Ученик

УЧЕНИК
повесть

Памяти Оскара Юльевича фон Клевер

ВЫ - МЕРТВЫЙ
Я пришел в Вам в лазарет в понедельник. Не ходил до этого, но не помню, сколько. Ваш вид не испугал меня. Я понял: Вы умираете. Вы попросили посадить Вас в кровати, а потом положить повыше подушки и положить Вас. Сказали, что хотите, очень хотите побывать на море сейчас, а когда думаете о нем, то очень ясно слышите его шум и чувствуете и видите себя, летящим над волнами.
Вы дали мне руку, вернее, попросили мою и, едва пожав ее, сказали, что скоро умрете и знаете это. Вы попрощались со мной. Я говорил Вам, что Вы выздоровеете, и мы вместе будем смеяться над Вашей болезнью. Вы попросили меня обязательно прийти еще. Я обещал. Спросил, что Вам принести? Вы сказали, теперь - ничего. Спросили, не хочу ли я Вам что-нибудь сказать. Я ответил, - не знаю, что говорить. Я ушел. Дома меня ждали друзья. Мы много смеялись в этот изумрудный вечер.
Я пришел к Вам во вторник. Мы говорили немного. Вы часто забывались и, закрывая глаза, дремали. Я пришел еще раз вечером. Вы забывались еще чаще. Также ругались и стонали. Снова и несколько раз просили посадить Вас или положить повыше подушки и двигали часто ногами. Опять прощались со мной.
В среду я не был у Вас. Утро провел с друзьями. Мы гуляли по кладбищу. Зашли в церковь. Я купил свечу. Подошел к стоящей на коленях старухе. На ней был свекольный платок. Я спросил, как помочь тяжело больному другу. Она сказала - поставить свечу и попросить Бога помочь Вам. Он или исцелит Вас, или заберет к себе. "Вот туда поставьте и помолитесь," - показала она в глубину церкви высохшим коричневым пальцем.
Я остановился перед иконой Николаю-Угоднику и долго просил его, а ребята ждали на улице и ни во что не верили.
В четверг я пришел к Вам утром. В коридоре и в палате никого не было. Вы лежали, протянув руки вдоль тела. Лицо Ваше было очень спокойно, будто тайна, о которой вы когда-то только догадывались, и о которой размышляли на своих полотнах, наконец-то стала Вам известной. Я понял, Вы - мертвый.
Я сел на стул около кровати. Скоро зашла санитарка. Спросила, как чувствует себя дедушка? Я ответил, что Вас уже нет. Она подошла к Вам сама. Потрогала. Позвала доктора. Он тоже сказал, что наступила смерть. Ушел.
Санитарка заметила, что дедушка еще теплый и еще, чтобы я Вас не боялся. Ушла.
Я так и сидел на стуле. Смотрела на Вас. Глаза, как пожилая женщина не старалась закрыть их, оставались полуоткрытыми. Зрачок казался вполне живым. Мне казалось, Вы смотрите на меня. Да, взгляд Ваш упирался в меня! Вы ведь все еще слышали! Я стал вслух, негромко прощаться с Вами. Мне было плохо оставаться теперь жить. Я вспомнил, как плакал во вторник, когда ушел от Вас. Я чувствовал, что не увижу Вас, наверное, живым. И сейчас не знал еще, как буду жить без Вас.
Последнее время Вы, как ребенок, лежали и двигали все время руками и ногами, и кричали. Так забывается боль.
Я еще прощался с Вами. Смотрел на Вас. Заплакал. Повторял Ваше имя. Мне суждено жить теперь без Вас.
Я взял с тумбочки кисти, которыми Вы писали, и Вашу записную книжку. Зашел к старшей сестре. Спросил ее о похоронах. Она обернулась с чашкой в руке. Сказала, дня через два-три. Я ушел.
Чьи стены сокроют Ваши картины? Чьи руки разроют Ваши вещи? Чьи глаза прочтут Ваши дневники? Кто будет следить за строчками моих писем? - Я хотел взломать дверь Вашей волшебной комнаты и все сжечь. Потом подумал, что все живет теперь своей собственной жизнью и обрело собственную судьбу.
Мне захотелось зайти взять все из Вашей комнаты себе. Или просто жить в ней. А самое лучшее - умереть. Вам - жить, а мне - умереть!
Да, мне хотелось бы только посидеть в вашей комнате. Но это уже было невозможно.
Я позвонил по многим телефонам и написал много писем. Зачем? Многие из тех, кого я звал с Вами проститься, даже ни разу не видели Вас. Я им просто о Вас рассказывал. Мне хотелось собрать все эти частички общения с Вами, и я все писал письма, жившим в Вашей записной книжке, но большинства из этих людей не оказалось в живых.
Вас похоронили не там, где Вы хотели. Не рядом с сестрой, а метрах в десяти от ее могилы. Мы пытались добиться исполнения Вашей воли, но ничего не вышло. Там захоронили уже двух человек.
На Ваших похоронах собралось много народу. " - Мы хороним того, кто больше всех нас", - думал я.

ЗДЕСЬ НИЧЕГО НЕТ
- Именно в таких домах бывают клады, - просветленно прищурился Клавдий.
Они проникли в дом. Вестибюль велик. Пол провален. Вдоль стен тянутся галереи. Перила выбиты. Направо широкий проем. Когда здесь висела дверь. Ученик представил себе обстановку дома во всей его бывшей роскоши и слуг, много слуг, тихо снующих по коридорам и галереи.
- Раз здесь паркет вскрыт, ничего нет. Идемте туда. - Клавдий зажужжал фонариком.
Они пошли за желтой струей, смело кравшей у темноты клочки заброшенного дома.
- Не наступите! - заорал Дранкин, и стало ясно, что он уже сочно вляпался.
Стены разрисованы и исписаны. Жалко неизвестных авторов, истомленных одиночеством, и стремящихся приобщиться к вечности.
По шатающейся лестнице Ученик и Дранкин поднялись за Клавдием на второй этаж. Стены во всех комнатах обуглены. В единственной не пострадавшей от огня комнате корячится ржавая кровать. На ней толстый матрас с вывороченными кишками. Пол, стены и потолок обросли грибами.
- Здесь ничего нет, - заключил Клавдий. - Можно уходить.

ПАНАЦЕЯ
Когда они пришли, Учитель спал. Разбуженный стуком в дверь, он не сразу пришел в себя, а вообще был болен и не хотел никого принимать. Ученик взял у Клавдия бутылки с разведенным снадобьем. Стал объяснять Учителю, как его пить. Учитель отказывался, но Ученик упросил его пройти курс лечения. Учитель согласился. Клавдий и Дранкин в это время смотрели на картины Учителя, толкали друг друга в бок и молчали.
Оставив бутылки на столе, они ушли. Через несколько дней Клавдий уехал домой. Месяц спустя после того, как Учитель выпил лекарство, слева на его шее вздулась подкожным пузырем, перекрученная узлами, опухоль. он постоянно отхаркивался гноем и понял, что это - рак. Всю жизнь Учитель боялся именно этой болезни.

ИЗ ДНЕВНИКА ПАВЛА КРИЧАЛОВА
Это - первая страница моего дневника. Я долго думал, стоит ли его заводить? Дневник нужен людям деловым и разносторонним, жизнь которых заполнена. Зачем он мне? Но очень хочется хоть что-то после себя оставить, а я - не художник, не писатель, и детей у меня никогда не будет. От всего этого мне так скучно, так тоскливо, что хоть сам с собой буду делиться своим одиночеством.
Хорошо, что у нашей комнаты есть балкон. Я полночи просиживаю там, и хоть тоже скучно и грустно, но не так, как днем, когда ты - один, а люди снуют под окнами, сбиваются временами в единые кучи под твоим балконом, совсем как бактерии под микроскопом. Мне легче, когда знаю, что люди спят в своих домах.
Наступила настоящая весна. Третья весна… В этом году мне исполнится двадцать лет.
Луна, как белый глаз, как огромное бельмо на серо-фиолетовом небе. Облака серо-белые, бело-черные, гадкие, заслоняют временами луну, а она, как остекленелый белок мертвеца, уставилась в мир. Во многих окнах - светло. Но людей не видно ни на улице, ни в окнах.
Когда я был ребенком, мы с мамой жили в большой коммунальной квартире. Ночью я выходил в туалет. Кто-нибудь из соседей или моя уставшая мать всегда забывали погасить там свет. Было такое ощущение: свет есть, а никого нет. Свет полз по дощатому полу навстречу мне. Я боялся темноты и резко оборачивался, готовый оттолкнуть неведомое чудовище, кравшееся ко мне. Подбегая к дверям нашей комнаты, я старался протиснуться между дверью и косяком, не впустив страшное существо, живущее во мраке.
Опять луна. Тишина полная. Я включил музыку. Слушаю ее через наушники. Утопаю в ней и не слышу тишины, которой боюсь. Даже не боюсь, а не хочу слушать сейчас. Тишина скоро поглотит меня, как сейчас музыка. Я утону в тишине, как мечтал утонуть в женщине. Я боюсь тишины также, как боялся любви женщины. Боялся, потому что для меня это было слишком много. Я постиг это в музыке. Но теперь уже все равно.

ПИСЬМО
"Милый друг! Меня серьезно беспокоит, что ты на восемь моих писем ничего не отвечаешь. Обещал приехать к нам в сентябре - чудесно! Но почему же молчишь? Или ты просто забыл об этом? Но на тебя это не похоже. Правда ведь? Или горячая любовь закрутила тебя в своем кипучем водовороте? Что ж, тогда я не сержусь, хотя по-прежнему желаю объяснений.
Я ведь всегда очень рад тебе и твоим письмам. Они зовут к настоящей жизни, к разрыву гнетущих пут изоляции! Жаль, что ты не воспользовался летом нашим гостеприимством.
Недавно я послал экспедицию на поиски человека-зверя. Два юнкрая сделали 30-километровый бросок к верховью реки. Увлекшись археологией (ты понимаешь, о чем идет речь!?), они пробыли там трое суток на одном месте. Жгли костер, но горел он плохо, один дым (ведь плавник всегда мокрый!). Этот дым заметило чудовище и пошло к дыму! Ребята вначале приняли его за медведя (оно стояло на задних лапах по колено в воде). Думали, что это медведь ловит рыбу. Дело-то было ночью! присмотревшись, они поняли, кто перед ними! И перепугались еще больше. Чтобы прогнать его (ведь они были безоружны!), стали бросать в чудовище камнями (а надо было бросать хлеб!!!). Оно заворчало, зарычало и медленно, неохотно стало уходить. (Грохот горной реки уменьшает силу звуков!). Его рост - двести-двести двадцать сантиметров. Видимо, он хотел подойти к людям поближе, но не решился перейти реку вброд! (Она быстрая и глубокая. Ширина восемь-десять метров). Голова конусная, нос вдавлен. руки длинные, до колен. Надбровные валики сильно развиты, покрыт длинной бурой шерстью, фигура сутулая. В точности такой, каким его рисовали горцы!!! Видимо, это был тот же экземпляр, который мы видели и слышали три года назад. Писал ли я тебе, как прошли эти "Две страшные ночи"? Я написал об этом увлекательный приключенческий рассказ. Мечтаю приручить это чудовище! Для науки это будет колоссальное открытие! Как открытие Колумбом Америки!
Как у тебя дела с рассказами? Ведь они очень интересны, остроумны, лаконичны. И на очень интересные темы написаны! Я уже давно продолжения психологической драмы о молодежи. А его все нет и нет!..
Пиши. не молчи!
Привет всем от всех. Твой Клавдий Терентьевич.
P. S. Разводить сильный дымный костер. И он подойдет. Через два-три дня.
P. P. S. У нас еще тепло, сухо, почти лето!"

Письмо было написано разного цвета пастой с подчеркиваниями слов прямыми и волнистыми линиями в разных комбинациях, словно Клавдий производил грамматический разбор по одному известным правилам. "Увлекшись археологией" было обведено пунктиром.
Ученик сунул письмо в ящик секретера. Включил магнитофон. Посмотрел в окно. Клены были мокры после недавнего дождя и, как многоголовые анаконды, жадно внюхивались в кроваво-желтые букеты собственный вянущих листьев.

ПРИГЛАШАЕШЬ?
- Ты знаешь, кажется, я никогда не почувствую себя взрослой. - Наташа сосредоточилась на собачьей голове. Погладила ее. Улыбнулась.
- Я тоже. С одной стороны. - Ученик потребил собачий хвост. Пес не обернулся. Стоял по-прежнему, сощурив карие глаза, наслаждаясь хозяйской лаской. - А с другой стороны, кажется иногда, что прожил уже лет сто, по крайней мере.
- Да, это правда. Жизнь кажется прожитой очень быстро, но и полной событиями. Лет на сто бы хватило. Многое зависит от восприятия. - Наташа посмотрела Ученику в глаза. Он покраснел. - Одного на куски изруби - его это не тронет. Другой из-за слова грубого не знает куда деться. Так и опыт свой оцениваешь по-разному.
- Как Дима? - Ученик забарабанил по дну чашки.
- Огрубел совсем. - Наташа запрокинула голову и стала перебирать волосы. - Влюбился.
- Внуков ждешь? - Ученик звякнул фарфором и посмотрел на Наташу.
- Да рановато ему еще. Пусть восьмой класс закончит. Я его за учебу отчитывать стала, он мне пальцем погрозил, говорит (Наташа повернулась к окну, опустила голову): "Она меня тоже на двенадцать лет старше".
Они закурили и сидели молча. День становился вечером. Собака свернулась под столом и посапывала в чутком сне. Кофе остыл, и его не хотелось пить.
Чудно они стали говорить! Каждый о своем! Словно отчитываются или оправдываются. Он, конечно, давно не откровенен. А она? Она думает о НЕМ. Да, опять ОН! Боже, как все меняется! Где ты, мой раб? Где?! Пади снова на колени и слушай меня, смотри на меня, верь мне! Будь со мной!..
- Ты не забыл, когда у меня день рождения? - Наташа водила по столу пальцем.
- Нет. - Ученик наморщил лоб. - Приглашаешь?
- Буду тебе очень рада.

