ГОМ СТИЛЕ
ОЗЕРО
Тихон Сергеевич замер на пороге и брезгливо передёрнулся. Светлая и нарочито оптимистичная обстановка в кабинете заведующего онкологическим отделением вызывала содрогание. Болезненно сощурившись, он отвернулся от весёленького пейзажа - яркое, заходящее за горизонт солнце, прошивало острыми лучами кучерявое море, окрашивая его в розовый цвет. "Кровь", - снова передёрнулся Тихон Сергеевич. Он не хотел идти на эту встречу, ему было совершенно не интересно знать - сколько осталось - год... два месяца...
- Месяц. - Указывая на потёртое кожаное кресло, произнёс Валерий Петрович, - Минимум. Или максимум.
Доктор отвернулся к окну и, взяв лейку, начал поливать цветы, чтобы скрыть досаду. "Зачем так, вот, брякнул, сразу, с порога?"
Этот пациент всегда его немного пугал своим пренебрежением к обыкновенным человеческим вещам. Он не знал, как себя вести с тем, кто на простой вопрос "Как дела?" отвечает: "Не ваше дело", даже не замечая своей грубости. А дела были плохи. Опухоль головного мозга, запутавшаяся в ткани, была не операбельна и росла как сумасшедшая. Валерий Петрович собрал сухие листья, валявшиеся на подоконнике, и, машинально, стал заталкивать их в карман врачебного халата. Шелуха посыпалась на пол.
- Мне очень жаль, медицина, иногда, бессильна. - Он сказал "иногда", покривив душой. "Эта чёртова девка, ничего не умеет, - рассердился Валерий Петрович. Ему так часто приходилось краснеть за неё.
- Операция невозможна, химия убьёт быстрее, чем опухоль. Существуют, конечно, экспериментальные методы лечения, но там огромная очередь, не все, знаете ли, доживают... - он повернулся спиной к окну и заморгал глазами, ничего не понимая.
Больной спал, уютно свернувшись в продавленном кресле. Валерий Петрович, осторожно ступая, прошёл на своё место за письменным столом. Снял очки и протёр стёкла мягкой тряпочкой, лежавшей сверху на пачке бумаг, затем снова их надел. Ничего не изменилось. Больной спал. Над ним алел закат.
"Я остаюсь, а они уходят. Почему так? Почему не наоборот? Врачи бы умирали, а пациенты выздоравливали. Врачей бы канонизировали. Святой Валерий великомученик... Его фотография, покрытая замызганным слюнявыми поцелуями стеклом… Фотография была хорошая и стояла здесь, прямо перед ним, нарядно одетая в ажурную рамочку. Стояла одиноко. Он не был женат и детей не имел. Смерть была его работой. И отнимала много времени. В ящике стола бережно хранилась тонкая папочка со справками-"выписками" тех, кто выжил. Это они были его детьми. Он дал им жизнь.
- Согласен.
Валерий Петрович от неожиданности вздрогнул.
- Что, простите?
- Согласен на экспериментальное лечение. Деньги не проблема. - Отозвался больной, освещённый кровавым закатом, смертельные лучи которого падали на него с картины, висевшей над головой.
Доктор уткнулся в старенький компьютер, что-то настукивая себе под нос одним пальцем.
- Швейцария. Мой старый друг испытывает новый препарат. Попытайтесь купить очередь, это не совсем легально, но в вашем случае... что может быть безнравственнее смерти. И откажитесь от перелёта, воспользуйтесь поездом. Не будем испытывать судьбу.
Тихон Сергеевич вышел из больницы. Чувствовал он себя хорошо. Удалось немного поспать. Может быть вечный покой - не так уж и плохо? Мысли в голове пытались перекричать шум моторов. Полгода они запускали проект. Полгода выброшено из жизни, а если посчитать и остальные проекты, то остаётся не так уж и много. Получается, что, в сущности, он жил, каких-нибудь, года три. Три года настоящей жизни, наполненной возвышенными чувствами, прекрасными мыслями, красивыми поступками. Так, что ж? Умирать в таком юном возрасте?
