Небесная эквилибристика

               
“Господи Боже, а не выйти ли в тёмный вечер на набережную где тебя  не знает никто да и подцепить матроса  сошедшего с корабля изголодавшегося по этому делу ему наплевать откуда я взялась лишь бы заделать где-нибудь в подворотне”
                “Уллис” Дж.Джойс.
                                - Отче наш, сущий на небеси. Да святится имя твоё. Да приидет царствие твоё и на земле как на небе. Отче наш сущий на небеси... Отче наш... - Лира выдохнула и открыла глаза. Никто не хочет в подворотне – всем дорогой отель подавай.
Каждый тёмный вечер она выходила на набережную и молилась. Молилась, что бы Господь послал ей искушение, которое она могла бы принять как великое испытание – искушение любовью.
Лира посмотрела вниз с высоты серебреных шпилек на платформе. Прохожие, протекавшие под ногами, уносились в сточную канаву бытия, как мусор, плывущий по реке любви, которую Бог изливает, в надежде, что мы будем из неё пить, утоляя жажду познания истины, но мы, испражняясь в неё человечьими чувствами и эмоциями, радостно болтаемся, захлёбываясь от оптимизма, вплоть до тех пор, пока не скроемся, бесследно, в унитазе цивилизации.
Лира подняла голову и посмотрела по сторонам.
       - Молодой человек! Молодой человек! - Обратилась она к парню, пьющему пиво на одной из скамеек, которые в изобилии стояли вдоль всей набережной, засиженные пьяницами и подростками. - Все, все мои Любви возьми. Поверь, я стану только больше от раздачи. - Она подошла ближе, наклонилась, мягкая улыбка озолотило красивое лицо, отражая закат. - Не бойся, малыш. Моя любовь без дна, а доброта как ширь морская и чем я больше трачу, тем становлюсь безбрежней и богаче. - Она протянула руку, словно желая дотронуться до его головы с сальными волосами, прилипшими ко лбу витиеватыми колечками, как у вспотевшего от игр малыша. Запах перегара удавкой обвился вокруг её девичьей шеи, не прихваченной шарфом.
Парень дёрнулся. Привстал. Вытаращенные глаза налились красной краской. Снова сел. Нога непроизвольно дёрнулась, уронив бутылку, стоящую на полу. Тёплая жёлтая струйка зазмеилась по земле мимо блестящих каблуков девушки, минуя трупики сигарет, распростёртых на сырой земле в ожидании могильщиков с надписью “Центральный административный округ” на спине, сливаясь с озёрами свежей мочи, впадая в терпеливый океан Абсолюта. Он уже раздвинул потрескавшиеся губы, что бы сказать что-то вроде: “Ты, дура, ты чё?..”, но не успел, потому что вишневый девушкин рот накрыл их, вгрызаясь терпким поцелуем “долгим, горячим, проникающим в самую душу”. Её подруга Молли Блум могла бы гордиться ею. Тело парня, застигнутое врасплох, выгнулось, упираясь затылком. Грязные обкусанные ногти царапали скамейку. Рыхлые члены, расквашенные пивом, напряглись. Девушка осторожно вынула язык и вытянулась, вновь, набирая высоту.
Она посмотрела сверху вниз на распростёртого кузнечика. Мокрое пятно на мятых штанах между согнутых конечностей растекалось, тупой сладостью проникая дальше - под прыщавую кожу, вялые мышцы, хрупкие с детства кости, всасываясь глубже. И вот уже что-то маленькое тычется в печень, почки, селезёнку, потешно запутывается где-то в кишках, и тоненькими пальчушками царапаясь, хватается за стенки неприступного сердца, обёрнутого стальной бронёй злобы и ненависти ко всему, что больше тебя, ко всему, что меньше тебя, ко всему, что такое же, как ты, ко всему, что на небе, что под землёй, на суше, и под водой. Оно проникает всё глубже, в самые подвалы Петькиного существа, хотя ему всегда казалась, что дальше-то ничего уже нет. “Мама, мамочка!”. Оно отважно бросается на неприступный бастион и маленькими зубками точет закостенелую сердечную мышцу. “Верочка! Катёнок Мышь!” Как же они смеялись, когда придумали полосатому ангелу такое смешное имя. “Папа, не надо!”. И вот железная дверь, становится мягче  в том месте, где это Нечто прижимается особенно сильно. Дверь, ведущая в темницу, в которой томится прекрасная пленница – душа Петьки Жмыхова.
- “Папа! Папочка, не надо!” - Кричит Петя и закрывается согнутой рукой от воображаемого удара. Во рту пересохло, голова раскалывается, между ног противно и липко. Когда он опустил руку, туман наваждения уже рассеялся. Девушки нигде не было.
- Сука! ****ь! - Выругался Жмых.
Маленькое тельце Любви, абортированным младенцем покинуло Петькино тело вместе с плевком.

Лира раскрыла руки, как для полёта.
- Жизнь моя, душа моя - прощай! - Острый каблук подломился, и она покачнулась.
- “Нет, не сегодня”. - Подумала Лира, спрыгивая с парапета. Эта игра уже начала её утомлять. Она перевалилась через перила, и её стошнило. Жёстким от люрикса рукавом она вытерла рот. Половина лица стала красной из-за ссадины и размазавшейся помады.
- “Скучно. Господи, как скучно”.
   