ИЗ ДНЕВНИКА ПАВЛА КРИЧАЛОВА
Сегодня мне снился сон. Будто я в пруду. Вроде как живу там. Помню, стою в воде, а кругом водяные лилии. Их очень много. Меньше, чем в пруду за нашей бывшей дачей, но пруд очень похож. Я чувствую, что исчезаю, проваливаюсь куда-то. передо мной большой дом. Света в окнах нет. вокруг патлатые деревья и черное небо.
Над домом появляется большая собака. Она белая, глаза выпуклые, белые, словно слепые, похожие на лилии, отражают луну. Шерсть у собаки длинная. На ней голубые и синие тени. Она ходит по небу. Скрывается за листвой деревьев. Снова выходит. Я замечаю, что вокруг меня какие-то люди. Спрашиваю, видят ли они собаку? Они не видят мою собаку! А я вижу и боюсь, что она вдруг исчезнет. И вот собака заходит за луну. Я хочу закричать, позвать ее. Не могу! Люди, окружившие меня, говорят, что пора идти назад. И я иду с ними, потому что мне уже все равно...
Я проснулся, когда постучалась Надежда. Спросила, что будем сегодня делать? Я сказал, что хорошо бы съездить на дачу. Сходить на пруд. Надя спросила, далеко ли идти от станции? Я предложил взять велосипеды. Она посмотрела на меня так, словно я ее в чем-то предал. И после ее взгляда, очень быстрого, но так мне понятного, я вспомнил, что живу без ног.
Надя подошла ко мне, но вдруг ее губы задрожали. Она упала на колени у моей кровати, прижала мои руки к губам, называла "родным", говорила. что любит, а потом сказала сквозь слезы: "Прости, я ведь слабая, прости".
А во мне все словно окаменело. как деревянный паралитик лежал я и сам себе дивился. Ведь я давно тайно мечтал о ней и представлял себя вдвоем с ней, наслаждаясь ее покорностью в своих фантазиях. И сейчас видел себя самого, но с ногами, у того пруда, который мне снился, и Надю, и было много, очень много счастья. А белая собака смотрела на нас с неба, и мы будто были ей обязаны своим счастьем, а она все-все понимала и улыбалась нам, а потом зашла за луну.
Надя перестала плакать. Положила свои руки ко мне на грудь. Посмотрела внимательно. По чужому. Так, будто глаза ей резал яркий свет. сказала. что не может так, назвала себя дрянью, стала просить прощения и опять поцеловала мои руки. Я умолял ее замолчать. Заплакал сам и снова увидел белую собаку. увидел ее в кругу черных собак, которые рвали ее на куски, а кровь била струей и прямо в меня. Прямо в меня…
Когда кошмар исчез, Надежды не было в комнате, а я не знал, была ли она вообще…

СЕРДЦЕ
"Сердце… Оно плавало в стакане, словно яблоко, пропитанное вином. Оно плавало и так красиво искрилось на солнце, что вы долго смотрели перед тем, как выпить вино. А когда вы выпили, то сердце мое, лишенное влаги, стало стремительно высыхать под лучами солнца, а Вы удивленно смотрели на НЕГО, а ОН что-то шептал Вам на ухо, и Вы тихо смеялись под плавную музыку, несущуюся из-за ширмы.
И я смеялся, сидя к Вам вполоборота, заткнув рукой дыру в груди. но скоро я почувствовал, что дыра не одна, - их много. Грудь моя рвалась каждый раз, когда вы нежно смотрели ЕМУ в глаза, когда Вы танцевали с НИМ, когда ОН командовал Вашей ласковой собакой. Потом Вы спросили меня: "Может быть, ты останешься у НАС ночевать?" И в этот миг холодный пламень ревности объял меня. Но как я мог кинуться на НЕГО, видя, что Вы улыбаетесь ЕМУ, как улыбались мне, что смотрите ЕМУ в глаза, как смотрели мне… Глаза… Я хотел ударить ЕГО по очкам, чтобы, разбившись, стекла впились в зрачки и ослепили этого человека, этого вора. укравшего Вас из моей жизни! Чтобы, ослепнув, ОН ни разу не мог взглянуть на Вас так, как глядел тогда, развалившись в кресле. Мне хотелось оторвать ЕМУ руки, чтобы ОН не смог прикоснуться к Вам. Мне хотелось уничтожить ЕГО… Но как я мог прикоснуться к НЕМУ после того, как Вы спросили меня: "Может быть, ты останешься у НАС ночевать?"
Без направления и цели брел я по городу. Жизнь моя потеряла смысл. Как мне умереть? И, если раньше я чувствовал, что просто думаю, то теперь спокойно решал, какой избрать путь, чтобы уйти с Вашей дороги, если я на ней еще стою… Наверное, нет, да так и легче…
Я ходил по улицам и искал подходящее место для того, чтобы повесить веревку, но потом я вспомнил: Вы говорили, что самоубийство совершается всегда для кого-то, и я стал искать место, куда никто не заглянет. Зашел под мост. Там был слышен грохот трамваев - последних трамваев. Наступала ночь.
Я приготовил все и, когда почти решился, то вдруг почувствовал комок в горле, и через мгновение, прижавшись к шершавому бетону, рыдал, словно провожал что-то единственное, умершее…
После слез мне стало легче, как после исповеди. Я нагнулся к реке. Окунул в нее лицо. Оно плавилось в бликах от фонарей. Я увидел, что у меня дико-преданные, ненужные глаза. Куда они смотрели раньше, эти глаза? Будь я проклят!.. Простите меня…
Я пошлю Вам это письмо, коли написал его, коли не сделал того, что хотел, раз остался жить. Но я не знаю, как буду жить без Вас.
Простите…"

- Нет, конечно, я никогда не отдам ей это письмо. Ни-ког-да!
Ученик выбросил сигарету в окно. перед тем, как выключить газ под нетерпеливо стучавшим крышкой чайником, зажег от синего огня письмо и, когда несгоревшим осталось только неисписанное полотно, бросил его вслед за окурком. Оно, как горящий парашютист, закружилось вниз.
Ученик прошел в большую комнату, где было так же шумно. Бутылок на столе поубавилось, но лица сидевших еще хранили должную торжественность.

НЕТ ТЕБЯ!
- Кто виноват? Смешной вопрос! Остается спросить еще - что такое любовь? Почему виноват? Что начинается, то и кончается, и все зависит от того, насколько трудно человеку оторвать от себя близость другого, ему уже ненужного, а, может быть, и нужного, но ставшего чужим.

Ученик поставил пустой стакан и почувствовал, что здорово пьян. Наташа внимательно на него смотрела, зная, что он думает о ней. Гости шумели, и музыка шумела, и в голове шумело, а Ученик не отводил глаз от Наташи и думал о ней.
…Я был счастлив, все замирало во мне от восторга, когда я приходил и заставал ее дома. А когда ее не было, и дома была ее собака, то я сидел в комнате и ждал ее до ночи, и говорил с собакой.
Мне казалось, нет, я был уверен, что Наташа гипнотизирует меня, подавляет мою волю и велит мне прийти к ней, а самой ее даже нет дома. И где же она может быть? Неужели она найдет что-то лучшее, чем моя нерастраченная любовь?
Сила ее казалась мне беспредельной: она могла все, а поступки ее были для меня всегда справедливы. Я посвящал ей стихи. Иногда просто так приносил цветы. Она улыбалась, спрашивала, зачем я их принес? Я поздравлял ее неизвестно с чем и бежал, бежал домой…
- Что ты приуныл, родимый? - озорно подтолкнула его Фаина. - Дюзнем за здоровье Натальи Игнатьевны, кормилицы нашей?
- Дюзнем. - Ученик налил ей и себе вина. Спросил сидевшего рядом Бодлерского: - А вы?
- Благодарствуйте, я себе, вашего позволения, водочки накачу. - Бодлерский кивнул, обозначая всеобщее согласие, и обратился к водочной бутылке. - За тебя, милочка!
- С-с-спа-асибо! - Будучи пьяной, Наташа начинала заикаться. - Н-н-у. - Она протянула стакан, чтобы чокнуться с Учеником.
Если бы она не пила так! Она же старит себя! Да нет! Не старость! Она же уничтожает в себе ту, которую я так любил! Заменяет ее другой, - пугающей, неприятной.
- Натальюшка, ты как там, сражаешься? - Август оторвался от беседы с Купейкиным. - Не упилась?
Что тебе в нем? Какая разница? Ну, да, по-женски. Одной нельзя. Или: одна привязанность вытесняется другой. Мы друг для друга - прошлое. Даже если забудем все, что было, и начнем сначала. Каждое движение будет воспоминанием. И когда нам станет мало объятий и поцелуев, именно в тот момент явится загадочное чувство, которое охватывает нас иногда: "Это уже было, и я знаю, что будет дальше".
- Паршиво? - подсел Черноглазов.
- Да, отец. Тускнею. - Ученик положил себе салата.
- Пока незаметно. Наверное, начинается с внутренностей. А как личная жизнь? - Черноглазов подсунул под обширный кусок торта серебряную лопатку и переправил его на свою тарелку.
- Тоскливо. Одному. - Он ел салат. - Никак не могу подвергнуться диффузии.
- Видишь ли, если говорить об одиночестве, то это касается всех, - заметил Черноглазов.
- Согласен. Когда я был ребенком, всех вокруг постоянно и искренне волновало мое здоровье, мои успехи, мои увлечения. Очевидно, равнодушие ко мне окружающих приходило постепенно, с возрастом, но я заметил его недавно, даже без какого-либо характерного примера. Просто вдруг увидел себя одного среди людей, и то им, людям, на меня наплевать. - Ученик допил вино и с надеждой посмотрел на бутылку. Она была пуста.
- Да. Вот так. - Черноглазов изобразил загадочность, но мысль не шла. Глаза его, отражая свечи, скосились в сторону, в том же направлении поехал рот. Потом все вдруг вернулось на место, и он отлил ученику из своего стакана.
- Я еще больше стал ныть. Болезнь. - Ученик выпил вино. Покачал головой. - А одиноки все. Любой человек, сколько бы людей вокруг него не плясало, одинок.
- Ты почти прав. Я еще не знаю, как тебе возразить. - Черноглазов потер виски. Не доев торта, вышел из комнаты.
- Н-не хочешь па-а-танцевать? - ученик услышал за спиной Наташин голос. А на плечи его легли ее руки. - Па-айдем?
Он встал. Они пошли в другую комнату, где Черноглазов с Гардеробовой визжали, имитируя шаманские танцы. Наташа попросила другую музыку. Ученик поставил их пластинку. Пригласил Наташу. Она что-то говорила. Он чувствовал, что весь дрожит, и понимал, что это оттого, что пьян, но вывел ее в коридор и поцеловал там крепко, а в дверях уже стоял Август.
- Ну что ты нашла в этой желтомордой гнилятине? - зло спросил Ученик.
Август был действительно смугл. Вся накопившаяся в Августе агрессивность вдруг прошла, и он прошел мимо них на кухню, а там стал варить кофе.
- Перестань! - Но она не пыталась от него вырваться.
Он мял ее, как глину, и, конечно, знал, что не будет никогда больше целовать ее, а гости смотрели на них из комнаты, хотя в общем-то им было все равно.
- Ты не знаешь, как я тебя любил! - Сейчас - нет. Ты - другая. Той - нет. Осталась тень. - Ученик не хотел, а заплакал. - Я люблю ту! Понимаешь? Никогда не говорил тебе этого и не скажу больше!
- За-амолчи! Па-айдем завтра в ЗАГС, а? - Наташа стиснула его руки и не сказала, а зарычала: - Ты мне снишься.
- Наташа! - он целовал ее руки. Знал, что эти руки уже год, как ласкают другого. Но целовал. - Нет тебя! Нет! Нет!
 
У НАС БУДУТ ДЕНЬГИ
"Дорогой!
Середина осени, а от тебя ни слуху ни духу! Какие у тебя новости? Какие планы на лето? Когда у тебя будет отпуск?
У нас периодически идут дожди. Сезон неустойчивой погоды. Летняя жара и ливни. На грунтовых дорогах грязь непролазная. Мотоцикл-одиночка часто падает на скользкой грязи. Но осень - лучшее время. Тихо, ясно, воздух чистый и звонкий. Пора увлекательных походов и местных вылазок. Заколдованное ущелье ждет нас. Ты, конечно, знаешь, что осенью и зимой в этом ущелье можно увидеть и услышать чудо! Это вещь мирового значения! Надо закрепить и расширить успех! Вынашиваю идею: приручить это чудо! Ведь это совсем просто. Надо не шуметь, не размахивать руками, не брать с собой собак. (Если будет собака, то он близко не подойдет. Они боятся собак!) Чаще всего они подходят к одиночным путникам, у которых нет собак. Так было три раза со мной. Но одному очень страшно! Если вести себя разумно, то и к двум людям он может подойти. Что надо делать, когда он к вам будет подходить? Взять полбуханки хлеба с колбасой и отнести подальше от пещеры. Он съест и будет снова реветь: дай еще! Так мы его постепенно научим приходить не только ночью, но и днем! Это будет колоссальный дар науке! И после этого у нас будут деньги! У нас будет очень много денег! Можно будет купить сразу пять "Волг"! Вот почему надо срочно заканчивать эту работу.
Закончил ли ты психологическую остросоциальную повесть? А ведь она написана талантливо. Только глупцы или враги не замечают этого. Какая же дорога потянула к себе Павла Кричалова? Возможно, ты колеблешься, как продолжать дальше? А пиши, как тебе нравится, тогда и писать будет легче. Пиши в своем эпистолярном жанре.
По-прежнему рад, что ты уже в институте, но не знаю, как твои успехи?
Без накала жизнь скучна и бесцветна.
Твой дядя Клавдий.
P. S. постарайся приехать! Тогда вволю наговоримся, обсудим все планы!
P. P. S. Правильно сказано: "прежде чем тронуться в путь, надо подобрать себе попутчика".

ИЗ ДНЕВНИКА ПАВЛА КРИЧАЛОВА
Сегодня весь день хотел поговорить с Надей. А она держалась так, будто вчера ничего не произошло. Как говорится, строга и предупредительна. Я не решился начать первым, а она молчит. Все время думаю, как я отношусь к ней? Люблю ее, или просто весь мой арсенал любви направлен на нее? Я ведь только ею располагаю в качестве объекта. Когда у меня были ноги, я ведь даже не думал о возможности каких-либо отношений с ней. Считал ее молодой, здоровой коровой. А теперь мне кажется, что я всегда любил ее и мечтал о близости с ней. Но какая теперь близость? Я даже себе не могу доставить удовольствие. куда там женщине…

ПОЕДИНОК
Забавные офорты творил невидимой иглой мороз на стеклах трамвая. Пассажиры барабанили ногами и терли носы. Но даже, если бы все они окоченели и скрючились, как опавшие листья, трамвай, питаемый электричеством, неумолимо полз бы вперед, стуча колесами.
Ученик вышел у парка и до автобуса пошел пешком. Он ходил здесь и раньше, забирался в полуразрушенный дом, от которого осталась коробка с пустыми оконными проемами. Днем сюда прибегают дети, а вечером не встретить никого. Ученик любил бродить по заброшенным домам…
Вдруг он услышал крик. Забежал в дом. ОНА стояла, окруженная тремя парнями, один из которых уже заламывал ЕЙ руки. Ученик с разбегу ударил его ногой под сердце. Тот издал такой звук, как будто у него что-то оборвалось. упал. Захватив в ударе ногу второго, Ученик с силой толкнул его от себя. Развернувшись в полете, тот врезался лицом в кирпичную кладку и заорал. ОНА закрыла лица руками. Третий успел ударить Ученика ногой в пах, а когда тот скрючился, ударил снизу в челюсть. Разбрызгивая кровь, Ученик упал, но, успев согнуть ноги, резко ударил ими в живот нависшего над ним. Вскочив, он сбил врага корпусом. Они начали кататься. Ученик очутился наверху. Раскинул руки лежащего. На него смотрел парень моложе его. Потный, он раскраснелся и дышал перегаром так, что кружилась голова. Их глаза встретились. Ученик понял, что противник сдается, и отпустил его. Встал. Повернулся спиной. Подошел к НЕЙ. Тот, которого Ученик ударил под сердце, не шевелился. Второй куда-то уполз. Третий бестолково сидел на полу…
Ученик отвернулся от дома и пошел дальше. До конца рабочего дня было еще далеко. Ему могли позвонить.

