- Это очень важный и интересный тест, - гнусавый голос седого молодящегося врача в перламутровом с отливом костюме как будто вернул Агнешку к реальности. Агнешка лежала с закрытыми глазами на кушетке в состоянии, как называл его врач, близком к абсолютной расслабленности.
- Я буду называть вам разные цвета, - продолжил врач. - Вы будете представлять себе двери того или иного цвета, будете говорить мне, какими вам видятся эти двери, возможно, из чего они сделаны, где они стоят, вделаны они в стену или парят в воздухе, куда они ведут и так далее, до мельчайших подробностей. Вы будете открывать их и рассказывать мне, что за ними находится. Хорошо?
Агнешка, не открывая глаз, шевельнулась на кушетке, сглотнула слюну и трижды медленно кивнула: «да».
Перед ней на белом фоне неожиданно появилось много-много дверей, как в огромном бесцветном доме из детской краски-раскраски, на которую маленькая Агнешка когда-то пролила густые черные чернила. Тогда образовавшаяся клякса очертаниями напомнила ей стоящего на задних лапах пуделя. Старый врач чуть слышно делал ручкой какие-то пометки в тетради, и на фоне бесчисленного множества маленьких разноцветных дверей стали появляться тонкие чернильные надписи. Потом прямо перед собой Агнешка увидела себя: на нее смотрела еще молодая красивая женщина с большими синими глазами и длинными прямыми волосами, черными, как те пролитые на книжку-раскраску чернила. Агнешка смотрела на себя, а на фоне дверей и пристально глядящей на нее молодой красивой женщины как будто повис тяготящий обеих оранжевый знак вопроса.
- Готовы? – спросил врач, поставив глухую, как удар барабана, точку в тетради, и образ Агнешки на фоне разноцветных дверей разбился на мелкие черно-белые осколки.
Агнешка провела языком по губам и на этот раз ответила вслух: «да».
- Итак, я говорю вам «черная дверь». Какая она?
Агнешка ненадолго задумалась:
- Железная… ржавая дверь. Узкая, прямоугольная. Высокая.
- Где она находится?
- Это как будто кирпичная пристройка к дому. Да, жилой панельный дом и кирпичная пристройка к нему. В ней железная ржавая дверь, покрытая черной краской.
Врач сделал пометку в тетради:
- Что за ней?
- Это дверь в подвал. Здесь сыро, темно. Вход, ступеньки, мусор… доски, деревяшки, металлолом лежит в луже. В луже доска для прохода. Крыша сильно протекает. Поворот налево, чуть выше человеческого роста - трубы, где-то вдалеке свет фонарика исчезает и появляется. Еще двери по правой стороне, их еле видно, узкий длинный проход, в конце него – свет фонарика…
- Есть ли там что-нибудь еще? Какие-то предметы, вещи…
- Очень темно, только двери и трубы. Если пройти вперед, к свету... слева зарешеченное окно. Или забитое. Через окно проникает слабый свет, фонарик вдалеке исчезает и появляется – там кто-то ходит.
- Есть ли вокруг предметы?
- Голые серые стены. На полу… на полу что-то лежит.
Агнешка вздрагивает на кушетке и морщится:
- Это собачья челюсть.
Врач делает пометку в тетради:
- Что-то еще?
- Сверху капает вода.
- Что дальше по коридору? Видите что-нибудь?
- Только свет фонарика. Дальше коридор становится совсем узким. Двери по обе стороны, на них цифры.
- Вы видите точно, какие это цифры?
- Я не вижу, они нарисованы краской, и краска как будто стекает вниз. Единица... единица, единица… справа. Слева опять единица… ноль… четыре.
- Вы знаете, что это за цифры?
- Нет. Мне даже кажется, что я слышу голоса сверху. Неразборчиво. Как будто запись включили задом наперед.
- Откуда сверху, что там?
- Я не вижу. Потолка нет, стены просто уходят вверх, в темноту. И сверху капает вода…
- Агнешка, кто там вдалеке? Это очень важно. Есть в этом подвале кто-то еще?
- Тот, что с фонариком. Но я его не вижу. Он далеко, я вижу только свет фонарика. Он гаснет. Больше ничего не видно. Мне страшно.
- Хорошо, не открывайте глаза, подумайте немного о том, что вам приятно.
Снова тало слышно, как ручка доктора забегала по тетради, и вновь откуда-то взявшийся светлый горизонт располосовали неразборчивые размашистые слова и предложения. В правом углу стала видна бегущая куда-то женщина. Она бежит туда, к горизонту, ее черные волосы развеваются, она поворачивается лицом к Агнешке и останавливается, но не совсем, продолжая идти назад, к линии горизонта. Она улыбается. Это снова Агнешка. Она поднимает руки к небу и беззвучно смеется.