- Девочка сколько тебе лет? - Орала перепуганная женщина неестественно задорным голосом.
- Восемь! - Радостно откликнулась девочка. Какие же они там все внизу маленькие. Как смешно машет своими малюсенькими лапками муравей и кричит:
- Как тебя зовут девочка? - Что бы лучше было слышно муравьишку, Лира встала на цыпочки и чуть подалась вперёд.
- Лира, Лира, Лирочка – скушай бублик с дырочкой. - Прокричала она в ответ, вступая в контакт с насекомыми, которых собралось уже очень много. Услышав шум, они повылезали из своего муравьиного улия и пялились теперь на Лирочку, которая балансировала, со знанием дела, на узкой полосочке карниза.
Обеспокоенные граждане, задрав головы, суетливо толкались, тыча пальцами в небо, туда, где маленькая девочка парила, прикреплённая к этому миру лишь тонкой нитью, связывающей собою два пространства – небытия и распахнутого окна, пустым глазом глядящего на них с девятого этажа.
“ Скоро принесут лестницу, - подумала Лирочка, осторожно, опускаясь на колени, - они всегда её приносят, а потом укладывают в постель и дают сладкое”.

Они всегда приносили эту чёртову лестницу. Ну, ничего, больше никто не сможет её спасти – она обо всём позаботилась. Спасти. От чего? Вернуть её на землю, чтобы и она вместе со всеми переползала её, как дождевой червь, вдыхая испарения продуктов жизнедеятельности человеческих мыслей, которые едва достигают второго этажа. Спасти для чего? Чтобы спустится и, встав в строй, ссутулившись, тяжело припадая на согнутые ноги, тупо глядя на кончики солдатских сапог, идти на встречу простого человеческого счастья, которое как морковка перед осликом увлекает всё дальше и дальше по пути сансары, напоминающей колесо фортуны, в смысле, замкнутый круг. Спасти ради чего? Чтобы, напившись водки, ползать на четвереньках друг к другу в гости, потому что водка тянет к земле, водка землю любит.
Лира старалась не ходить по земле, передвигаясь по возможности по бордюрам, спинкам лавочек, парапетам, периллам, или, в крайнем случае, на очень высоких каблуках. Иначе она задыхалась. Песок забивал лёгкие, засыпал глаза, закупоривал уши, застревал в горле. Там на верху воздух был чист и свеж. Не слышно было, как ругаются мама с папой, как кричит от одиночества и боли соседка, потому что живёт в мире обмана.  В мире злобы и ненависти. На злость можно положиться. И вот тебе уже легче, ты чувствуешь, что не один, таких много. Стоит только крикнуть в толпе “Безобразие!”, как тут же раздаётся счастливо-возмущённое скандирование: “Безобразие! Безобразие!”.
А любовь? Какой в ней прок? Любовь, которая “верна, хотя уста её бледнеют, когда она парит под временем косой”. Любовь, которая долготерпит, которая терпит долго. Вы не представляете, каким может быть человек стойким, непобедим, несгибаемым, когда речь заходит о Любви. Это единственное искушение, перед которым он способен устоять. У него есть для этого всё – силы, убеждения причины, мотивы. Он готов отдать за это всё – деньги, квартиру, жену – только бы не любить, только бы не быть мягким и слабым, чутким и чувственным. Ведь, тогда любой может тебя взять и сделать своим. “Любовь в теченье лет не меркнет, не тускнеет и часто до доски ведёт нас гробовой”. И ты не сможешь больше страдать, раздражаться, винить, хулить, клеветать, убивать.
“Услышь гитары вздох и улови, какие изумительные слова. Поэзия там разлита в самом воздухе. Синее море, голубая луна. Боже мой, как это прекрасно!” Молли Блум знала, что такое любовь, потому что сама была ею. Ewieg weibliche – echte Liebe.  О, Лирочка тоже знала, что такое любовь. Там наверху её было много. О ней пели птицы, о ней шумел ветер, омывая горные массивы, о ней гудели самолёты, доставляя влюблённых друг к другу. Какая в ней польза? - Да Господи – дышать! Если бы они там внизу могли поднять голову, не боясь ослепнуть от света, приподняться на цыпочки, вытягивая согнутые колени, стёртые до кости непреходящим чувством вины, выхаркнуть комья злобы, застрявшие у них в глотках, - они смогли бы вдохнуть чистый воздух, на сто процентов состоящий из Любви.

- Лирка, перестань ходить по спинке дивана! Сядь, нам нужно поговорить. Так не может больше продолжаться! Это, в конце концов, не выносимо! Кстати, почему ты не поступила в цирковое училище?
- Отсутствие инстинкта самосохранения плюс низкий болевой порог. Там у них у всех есть дети – кто-то же должен продолжать династии, поэтому никто не хочет сидеть в тюрьме из-за меня.
- Нам нужно поговорить о будущем.
- У вас нет будущего. Там куда я иду его много, очень много будущего, там, куда я иду. - Лира раскачивалась на люстре, держась одной рукой за толстую цепь.
- Лира, ну что, опять? Да, не нужно мне никакого будущего – мне и настоящего хватило бы!
- Какой ты смешной, настоящего у вас тоже нет – одно только прошлое.
- Всё! С меня хватит! - Сказал он, уходя, и с силой хлопнул дверью.
Ничего не произошло. Только люстра от удара зазвенела хрустальными колокольчиками, да звук упавшего тела завершил коду последним аккордом, уступая место тишине, солирующей на фоне тихого скрипа раскачивающихся люстры и мыслей. “Никто не принесёт лестницу. Я обо всём позаботилась. Больше никто не сможет меня спасти...”. Яд завершал своё действие, милостиво позволяя прошептать:
- Я так хочу, что бы всё здесь вокруг утопало в розах!.. 
Она уносилась высоко-высоко, растворившись в воздухе, превращаясь в Любовь. Чтобы каждое утро возвращаться, орошая любимую землю.
    
     Любовь есть крепкий столп, ВЫСОКИЙ, как мечта,
     Глядящий  гордо вдаль на бури и на горе;
     Она - звезда в пути для всех плывущих в море;
     Измерена же в ней одна лишь ВЫСОТА.
                У.Шекспир