ГЛАВА
Она сидела в кресле и оттуда, из угла мастерской, следила за движениями Ученика. Заляпанный краской, он заканчивал ЕЕ портрет. От сил, переполнявших его, хотелось надорвать горло. Краски словно обладали разумом и послушно лепили образ, рожденный в его душе. Да, этот портрет увидит весь мир. И не только сегодняшний. Одним этим холстом он обессмертит себя. И ЕЕ. Но как назвать работу? ЕЕ именем? Как же ЕЕ зовут? Имя, оно где-то здесь, рядом, но где? Портрет девушки. А разве ОНА ему не жена? Да. Тогда - женский портрет. Нет, она все-таки девушка…
Вскрикнул телефон. Ученик не вздрогнул, а медленно удивился его назойливости. Хотя телефон был здесь, и ему надо было лишь снять трубку, Ученику казалось, что аппарат очень далеко и до него никак невозможно достать. Он снял трубку.
- Ты что спишь? - недовольно просипел Правдин. - Молнию надо накатать. В трех экземплярах. Быстро. Хоть пальцем. И привези. До пяти часов. Понял?
- Все, кроме текста. - Ученик щелкнул зажигалкой. Дым, как болотный туман, пластами лег в воздухе.
- Пиши. Диктую.
Ученик застрочил карандашом в углу листа.
- Да, - закончил текст Правдин. - К тебе тут плотника отправили. Жди. Понял?
- Так ждать или ехать?
- Решай по ситуации.
- Ага…

МЕМЕНТО МОРИ!
Отчаяние охватывало его, когда нельзя было запереть дверь. Но не потому, что Ученик сам не был просвещен в плотницком деле. какой замок не вставь, - любую дверь можно открыть! Сознание того, что от внешнего мира он отгорожен деревянной рамой, обитой картоном, сжимало сердце. Когда дверь еще и не запиралась - это лишало его сил. И сейчас руки были непослушны, а сам он старался не смотреть на пустой проем и на Харитона, стоявшего на четвереньках на двери. Ладно Харитон, но этот рыжий старик на черном диване, обыкновенный снабженец, явившийся сюда пророком с шутовской мордой.
- …Ты не скажи! Я тут, пока ты выходил, посмотрел твои творенья. - Старик затоптал обслюнявленную папиросу.
- Ну, не важно! Так вот, положим, я - член худсовета. А ты мне принес вот эту картину. - он потянул рулон, развернул его. Бумага снова свернулась. Ученик улыбнулся. - Смеешься? Так вот я тебе скажу: "А что это здесь? А?! Перец? Кувшин? А?! Это так?! Ты что?! Ты мне давай Маню в валенках! Понял?! Вон! Вон, скажу!" А ты не так! Возьми, да сделай то, что нужно. принеси и скажи: "Я двадцать лет над образом вождя работаю! А?! Вы что - против?" - "Так. Дайте ему пятьсот рублей!" - скажут. вот! Мементо мори!
Харитон вынимал зажатые в зубах гвозди и прибивал ими жесть на дверь. Старик заблеял, выкрикивая: "Мементо мори!" Но скоро заговорил:
- У меня племяш. Окончил театральный институт. Актер - никакой! Я ему говорил, куда ты, дура лезешь? Но все из себя выжал, выучился, устроился в юношеский театр. Ну и что? Бездарность! Да еще и закладывает. Погнали его. Мать - влиятельный человек. Устроила его в серьезный коллектив. Ну и там… Ничего не может, а еще недоволен. Выперли. И что ж ты думал? Устроился на киностудию. Сценарии писать. Научился, как все это делать, и - пошло! Что ни сценарий - четыре, три семьсот, пять! Машинку пишущую купил. "Жигули"! Жена как игрушка! Сценарии его в работу не идут. Но берут же! А попробуй не взять?! Мементо мори!
- Ну, видите ли… - начал Ученик.
- Если бы я умел рисовать, - перебил Рыжий, вытряхнул в рот из пачки папиросу и заорал, скривив рот: - Да ты что?! Я б туда-сюда, в гастроном - ценнички, в мясо - рекламку говядины, в кино, в аптеку, в ресторанчик.
- В кино есть художник, - заметил Ученик, рисуя старика.
- Так пни его так, чтоб он все кисти растерял! - Старик задул спичку и продолжал: - Да ты что?! Это же Невский! А ты сидишь тут в подвале и ждешь, когда к тебе капусту принесут. Кто? Кому ты нужен?! Ты вот нарисуй Харитону бабу голую - он возьмет, а большего ему и не надо. Так, Харитоша?
- Не бреши! - улыбнулся Харитон, навешивая дверь. - Потешный ты мужик!
- Здесь порядок навести - дворец можно сделать. Где окно - там работать. Перегородку сооруди. С дверью, конечно. Здесь стеночки культурненько обшить. Диван к черту, а на его место настоящий станок! Да ты что?! У тебя холодильник должен стоять, а в нем фрукты всегда и винцо, конечно. Скрипочку повесь. Да к тебе бабы побегут, знаешь как?
- Я живу так, как хочу. у меня свои задачи, - строго сказал Ученик.
- Ты?! - Старик словно глазам своим не верил, что видит его. - Живешь как хочешь?! На свои сто двадцать?! Сказал бы я тебе, да мать твою жалко…
- Кто?! - огляделся Рыжий, будто в него хотят стрелять из темноты оконного проема. - Гойя?! Да ты не Гойя! Что, схемы такие? Да я сделаю! Со слепыми глазами! За десять минут! Без линейки!
Старик зло растоптал папиросу. Было видно, что и себя он порядком растравил.
- Ну что, Харитоша, порядок? Пошли. а то закроют.

ИЗ ДНЕВНИКА ПАВЛА КРИЧАЛОВА
Когда это случилось, я сразу не понял, что это действительно произошло. Действительно со мной. Говорили, что следом за мной несли мои ноги. Странно, я знал, мне их никто не вернет, не пришьет на место, а все-таки во что-то верил. Наверное, потому что не хотел умирать, а хотел жить. А теперь хочу умереть. Уже знаю как: перережу себе вены. Нисколько не боюсь боли, даже люблю. Когда мне отрезало ноги, казалось, вся боль, которую мне будет суждено испытать в жизни, собралась воедино и проникла в каждую пору. Я слышал, как хрустят кости.
Говорят, никакую физическую боль не сравнить с духовной. Чем утешиться, когда и та, и другая вместе? Когда знаешь и чувствуешь, что лишаешься ног.
Я люблю боль потому, наверное, что подсознательно жду, будто через боль верну свои ноги, которые через боль потерял…
Впрочем, что я перемалываю свои отрезанные ноги, как будто кого-то хочу ужаснуть или разжалобить. Вообще, кому это я пишу? Да никому! Шли бы все!..

ДУХОВНОЙ ЖАЖДОЮ ТОМИМ
Марина ждала его звонков. Он знал, что она бывает с другими. Марина сама рассказывала Ученику об этом. И она знала о его похождениях. Но все равно. Им было трудно друг без друга. пересилить себя было лень. Они думали, нет сил. и в такие дни, когда ожидание чего-то непонятного и (вдруг?!) нового изматывало их до предела и обретало форму уже более простую - желания друг друга, у кого-то из них звонил телефон, и если они не посылали друг друга к черту после долгого молчания, то все-таки встречались.
А после этих встреч каждый из них нес свои муки. Подушка Марины несколько ночей была мокра от слез, и она кусала белый лен, наполняя свою уютную комнату сдавленным шепотом: "Опять ушел!" И теперь навсегда! Я должна все отдать, чтобы оставить его здесь! Убить! У-у-у, животное! Хоть бы он умер!.. Милый! И снова, снова прижимала к глазам открытку с тремя котятами, на которой он размахнулся своим крупным почерком:
"Глупая, лживая девочка!
Я ведь люблю тебя!
Ты, как апрельская веточка,
Долго была моя".
И, уже задыхаясь, в слезах: "Миленький!"
Ученик начинал писать, беседуя с собой во время хождений по городским кладбищам: "Что ж, я для нее - все. но поздно, поздно! какой же я подлец! Да, нет, кого здесь судить."
- Папа! Ты? - Марина закричала так, словно никогда же не надеялась услышать его голос.
- Я, мама, - выдохнул он, как умный пойманный зверь.
- На вечер есть планы? - безразлично спросила она.
- Вроде нет. - Ученик зевнул.
- Приходи ко мне.
- А что у тебя? - спросил он, будто везде было одно и то же (Ну, почему все кажется таким обыденным в двадцать два года?!).
- Маленький орг. - Ученик увидел ее полудетскую улыбку.
- Мило. Народу много? - Он сел на подоконник и прислонился к стене.
- Не очень. - Марина чиркнула спичкой.
- Всех знаю? - Он проглядывал лица возможных гостей.
- Конечно. (Почудилось: "Приходи, ради Бога!") - Но она спросила: - Хорошо?
И, конечно, у Марины собралась ее обычная компания. И опять когда кончится водка, его подловит вездесущий Черноглазов и без устали начнет зачитывать отчеркнутые карандашом абзацы, перемежая их анекдотами и собственными стихами, напоминающими пюре с червями.
Но это произойдет часа через три, а сейчас предстоят взаимный обмен информацией. Начнут с политики. Кончат все теми же анекдотами и собственными стихами. Все пишут! Все рисуют! Все поют! Какой расцвет! А плоды? Кому? Только не мне! Сыт по горло! Долой все виды искусства! Занимайтесь йогой, развивайте третий глаз, коли мало двух, данных природой, но не пойте песен, не стихотворничайте и, главное, не рисуйте! Берегите свои данные, копите творческий потенциал. Терпите! Но нет, увы, они и не думают читать его мысли, эти, бывшие когда-то нормальными ребята, а опять кривляются друг перед другом и ищут - ЧУДА!
- Вы представляете, шофер. - Глаза Черноглазова уже готовы были выплеснуться из орбит. Красные, как клешни вареного рака, руки пытались дополнить речь изящной, как взмахи лесного сухостоя, жестикуляцией. - Ехал, правда, не я -друг. Но ко мне. Шофер этот вез старика. Древнющего. С Урала откуда-то. И тот говорит: "Я - прорицатель! В 1985 году будет война." Шофер: да ну, да пошел ты… А дед говорит: "Ладно, Фома-неверующий, тебе предскажу. Повезешь ты после меня покойника".
- Ну?! - не выдержал Боб и брызнул маринованным помидором на скатерть.
- Так что ж, тот клиент вылез, а в машину сели двое… и  с покойником.
Черноглазов сипло рассмеялся и начал всем наливать водку.
- Слушай, отец, во-первых, эту байку мне уже поведала киста, а, во-вторых, в такси покойников не возят, - произнес Ученик из своего традиционного угла.
- Ну, они ему, видно, неплохо заплатили. А то, что эта история облетела весь город, - конечно. Это же - чудо! - Черноглазов поднял рюмку. - За феномены!
- Да, каких людей только не бывает! - пропела Риммочка. - Я вот сейчас начала новый роман, в котором герой будет мужчина с душой женщины.
- Ну, это уже устарело. Я от друзей слышал, что наш друг начал роман про мужчину с душой мужчины. - Боб запыхтел носом своей шутке.
- Да, нет, по-моему, он давно ничего не делает. Так ведь? - посмотрела Марина на Ученика и смутилась, словно его выдала.
- Нету тем, ребята. Или исчерпался. А главное - идеи. Без них уж никуда… Давайте в карты, - предложил он.
- Голубчик, - начал Боб. - Мы все здесь тебя глубоко любим и сердечно обожаем, и беззаветно радуемся твоим успехам. Почитай-ка нам что-нибудь прехорошенькое, а?
- Хорошо, ребята, я готов.
Ученик встал. Все выбрали соответствующие позы и приготовились слушать.
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился…
- Ты что, смеешься? - Боб уже не мог скрыть недоброжелательности.
- А ты что просил? - Ученик удивленно посмотрел на Боба.
- Нас - пятеро. Что же, в дурака? - спросил Черноглазов и громко рыгнул.
- Да я уж пойду. - Ученик встал. - Веселитесь.
- Ну, что ты? Куда? - Марина вышла из-за стола.
- Домой. - Он был уже в дверях.
- Ты удивительно таинственная личность, - заметил Боб. - Появляешься неизвестно откуда, исчезаешь неизвестно куда. Ты вообще приезжий?
- Какая разница? Что ты привязался? - Марина подошла к Ученику. - Останься.
- Ну, как же, всегда интересно, чем занимался писатель до того, как стал знаменит. какое у него было прошлое? - посмотрел на него Боб.
- У меня нет прошлого, - ответил Ученик. - До свидания.

