САНЧО И НОВЫЙ ГОД (продолжение "КОНСЕРВАТОРИАНЦЫ")
Этот праздник Санчо традиционно встречает у меня. Справляется недели за две. "Алло! Привет! Ты у кого в Новый Год гостить собираешься?" "Как всегда..." "Дома!? И это когда все нормальные люди по курортам разъезжаются; плавают, акул телесами прикармливают? - а этот, вон, значит, как! Ой богема, ой богема голоштанная!" Наверное, ему кажется, что он издалека и тонко зондирует ситуацию. Я объясняю, возможно, несколько занудно, но хладнокровно, по какой причине к богеме не принадлежу. Он в ответ: "Послушай, дорогой - ты чего такой серьёзный? Ну неужели ты, с твоим - как это у вас, у богемы, говорится... - "обострённым чувством восприятия" - до сих пор меня не раскусил? Ну я же просто прикалываюсь - ничего более! С работы пришёл: взмокший, уставший, глотка от ора болит, - но впереди выходные брезжут, и настроение потому хорошее!" "Ты, кажется, только что что-то про Новый год щебетал? Хочешь присоединиться?" "Да нет, это я так, на всякий случай... Я ж своей ещё не звонил... Потом, и приятель мой один, с Мытищь, к себе зазывает. Так что..." "Ну-ну..."
У Санчо, действительно, имеется давний, с армии, приятель Хиз, тренер-рукопашник, у которого навязчивый Санчо временами гостит, но совсем не потому, что тот его к себе зазывает. Наоборот, приходы старого приятеля ему втягость, ведь дагестанец Хиз, со слов Санчо, ревнует свою молоденькую русскую супругу до одури чуть не к столбу... Секретная женщина Санчо также никогда на праздники Санчо к себе не приглашает, и вообще, выговаривает ему часто, что ей было бы стыдно появиться с ним в порядочном обществе. "Да, я где-то неадекватен, а где-то и хамоват, - откровенничал он, - и ни разу не вручил ей охапку роз, не сводил в кабак, не подарил золотой побрякушки..." "И зря! Это им, девушкам, нужно, они потом этим до конца жизни хвастают перед подружками и соседками - как вояка медалями, а ты лишил её её наград. Но всегда ведь есть возможность исправиться? Метнэ?" "Это не я понимаю, - вскричал он, интуитивно точно переведя на русский мою иноязычную вставку, - это она мне в глаза этим тычит и кричит, что я жадный! И тогда я подтверждаю: да, жадный, да, пошлый, но и ты, солнышко, иногда, если подумать, ну прямо дура дурой! - я же, говорю, готов пойти с тобой в магазин, и ты там сама выберешь себе (по разумной цене, конечно!) всё что пожелаешь, - но ты же со мной не идёшь! А она возмущается! И говорит, что сам я от сохи! Да, говорю, от сохи, да, тот самый червь из туалета..." "И в том твоя ошибка! Тащить мужчину в ювелирную лавку подталкивая в поясницу стволом виртуального автомата?.. Нет! Мужчина сам должен догадаться радостно выложить две зарплаты за стандартную литую побрякушку (даром, что из золота!), которую он затем не преминет преподнести своей ненаглядной на вытянутых руках, застыв в красивой стойке на одном колене где-нибудь на виду у публики, лучше - в ресторане. И тогда женщина, бегло оценив презент, кисло мужчине улыбнётся и лобызнёт его в щёчку, и весь вечер будет демонстрировать своё хорошее к нему отношение..." "Ты её не знаешь! Такая не улыбнётся! Ты даже не представляешь, какая она брюзга!"
Ближе к дате Санчо снова закидывает удочку, но, чувствуя твёрдое моё к нему расположение и готовность принять, медлит, чуть не по-женски отказывается, говоря, что просто разрывается, уж и не зная к кому заглянуть. Наконец в девять вечера 31-го он сообщает, что там у него не получилось, а тут не срослось в последний момент, поэтому, так и быть, он сейчас ко мне подвалит ("Чего взять?"), и я понимаю, что, не только мне, но и всему дому (у Санчо, при отсутствии музыкального слуха, довольно мощный баритон) караоке-ночь обеспечена.
