Комсомольская юность моя

    
                Я.Л.Прусский
               
                Комсомольская юность моя
     Июнь 1967 года. Мне  четырнадцать лет. Кучка евреев,  выживших в немецких концлагерях, и их дети побеждают армии пяти стран, напавших на Израиль, но я этого не знаю.   
   Каждый день я слышу по радио и телевизору об  агрессорах - сионистах. Они мучают  мирных и добрых арабов, друзей СССР, и праведный гнев вскипает в моей душе.
   Учусь я в восьмом классе в Калинине, теперешней Твери, в трёх часах езды от Москвы. Тогда – это глухая провинция.               
    Наша семья живёт  лучше многих. Папа -- военно-морской инженер, капитан второго ранга. Он служит в НИИ, где  придумывают ракеты. Может быть, ими египтяне сбивают израильские самолеты?
   Нам дают, наконец, первую в жизни отдельную квартиру – смежную хрущёбу, и мы переезжаем туда из общежития.
   Родители отправляются по выходным в Москву ( три часа туда, три - обратно) и привозят мясо и варёную колбасу. В Калинине их нет.
   Для одноклассников я -- жирный еврейчик, маменькин сынок, всегда сытый и хорошо одетый. Простить  этого мне они не могут, поэтому частенько издеваются над изгоем.
   Как-то вечером папа вбегает в квартиру с криком – Галя! Он наш! Мне ничего не говорят, но через неделю во двор въезжает  новенький красный «Москвич». Маме очень хочется прокатиться  к морю на первой своей машине, и родители отправляются туда на месяц, подкинув меня бабушке.
   Дней через двадцать  поздно ночью раздаётся звонок в дверь. Дедушка, не понимает,почему  дочь с  зятем вернулись так внезапно. Бабушка пытается  что-то узнать.  До меня долетают обрывки фраз – холера… карантин…
   На следующее утро родители забирают меня домой. В смежной хрущёвке трудно скрыть что-то от подростка, даже, если  говорить за стенкой и шёпотом: в гостинице, где папа с мамой ночевали перед бегством в Москву, отец забыл своё удостоверение личности офицера.               
   Я помню: всю ночь  перед первым рабочим днём папы из спальни  доносится  шёпот: родители обсуждают, как объяснить пропажу важного документа.
 
    В рапорте отца -- правда. Через три дня ему объявляют: будет суд   офицерской чести.  Его председатель  подполковник Арифулин живёт в квартире напротив и по - соседски объясняет  маме: правду писать не стоило.  Украли бы   удостоверение   вместе с бумажником,  вина  была бы гораздо меньше.
   Суд чести назначен на понедельник. Наверное,  родители чувствуют:  перед ним необходимо успокоиться и  решают съездить в воскресенье за грибами. Приглашают наших соседей с нижнего этажа, хирурга подполковника Шехтмана с женой.
   В субботу после обеда матери становится невмоготу, и она устраивает отцу скандал. Хлопнув дверью, он уезжает на другой конец нашего района в гараж за машиной.
   Проходит два часа. Мама начинает  волноваться. В семь вечера она отправляется за отцом. За прикрытой дверью гаража  слышится шум работающего мотора. Папа сидит за рулем. Он не дышит.
   Мама вызывает скорую, звонит  Шехтману, но поздно: папа умер. Задохнулся угарным газом.
   Три дня до похорон  не хожу в школу. Время остановилось. На душе  зябко и пусто.
   Наша бывшая соседка по общежитию Дина Карасева видит: я бесцельно брожу по двору,  тихо говорит : « Убили, убили…» и, озираясь, быстро идёт к своему подъезду.
   На похороны в Дом офицеров приводят мой класс. Папа никогда не ходил  в мою школу, и все впервые видят его, лежащего в гробу, в красивой морской форме. Рядом на подушечках блестят  медали…
   Через пару недель вечером звенит дверной звонок, и жена полковника Ляхова, живущая этажом выше нас, говорит: « В институт прислали папино удостоверение. Нашли в гостинице под подушкой».
   Я молча закрываю дверь.

     Проходит полгода. Очень хочу стать комсомольцем, и меня принимают. Выйдя из райкома, внимательно рассматриваю и бережно убираю красную книжечку с профилем Ленина. Я  счастлив. Душа требует праздника, и на пятнадцать копеек, оставшихся от школьных завтраков,  проезжаю двести метров до ближней автобусной остановки на такси.