КВАРТИРА
Как можно такое смешное жилье превратить в коммуналку? Ну, конечно! Никто нас с Ильей не просил снять эту двухкомнатную клетку. Он - там. Я - здесь. Ну и ладно. А все равно спокойнее одному. Пусть хоть в подвале…
Вначале щелчок замка, потом хлопок двери. И комнату постучали.
- Да! - Ученик выключил магнитофон.
- Вам письмо, - просунул голову Илья.
Боже! Опять на "Вы"! А на физиономии у него стало еще больше прыщей. От воздержания это, что? Илья - аскет! Илья - пакет! Илья - брикет!
- Спасибо, Илюша. Заходите. как самочувствие?
- Плохо, - мотая головой, Илья плюхнулся на диван. - Крутит.
Одежда его была, словно использованная копирка: и заложена несколько раз, и протерлась кое-где.
- Так вы сколько проголодали? Я тут уезжал. Сбился.
Ученик протянул Илье сигареты, но тот продолжал мотать головой. То ли отказывался, то ли все еще показывал, как его крутит.
- Тридцать суток. А сейчас уже начал есть твердую пищу. Кашку. - Илья снял шляпу. Отер рукавом лоб. Он задыхался, так его, беднягу, давило.
- А что, клизмы действительно каждый день надо ставить? - Тут же пожалел о своем вопросе Ученик. Фантазия не всегда хороша.
- Да. Утром и вечером. И душ теплый. Чтобы весь шлак из себя вывести. Лучше в парилке. Но сердце… - Илья беспомощно заморгал, ища сочувствия.
- ну. как помогло вам это мероприятие? - ученик выдувал дым в сторону, чтобы не окуривать Илью, который сидел как рыба без воды.
- Нет. - Он прищелкнул языком и снова замотал головой. - Чувствую, что растворяюсь, а ничего не могу противопоставить.
- А вот вы говорили про систему оружия? Его действие действительно прекратилось? - Ученик чувствовал себя репортером. Он интервьюирует короля шизофреников. Они - в океане прожекторного света, а вокруг толпы дельцов с толстыми задницами и таких же несчастных шизиков, как Илья.
- Разве можно лекарством или голодом заставить замолчать радио? - Илья горько улыбнулся. - Это - мощнейшие установки, с которыми не справиться не то что мне, а любому количеству людей, подверженных его излучению.
- Так это  волны? - Ученик в последний раз затянулся и вмял сигарету в пепельницу-лапоть.
- Видимо, да. Они неощутимы. Но, как я полагаю, благодаря именно их воздействию, в человеке пробуждаются доселе дремавшие качества. - Илья высыпал на ладонь изрядное количество шариков аскорбинки и проглотил их. - Качества эти опять же трудно доказуемы, но вы мне поверьте. Так, я часто предчувствую то, что скажет или сделает собеседник. Беда в том, что сигнал поступает незадолго до действия, поэтому я не успеваю сориентироваться. Очень часты повторы ситуаций. Многократные. Вам это должно быть знакомо. Знаю, что будет дальше, даже торжествую своим знанием, а что толку!? недоказуемо! А, главное, волны. И голоса.
- Еще и голоса. Я рад был бы послушать их трансляцию. - Ученик невольно улыбнулся.
- не смейтесь. Вы не знаете, как это страшно. Постоянные угрозы. - Илья сделал свои глаза квадратными и пристально посмотрел в окно, а за ним уже чернел зимний вечер. Снежинки кружили вокруг голых великанов-деревьев, словно комары или мухи, и бились о стекла.
- Кто-нибудь прилетел? - не обернулся Ученик. Это - ко мне.
- Шутите, - устало сказал Илья и встал.
- Не обижайтесь. Сам во страхе живу. Но вот вы говорите - угрожают. А конкретно, что они вам причинили? И что они вообще могут? По-моему, они бессильны. - Он подошел к серванту и достал бутылку "Столового". - А я бы назвал "Ежедневное". Вино - дрянь, да денег нет. Будете?
- Спасибо. Нельзя. - Илья приблизился к стеллажу и стал царапать корешки книг.
- Да ну, Илюша, я ляпнул про деньги. Это ж - дичь! Давайте! - Ученик покраснел и уже разливал вино.
- Что вы! Я понимаю. Мне просто противопоказано. После голодания. - В кармане его шуршали таблетки, когда он двигался. - Я уже пойду. прилягу.
- Ну, валяйте. За ваше здоровье! - Ученик вылил в себя вино. - Да! Письмо!
- Вот, - протянул конверт Илья. Ученик знал, что конверт уже прилип к потной руке соседа, как безжалостная медсестра срывает повязку, резко отодрал письмо от руки Ильи.
- Спасибо, - сказал Ученик.
- Угу. - Илья закрыл дверь.
- Илья! - распахнул дверь Ученик.
- А? - застыл тот в своих дверях и медленно повернулся.
- Хотите, я вам женщину приведу? Не очень красивую, но с которой приятно переспать? - Ученик отхлебнул вина.
- Перестаньте! - Илья закрыл дверь. И повернул ключ. Из-за дверей глухо прозвучали его последние слова: - Как не вовремя!
 
ПИШИ МНЕ ПИСЬМА!
"Добрый друг!
Соскучился по тебе, про твоим добрым, умным письмам… И вот пишу тебе. не ожидая ничего…
Как давно ты писал, что скоро приедешь к нам…
Мне сейчас очень тоскливо. Ведь год назад я потерял самого милого, самого дорогого мне человека - моего папу, доброго, родного! год прошел, а все как будто вчера было… Все, что ты видел хорошего - от папы; он мечтатель, фантазер, добрейший, честнейший человек… Даже похожих на него я не встречал.
Как-то я терпел свое горе. Теперь не могу - все! Что делать?! И не представляю. Все опротивело, все осточертело… Чем себя выровнять? Чем помочь горю? не знаю. Я ведь более года держался на убеждении, что с ним ничего не случилось, а просто был дурной, скверный сон, гнусная комедия… И все. Сейчас эта платформа рушится…
Да, я был у врачей, снадобья слегка отупляли меня… Но все же нельзя постоянно обманывать самого себя! В письмах друзьям я передавал от папы приветы. Больше не могу! Мечтаю: если распродам все свое авто-мото, то сделаю большой холодильник. И папа будет жить вместе с нами! Ведь это вполне возможно, не правда ли? Что еще придумать? Пока не знаю. Может быть, ты что-нибудь придумаешь?
Говорят, что если выплачешься вволю, то нервы успокаиваются. правда это?
Ты мне напиши сразу же, как у тебя дела, когда ты думаешь у нас быть? Это будет для меня большая радость. Ведь чем-то хорошим ты развеешь горькие мои думы?.. Пиши, не медли. Ты можешь мне помочь.
привет твоим друзьям.
Твой К. Т.
Р.S. Говорят, что сейчас не модны глубокие, верные чувства. как это глупо и жестоко! Ведь поговорить не с кем!
Р.Р.S. Пиши мне письма!"

Сколько ночей просидели они с Клавдием, вещавшим без устали про летающие тарелки, инопланетян, чудодейственные лекарства и еще об очень многом, каждый раз оставляя исписанными и разрисованными кипы листов! сам Клавдий похож на ежа, близорук, не слышит на правое ухо, страдает астмой, позвонки у него как-то смещены, а вместо "ш" произносит "х". И вот теперь у него умер отец, а сам неутомимо пишет ученику и просит о помощи. Но что для него сделать? Написать ответ?"

ИЗ ДНЕВНИКА ПАВЛА КРИЧАЛОВА
Надя работает в парикмахерской. По совместительству стрижет и бреет пенсионеров в одном доме типа богадельни. Там живут одни старые артисты театров. Вернее, доживают. Она рассказывала про меня одному из тамошних стариков, и он очень звал меня через нее в гости. Вообще я очень не люблю, когда меня кто-нибудь жалеет. Раньше стеснялся этого, а теперь злюсь на тех, кто проявляет ко мне сочувствие. Я в нем не нуждаюсь! Но этот старик сам почти не ходит. Я, откровенно говоря, чувствую перед ним какое-то преимущество. Я молод, а он стар, хотя оба не ходим. Но вообще не знаю. Он-то прожил… Все равно надо поехать. Попрошу Надю отвезти меня поскорее.
Я думаю, вот был бы такой человек, который мог лечить все на свете. Все, включая веснушки и плохое настроение. Был бы я таким человеком, я лечил бы всех, но мне стоило бы это очень многого, потому что лечил бы людей только своей волей и силой внушения. Я мог бы сделать так, что у человека выросли новые ноги. Этому человеку лечение стоило бы тоже очень многого, точнее, его организму.
Денег бы я не брал с тех, кто мне нравился, а другим говорил, что возьму столько, сколько они сами считают нужным заплатить за свое исцеление. Но на самом деле каждое исцеление стоило бы определенную сумму, и если человек жадничал, то потом нога или рука его укорачивалась ровно на столько, на сколько он поскупился. Сумму человек чувствовал бы сам, и мог не заплатить только тогда, когда я не брал с него денег. Излечение брало у пациентов столько сил, что жизнь их сокращалась пропорционально величине их недуга. Годы жизни, которые должны были сократиться у тех людей, которые мне нравились, я вычитал бы из своей жизни.
Однажды я стал бы лечить девушку с прекрасным лицом, но страшно уродливым телом. Я сделал бы ей тело, достойное по красоте лица, а годы, отнятые лечением, взял бы на себя. Она полюбила бы меня. Ноги у меня не вырастали бы до тех пор, пока она меня не полюбила, а когда выросли, то у меня набралось столько чужих лет, вычтенных из моей жизни, что я должен был умереть.
Последние годы я отдал за ее лечение, а она долго молилась Богу и отдала свою жизнь за мои ноги. И мы бы умерли вместе. Она, прекрасная и нетронутая, как распускающаяся белая лилия, раздвинувшая девственные лепестки, и приоткрывшая за ними свою, пахнущую самой нежностью, страстную сердцевину. Лилия, скользящая по поверхности прозрачного лесного пруда, укрывшего в отражении великомудрых елей ее наготу. И я, обретший ноги, но не ступивший на них не разу.

Я БУДУ ПИСАТЬ!
как он опустошен! И чем? Не растрачивает себя ни любовью к близким, ни ненавистью к врагам. Что же такое? И где взять силы? Музыка. Она помогала ему раньше. Рождала образы, задавала ритм… Алешка. Он притащил какие-то записи  опять, наверное, что-нибудь сверхъестественное.
 Ученик включил магнитофон. Поставил пленку. Нет, это ему не нравится! Он стал перематывать пленки и переключать дорожки, но никак не мог найти нужную СЕЙЧАС музыку. А она была нужна, он чувствовал это, и вдруг, когда все Алешкины новинки были, кажется, просмотрены, и он остервенело нажал еще раз "воспроизведение", зазвучала та песня, мотив которой почудился ему три дня назад, когда перевернулось все внутри него и он сам.
Тело его, как и тогда, переполняла энергия, и он очутился у окна и открыл его, и, словно бумажный самолетик, его поднял ветер. Он не знал, но начинал чувствовать, что ему сейчас нужно, чем должен наполнить он себя, чтоб вернуться домой и начать работать.
Он летел уже над домами, и странно ему было, что снизу никто удивленно не кричит: "Человек в небе!" Да, нет, он же невидим! Ну, конечно!
В голове его всплывали какие-то слова про писателя, про знаменитость, про прошлое… Ах, да, Боря. Ну, что ж, прошлое мое малоинтересно, а настоящим я с тобой поделюсь.
Ученик не знал точно, где живет Боб, но понял, что летит именно к нему. Мелкая обида. Может быть. Но сейчас мне достаточно и этого. После всего. После прошлого. Я снова буду жив! Я буду писать! И я буду знаменит! В прошлый раз мне не требовалось жертвы. Я просто летал по городу, залетал в ночные квартиры и смотрел на людей. Потом решил, что это был сон. Теперь мне нужно что-то большее.
Вперед! Ему казалось, что он сейчас со звоном влетит в квартиру Бориса, но, проникнув сквозь стекло, даже не почувствовал этого. Только там, где были оконные рамы, он ощутил мягкое сопротивление.
А вот и Боб! Он вытянулся в кресле. Девочки и мальчики занимаются любовью. А Боб смотрит! Все великолепно! Руки, главное - руки! И дыхание! Как над огнем навис прозрачный, как стрекозиное крыло, Ученик над его пушистой головой. Себе. Себе! Всю его энергию!
 Боб капризно огляделся, но причины беспокойства явно были в головы или где-то около нее. Что такое? Насмотрелся? но что это? И не встать! А из головы, будто кто-то большим шприцем все тянет. Да и тело все ноет. Ах, как все закружилось! Будто пьян. А выпил-то от силы пару стаканов. Припадок?
Ему мерещится, конечно, Ученик, сидящий в кресле напротив. Без ясных контуров, словно влажное и зыбкое, изображение плавится, пропадает частями.
- Не понимаю. Ты что? - Деревянный язык еле передвигается. Хочется спать, но страх заставляет расширять глаза.
- Завтра ты можешь рассказать еще про одно чудо. А сейчас приляг.
Ученик исчез. Изображение вымерло в пространстве. Борис, качаясь, наклоняясь, как Пизанская башня, добрел до кровати и рухнул лицом вниз.

МАРСИАНСКАЯ РАЗВЕДКА
Прилетев назад, Ученик заглянул в окна. У Ильи горел свет, но его не было видно, а на кухне сидел незнакомец в белом халате.
Ученик внедрился уже знакомым способом через стекла и вышел из комнаты соседа.
- Очень хорошо, что вы появились. Я уж думал, не дождусь. Кобылец. Психиатр. - Высокий мужчина, обретший массивный живот, представился, нисколько не уделив внимания тому, как образом возник здесь новый персонаж.
Ученик пригласил гостя, оказавшегося здесь, скорее всего, по служебным делам, в свою комнату.
- К нам сегодня поступил Скурихин. А вы, собственно, как живете здесь?
- Довольно неплохо, - начал Ученик, но понял, что такая форма психиатра не устроит. - Сторожу квартиру.
- А Илья? - внимательно посмотрел Кобылец на него.
- Он хозяевам родственник, но положиться на него - сами понимаете… - Ученик сделал выражение лица, рассчитывающее на понимание в меру чуткого собеседника. - А вы его надолго забрали?
- Посмотрим, как вести себя будет. Он, знаете, что в предпоследний раз выкинул? - Несмотря на необязательную в таком возрасте полноту, у врача были узкие приподнятые плечи. Мордаха его лоснилась. Сквозь очки блестели настороженные глаза.
- Нет. Илья со мной не делился. - Ученик сел в кресло, а рукой указал на диван. - Присаживайтесь.
- Спасибо. - Врач сел. Живот его, как воздушный шар под рукой, выехал и повис между ног. Ученик подумал, было бы забавно, если медик начнет вдруг плавиться, и живот его сочными, тягучими каплями станет стекать на пол.
- Он написал письмо в органы, - понизил медик голос, - о том, что какие-то голоса сообщили ему, что один из его друзей состоит на службе в марсианской разведке. Хоть это было и глупо, товарища взяли на заметку, Всякое, знаете, бывает. Согласитесь, есть места менее отдаленные, чем Марс, где разведка довольно неплохо работает?
Кобылец внимательно посмотрел Ученику в глаза, словно ждал от него обязательного ответа. Тот понимающего моргнул глазами и кивнул головой.
- Надо же! Мне казалось, он настолько в себе, что даже ни с кем не поделится. - Ученик перевел глаза на руки собеседника. Они тоже были словно вздутые.
- Так это еще не все. - Кобылец поежился, будто посмотрел на себя глазами собеседника. - Исписал общую тетрадь. Девяносто шесть листов. Представляете? - Ученик покрутил головой, словно не представлял.
- Указал на то, что жителям нашей планеты уже давно переселяют души. Якобы в определенном возрасте, в детстве, человек меняется. Окружающие этой метаморфозы, вроде, как не замечают, а человек становится другим. Так вот это ему сообщили все те же голоса. Полезная информация, правда? - Гость скривил губы, словно у него что-то заболело, но это оказалось его улыбкой.
- Страдалец, - вздохнул Ученик. Психиатр удивленно сверкнул линзами.
- Ну, ладно, время позднее, пора. - Кобылец уперся ладонями в колени и начал медленно подниматься.
- Сейчас я вас выпущу. - Ученик опередил врача и оглянулся на него из прихожей.
- А вы, вообще-то, как сегодня вернулись домой? - Кобылец заметил на входных дверях наброшенную им цепочку, и, словно со сна, сощурил выпуклые глаза.
- А я ведь летаю. Илья об этом нигде не упоминал? Мне казалось, что он в курсе. - Ученик сбросил цепочку и отпер дверь.
- А-а-а, понятно… Как вы думаете, я еще на трамвай успею?
- Возможно, если быстро пойдете.

