Таньку в семье считали уродом – тем, про которого так и говорят: в семье не без урода.
Была она груба, неласкова, часто злобствовала и материлась, на чём свет стоит. Жизнь у неё вышла как-то неблагополучно, как и она сама. У неё были братья и сёстры. Все семейные, степенные, порядочные. А вот Танька их как бы всех позорила. У неё никогда не было мужа, но был ребёнок. Все знали, чей это был сын, и Танька исправно получала на своего Ваську алименты. Васька, говорят, был вылитый отец. Но мать не позволяла им встречаться.
- На кой гад он нужен, такой батя? – говорила она своему сыну, когда тот что-нибудь спрашивал о нём.
А если Васька сильно приставал, то она ила его, не жалея ладоней и сыновьего зада. Поэтому, наверное, Васька почти не вспоминал своего отца.
Люди над Танькой потешались и любили её дразнить, потому что она заводилась в пол-оборота: то набросают ей в чистые, старательно ею вымытые, молочные бидоны коровьих лепешек, и она до глубокой ночи всё заново перемывала, ругаясь на весь скотный двор; то нечаянно спихнут в речку её резиновые сапоги, в которых она работала в коровнике, и она опять поднимает крик. Зло шутили с нею и без всякой жалости.
А жалость ей больше всего и нужна была. Не могла её душа привыкнуть к насмешкам и проделкам. Потому всегда Танька была настороже, и от людей ждала только подвоха. И сердце у неё поэтому было злое и ожесточённое.
Но если к Таньке относились с понятием и по-хорошему, то она начинала счастливо смеяться, будто выиграла по лотерейному билету.
Любила Танька праздники: нарядится в крепдешиновое платье, подаренное ей городскими сёстрами за ненадобностью, повесит на шею жёлтые пластмассовые бусы, наденет туфли на каблуках и – пошла по гостям. В деревне почти в каждом доме родня. До обеда полдеревни обойдёт, а после – остальных. Её в каждом доме угощают: пусть Танька порадуется, сердечная. В праздник все добрые. До вечера Танька ходит по гостям. После идёт домой, улыбается и напевает себе негромко что-то. Дома у неё на комеле печи всегда лежит мешочек с жареными семечками, берёт его, снимает туфли, надевает тапочки и опять уходит. Старики, её родители, только рот раскроют: «Куда ты, Танько?» – а её уж и след простыл.
У Петренковых вся молодёжь собралась возле дома. Сидят на скамейке, в «колечко» играют или в «садовника», песни поют под гармошку. Миша-гармонист играет любые: и самые модные, и самые весёлые. Танька садится за тыном, чтоб её не увидели, на скамеечку маленькую, развязывает мешочек, достаёт семечки. Слушает Мишину гармонь да Катьку голосистую, слушает девичий звонкий смех да неразборчивый басок парней – и ей становится грустно-грустно. Слёзы катятся по щекам, но она их не замечает, не вытирает, глотает вместе с семечками. Ей грустно и хорошо. Она ждёт «гвоздь программы» – танцы.
Наконец Василиса, Петренковых дочь, ставит на подоконник проигрыватель. Пластинка заигранная, потрескивает:
Очаровательные глазки,
Очаровали вы меня…
Мишка танцует с Катькой, Василиса с Володей, остальные сидят. Танька выходит из-за плетня, мостится на лавочку с краю.
Все галдят:
- Сейчас Коза нам спляшет. Коза, потанцуй!
Танька не сердится, но и не танцует. Ждёт.
Я ненавидеть тебя должен,
А я безумней всё люблю…
Василиса ставит другую пластинку – с «Калинкой». И тут наступает черед Козы.
Танька выходит на середину двора и начинает плясать. Она прыгает, хлопает в ладоши, смеётся весело, трясёт головой. Ноги разлетаются в разные стороны. Танька не слушает музыку. Ей главное – танцевать. Она похожа на брыкастую, бодливую козу.
Домой она приходит глухой ночью. Старики-родители спят, сопит на лежанке Васька. Танька валится на кровать, панцирная сетка скрипит, перина жаркая… Козе хорошо, и она засыпает счастливая…
Беда стряслась внезапно. У Таньки заболел живот, да так сильно, что она, лёжа на кровати, орала благим матом. Её восьмидесятилетняя мать по старой и давней привычке при болях в животе давать больному золу с берёзовых дров, намела Таньке из печи и дала ей выпить. Но боль не утихла, а стало ей ещё хуже. Коза материлась и извивалась на кровати ужом.
- Побойся Бога, Танько. Хвершала кликать треба.
Фельдшер пришёл, пощупал живот и сказал:
- Перитонит. Ищите машину, надо везти в город.
Васька побежал за дядькой Иваном, чтоб тот шёл в правление и просил машину. Отвезли Таньку в больницу не скоро. Там разрезали, промыли, зашили, да, видно, неудачно…
На вторые сутки Танька умерла.
Народу на кладбище собралось со всей деревни, потому что в деревне и праздники, и горе – общие. Многие плакали. Василиска Петренкова не выдержала, сказала:
- И чего ревут теперь? Лицемеры… Никто её не жалел, только всё потешались, как над дурочкой… Отмаялась, сердешная…
И чей-то голос ответил:
- Живой человек был… А теперь нема…