Он сел в машину. Новенький "паджеро" ласково, обнял его своим элегантным салоном. Подъехав к офису, Тихон притормозил на углу, не решаясь повернуть. Никто ещё не знал о его болезни. Хорошо бы избежать паники и жалости, на которую род человеческий был так падок - ничто не может доставить такую радость, как повод погрустить. Хотя, к нему это не относится - никто не станет его жалеть. Пожмут плечами, надо же, мол, робот-робот, а умрёт как все. Нужно передать дела партнёру... И тут, ему показалось, что он уже мёртв и, бродя по земле бесплотным духом, наблюдает жизнь, протекающую без него. С того места, где он остановился было хорошо видно и вход в офис, и автостоянку перед ним. Было безлюдно в это время дня, и только два человека, тесно прижавшись друг к другу, исступлённо целовались между припаркованными, ещё теснее влюблённых, машинами. Красиво. Красиво если ты дух. И отвратительно, если ты всё ещё живой муж, хотя и с ветвистыми рогами. Тихон Сергеевич осторожно нажал на газ, и стал сдавать назад в узком переулке. "Правильно, не нужно всё улаживать самому, пусть это сделает помощник". Его жена и друг - партнёр, почти что, брат весело взбежали на крыльцо старинного особняка, где располагался офис.
На вокзале толпились люди, они толкались, наступали друг другу на ноги, говорили на разных языках, как будто только что упали с Вавилонской башни. Тихон Сергеевич в первый раз оказался за границей один. Без свиты, которая суетливо решала за него все бытовые вопросы, сдавая вещи носильщику с таким видом, будто это секретное оружие, переправленное через границу, в саквояжах от Луис Вуиттон. Он чувствовал себя, потерявшимся ребёнком, случайно забытым в людном месте. Вокруг него образовалась не большая драка из носильщиков, таксистов и служащих гостиниц, пытающихся поделить добычу. Спас его проворный человек, держащий в цепких руках табличку с надписью "Женевье-клиник". Пробивая ею себе дорогу, он выволок Тихона Сергеевича на большую торговую улицу, подтащил к микроавтобусу, уложил вещи в багажник, рассчитался с носильщиком, усадил самого Тихона Сергеевича в просторный салон, завёл двигатель, и лихо вырулил на проезжую часть. При этом он бегло приговаривал на русском, бросая слова через плечо:
- Банхофштрассе - главная улица города. Можно сказать, Цюрих стоит на Банхофштрассе. Вы бывали в Цюрихе? - И, не дожидаясь ответа, продолжал, - Швейцария - столица мирового медицинского туризма. Страна-больница, треть территории которой занимают кладбища. - Он с удовольствием засмеялся своей шутке.
Они катились по автобану со скоростью 140 км в час. Тихона, родившегося и выросшего в московских пробках, слегка мутило. Позади оставался пейзаж, напоминающий розовый закатик в кабинете Валерия Петровича - доктора, похожего на земского врача, своим сибаритством. Солнце лениво закатывалось за цюрихское озеро, превращая его в кровавую лужу. Тихон Сергеевич передёрнулся и закрыл глаза. И постепенно расслабляясь, погрузился в сон.
- ... "Женевье-клиник" мировой лидер в лечении онкологических заболеваний. Обслуживание высочайшего качества, учитывающее физические, психологические, - тараторил водила, честно отрабатывая кровные "ойро", - религиозные и социальные особенности пациентов. Качество медицинского обслуживания сочетается с эффективностью гостиничных услуг: пациентом предла...
- Слушай друг, заткнись, - перебил его Тихон. - Как человека прошу, дай умереть спокойно.