ДЕЛА ЛУШЕВНЫЕ
Врач исчез. Ученик открыл дверь в осиротевшую дверь соседа. Разбросанные вещи были словно отдельные фразы, не договоренные Ильей. Он подошел к письменному столу. Выдвинул ящик.
Читать чужие письма, копаться  в чужих вещах он не считал чем-то недостойным, а вполне оправданным занятием для творческого человека.
Много пустых и полных упаковок с таблетками, рецепты, шприц, карточки "Спортлото", документы, какие-то бланки, записи шахматных партий - все это перестало существовать для Ученика, когда он докопался до тетради с надписью кровавыми чернилами "Дела душевные". Ученик сел на искалеченную раскладушку Ильи и перевернул обложку. Несколько листов из тетради было вырвано.
"…Работаю много. С детьми тяжело, но интересно. Я разделил свой класс на несколько слоев. В верхний слой вошла вся элита, а в нижний, соответственно, дебилы. Одного парнишку пришлось убрать. Их два брата. Старшему надо просто огрубеть, а вот младший - это уж слишком много для одного класса. Если б он остался, я бы просто не справился. Сказывается отсутствие практического опыта.
Достал кучу интересных книг: систему йогов, парапсихологию, журнал "Спиритуалист" - одним словом, почти все то, что меня давно интересовало. И все более интересует. В шахматы играю мало. Записался было в клуб, да нет времени ходить. Все свободное время съедает чтение…
Жена ждет ребенка. Какая это будет радость!
Соседский мальчик меня пугает. Надевает на голову колпак. Как у звездочета или куклуксклановца. Берет дудочку в руки. Ходит и дудит. И все время попадается навстречу мне. Или сзади. Сзади не так страшно. На нем шорты. Ноги в гольфах.
…Каждый должен приобщиться к православной церкви. Хочу окрестить дочку. Главное, чтобы жена не узнала, а то она меня сразу отправит в больницу. Сам я вчера окрестился. Сразу стало легче. Нет, она хороший человек, но ее родители были верующими и очень за это пострадали. Отсюда и страх.
Когда все это начнется, спасутся только принявшие крещение в православной церкви…
Ничего не могу делать, ни читать, ни писать. Очень мешают голоса. Доктора здесь бесполезны. Какие пилюли могут заставить замолчать динамик?
Успокоение только в церкви. Только в вере. Надо молиться Богу.
Вчера я разговаривал с Богом. Вначале тело стало как бы не мое, и я это чувствовал, а потом стало очень легко на душе. Остался только голос Бога…
Все это было. Повторение. Таблетки. Дают. Глотаю. Будет, может быть, еще раз. Может быть, не один.
Не могу отделаться от мысли, что все уже было.
Если человек безумен или, правильно сказать, болен, то есть, живет нереальной жизнью, то он не сознает того, что его поместили в психбольницу. Я сознаю. Они считают меня больным. Как объяснить им, что я стал жертвой опасного и жестокого эксперимента? Как заставить поверить их в то, что в ХХ веке стало возможным изобретение машины, могущей внушать людям любые убеждения, делать с ними абсолютно все, что будет угодно экспериментатором?
Не знаю, какие державы располагают этой машиной. Возможны разные варианты. Эта машина может внушить любые мысли, убеждения, то есть она может вынудить, принудить что-то с собой сделать. Она может целой нации внушить мысль о самоубийстве или повиновении. Все дело в том, кто первым пустит ее в ход. Вот это меня больше всего и беспокоит…
…На мне проводят эксперимент. Почему выбрали меня? Человек, не имеющий врагов, спокойный, образованный, шахматист.
Голоса мне говорят, что убьют меня, мою жену и дочь. говорят, что будут их садистски истязать перед тем, как умертвить. Что мне делать?
Сигнал поступает тогда, когда мой собеседник раскрывает рот. И. хотя я знаю, что он мне скажет, но доказать это уже невозможно. а машина мне передает всю информацию, которую сообщит собеседник…
Слишком много совпадений!
Общаюсь с покойным дядей. Страшно.
Из учеников почти никто не приходит. Редко.
У меня обширная экзема. В волосах перхоть. Нервные моргания глаз. Подергивания головой.
Здесь находится много народу. Есть и больные. Один пожилой человек сильно и часто кашляет. Его поместили в коридор, где все время открыты окна. Сквозняк сильный. Хотел поменяться с ним местами. Доктор не разрешил.
Все время ощущение. что горячо. Во мне горячо. Как двигатель перегревшийся. Так себя ощущаю. Это от информации.
Правильно. Раньше лили воду. Но мне не надо. Если человек говорит, как заставить замолчать? Уйти. Я думал, но это не выход. И на том свете будет то же. А, может быть, значительно хуже. 

ИЗ ДНЕВНИКА ПАВЛА КРИЧАЛОВА
Надя возила меня к старику. Он совсем дряхлый и почти не ходит. В комнате у него очень интересно, как в сказке. Над дверью висят крокодил и огромная жаба. Рулоны бумаги хранятся в слоновьей ноге. Все стены увешаны картинами и фотографиями в старинных рамках. В углу - иконы. Много книг. На кровати рядом с подушкой лежит игрушечный зверек, не то кошка, не то собака, - очень старый, наверное, как сам старик.
Он кормил меня пельменями, предлагал водки, но я отказался. Пью только дома. Потом к нему пришли какие-то люди. Почти в это же время в окно постучала Надежда. Она привела машину. Надя не помогла мне дойти до машины, даже не зашла к старику. Один из ребят, пришедших к нему, помог мне дойти до машины и сесть.
Я не верю в то, что Надя меня любит, хотя мог бы подумать: она относится ко мне не как к инвалиду, а как к полноценному мужчине, и не помогает ни одеваться, ни передвигаться.
Больше всего мне понравилась картина старика, на которой изображен светлый парень с баяном. Он написан не весь, а по пояс, даже больше. Парень в русской рубахе, сидит вполоборота, лицо в полный профиль, куда-то смотрит. Справа стоит баян, на который он оперся. Сзади баяниста, далеко, заводские трубы и корпуса. Рубаха на парне белая с синим узором, вроде как праздничная, но картина грустная. Парень кажется очень одиноким. Хоть внешне он мне не понравился, я его пожалел.
Я считаю, что в портрете самое главное: голова и руки, кисти рук. Но, странно, лицо у баяниста белое, мягкое, кажется, что художник даже пытался его огрубить, сделать более жестким, упростить. А вот руки у него красные, рабочие, изможденные, усталые, кажется, что они намного старше человека. Я сказал об этом автору. Он мне объяснил, что голову писал одного человека, а руки другого, и очень обрадовался, что я это заметил.
Парень, который проводил меня до машины, говорил, что старик не только художник, но еще и поэт и писатель, а на рояле играл лучше, чем писал картины, и сам написал несколько романсов. Парень сказал, что художник знает несколько языков, вообще он успел наговорить мне про старика столько, что я всего и не запомнил. После этого мне стало очень жаль себя, и в то же время появилось какое-то зло. Я думаю: ну, что я смогу за свою жизнь сделать? Вот этот художник - ему скоро девяносто, и, прожив такую долгую интересную жизнь, он перестал ходить. Да и куда ему ходить? Ему, наверное, все надоело также, как и мне. В последнее время я заметил, что теряю интерес ко многим вещам. Да и как не терять? О чем вообще можно думать?
…Очень плохо. скучно и тошно. Совсем не хочется жить. Что я теперь? Объект для сочувствия? Ничего не могу сам. Хожу кое-как на протезах. На улицу стесняюсь выйти. Я же вижу, с какой жалостью на меня все смотрят. Пенсионеры на скамейке сразу начинают перешептываться. Говорят, наверное, вон пошел урод из седьмой квартиры.
Сижу целый день дома. Страшно подумать, что просижу так еще лет пятьдесят. Но теперь об этом думать не надо. Завтра Мама уезжает на похороны отца. Я б на ее месте не поехал. Если человек мог оставить женщину с ребенком на руках без всякой помощи, он не стоит даже того, чтобы бросать ему мелочь и землю в могилу. Раньше, давно, я, правда, хотел увидеть отца, узнать его, поговорить, - ведь мне его очень не хватало. Но, когда я остался без ног, то понял, каково было Маме. Меня держат ноги, которых нет, - из-за них я не могу ничего делать из того, что хотел бы. А Маму держал я, а теперь вот буду держать до самой смерти. Нет. Не буду…
Хорошо, что Надя у нас - только одна соседка. Дочь она уже отправила к бабке, а ее я пошлю посмотреть какой-нибудь двухсерийный фильм. Надежда уйдет, а я в это время все сделаю и, чтобы мало ли чего не подумали, напишу письмо, да и дневник мой найдут, только я напишу на обложке, чтобы не давали читать Маме. О ней я подумал. Сейчас мы живем вдвоем. Оба не видим в жизни ничего хорошего. Если меня не станет, то Мама должна это пережить, она же поймет, что так всем лучше.
Итак, остается один человек, - Мама, которая сможет еще найти что-то в жизни. Она же родила меня в девятнадцать лет и молодая еще.
Как все делать, я знаю: Ростислав мне объяснил, что лучше всего резать под мышками. Мама раньше незаметно прятала бритвы, таблетки и всякие такие вещи, но я схитрил. Сказал, что если человек бреется электрической бритвой, то кожа у него становится неровной. Мама купила мне бритвенный прибор, а в глазах у нее маячил вопрос: "Зачем тебе гладкая кожа, сынок?"

КУДА ЖЕ МНЕ ДЕВАТЬСЯ?
Я привык врать. И себе? В первую очередь! Меня же никто не спрашивает. Я могу думать про себя. Я! Я! Я! - Пишу из любви к себе. СОЧИНЯЮ! Я и позер. А как с остальным? Нет, это танец перед зеркалом. Но куда же деваться? Про себя, в сознании, все выглядит лучше и больше. Ага, значит я хочу "лучше и больше"?
Ничего не хочу…
А время идет…

ЕМУ ОЧЕНЬ ПРИЯТНО
"Отравиться, что ли?" - подумал Ученик как о чем-то очень простом. Тут же представил, что лежит в гробу и опускают его в подвал крематория, а кругом собрались все, кто его знал, и каково им теперь, когда его нет.
- А, черт с ним! - сказал он и высыпал в ладонь таблетки из разных пачек, которые наверняка были снотворными, и принимал их Илья каждый день. Он проглотил лекарство.
Выходя из комнаты, потушил сигарету о косяк двери. Мгновенно затухающие искры рассыпались вниз. На древесине, выкрашенной белой краской, остался черный кружок. Словно потухший кратер на белоснежной планете. Он ушел. И оставил на косяке маленький потухший кратер. Что-то ведь надо оставлять после себя.
Вернувшись к себе, сел на пол. Включил магнитофон. Вначале не было ничего. Только знакомая музыка. Потом словно чьи-то руки легли на его голову, а голова стала мягкая, как пластилин, как клубок шерсти, а руки шарили в ней. И вдруг хлынула вода. Она набегала теплыми волнами, согревала голову и оттуда расползалась по телу. Да, он был под водой, и вечно хотелось полулежать на паркете и ни о чем не думать. Какая-то сила, без всякой его воли и желания, сделала его счастливым и беззаботным. Он ничего не помнил. Чувствовал только одно - ему очень приятно. Он просто сходит с ума от удовольствия.

В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ
Утром позвонил Боб и очень тихим голосом спросил, что Ученик делал вчера вечером. Ученик ответил, что вспоминал прошлое, сказал, что Илью увезли, и спросил, давно ли Боб его знает.
- В общем-то да. А что? - Голос у Бориса был слабый.
- Как у него начались эти шизовки? - Ученик успел поработать перед тем, как навестил аптечку Ильи, и теперь ему очень хотелось поблагодарить Боба за отданную энергию.
- Ну, видишь ли, все началось с того, что он стал оставлять везде свои вещи. Портфель, книги, плащ - в гардеробе. Потом стал все раздавать. - Борис говорил тихо, но ясно, а ученику иногда казалось, что он говорит по-английски. - Раздал много ценных изданий. Вещи отдавал. Зонт. Очки от солнца - словом, шизанулся.
Голос Боба иногда пропадал, а потом возвращался, но будто с другой стороны:
- Жена ему говорит: "Ты, Илюша, что, - заболел? С памятью что-то или нарочно так?" А он отвечает: "Нет, я теперь так жить буду. И все так должны". Ни за какие вещи, то есть, не держаться, все раздавать.
- Да, интересно; он что, и в дурдоме всем будет помогать? - засмеялся Ученик.
- Не знаю. Хочешь - навести. Среда и воскресенье с пяти до семи. Адрес знаешь. - Боб еле ворочал языком.
- Знаю, - подтвердил Ученик.
- Ты извини, я с тобой разговариваю, а сам лежу, - оправдывался Боб.