Просыпается он первого вечером, но только затем, чтобы посетить туалет, доесть салат (столовой ложкой с кусками десятью хлеба вприкуску за секунды – дают себя знать боевые рефлексы), и снова броситься в постель. Второго он начинает не спеша собираться: бреется, одевается, шнурует берцы, охлопывает себя по карманам - не забыл ли чего, набрасывает на плечи бессменный рюкзак, говорит: "Ну вот, пожалуй, я..." - топчется у двери... И тут к нему приходит идея. "О! – своей ещё не звонил!" Потрясая памятливым перстом, Санчо бросается к аппарату, а меня с немой фамильярностью выпроваживает из комнаты ("Ну ты же понимаешь... Интимный разговор и всё такое прочее..." - вижу я красноречивые фразы, вылепленные на его рожице иероглифами морщин). В этот момент я уже предполагаю дальнейшее. Не проходит и получаса как Санчо устало зазывает меня "к себе". "Поговорил?" Санчо выдыхает: "Угу...". Медленно рассупониваясь и расшнуровывая берцы, бормочет, что вот, так вот получилось – сегодня она к родне едет, а назавтра приезжает её сынок на побывку. "Глупости, конечно – парень он взрослый, летуха, сам за девками бегает и давно всё понимает... но её ж не убедишь! Она вот чего опасается: сынок отпирает дверь, заходит, а в это время голая мама пыхтит в знаменитом наклоне. Объясняю, что можно легко и надёжно закрыться изнутри, а она визжит, что такие кошмары ей ночами снятся!"
Видя, что его шуточки не проходят, Санчо мнётся, мечется в поисках непонятно куда засунутых часов, о которых раньше не вспоминал. Наконец часы найдены. В поникшей голове его очевидно происходит мучительнейший мыслительный процесс... "А знаешь, - вдруг восклицает он радостно, суетливо засупониваясь и вновь зашнуровывая берцы, - за чем я всё-таки сейчас поеду?!" Выясняется, что у него в коммуналке стоит без дела компьютер последней сборки, многоядерный, невероятно быстрый и памятливый, которым он побаловал себя к празднику, стоит совершенно попусту, а на нём, между прочим, спокойно можно играть! И он сейчас этот компьютер сюда приволокёт – когда и поиграть как не на досуге!
Спустя три часа он стоит на пороге потный и взбудораженный. "На – держи!" - хрипит Санчо, переламываясь в поясе как гирю опускает в ближайший угол перетянутый скотчем чёрный ящик, а сам с монитором под мышкой спешит к столу, где и устанавливает обнову. Затем идёт к ящику.
"Ножницы давай! Вот, тут ещё провода в пакете... Ага... Надо ж проверить: работает, нет? Мало ли, что при переноске могло приключиться – может, задел обо что? Ну, ты доволен?"
"А почему я должен быть доволен?"
"Ах, ну да, ну да! – позабыл совсем: мы же такие доны, нам чужого не надо! Что чужое, то нам втягость, нам было бы лучше, если б этого не было всего вовсе! А то, что не только я, низковатый в разных смыслах, и где-то ниже поясницы несколько толстоватый и тяжеловатый, но и ты, худой стройный дон, теперь легко сможешь, к примеру, зенитную башню зачистить, через "чистилище" пройди – это для тебя как: наплевать и к делу не относится?! Разве я тебе чего запрещаю? Пользуйся!"
В этот момент мне становится стыдно. "Знаешь что, Санчо..."
"Так... Разговоры потом – лучше помоги приспособить агрегат. Вот так... Включаем... Смотрим... Фурычит!"
Санчо поудобнее размещается на стуле, для чего трётся ягодицами о сиденье (так заражённая глистами собака трётся задом об асфальт), потрагивает динамики, крутит колёсико регулировки звука, прилаживает "мышку" к руке и, удовлетворившись, крякает. "Вот она, любимая моя "стрелялочка"... Ну что, пробежимся со "Штурмгевером"?.."
После Рождества Санчо все-таки покидает меня, оставляя в квартире упомянутую выше технику, а также вновь привнесённые бинокль, фотоаппараты, два тяжеленных и безумно дорогих усилителя звука, три проигрывателя дисков (один с функцией записи), ноутбук, музыкальный центр, два динамика величиной со стул (каждый) и два динамика величиной со шкаф (каждый) - всё, что потом он будет в течение года постепенно уносить к себе, и к декабрю как раз управится.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ (http://www.proza.ru/2011/03/21/573))