- Давайте продолжим, - прозвучал справа гнусавый голос врача, и следующая дверь закрыла перед Агнешкой открывшийся ей горизонт. – Дверь белого цвета. Какая она?
На секунду Агнешка как будто провалилась в какое-то давно забытое и вдруг снова обретенное воспоминание:
- Белая деревянная дверь с железной ручкой справа, как будто со стеклом… Нет, стекло выбито. Когда-то было, но сейчас нет.
- Что за дверью, куда она ведет?
- Я не могу ее открыть, она заперта. Но я вижу сквозь выбитое стекло, это дверь в комнату… внутри беспорядок, везде разбросаны старые вещи. Диван, стол, лампа…
- Какие вещи, Агнешка?
- Лампа стоит на полу, это старый торшер. На нем лежит плюшевая белая собака с опалённым брюхом. Я вошла внутрь. Много игрушек, куклы, медведь, детские платья на вешалках, пижама, велосипед. Тут же рабочие инструменты: молоток, пила, банка с гвоздями. Это маленькая узкая комната. Ковер, занавески, полки, книжки, еще лампа, настольная, на столе фотографии, черно-белые. Я вижу лица, я не знаю этих людей. Дети, много детей, все разные, они улыбаются.
- Что наверху?
- Потолок, обычная лампочка, болтающаяся на проводе. У стола ящик с инструментами. Везде игрушки.
- Есть ли в комнате кто-нибудь, кроме тебя?
Агнешка вздрогнула:
- Есть… Прямо передо мной стоит мальчик.
- Какой мальчик?
- Я его не знаю. Незнакомый мальчик. Он в шортах и полосатой кофте с капюшоном. У него на голове морская фуражка. Он стоит прямо посреди комнаты и смотрит на меня. Он светит фонариком себе в лицо снизу вверх... Мне страшно.
Доктор сделал быструю запись. Было слышно, как он поставил три восклицательных знака.
- Агнешка, третья дверь красного цвета, какая она?
- Старая обшарпанная дверь, вся в трещинах, она не красная, она цвета моченого яблока. Это дверь на чердак. Я вижу два стеллажа книг справа и слева, чердак узкий, уходящий высоко наверх, я не вижу, где заканчиваются стеллажи. На полках книги, много-много книг, как в библиотеках, все книги старые. Сначала кажется, что я даже могу прочитать их названия на переплете, но в последний момент буквы как будто теряют резкость, смазываются. На стене впереди я четко вижу тень дерева и двух человек под ним, это два мальчика с всклокоченными волосами, они копают под деревом яму и что-то кладут в нее, оборачиваясь по сторонам, как будто боятся, что их заметят. Они закапывают яму, крадучись отходят от дерева и бегут к горизонту, к какому-то высокому предмету вдалеке, это что-то вроде увеличенной до огромных размеров толстой авторучки. Они бегут к ней, бегут, оборачиваясь назад, и их тени исчезают в тени авторучки. Больше ничего не происходит. Цвет полок такой же, как цвет двери чердака, здесь все такого цвета, моченое яблоко. Проход между полками узкий, я еле прохожу между ними. Я иду вперед к стене, на которой были тени, она отдаляется от меня, стеллажи вытягиваются в длину. Я оборачиваюсь назад, чтобы посмотреть, откуда исходит свет, образовавший тени…
Агнешка сделала нервный вдох.
- Агнешка, что вы видите? – спросил доктор, беспрерывно стенографируя каждое слово в тетрадь.
- Я вижу того же мальчика, - продолжила она. – Он снова стоит передо мной. В морской фуражке и полосатой кофте, у него в руках фонарь, он светит им мне прямо в глаза, я закрываюсь от этого света, поворачиваюсь к стене и вижу свою тень справа от авторучки. Авторучка дымится и взмывает вверх. Мальчик подходит ко мне и хватает меня за руки, он говорит, что хочет выбраться. Он выходит из меня, я уже не вижу его, я чувствую, как он выбирается наружу. Мне страшно...
Агнешка открыла глаза.