РЯДОВОЙ ОРГАНИЗМ
Они шли, наступая на листья, которые шуршанием своим озвучивали этот странный парк, а то, вдруг втянутые в танец порывом ветра, перелетали веером из руки в руку этого невидимого фокусника-ветра.
Ученик был выше Илье больше чем на голову и склонялся, когда  тот говорил.
- Видите ли, я ведь ни в коей мере не считаю себя больным. Разве можно назвать болезнью прозрение? - Скурихин затянулся, полоща дымом рот.
- Но у вас уже наступали моменты, когда вы считали себя прозревшим? - Ученик остановился, прикуривая сигарету. - А э т о как произошло?
- Это не произошло, а происходит. Все, что было раньше, - детский лепет. - Илья запнулся, смущенно кашлянул. - Мне стали являться мои грехи. Вы понимаете?
- Да. - Они встретились глазами. Ученик заметил, что Илья стал избегать прямого взгляда. Стал еще чаще и неравномерно моргать. Лицо Скурихина теперь как избитое, а прыщи обратились волдырями. - Это было довольно мучительно. Я должен был все вспоминать сам. А они только исполняли то, что воскресало в моей памяти. - Илья снова размял папиросу. Закашлялся.
- Эдакий театр. - Ученик вздохнул и оглянулся по сторонам.
Прямые, как свечи, деревья тонули в лужах, будто они тоже таяли и были восковые. В почерневших островках первого снега нельзя было угадать его былого крахмального благополучия.
- вы не мерзнете? - спросил Скурихин поежившегося Ученика.
- Нет, я почесываюсь. А что, тут не следят? - Он подобрал с земли лист, но тут же искромсал его и пустил по ветру.
- За кем? - не понял Илья.
- Ну, мало ли, убежите. Вон какой парк, а ограда для кроликов.
- А куда? - измождено посмотрел на него Илья, затаптывая папиросу в охапку листьев. - Так было вначале. Потом так, что уже не знаешь, спишь или нет. Их стало гораздо больше. Мне было страшно, но вместе с тем пришло чувство раскаяния. и я перестал бояться. Во мне проснулся совершенно другой человек.
- И вы стали все раздавать людям? - Ученик улыбнулся.
- Это - не главное. передо мной открылось столько нового, истинного, вечного, что раздать все и остаться голым - это так, этого не замечаешь. - Скурихин вдруг быстро проглотил какую-то таблетку.
- А это зачем? - спросил Ученик.
- Рядовому организму не справиться с той нагрузкой, какую я получил, - помотал головой в подтверждение своим словам Илья.
Они вернулись к белому кирпичному зданию. окна были затянуты ржавой сеткой. Ветер разбежался за их спиной, ударился о стену, закружил скомканные листья, которые птицами понеслись на них. Ученику вдруг захотелось стрелять в их разноцветную стаю.
- Скурихин! - позвал женский голос из дома.
Ученик посмотрел на окна и определил, откуда кричали, по ржавому пятну за сеткой.
- Вы извините. Мне пора. Процедуры, - виновато отвернулся Илья. - Приходите в воскресенье.
Скурихин неловко выставил свою руку. Ученику показалось, что он пожал тюлений ласт. Илья кашлянул: - до свидания.
Это он сказал уже на пороге и, повернув свою сутулую спину, еще больше согнулся, когда входил в корпус. В больничном ватнике он напоминал темно-синюю гусеницу.

ДНЕВНОЙ СОН
Ученик давно заметил особенность своего организма - всегда заболевать до или в период особенно важных событий. Это бывало и перед праздниками, и когда-то перед соревнованиями, и даже перед свиданиями, на которые возлагались большие надежды. Сейчас, почувствовав легкую ломоту в спине, он решил прилечь, хотя еще не стемнело. "некстати болеть", - подумал он и, три раза перевернувшись с боку на бок, заснул.
…Как они ждали квартиру! А вот бедная баба Катя не дождалась. Да, он сидит теперь на чемоданах и ждет, что очень скоро, может быть, уже сейчас, уже подъехала машина и повезет их вещи в новый дом. Много вещей они, конечно, оставят, но и потаскать придется изрядно. Чего стоят одни книги! Как смешно было, когда баба Катя зашла в комнату после ремонта и стала шарить по свеже оклеенной, еще совсем сырой стене и, всхлипывая, повторять: "Зачем заклеили книги? Там все мои учебники!" Книги были просто убраны, а стеллажи разобраны. Да, она была уже совсем ребенком, бедная баба Катя. Все ждала, когда мама поведет ее учиться в гимназию… Соседи? Но мать с ними в постоянной ссоре, и они не заходят. Кто-то без звонка? Как вошло? Нет, старуха какая-то. Баба Катя! Да, она совсем разучилась ходить. Вошла, оглядывается. Сонная какая-то
- Ты что, баба Катя? - спросил ученик и встал с чемодана, но не распрямился.
- Вы куда собрались?
Она говорила всегда властным голосом, но кто ее слушал?..
- Так переезжаем мы. На новую квартиру!
Старуха стала нечистоплотной в последнее время, и от нее часто дурно пахло. Она почти не слышала, и ей приходилось кричать. Ученик отошел к окну. Оттуда заорал:
- Машину сейчас жду!
- А меня-то возьмете? - спросила баба Катя и села вдруг на свою кровать.
Но кровати-то уже почти год как не было. После самой смерти, как увезли старуху, так и кровать во двор выставили. а там долго ли она простоит? Что-то было во всем этом не то.
Сидит баба Катя на кровати, нога на ногу, пальцы сплела, колено обхватила. Всегда так сидела. Но все равно не будет ее скоро. уйдет она. Уйдет? Милая, старая баба Катя! Сколько она возилась с ним - капризным и злым. Как отплатить ей? Что сделать за эти минуты? Ученик подошел к ней, обнял ласково, поцеловал в лоб. Она была такая родная ему. вся даже какая-то мягкая сейчас, беспомощная. Но что это она так смеется? Нет, странный смех ее! Да она ли это?! господи, кто это? Вон же баба катя там, в дверях, спиной уже к нему, а это кто? Нижняя старуха с вытекшим глазом? Была сейчас она, но нет уже. Да кто же это? Нет, снова баба Катя. Ой, нет! Чужая. страшная, схватила его за руку и тащит, на себя тащит!
…Ученик проснулся и, еще не придя в себя, на всякий случай простонал. Сбросил простыню, сел: "Со мной, и вдруг такое! Не от Ильи же мне заразиться?" Он снова лег.
…Автомобиль был большой и черный. не очень современный, но такой шикарный, что можно задохнуться от счастья, сидя в нем. С ним была обезьяна. Какие-то собаки кружили вокруг них, но ученик открыл дверцу, и обезьяна из уличной слякоти скакнула на кожаное сиденье. Да и наплевать! Главное, скорей завести и ехать. Автомобиль плавно двинулся, но. миновав квартал, Ученик понял, что правит троллейбусом. Он знал улицу, по которой ехал. Вырос на ней! И никогда по ней не ходили троллейбусы. Подумав об этом, он сделал что-то не так. Машину вынесло на перекресток и вправо, поперек проспекта, но все встречные машины, как рыбы, огибали троллейбус. Ученик увидел перед собой пожилую рыжую женщину с огромной собакой. Он понял, что это самая шкодливая особа из тех, кто приходил к ним, когда он только родился, чтобы сказать: "Нет, он не похож на Олега!" Отец ушел в то время, когда ученик уже готовился увидеть свет, а про этих "общих знакомых" один раз случайно слышал. Как ни мерзка ему пришлась эта баба, но что она скажет? перед тем. как женщина заговорила, ему предстояла дуэль глазами с ее псиной. Не мигая, смотрел Ученик в красные собачьи глаза.
- Ты что-нибудь знаешь о своем отце? - спросила женщина, одергивая поводок и ласково улыбаясь.
- Только то, где он живет.
Ученик пожалел, что с ним нет Ивара. Он хоть и в два раза меньше этого кобеля, да вдвоем они как-нибудь с ним бы управились. а пес, словно видя перед собой Ивара, оскалился.
- Перестань, Пушок, - небрежно хлопнула она пса по переносице. - Знаешь, твой отец очень опустился. Совершенно спился, страшно постарел.
А мать говорила, что Олег не выносил спиртного. Да Ученик это и по себе знал. Но вот видит: небритый сутулый человек перед зеркалом. Странно видеть этого грязного мужчину в изящной женской спальне. Ученик вспомнил фотографию. Отец там гораздо выше матери, руки держит в карманах пиджака, улыбается. Да, он здорово похож на отца. И вот он уже в его оболочке, и на этой фотографии, и у трюмо, трусливо заглядывает себе в душу. В какое-то мгновение вся грядущая жизнь предстала перед ним.
…Он проснулся, но не двигался и ни о чем не думал. Это длилось долго. Потом подтянул под себя ноги и сел.
- Все теперь ясно? - спросил он себя.
Щелкнул торшером. Слез с дивана. Достал из серванта снотворное. Высыпал несколько порошков, отхлебнул вина из горлышка и лег спать.
…Комната, в которой они раньше жили, была дорога ему, как живое существо. а сейчас, когда здесь была Мама, он чувствовал себя ребенком. Но что это за мужик за столом? Да это Август с каким-то типом. Чего они пришли? И почему Мама с ними смеется? А угол комнаты, как у Августа в квартире. Даже стол такой же! Как же он смог захватить часть их комнаты?
Но как они веселы! И Мама ставит на стол бутылку водки. Вот это уже ни к чему! Ученик подошел и хотел взять бутылку. Мать стала его отталкивать. Он увидел, что комната перегорожена ширмой, и повлек мать к окну, где должна стоять ее кровать. Но она уперлась руками ему в грудь и не хотела двигаться с места. Ученик с неожиданной легкость поднял ее, как вдруг обратил внимание на юбку. Это была Маринина юбка, сшитая словно из лепестков тюльпана. Да это же Маринка! Ученик опустил ее на кровать. Теперь ему было наплевать и на Августа, и на его приятеля…
…Комната была на южной стороне дома, и с полудня солнце било в окно лучами, которые разбрызгивались по потолку, а вечером желтая переползала с паркета на стену и там уже кровавым пятном жгла фотографию Марины. Ученик лежал и водил по стене глазами, а шевельнуться не было сил. Одеревеневший, но расслабленный, он смотрит в давно изученный потолок, словно пытается совершить на нем какое-то открытие.
…Мужик был огромен, а толст настолько, что груди его просто болтались, как свиные рыла, в разные стороны. сам он весь был в крупных складках, как стеганый надувной матрас. Ударить его не имело смысла. Такого не прошибешь! Но вот в руках у Ученика автомат, и он ловко прошивает бугристую спину крест-накрест. Однако детине ничего не делается. он оборачивается. Да он смеется! А сам целится Ученику в голову из пистолета, который кажется игрушечным в его руке и похож чем-то на галстук-"киску".
Ученик закрывает лицо руками и с ужасом чувствует, что они становятся тяжелыми и липкими. Что он, убит? Готовясь упасть, он открывает лицо и видит, как Мужик рассказывает о чем-то Наташе и бабе Кате. Они втроем смеются, а на поводке у Наташи Ивар… Ученик удивляется, что у всех них распухшие ноги и сплющенные головы, а сами они, как сосны, нависают на ним и вытягиваются все выше. Он понимает, что лежит. Зовет к себе Ивара. Пес подходит и встает на него всеми четырьмя лапами, приятно дыша из своей собачьей пасти. Но оказывается очень тяжело держать на себе собаку. ученик пытается столкнуть Ивара, но когти намертво впиваются ему в грудь…

ИЗ ДНЕВНИКА ПАВЛА КРИЧАЛОВА
Совсем одиноко. Никому не верю. Ни с кем не делюсь своими мыслями и настроением. Все мне противны. как хочется иметь ноги. чтобы уйти куда-нибудь далеко в лес от всех людей. Взял бы Надю? Не знаю.
Хочется в снег. Зарыться с лицом. Ободраться о подмерзшую корку льда под снегом. Израниться. Кровь на снегу. А потом носиться по лесу, сбивая спиной и плечами с деревьев снег. Наверное, это близко к смерти.
Мама вчера уехала. Я послал Надю в кино, а сам решил умереть. Все приготовил, представил, как меня найдут, как Надежда будет плакать - ее слез мне не жалко, мне их хочется. Маминых слез - жалко.
Представил, как буду лежать в гробу. И вдруг мне стало завидно. Завидно оттого, что я ничего не сделал, чтобы умереть. не потому, что я что-то там обязан совершить, - это все ерунда, а как в детстве, когда я начинал чем-то увлекаться потому, что другие это умеют. Мне как бы открылось новое измерение жизни - я ничего не сделал!
А что я могу? Не знаю. Написать бы что-нибудь, симфонию или картину, а после этого умереть. И еще. Хотя одно это меня бы не удержало. только это. Я подумал, что будет дальше? Я-то этого не узнаю!

ТЕБЯ?
- Значит, как прочту, сразу верну. - Черноглазов набил портфель книгами и с отрешенным видом сел на подлокотник кресла. - А что собака твоя жива?
- Может быть, Ивар еще жив, но он не у меня. - ученик покосился на гостя.
- А что случилось? - изумился Черноглазов.
- Потерялся.
- Как же так?
- Очень просто. Ушел.
- Ты его так одного гулять и отпускал? Вот видишь.
- Он мне теперь каждый день снится. Позавчера с ним чай пили.
- С кем?
- Да с Иваром же.
- Как?
- Очень просто. Сидели на кухне. Он одну лапу на другую заложил, в передней блюдце держит и на чай дует, чтоб быстрей остудить. Собакам, знаешь, горячее нельзя: нюх пропадает.
Ученик включил магнитофон.
- Тебе сегодня куда-нибудь надо? - Черноглазов стал извиваться под музыку.
- К шефу. Конфиденциальный разговор. К тому же хочет уволить. - Ученик отбивал ляжки ладонями в ритм музыке.
- Тебя? - искренне удивился Черноглазов.

КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЙ РАЗГОВОР
- Слушай, парень, не нравятся мне твои разговоры. - Правдин серьезно на него посмотрел. - Кончал бы ты свое пустозвонство. Понял?
- Вы мне как начальник такое указание даете? - Ученик не отводил своих глаз и улыбался.
- И что у тебя за манера все время лыбиться? Взрослый парень, а все дурака разыгрываешь! Смотри, как бы твои документы не испортились.
К Правдину постучали.
- Войдите!
Вошел Божков. Правдин больше не задерживал Ученика.