Он занял номер люкс из шести комнат с видом на горы и озеро, плебейски развалившееся у них между ног. Стоял и смотрел в окно до тех пор, пока вечерние сумерки не размазали навязчивый пейзаж окончательно. Стемнело. Но Тихон знал - оно там, смиренно покоится на самом дне мира. А вместо него он видел теперь чёткий портрет, отражённый светом одноногого торшера, сторожившего кровать, как старый солдат. На картине, в большой оконной раме, было изображено лицо - неподвижное, некрасивое и непохожее на то, обладателем которого он привык себя считать. Он редко смотрелся в зеркало, даже когда брился, в фокусе находились лишь маленькие щетинки, погибающие одна за другой. Поэтому позиционировал Тихон Сергеевич себя благородным, сдержанным северянином, могучего телосложения. Но это было не так. Совсем не так. И теперь, он неохотно, припоминал эти выпученные, как у рыбы на суше, глаза; этот круглый, полулежалой картофелиной, нос; этот рыхлый, огромный, негритянский рот, часто надутый, как у обиженного ребёнка. “Мокус-Покус - покажи свой дохлый фокус!” - дразнили его в школе. “Кем ты станешь, когда вырастешь? Клоуном или цирковым уродом? Ты уже выбрал?” - летел задорный смех в его сутулую спину. Он не был великаном. Как он мог забыть? В дверь постучали. Тихон дёрнулся и положил ладони на стекло, словно закрывая от чужих глаз страшный, чудовищный портрет. Хорошенькая медсестра принесла лекарства и пожелала спокойной ночи.
Тихон Сергеевич выключил свет и лёг на не разобранную кровать. Он чувствовал - оно там. Тоже лежит. Тихое и послушное. И, засыпая, видел, как безобразный портрет тонет, уходя под воду всё глубже и глубже. “У меня больше нет лица. Нет лица. Нет ли. Ц. Ааа”
Он начал принимать препарат, который должен был уменьшить размер опухоли, чтобы сделать её доступной для хирурга. Секрет был в дозировке. Пробовали разные варианты. Опухоль не уменьшалась. Вода в озере стремительно убывала, грозясь обнажить захороненные в ней черты лица человека, который когда-то жил в Москве, был нелюбим, нелюдим... Короче, время шло. Лекарство вызывало тошноту и дикие головные боли. Склонный к мизантропии характер Тихона Сергеевича, грозил перерасти в доминантно-агрессивный. Теперь на простой вопрос: “Wie f;hlen Sie sich*”, - он отвечал: “Да пошёл ты на...”, употребляя слова, невошедшие ни в один иностранный словарь, кроме специально-жаргонного. Персонал исполнял свою миссию с невозмутимым видом ласковых фашистов. Странно, что на воротах клиники не висела надпись, украшавшая ворота Бухенвальда: “Jedem das Seine”. “Каждому своё”.
Прошло двадцать три дня. Погода была паршивая, что было большой редкостью для мягкого швейцарского климата. Но, он не мог оставаться в своём огромном люксе - тишина раздражала. Он слышал, как смерть бродила по пустым комнатам, нерешаясь подойти к постели больного. Озеро, за зашторенными окнами, волновалось и притягивало, выманивая Тихона Сергеевича на улицу. Ветер остужал воспалённую голову, выдувая дурные мысли и боль, никогда не покидавшую уютное местечко под черепной коробкой. Семь дней. Семь. Се... м... “Мм...", - стонал, обречённый погибнуть в чужом бесприютном краю, московский бизнесмен, когда боль опять возвращалась. Озеро успокаивало, словно говоря: “Через семь дней тебя не станет, через дважды семь дней не станет и того старичка на соседней скамейке, неотнимающего белого платка с причудливым вензелем в виде красного пятнышка от больного горла. А я останусь. Погода наладится, и я перестану вибрировать, возмущаемое ветром. Но, даже я, через миллионы лет, когда природа после короткого вдоха начнёт свой медленный выдох, исчезну, обнажая свою обмельчавшую душу, маленькой каплей, лежащую на дне иссохшего тела. А в этой капле будут заточены все твои прежние и будущие жизни. И только тогда, когда она скатится с поверхности земли, наступит твоя смерть. Мы умрём вместе. Ты и я. Не сейчас. Не сейчас. Не сей. Час...”
