Часть первая
І.
Полудохлая лампа – солнце для сонной мухи. На орбиту намотаны дни, минуты, часы.
Полушёпот в висках, как куранты в тире от скуки в спину целятся. – Кто вас стрелять просил? На огрызки ответы, молочной рекой вопросы. Веки, пальцы, на пяльцах распят рассвет. Полувыдохи под руку с полувздохом, полусытые тащатся на обед. Хорошо хоть не полдник, то совсем разжиреет, кто же будет тогда мне юлою сжигать виски?
Поусталый камин полутлелую ветку греет, а огонь выпускает из пасти дым в полустынь.
Разговор из забытых, волной тошнотворной к горлу, прибивает болотную тину, как гвозди к сердцу слова:
– А ты знаешь, милая, Бог – с тобою.
– А я знаю, милая! Только Бог не один.
Вот и всё, вот и правда, смешно, не правда? Неужели «на память» равняется «я жива»?
Пяльцы падают, ткань волной виноватой… утекает.
Докатилась к колонке – небу качать права…
Ах, оставьте, оставьте меня в коморке, мне противен от люстр поднебесных свет, ваши вальсы и стоны за драпировкой, жирной молью съеденной за обет. Ах, оставьте себе все графины, слёзы, розы, прочую псевдодрянь, я устала от запахов лакримозы. Мне бы леса да снега, да месяца инь да янь. Слишком много претензий в лукошке кокотки-жизни, слишком колки булавки на платьях сестёр-девиц. Мне бы чистой воды из одной криницы. Мне бы листик под снегом да снега без лап синиц.
Уходи!
В чёрну ночь, уходи без света в ладонях, уходи, а иначе впялишь в корсет ума калькуляцию счастья под пылью ковров на троне, уходи, а иначе сойдёшь с ума.
ІІ.
а тропинка бежит и бежит под горку,
и сбиваются с ритма сердце, мысли, слова,
крошки снега следы не вернут в коморку
под надгробную плитку живая жива жива…
я – жива. с ног сбивает дрожащий ветер,
мне не страшно ни капли, кап'ель, река далека.
хрупкий лёд фарфоровый не заметит
иероглиф, что начертает рука
перед выдохом. что же будет последним?
или вдох? только месяц знает ответ,
не отдаст солнцу вести певчие в сети.
смерть не делится – мой последний секрет.
III.
Чётки следов разорвутся у старой церкви. Столько путей леской леса – крючком к кресту.
Сил почти нет ни для шага (какой там смерти?) Но и спасенье не поймать на блесну. Шорохом шепчутся ветви, шершаво листья, жухлые, катят от нёба к щеке, от щеки и вниз. Господи, дай мне букв помолиться. Мне не нужны больше бусы пустых монист.
Слов.
– Ов – ов, – филин сбивает шапку, дуб полысевший – монах, а не мономах, голой верхушкой венчает лесные страхи, ночь – развенчание славы в растаявший утром прах.
– Крах! (ворон спит), крах – крах – крах, – трещёткой, нет, не иди, не иди, не иди на звук, чашечки подлые звоном в коленях робким выплеснут капли надежды, высахарят испуг.
– Чирк! – светлячком точка рыжим пляшет. Чирк! – запах острый щекочет, к себе манит.
Я забываю посложно слово «распятье». Ноги немые – за светом, не преклонить.
IV.
На поляне ясной ночью
Аисты летали
Аисты летали
По былинке, по травинке
Хворост собирали
Хворост собирали
Крыла пеленали
Падали – сгорали
В огнище златое
Белою косою
Дымку расплетали
Дымку расплетали
Лента сизая
В травах губится
В травах губится
Коршун любится
С белым голубем
Лихо молится
Вдарит молотом
Звоном колокол
Разнесёт беду
Светом вдосвета
Люто огнище
Люто огнище
V.
Добры молодцы чертят посохом, дуги радуги изгибаются, водопадами в твердь срываются, чёрным омутом ночь играется –
забавляется;
тонким месяцем хоровод ведёт, листья пресные в парус кренятся –
рассыпаются;
искры рыжие звенят стременем да впиваются, вороной несёт хвост пожарища –
упивается,
упивается.
Обернулися – пламя замерло, под копытами земля вздрогнула:
– Кто ты, девица? Внеутробная? Не ведут сюда пути смертные, не воротишься в дверь рассветную.
– Не вели меня за спасением травы сонные да весенние.
Не вела меня звезда синяя за прощением да за верою,
меня кликал лёд, звуки имени разбивал, на дно
уволакивал,
река быстрая колыбельную напевала мне,
я – за временем.
За глотком одним, за забвением.
Расступилися да расхмурились, полыхнул костёр, всхрапнул рокотом:
– Далека река синеокая, донесёт тебя, коль удержишься, на крупе коня пламя грешное.
продолжение следует
12-14/2/2011