НЕТ
Здесь курят. Сидят на стульях. На подоконнике. приятней. В детстве, наверное, потому что запрещали. Надписи на стенах. Немного. Бывает гораздо больше. Чьи они? Кому? Где вы, авторы, рассыпавшие свое одиночество?
Ученик бросил сигарету в банку из-под горошка. Она зашипела обиженной змеей. Собрался уйти, но из лифта явился Алешка.
- Старик, на минутку! Здравствуй! - принял он руку Ученика. - проект зарубили. Ах, мать их не во время родила! Полгода, старый, полгода!
- Это что, городок в Сибири? - Ученик сунул в рот Алешке сигарету и захрустел спичками.
- Ну да! Мой город! перестраховщики! - Он судорожно затянулся. Руки дрожали. - И ведь получится как в тот раз. они тогда тоже настаивали, чтоб  в одном кирпиче сделать. А что получилось? Одного оштрафовали, другой - с инфарктом! - Алешка выронил сигарету. Искры осыпали его изящные ботинки. - А, черт! Старенький, прости! Еще штучку?
- Слушай, отец, у тебя со здоровьем тоже неважно. Ты бы так не дергался, а то опять вздует. Смотри, ты уже надуваешься. - Ученик погладил Алешку по животу.
- Мелочи, старина! Еще одна-две печеночных комы - все. Это - не самое главное! - Алешка зло посмотрел в окно через свои затемненные очки.
- Как говорит Лика: "Для приобретения хорошей духовной оболочки мы должны иметь как базу хорошую физическую". - Ученик с улыбкой посмотрел на архитектора.
- Чушь, старик! Всем в печку! А раньше, позже - не суть! - Алешка, кажется, начал успокаиваться.
- А вот и Ликочка! Ты, мать, легка на помине. - Девушка, искренне улыбалась, встретив ребят. - Как твоя йога?
- Отлично! Вчера, наконец, села в лотос! Больно! Мать вышла из кухни. говорит, дошла ты, доченька, в цирке тебя скоро будут показывать. - Она, как лошадка, качала головой, словно соглашалась с тем, что "дошла".
- Башлей у тебя, мать, будет - пруд пруди! Нас тогда не забудь. - Алешка собрался уходить. - Я к шефу. Еще увидимся?
- А как твоя наставница? Как это по-индусски? - спросил Ученик.
- Гуру, - улыбнулась Лика. - Ты знаешь, неважно. С головой что-то.
- Гуру, - округлил глаза Ученик. - А что, перенапряглась?
- Вроде того. - Девушка погрустнела. - Ни с кем не общается. Сама с собой разговаривает.
- А чего ж так? - Ученика не покидала бодрость. - она ведь чудеса всякие делала? По стеклу ходила?
- Ну, не только. И по углям тоже, и телепатировала, и гипнотизировала. А как третьим глазом владела! Я тебе рассказывала? - Она посмотрела на него.
- Нет. А где это? - смущенно спросил Ученик.
- Здесь, - уперла указательный палец в середину лба Лика. - Ты когда глаза закроешь и острый предмет к этому месту подносишь, чувствуешь?
- Не приходилось, - сказал Ученик. - сегодня попробую.
- Ну, вот, а если развить этот орган, то можно и прошлое знать, и будущее предрекать. Это - великая сила. - Лика словно отдавала дань поклонения какой-то действительно очень большой силе. - Я сейчас пробую. Плохо получается.
- А как ты им смотришь? - спросил Ученик.
- Да не смотрю еще, - засмеялась Лика. - Развиваю. Надо на нем сосредоточиться и представить в этой точке свечение.
- Понятно. - Ученик достал сигарету. - Лика!
- А?! - Она испуганно посмотрела в его глаза.
- Ты замуж не собираешься? - спросил он и вдруг смял сигарету.
- Что? - Она взяла двумя руками папку для бумаг и, словно щитом, закрыла, насколько могла, свое тело от его глаз. - Нет.

СЛОВО РЕДАКТОРА
- Вы знаете, меня ваш Павел Кричалов насторожил. Что вы все пишете про такие вещи? про извращенцев, про наркоманов. Это все - отбросы. Посмотрите вокруг. Разве все так плохо и безысходно? - Елизавета Антоновна перевела дух, посмотрела на Ученика, угощая его своей жизнерадостностью.
- конечно, нет, я просто пытаюсь понять, откуда берутся отбросы. - Ученик закинул ногу на ногу. - А дневник произвел на вас впечатление подлинности? Верится, что автор его действительно искалечен?
- Ну, как вам сказать. У меня, собственно, вызвали сомнение отдельные моменты. - Редактор задумалась и начала листать рукопись. - Вы хотели показать страшно одинокого человека с очень бесцельной жизнью. Если это только из-за ног - бедновато. потом, любой человек излагает на бумаге не столько туманные мысли, сколько мысли уже разработанные, проясненные.
- Но ему не до того, - вставил Ученик.
- Вы - автор и не забывайте этого. Вы должны крепко держать мысль в своих руках. - Елизавета отложила рукопись и придвинула ее к Ученику. - И еще хотела вас спросить. Кто такая Надя? По какое место ему отрезало ноги? Это неясно. Попытайтесь внести в дневник конкретности жизни. Ну, а насчет печати…

НЕНАЧАТОЕ СОБРАНИЕ
Он думал об этом в детстве, а потом забыл и только сейчас очень удивился, что не замечал раньше эти страшные морды. Ничего человеческого. Тупые, вечно пьяные морды. Правдин торопился. Он должен был еще провести собрание.
Впереди себя он увидел человека. тот шел еще, но вскоре должен был упасть. Пьяные движения становились все неувереннее. Вот он схватился за трубу, его понесло на газон, и об дерево опавшее - головой. Больно, наверное, но почувствуется позже, когда протрезвеет. Если протрезвеет. Упал. Правдин, шедший за ним, подумал, что и на жизненном пути так: кто-то упал, а ты иди дальше и не оглядывайся. И он пошел дальше. К нему подлетели летучие мыши и хотели сесть на плечи его и руки.
- Что надо? - спросил криком он.
- Мы же мыши! - почудилось в шуршании крыльев.
- Кыш, мыши! - прозвучало не шуршание, живой голос Мартына Васильевича. Улетели мыши.
А войдя под арку своего дома, Правдин встретил упавшего у дерева человека. Тот шел навстречу, сердито качаясь, и держал бутылку какого-то пойла.
- Меня? - спросил человек. - Кто еще быстрей?
- Пустите! - Мартын выбросил руку, желая оттолкнуть пьяного. Но навстречу ему блеснула бутылка, а с лица человека от резкого движения слетела маска небритого пьяницы, и за ней были только черви.
Испуганный, Правдин пошел дальше и резко захлопнул за собой дверь проходной. Он прошел к себе и без сил опустился за стол. отдышавшись, подошел к зеркалу. оно висело в этой комнате, где мартын менял и хранил свои маски. Он снял маску и увидел в зеркале свое усталое лицо. Правдину давно не нравились собственные глаза. Были под ними тяжелые, всегда влажные фиолетово-зеленые мешки. Они могли быть и от переутомления, и от частых выпивок, и как начало базедовой болезни, потому что глаза у Мартына Васильевича становились со временем все больше, словно глазные яблоки пытались освободиться из плена воспаленных век.
Без стука вошел Тупицын. на нем была маска снисходительного участия в чужом горе.
- На заводе, где работает моя супруга, сгорело в малярке восемь человек. Стояло полведра нитры, кто-то заронил искру. Ни один не успел выбежать. А у нас такого не будет.
- Почему, Федор Иванович? - спросил Правдин, протягивая Тупицыну сигарету и закуривая сам.
- Спасибо, я "Беломор". У тебя, Мартын Васильевич, что лицо такое скучное?
- Ах, да, - спохватился Правдин и молниеносно нацепил маску обоснованного довольства.
- На собрании будешь сегодня? - спросил Тупицын.
- Кончено. У меня же - доклад. - Правдин взглянул на часы. Пора уже.
Он запер кабинет. С Тупицыным они поднялись в зал. Народу было уже достаточно, а у трибуны Правдин увидел ученика и сразу подошел к нему.
- Зачем пришел? - спросил Правдин, взяв Ученика под локоть. Но больше всего его возмутило то, что Ученик без маски.
- Интересно, - ответил тот, продолжая рассматривать присутствующих.
- Здесь серьезное собрание, выйдите! Вы - не член партии! - Мартын Васильевич командно кивнул на дверь.
- Выйду, только вы снимите маску, - Ученик смеялся.
- Что? - (Никто никогда не смел говорить про маски, хотя знали про них все). - Что?!
- Маску! Маску! - и Ученик грубо сдернул с Правдина маску, зацепив ее за щеку.
Тут случилось то, чего Мартын больше всего боялся. У него выпали глазные яблоки, и куда катились они - Правдин уже не видел. Держала их последние дни маска - маска благоденствия. Прорези для глаз на ней были вырезаны полузакрытыми от блаженства. Перед Правдиным была теперь чернота: даже не чернота, а просто ничего. Ни-че-го…
- О-о-ой! - со сна крикнул Мартын и замолчал сразу, окончательно проснувшись.
- Что такое? - встрепенулась Правдина. Не уразумев, "что такое", перевернулась на правый бок и заснула.
- Ничего, Диночка, - вслух подумал Правдин. - Наверное, я сходу с ума.

АЛЕША БРЕДИТ
- Ты бы навестил Алешку, - подошел Цырлин. - парень совсем дошел.
- Ладно. Он в отделе? - спросил Ученик.
- Да какой там в отделе - дома, пьяный в хламину. К нему Шпикина с профоргом ездили, так он их послал подальше, и то через дверь.
Цырлин был не так расстроен делами Алешки, сколько интересно ему было узнать, что же с архитектором, уволят ли его теперь, или вновь пощадят, да и, главное, как он сам, - все-таки сломался? Сам Цырлин - как пони среди сотрудников, когда те лошадиным табуном несутся по коридорам на обед или с работы. Угнетенный своей миниатюрностью, но крайне уверенный в себе, постоянно чертыхается своей бестолковости, но ехидничает, как злой гном, когда кто-то оступается.
Из объединения Ученик поехал к Алешке. Жил тот на окраине. В новостройках. Ученик был у него один раз, но визит случился в праздник. Они приехали вместе, а потом Алешка запихнул друга в такси, и Ученик начисто позабыл все ориентиры. Он долго бродил среди слишком одинаковых домов, пока не вспомнил, что в Алешкином парадном сорвана часть почтовых ящиков, а на сконфуженной не крашенной стене нацарапано: "Ваши газеты на почте". Память выручила Ученика, и он все-таки нашел квартиру, потому что перед ее порогом лежали лоскуты тюлевой занавески. Именно их прижимал Ученик в тот день и плакал: "Эту юбочку я подарю Маришечке! Старик! Отдай мне ее! Ну, что тебе стоит?! У нее была юбочка из лепестков тюльпана, а теперь будет из стрекозиных крылышек!"
Ученик позвонил. Звонок рявкнул, но никто не открыл, и Ученик надолго прижал кнопку. В скважине показался довольно острый кухонный нож.
- Алешка, тебе жизнь моя нужна? Выходи на честный бой! - Ученик отошел на всякий случай от двери и расслабился.
Дверь открылась. Алешка стоял на пороге. Руки его от локтя были в крови, а сам он плакал.
- Ты?! господи!
На этаж поднялся лифт, но когда двери разъехались, то Ученик уже щелкнул замком и удивленно смотрел на друга.
- А, это… - Алешка вытянул руки. - Воды горячей не случилось, а то бы ты меня уже не застал. Тромб вышел.
- Зачем же ты? - Ученик осмотрел руки.
- Старик, не могу больше! - У Алешки опять потекли слезы. - Работать не дают, а теперь еще это…
- Что? - Ученик ходил по разгромленной квартире. - Что здесь за битва приключилась?
- Да, ерунда всякая, а я верю. - Архитектор недоверчиво осмотрелся, а ученик заметил, что вокруг его глаз выступили багровые "очки".
- Какая ерунда? - Его раздражало, когда ему не сразу рассказывали.
- Ну, что? Вчера вечером. Стемнело уже. Вдруг голос: "Всем раздеться и на крышу!" Я разделся, вылез на крышу. Встал на край. Нет, думаю, страшновато. А тут говорят: "Всем голым вниз и строиться". Я спустился. Бабка в дом входит. Спрашиваю: где голых-то строят? а она как заорет! - Алешка налил себе воды из-под крана и нетерпеливо выпил. - Ну, вот. Что еще? А, да! Вижу, никого на улице нет. Куда, думаю, идти? А тут строгий голос: "Вольно!" Я к себе поднялся. Решил завалиться. Окно подошел закрыть, а там черт. Я ему по морде, а ему хоть бы что. Лезет, гад! я в него табуреткой швырнул. Спрятался. Только лег, слышу, он о кухне шастает. Я - нож и туда. И так всю ночь. старик! То я его, то он меня. Ну, нервы сдали, я вот и маханул по венам! - Алешка сел на табурет. Ссутулился и посмотрел на руки.
- То, что ты руки себе испортил, - ладно, а вот цирроз твой как себя поведет? - ученик положил руки Алешке на плечи.
- Это - завтра. А пока - наплевать. Может. возьмешь бутылочку? - Голый по пояс, раскрашенный кровью, конечно, он был сейчас не в себе и мог натворить что-нибудь с собой.
- Нет, дед, пить не будем, а я у тебя просто посижу. Можно? - Ученик пошел по квартире, поливая из чайника не засохшие лужи крови.
- Еще спрашиваешь. Ты же знаешь, что я всегда рад тебе. С одним тобой и можно поговорить. - Алешка повернулся к полу. - Брось поливать. Я потом отциклюю.
- Ну, тогда я заночую. Вдвоем нам легче будет. Когда твой черт придет, я в комнате спрячусь, а ты на кухню побежишь. Он - сюда, а я его тут цоп! - Ученик хлопнул в ладоши и представил себе, как они изловят черта и сдадут его в кунсткамеру, а если он окажется компанейским парнем, то в зоопарк. И вспомнил Илью:
-  Меня тут соседушка спросил: "А вы нечистого видели?" Ну, я, огонь и воду прошедший, говорю: "Конечно". А он, хитрый духом, уточняет: "А какой он?" Теперь хоть буду знать. Не осрамлюсь!

УЧИТЕЛЬ
Будьте вы все прокляты! Как я вас ненавижу! Мерзкие существа! Я извиваюсь перед вами, как змея. Я продаю вас, люди! И я добр к вам, скрывая ненависть! Я только жду, когда кто-нибудь из вас повернется ко мне спиной…
Как мне плохо! как одиноко! Кто-то ведь меня любит! Даже не кто-то, а вполне конкретные люди. Ну почему не раствориться мне в них, не сгинуть в их существе, в их мире?
И надо ли думать о том, что умрут все, - моя мать, родственники, друзья. Я переживу их. переживу тех, кому я все-таки наиболее дорог. И не знаю, будет ли кто-то, кто хоть не побрезгует возиться с моей старостью. Наверное. нет. Люблю я себя более всех и всего. Чувствую себя совсем одиноким. Эгоизм. Нарциссизм. Многое еще отвернет людей от моей старости. но только мой бедный талант, униженный уже тем, что дан мне, - талант мой не оставит меня одного, вечно боящегося боли и смерти.
Разрезав лоб свой на переносице морщиной, ученик остановился у неухоженной могилы. скамейки не было. он присел на корточки и заговорил:
- Нужно или нет людям то, что я делаю, - меня не интересует. Это похоже на мучительное оправдание за какой-то неисправимый поступок. Но я устал, устал считать себя виноватым, если кто-то голоден или болен. Я-то здесь при чем? Вечно в противоречиях. Но, может быть, в них и есть закон равновесия, закон объективности творчества, и, смеясь над ней, презирая, не ставя ни во что, я тут же готов целовать ей руки, все знавшие руки вокзальной шлюхи. Да, все в мире естественно, и счастье, и горе, а отсутствие сравнения рождает безумство, но почему не лишит меня тот, который над всем этим главный, рассудка, и неуязвимой и беспечной станет моя душа!
Я прихожу к Вам нечасто, учитель, я несу, может быть, всякий вздор. Я всегда был эгоистом и копался только в своем дерьме. но теперь я не могу спросить Вас ни о здоровье, ни о том. как, Вы, для меня невидимый. выглядите? Меня не оставляет уверенность в том, что еще встретимся.
- Конечно, встретимся, - прозвучал голос учителя. - Я давно хотел повидать тебя. приходи завтра.
- Сюда? - Ученик истерично огляделся.
- Нет, зачем же. Мы тебя позовем. А сейчас еще рано. До завтра!
Учитель замолчал.
Ученик понял, что сегодня он уже больше ничего не услышит.

