пенсионер.
— А почему про Олюйникову спросил, еврейка или нет? — вспомнил Волозов.
— А она, как чекист в юбке.
— ???
— Жесткая и суровая, как Дзержинский и похотлива, как Берия, оказалась.
— Ну, так что? Один — поляк, а второй — и вовсе грузин.
— А Ягода?
— А что, Ягода?
— Он начальником НКВД был, а это то же, что и ЧК.
— Странные у тебя зигзаги порой в голове, тов.Бататов, за ходом твоей мысли и не уследишь. Но давай уж тогда список продолжим, начальника КГБ вспомним, Андропова.
— Ты хочешь сказать и Юрий Владимирович? — у тов.Бататова перехватило дыхание.
— Именно так, — кивнул головой пенсионер Волозов. — Документ один недавно в ксерокопии читал. А он, если помнишь, потом Генеральным Секретарем ЦК КПСС был избран, Государством управлял. А ты говоришь, первый секретарь горкома… Давай-ка, налей еще по одной.