- У вас что? Какая болезнь?
Тихон Сергеевич вздрогнул. Девушка стояла рядом, опираясь на железные перила, и смотрела на воду, тёмные волосы бесновались вокруг головы.
- Рак. - Машинально ответил Тихон.
- Приятно познакомиться. Туберкулёз. Четвёртая стадия. - И добавила, виновато улыбаясь. - Последняя.
Она посмотрела на Тихона - на секунду два маленьких озера коснулись его лица, и тяжело осела в подкатившееся инвалидное кресло. Длинные волосы продолжали исступлённо заходиться в танце, выглядывая из-за широкой спины санитара, толкавшего коляску перед собой, пока не скрылись за поворотом извилистой дорожки, ведущей ко входу в больницу. Тихон Сергеевич отвернулся и снова посмотрел вниз. Он отчётливо видел покачивающийся лик озера - чёрные глаза, орлиный нос, тонкие, бледные губы, тёмно-синие волосы, извивающиеся холодной озёрной водой.
* Как вы себя чувствуете? (нем.)
Девушка оказалась испанской художницей-реставратором. Она восстанавливала фрески в старых деревенских часовенках. Звали её Мария, как и тех девушек, чьи лица она рисовала на ветхих стенах маленьких храмов. Они встречались каждый день на набережной и выразительно молчали на разных языках. Озеро служило переводчиком. Иногда Мария тихо пела. Она говорила, что звуки - это жидкие слова, а песня, втекая ручейком, образует кровеносные сосуды озера. Потому что в ней самой крови оставалось уже очень мало, она часто шла горлом, как будто внутри Марии ей было тесно.
Вскоре, опухоль Тихона Сергеевича капитулировала. Затем был пост. Короткая молитва с заметно требовательной интонацией. Операция. Трепанация черепа. Реанимация. Ре. Анимация. Месяц животно-растительного существования. Безмолвного завывания. Никто и ничто не подчинялось ему. Единогласная забастовка всех членов. Мышцы, суставы, голосовые связки, даже выжившие клетки мозга - взяли бессрочный отпуск. Тихон чувствовал себя в своём собственном теле лишним - жильцом, оставшимся в пустом доме, предназначенном под снос, без тепла, воды и электричества. Как человек, который привык отдавать приказы, Тихон Сергеевич хотел прояснить ситуацию - либо он берёт власть в свои руки, либо подписывает заявление об уходе. И высшее руководство пошло навстречу. Жизнь, нехотя, начала возвращаться к нему - стало легче дышать, кулаки, сжимавшие скомканные простыни, разжались, и одно за другим начали возвращаться чувства: он услышал пение птиц и скрип, качающихся в лесу высоких сосен; потом запах свежей хвои растревожил обоняние; вкус прохладной воды, влитой заботливой сиделкой, мягко коснулся обожжённого жаждой языка, и, наконец, он увидел озеро, неуклюже колышущееся под окном. Ему стало даже не много грустно от того, что не умер, и не сможет теперь взлететь и заглянуть сверху в это огромное зеркало, и увидеть там того другого, кто теперь будет им всю оставшуюся жизнь.
Едва окрепнув, он вышел на набережную. Девушки нигде не было. Он бродил до темноты, присаживаясь, время от времени, на скамейки. Но она не появилась. Не появилась она и в следующие дни. Однажды, он увидел знакомого санитара - в кресле сидел старик, тонкая струйка слюны медленно текла по дряхлому подбородку. Заметив Тихона Сергеевича, санитар весело улыбнулся и помахал рукой. На его немой вопрос, неопределённо пожал плечами, посмотрел на небо, и пошёл дальше, толкая впереди себя тележку, знакомой дорожкой, ведущей в рай.
Тихон Сергеевич и одноглазое озеро смотрели им в след. “Не сейчас... - думали они. - Не сейчас. Не сей. Час”