ДЕРЖИТЕСЬ ЗА ПОРУЧНИ!
Зная, что никто на его вопросы не ответит, он все же мучился на следующий день незнанием того, куда и во сколько надо прийти?
С утра сидел в мастерской. Не мог работать. Гадал, как позовет его Учитель? А когда вышел на улицу, задохся в городской пыли и быстро вскочил в автобус.
Народ в автобусе еле дышал. Вбираемый воздух был как сухой и горячий песок. Все были потны. Пахло. Ученику вдруг показалась странной публика в салоне. Так, пятак, передаваемый им в кассу через гражданина в измокшей бобочке, лег не в человеческую руку, а в морщинистую обезьянью лапу, а сам гражданин приветливо оскалился улыбкой шимпанзе. Пожилая, потерявшая всякое подобие шеи, женщина на глазах у него захрюкала, не зло, но больно наступила ему на ногу копытцем и принялась жевать какую-то зелень из своей же сетки, соскользнувшей с копытца на пол. Девушка, за которой Ученик вскочил в автобус, была импонировавшим ему типом, но сейчас она стояла всеми четырьмя лапами на сиденье, нос ее был черный и очень мокрый. Собака, видимо, пустовала и принимала, лукаво щурясь, самые интригующие позы своим по-собачьи крепким телом.
Ученик почувствовал, как ноги его что-то сдавило. Человек, стоявший за его спиной с кожаным портфелем, обвивал его ноги, так же стремительно превращаясь в удава, и странно было видеть над раздвоенным белым языком дымчатые в черной с золотом оправе очки, а на плоском черепе - легкую шляпу. Ученик схватился за верхний поручень, но удав не отпускал его ноги, очки упали, и снизу на него смотрела холодные, исполняющие только законы природы, глаза.
Автобус остановился, дверь открылась, и ученик вывалился на асфальт вместе с пресмыкающимся. Ударившись спиной об асфальт, он потерял дар речи, а ударившись еще и головой - сознание. В реальность его вернул рев автобуса. Открыв глаза ученик увидел чешуйчатый хвост, за которым вежливо закрылась дверь. Он уперся кулаками в тротуар и завыл по-волчьи.

ПОСИДИ СЕГОДНЯ У МЕНЯ
Он чувствовал, как каждое мгновение на него опускают занавес. Так били капли дождя по голове и плечам. Он добежал до ближайшего дома, заскочил  в подъезд, но снова попал под дождь.
 Дом шел на капитальный ремонт, и пустые оконные проемы вызывали уныние. Но справа была еще дверь. Он открыл ее. Было темно, но из глубины шел свет. Он осторожно пошел на свет, шаркая ногами, правой рукой вел по стене, как вдруг стена оборвалась, и Ученик очутился на пороге комнаты, в которой горели свечи.
- Здравствуй. - сказал учитель, сидевший в глубине комнаты. Сквозь неубедительный свет Ученику трудно было разглядеть своего друга, а приблизиться ему почему-то казалось невозможном.
- Как твои дела? Жизнь? Ты мне вчера жаловался?
- Поверьте, это не так серьезно. Я часто впадаю в отчаяние из-за пустяков. Я продолжаю работать. Жалею, что не смог взять рисунки из Вашей комнаты.
- Ну, это поправимо. Я хотел поговорить с тобой о другом. Вернее, показать кое-что. - Учитель внимательно посмотрел на Ученика, а тот как и раньше почувствовал себя под этим взглядом прозрачным и беспомощным. Слабым. новорожденным…
… Черной синью переплеты окон,
     Мягким саваном лежит под ними снег…
     Подойдешь и встанешь полубоком,
     Видишь - за окошком - человек.
    Написанное за несколько лет до смерти учителя, корявыми буквами, вспыхивало стихотворение в темноте комнаты.
…Белым инеем закованные руки,
    От мороза посиневшие уста,
    В голубых глазах вершина муки,
    А кругом седая пустота.
- Ты много думаешь о себе. Себя надо забыть. - Сказал учитель.
…Человек, ты имя свое помнишь?
    А пришел проведать не меня?
    Это ты стучишься часто в полночь,
    Затихая на рассвете дня?
Нет, не он! Это я стучусь к нему! Пустите, учитель! Я многое понял.
…Подожди, не кутайся в метели,
    Не садись на снежного коня,
    Не скачи по савану-постели,
    Посиди сегодня у меня.
И вот я сам у него. Здесь в этой непонятной комнате. Впрочем, так ясно, что именно в этой комнате я должен был найти его! Учитель!

ЧУЖИЕ ДУШИ
Ученик почувствовал, как исчезает. Нет, тело его остается - вот оно, окаменело, опершись на стол. Ученик видит его уже со стороны и все хуже. Обстановка меняется, и вот он уже возвращается в свое тело, но оно уже не его, а какого-то старика, сидящего в больничной ванне. Но это его тело! Он - старик! Ученик, похолодев, осматривал себя. Руки его аккуратно, словно обращаясь с любимой женщиной, счищали кал, который полз из свища на правом боку. Свои запахи не бывают неприятны, и только по лицу юноши, мывшегося  в ванной напротив, Ученик решил, что запах - непереносимый.
У юноши был вырезан аппендицит. Швы ему уже сняли, и он радовался своему загорелому телу с белой полосой на бедрах, и многому, ах, многому радуешься в эти годы! Только старик, так бережно счищающий ползущую мерзость, раздражал его. Но что делать - больница!
как хотелось Ученику встать сейчас, вернув себе тело, которое было гораздо мощнее, чем у этого аппендицитника, и даже не меряться силами, а просто с достоинство выйти отсюда. Выйти отсюда…
"Но что же со мной? Чем я болен?" - И тут же он потерял себя, потерял свои мысли, свои заботы, наполняясь мыслями и заботами того, в ком теперь страдала его душа.
 Когда старик покончил со своим мрачным туалетом, то захотел встать. Это оказалось очень непросто.
- Молодой человек, вы не поможете мне вылезти? - обратился он с униженной улыбкой к юноше, вытиравшему спину.
- Сейчас оботрусь, сестру позову, - ответил тот, тряся кудрями, освобождая уши от воды.
Старик отчетливо ощутил на лице теплый плевок, но нет, это был не плевок, - вода из юношеских волос летела в него.
Руки старика дрожали. он вцепился ими в пожелтевшую эмаль на краю ванны. Невозможное усилие сделало его лицо несчастным. Вставая, он поскользнулся и упал, ударившись виском о железную рукоять каталки, на которой его сюда привезли.
- Раковый упал! - крикнул юноша в коридор.
… Обретя свою оболочку, ученик ощупал себя. учитель молча смотрел ему в глаза. ученик снова стал отдаляться от своего тела и увидел перед собой девчонку, скрючившуюся на грязном матрасе. Не рассмотрев ее, он уже понял, что она - это он. Ей было больно, и Ученик, не потеряв еще себя, понял, что ее только что сделали женщиной.
- Ну, как, Алена? - спросил кто-то над головой, дыхнув водкой, плохими зубами и табаком.
- Зачем? Зачем? - только спросила Лена и снова заплакала. Она была пьяна и очень жалка на большой ржавой кровати в маленькой комнате, свет в которую бил из квадратного окна без рамы. А в окне было только небо. Синее небо.
- Оставь ее! У меня так же было, - хрипло сказала женщина, сидевшая на табурете в одном почему-то лифе.
Лена оперлась на локти, поднялась и огляделась. Совсем еще мальчики сидели на полу, прислонившись к стене. Они курили, судорожно затягиваясь, и часто передавали папиросу друг другу.
- Больно, - пожаловалась Лена и огляделась, словно искала сочувствия.
- Все проходит, - произнес один с женской прической, надевая трусы. он стоял у кровати и весело смотрел на Лену.
- Зачем же? Зачем? - повторяя, поднялась Лена с кровати и с трудом подошла к окну.
- Не болтай! - буркнул бритый наголо, и все засмеялись злым, пьяным смехом.
Окно было на уровне живота и выходило на крышу. А на крыше были перила, но на достаточном расстоянии от поверхности. Лена перевесилась в окно, подтянулась на руках и покатилась по ребристой жести.
- Сука! - услышала она, соскальзывая с крыши.

ОНА ТЕБЕ НУЖНА!
Учитель на удивление быстро потащил его за собой.
- Я не успеваю смотреть! - пожаловался Ученик, но его не слушали.
- Здесь неплохо? - огляделся Учитель.
- Да, - согласился Ученик, рассматривая картины, а когда обернулся, Учителя уже не было.
В углу стояла мраморная скульптура. Ученик подошел к ней. Рядом со служебным столиком стоял телефон. И зазвонил. Он снял трубку. Голос Учителя заговорил с ним. Когда Учитель закончил, Ученик любезно с ним попрощался, хотя забыл вдруг все, что слышал, и положив трубку, увидел в другом конце зала вытаращенные глаза Учителя, - тот очень смешно это делал, а сам стоял около другого аппарата.
Они снова пошли вдоль стен. Поднялись на галерею. Тут Ученик обнаружил, что он снова один. Шаги его стреляли в потолок. Внезапно он различил Учителя. Тот шел, не замечая его, обнаженный. Фигура его была прекрасней мраморных тел, застывших на галерее. Равная по совершенству, она была живая!
Учитель подходил к скульптурам и нежно целовал их, как очень дорогих ему людей. Никого из посетителей не удивлял обнаженный учитель, настолько это было естественно и просто среди каменных тел, в молчании смотревших на публику.
Учителя закрыли от глаз Ученика колонны. Он пронесся по галерее, но Учителя нигде уже не было видно. по лестнице он спустился вниз, надеясь там найти Учителя. Но лестницу вдруг запрудили люди, и в таком количестве, что не видно было ступенек. Ему было не пройти, и он пристроился в хвост толпы, идущей вниз. но это почти несуществующее движение привело Ученика в раздражение. "Я - это я!" - взбесила его мысль, и, отступив немного назад, он с разбегу врезался в массу людей, которая рассеклась от его толчков, а он, не понимая, почему не падает, топча кого-то, рвался вперед. С разгону вылетел на лестничную площадку, перевесился через перила и увидел, что лестница бесконечно тянется и вниз, и вверх.
Ученик стал носиться от площадки к площадке, но понял, что все это не то - ему надо было искать другой путь. Бегущие вниз восторженно визжали, что еще масса этажей находится под землей, а с пыхтением ползшие наверх, воздевали глаза и натужно хрипели, что лучшие этажи скрыты над облаками.
Ученика больно толкнули в спину. Он полетел на скользкий кафель, в ноги толпе. Раздавленный, отполз в сторону и очутился в полутемном зале, где сидело много народу. Увидел телефон, стоявший на неприметном столике. набрав номер, он сел на пол. прислонился к стене.
- Видишь ли, там есть тропа. Иногда тебе будет казаться, что она когтями процарапывает себе путь в скалах, иногда, что она студнем колышется на болоте. не важно. Главное, она тебе нужна! - сказал Учитель.

ВОЗВРАЩЕНИЕ
Положив трубку, Ученик увидел, что стоит перед окнами Учителя, и, недолго думая, взобрался на карниз. Окно оказалось незапертым. Он раздвинул рамы и спрыгнул на пол. Уличного света хватало, чтобы узнать знакомые контуры, а потаращив глаза, Ученик стал различать предметы. Да здесь ничего и не изменилось! Все так, как было до прихода комиссии по распределению имущества. А потом все исчезло, и никто не знал, куда? Две картины, просто так, без рам, прибили гвоздями к стене, как распяли. Ученик видел это, а не мог ничего сделать. Словно во сне.
Он пришел за тем, чтобы взять что-нибудь себе из этой комнаты. а что? снял со шкафа одну из коробок. Учитель хранит их очень много. У него просто стоят не распакованные картонные коробки от самого переезда, будто он ждет, что уедет куда-то.
Ученик нашел в коробке ботинки. Новые. Не ношенные. Ну да! У Учителя больные ноги. Он и не может носить такие узконосые лодки. Предлагал их Ученику, но для того они оказались не модны. Тряпки были еще в коробке. Ученик поставил ее на место.
А вот эта? Она поменьше. Ученик распаковал коробку. Там чистая бумага и рисунки, и плоская коробка из-под конфет. Учитель готов был собрать все, на чем были хоть какие-то картинки! Ученик раскрыл ее и увидел на дне два леденца, завернутые в целлофан. Для какой-нибудь собаки оставил их Учитель, да и забыл про них.
Ученик стал перебирать рисунки. Они были или только начатыми или зачеркнутыми. Да, это детские рисунки! А вот карандашом нарисован Учитель в детстве. Он играет на скрипке. У него грустное лицо и бант в горошек.
Что же взять? Книги? Сколько их! Ученик ходил вдоль полок, но не знал, какую выудить книгу. Подошел к столу. Здесь тоже все нетронуто. И все помнит Учителя. Но вот кипа бумаг. Да это же ТЕ рисунки! А старуха Грудихина говорила, что нашла их на крючке в туалете, и все это узнали и сразу забыли. Ученик склонил голову и прижал бумагу к лицу и груди. Сел в кресло Учителя.

МОЖЕТ БЫТЬ, ТЫ БУДЕШЬ?
Ветер вонзал капли дождя в лицо и закручивал локоны, а Ученик летел ему навстречу и, как чайка, резко снизившись к воде, опускал в холодную воду руки. Долетев до набережной, он посидел на парапете, поболтал ногами и снова поднялся в воздух. Птицы удивленно смотрели на него, но не пугались. Набирая высоту, он долетел до собора. Оттолкнулся от купола. Полетел к площади, где на высокой колонне железный ангел придерживает левой рукой крест. Ангел, замерев, молчал, словно выискивал что-то в окнах дворца, навсегда устремив туда свои глаза. Ученик посидел у ног ангела, потом долетел до проспекта, спустился вниз и пошел, заглядывая в лица прохожим. Он долго ходил так, провожая людей до дома, а потом сел у какого-то подъезда. Люди шли через него, а он говорил, уставясь в пропасть мокрого асфальта, который на всю глубину свою был пронзен расплывшимися отражениями светорекламы.
- Здравствуй! Я пришел к Тебе, таким как есть. Не смотри смущенно-испуганно. Я сам смущен. И ничего не попрошу. Я только постою перед Тобой на коленях. И слезы… Я научился плакать. Что? Ты не видишь слез? А Тебе хочется их увидеть? Не плачь. Я скоро уйду. Я ненадолго. Только Ты прости за то, что Тебя нет. Но, может быть, Ты будешь?

© Петр Кожевников. 1976