А утро, действительно, было туманное и седое…
Стоял апрель, холодная весна. Автобус готовился к отъезду…
Люди сидели в креслах и ждали, когда же он тронется. Уже было сказано много хороших слов на прощание. Больше говорить было не о чём, поэтому все – и уезжающие и провожающие – ждали, когда автобус плавно сдвинется с места.
И вот уж заурчал, зарокотал мотор. Все опять оживились: опять произносились в который раз хорошие слова на память и на прощание, были даны уже в который раз последние дружеские напутствия.
Ирину Петровну никто не провожал – так считала она. Хотя Тамара Михайловна что-то ей говорила, беззвучно шевеля губами, улыбаясь и маша рукой. Но Ирина Петровна была печальна, ей хотелось плакать и покалывало сердце.
Она ждала, что к автобусу выйдет и тот человек, который ей нравился, и она его всегда хотела видеть. Но его не было. А ей от этого было горько и печально.
Ей казалось, что нет никакого автобуса, что живёт она на сто лет раньше, чем есть. Вот сидит она в санях, готовых сорваться в серый сумрак утра. Ирина Петровна закутана в шубу и огромную клетчатую шаль. Нянька её, так похожая на бабушку Дуню, укутывает ей ноги и приговаривает:
- И-и-и, барынька, не гляди, что весна на дворе. Снег ещё на полях лежит, ручьи студёные по лесам звенят на полянках. Замёрзнешь, иззябнешься в пути-то…
Ирина Петровна пожимает плечами: «Отчего я – барынька? Пусть лучше – душенька».
И нянька, которая так ясно ожила в её воображении, продолжала:
- Ножки, душенька, береги. Застынут – все болести от них пойдут… А об нём не печалься. Уедет – забудет. И у тебя всё слёзками светлыми выплачется.
За окном Тамара Михайловна что-то продолжала говорит и улыбалась. Автобус качнулся и тихо поехал. Проехали мимо графской усыпальницы и старого дворца. А новое здание Дома отдыха, выстроенное на месте графских конюшен, Ирина Петровна уже не видела. Она сидела, закрыв глаза, ей было горько и печально. «Вот так и расстаются люди на всю жизнь. Я же с ним больше никогда и нигде не увижусь…»
Но в глубине души она надеялась на встречу. Иначе она не смогла бы удержать своих слёз.
Утро туманное,
Утро седое…
И не могла не думать, что опять она живёт за сто лет до сегодняшнего утра. Она едет в санях, укутанная заботливой няней в шубу. Ей хорошо, тепло, уютно. Истома разливается по телу. И ей уже лень плакать и лень думать о нём. Только память настырно повторяла:
Утро туманное,
Утро седое…