Мальчик открыл последнюю дверь и вышел из ее головы. Осмотрелся, назвался Иваном и полез в кузов. Жил как все, просыпался утром, засыпал вечером, заполнял чем-то время между утром и вечером, ложился вечером, вставал утром, что-то делал полезное между вечером и утром, занимался своими делами, делал что-то для других, по утрам и вечерам чистил зубы и умывался, завтрак съедал целиком, обедом делился с другом, ужин отдавал врагу, когда ел, был глух и нем, дышал кислородом, выделял углекислый газ, разрывался на части и шел на все четыре стороны, не желал чужого, своим делился, делал что-то невпопад, приобретал вредные привычки, бросал, начинал, бросал, советовал, как бросить, начинал снова, учил и учился, «жи-ши» писал с буквой «и», ставил дефис перед «то, либо, кое, нибудь», смотрел и не мог насмотреться, расширял границы и горизонты, отделял сознательное от подсознательного, а бессознательное от надсознательного, плашмя падал и плашмя устремлялся вверх, уважал, вооружался и обезоруживал, работал до семи, пока семеро махали руками, и отдыхал до седьмого пота, искал смысл жизни, находил, снова терял, опять искал, находил и раздавал другим, читал и зачитывался, понимал, познавал и распознавал, постоянно совершенствовался и духовно разлагался, отличал свет от тьмы, хорошее от плохого и зло от добра, но не всегда, обольщался, льстил, и ему льстили, подлизывал и подлизывался, влюблялся, бросал, плодился и размножался, разделял и властвовал, хоронил, был окружен молвой, давал самому себе обещания и обещанного три года ждал, имел семь пядей во лбу и был гол как сокол, красивое называл красотой, плохое - пошлостью, вульгарностью, к пошлому иногда и сам прибегал, а вульгарное недолюбливал, знал, когда пора и честь знать, на себя смотрел со стороны и видел бревна в глазу, принимал Бога в себе и себя в Нем, правую щеку всегда подставлял, левую – никогда, никогда не говорил «никогда» ни в будущем, ни в прошедшем времени, не зарекался, не заикался, прослеживал связь между событиями, знал важность чисел, был за и против, не отрицал, что дважды два пять, гадал, взывал и вызывал, крутился-вертелся, менял шило на мыло, был безудержным и неуемным, почитал старших, брал пример с лучших и лучшим подавал пример, имел свое «я» и был неповторим, пока не узнал, что все уже было и все еще будет, был проще, и люди к нему тянулись, становился сложнее и отделял зерна от плевел, был Джоном, Хуаном, Жуаном и Дон Жуаном, напивался до чертиков и был трезв, как стеклышко, когда лыка не вязал, будил лихо, чтобы не было слишком тихо, молчал, как рыба и выл белугой и волком, скоропостижно отправлялся к праотцам и возвращался обратно, чтобы с понедельника начать новую жизнь, смеялся и рыдал крокодильими слезами, находил – не радовался, помня, что больше потеряет, в чужой монастырь не входил, но освещал потемки чужой души, мог сказать как отрезать, но резал, только семь раз отмерив, гордился прошлым, презирал настоящее и с опаской смотрел в будущее, молчал, чтоб за умного сойти, сочинял, рисовал, пасовал и вистовал, смотрел на себя в отражении, о чем-то догадывался, чего-то совсем не понимал, отводил взгляд влево, когда врал, и вправо, когда задумывался, видел разноцветные сны, запоминал и анализировал, иногда записывал и толковал, мечтал о несбыточном, ставил цели и шел к ним, достигал и ставил новые, приближаясь к несбыточному, к людям относился так, как хотел, чтобы относились к нему, ходил по неведомым дорожкам и неисповедимым путям, оставлял невиданные следы, смотрел вдаль и не видел дальше собственного носа, ходил по кругу и всматривался в квадрат, расходился, сходился, рыдал, веселился, провожал, встречал, балагурил, скучал, песни пел, грустил, экономил, кутил, радовался чужому счастью, по молодости судил и был судим, с годами судить перестал и был судим, менял свои взгляды, но был верен корням, понимал разницу между точкой зрения и представлением о мире, приходил раньше времени и опаздывал, не рыл другому яму, сам в чужие попадал, находился и пропадал, отдавался беззаветно и терял безвозвратно, не разбрасывался камнями, сидя в стеклянном доме, созидал, созерцал, накалялся, мерцал, излучал внутренний свет, был им в конце тоннеля, гневался и гневил, расшифровывал аббревиатуры и искал тайные послания, знаки и символы, был звездой и ждал звездного часа, а еще ждал у моря погоды и своей участи, презирая почести, отгонял гнетущие мысли, радовался новому дню, был исключением, подтверждающим правило, самостоятельно превозносился и разбивался на черепки при помощи других, прикрывал глаза своему страху, трехэтажно матерился и семиэтажно постился, никому не поминал прошлого и был глазастым дитей семи нянек, играл в прятки и ходил туда, где наводят порядки, всматривался в мутный вялотекущий калейдоскоп и разглядывал тех, кем когда-то был сам, в микроскоп, читал черным по белому, черно-белое чередовал, добавлял ярких красок, промывался, выстирывался и снова добавлял, слушал и слышал, смотрел и видел, вешал на гвоздь любую картину, вздрагивал и просыпался, переворачивался на другой бок и не мог уснуть, знал счет деньгам, но больше считал ворон и березы, входил дважды в одну реку, крестился в раскатах грома, а молясь, разбивал лоб, прикуп не знал и жил там, где жил, редко переселялся, ни в кого не вселялся, жил в той же, что все мы, вечности, до той же, что и мы, бесконечности, пока в один зимний вечер, скрипящий и холодный, не случилось то, о чем никто никогда не знал и не думал, и вдруг вот оно!