История одного еврейского одиночества...
Я человек грешный и в синагогу хожу редко. Надеюсь вот, что это самое осознание и признание хоть чуть-чуть приблизит меня к Всев-шнему.
Как-то в субботу, остро почувствовав угрызения совести, решил пойти на утреннюю молитву. Прямо на пороге синагоги чуть было не наступил на какие-то бумаги, спрятанные в конверт. Не развернув, быстро положил их в карман. «Все таки суббота...» - подумал я и не стал читать. Назавтра прочитал. Отдельные замечания показались мне полезными. Но, будучи человеком далеким от праведности, считаю, что мои собственные комментарии были бы ни к чему. Ознакомлю образованного читателя с содержанием рукописи. Это, видимо, небольшая статья, предназначенная для публикации в местной еврейской газете, подписанная неким Аркадием Клигером.
Итак, приведу ее целиком.
История одного еврейского одиночества...
Прежде повествования, с тем чтоб не быть понятым ложно, сделаю одну оговорку.
Верит ли человек в Бога, и как это у него происходит, если происходит вообще, – интимный вопрос, может быть, самый интимный... Взрослому человеку в здравом уме и твердой памяти никто не вправе что-то навязывать. И даже спрашивать об этом не очень вежливо. Словом, человек не в праве судить ближнего за веру или неверие. Не я это придумал, но убежден в этом твердо. С другой же стороны, точку зрения на любой вопрос всякому человеку иметь не возбраняется. Хотелось бы, уважаемые читатели, из ваших отзывов понять, какие впечатления вынесли вы, что почувствовали, подумали, когда узнали эту историю.
Как-то, примерно месяц тому назад, со мной произошло следующее.
Не успел я переступить порог дома, как меня огорошили плохой новостью. У меня умерла тетка – весьма дальняя родственница, троюродная сестра моего отца. В назначенное время я сделал все как следовало, оделся как подобает случаю и отправился в дом покойницы.
Как только я вошел в квартиру, в глаза бросилось обилие православной символики: крестов, икон со свечами и т. д. Иконы и кресты были в руках умершей, на крышке гроба, на каких-то других ритуальных предметах, назначение которых было мне не вполне понятно. «Да, - подумал я с грустью, – в окружении «гоев»* не нашлось даже, к кому обратиться с тем, чтобы пригласить из синагоги ребе и узнать, как по закону подобает хоронить еврейку...» А еще я сокрушался, думая о покойнице: «Воистину преступное легкомыслие, когда рожденный в еврейской семье человек о еврейском образе жизни даже не имеет представления, не говоря уже о религиозной традиции...»
Между тем заблуждения, как потом выяснилось, были намного глубже, или так глубоки, что стали причиной беды и беды безвыходной. Ведь смерть делает необратимыми иные поступки, точнее – их последствия, которые при жизни еще можно было исправить...
После похорон, в соответствии с православной традицией, были устроены так называемые поминки. Нередко свадьбы бывают скромнее. Столы, что называется, ломились, да и в ораторах не было недостатка. Здесь-то все и выяснилось...
В числе прочих выступила немолодая скромно одетая женщина. Из ее слов стало ясно, что в последнее время она с умершей была в самых доверительных отношениях. Она же и окрестила покойницу. После этого, на третий день, та умерла. Еще выяснилось, что сделала она это с согласия мужа покойной. Это тут же было поставлено ему в большую заслугу. Даже названо милосердием. Разумеется, ведь он тоже еврей и, понятное дело, не крещен сам. Именно так, со стороны несведущего близорукого наблюдателя, преступное черное безразличие рядится в белые одежды...
Все на поминках было весьма пристойно. Лица у приглашенных посторонних людей были благообразными, довольными и сытыми. Никто крепко не напился и пьяных песен не кричал.
Однако меня волновал вопрос, что происходило до поминок, до самой смерти, когда любое действие, связанное с покойной, еще имело смысл, или решающее значение для ее бессмертной души.
Из сведений, полученных здесь, и основываясь на моем долгом, хотя и не детальном знакомстве с жизнью этой семьи, могу предположить следующее.
Болезнь, одолевавшая тетку в последние недели жизни, сопровождалась наряду с физическими страданиями жуткими страхами. В своей семье она уже не первый год чувствовала себя очень одинокой. Да и как мог знать ее равнодушный муж, когда наступит ее последний час, неделя, месяц, чтоб хотя бы в это короткое время симулировать сочувствие. Родственников, кроме двух взрослых и обремененных своими семейными заботами дочерей, у тетки не было. Нет, вообще то они, конечно, были, только не близкие, и ни с кем из них она не поддерживала отношений. Евреи-соседи, те что еще не умерли, давно уехали за границу. Словом, ни одной родной души... Зато порядочная добрая «гойка», умеющая по- человечески сочувствовать, была рядом. Видимо, подлинную цену своим поступкам, которые привели к крещению еврейки, эта простая и добрая женщина не знала.
Известно из иудейских религиозных источников и раввины учат нас, что крещение для еврея – страшный грех. А если такой человек уйдет из земной жизни крещеным, то этот его грех становится непоправимым... Может, не знала тетка этого доподлинно, она вообще, наверное, мало что знала из того, что выходило за пределы ее практических дел и обязанностей. Однако я уверен, что она все-таки понимала, догадывалась или, наконец, чувствовала, что креститься для еврея – это очень дурной, даже непростительный поступок. Да и как же могло быть иначе, если, живя в окружении неевреев много лет и тесно общаясь с ними, она все же не приняла такого решения. Не приняла почти до самой своей мучительной смерти... Что же подвигло ее? Ответ, на мой взгляд, тут может быть один. Это – страх. Жуткий, стискивающий тисками голову, страх смерти. А почему же этот самый страх не имел естественной и правильной реализации и удовлетворения? Почему не общалась она с близкими ей по крови и вере сородичами? Почему не читались в синагоге молитвы о ее здравии? Да все потому, что была она очень и очень одинока. И страх поборол, победил, покорил и, в конце концов, погубил ее. О том, как сильно она боялась, лишний раз свидетельствует одно замечание ее так называемой крестной матери. Во время обряда крещения ей, смертельно больной пожилой женщине, поп разрешил лежать. Но она, рискуя умереть на месте, упорно просидела все положенное время. «Почему, – спрашиваю я себя, – Всев-шний сразу не забрал ее?» Не знаю, наверное потому, что человек должен быть свободен в своем выборе. И ему даются испытания. Но все-таки при том, что эти испытания могут быть весьма тяжелы, они по силам человеку.
Будет нелишним вспомнить, что вся жизнь тетки, сколько мне известно, была кроткой. И кроме этого, рокового, греха больших грехов у нее не было. Она всю жизнь была добрым человеком, верной супругой, любящей матерью и хорошей хозяйкой. Однако истинно верующей еврейкой она все же не была. Наверное, ей в детстве не привили этого, и последующая судьба сложилась так, что рядом были не те люди. Конечно, можно здесь приводить разные доводы «за» и «против», но я намеренно их опускаю, так как не вижу в этом занятии никакого смысла...
Это и вся история. Трагическая и поучительная. О казалось бы незаметном в своем проявлении простом равнодушии. Равнодушии близких людей по отношению к самому близкому человеку...
Это история всего лишь... об одиночестве. Одиночестве, приведшем к страданию бессмертную человеческую душу...
______________
*гой -- нееврей (на идиш).