Солнце ходит по росе,
Кони пьют восход.
День сойдет во всей красе
На зерцало вод.
И умытая трава
Вместе с ребятней
Побежит играть в слова
На песок морской…
На этом месте стишок вероломно обрывался. Забыл. Мы его учили еще в начальной школе.
Почему он мне вообще вспомнился?
Я лежал на спальном мешке, просто передыхая. Спать не собирался, да и заснуть бы все равно не смог.
Я мечтал о смерти.
Если ты скажешь, что никогда не думал о ней так, как я сейчас, ты врешь.
Все думают.
И я думал этой ночью о том, как хорошо и легко было бы просто умереть.
Чтобы не чувствовать усталости, не понимать, что выхода у нас просто нет и быть не может. И чтобы не сожалеть о том, что сделал и что еще сделаю.
Вернее, сожалеть-то можно, есть такая форма лицемерного сожаления о содеянном якобы против воли. Только для этого хорошо бы окаменеть полностью, а не какими-то частями души.
Знаешь, почему писатели так любят начинать романы с описаний природы?
«Утро было туманное и нежное. Цветы поднимали свои мокрые от росы головки. Несмелая птичья трель...» Или наоборот: «Осень грязная, и небо все время ревет…».
Знаешь, отчего они так? Знаешь?
Оттого, что только когда мы смотрим, как дышат в солнечный день листья, целуются бабочки или носятся, размахивая лохматыми ушами, собаки, у нас в головах что-то щелкает, и мы начинаем осознавать, думать и чувствовать одновременно.
Большинство, наверное, принимает этот процесс за вдохновение. Это – еще не оно, это просто включились разом самосознание и чувства, а обалдевшие от изумления мозги начали происходящее осмысливать.
В такой момент ощущаешь себя богом. Тебе кажется, что никто не видел раньше эти травинки, не смятые почему-то ботинками или спальным мешком, все еще живые и такие наивные. Кругом – война, а у тебя под самым носом – травинки… Словно бы ты их сам только что создал. Дурак.
А еще очень четко понимаешь вдруг, что где-то рядом есть люди, для которых твоя война – чужая. Они брезгливо сморщатся, столкнувшись на улице с солдатом в несвежей форме, и, приглашенные на чинные корпоративные похороны, подальше обойдут заросшую могилу с «армейским крестом».
Твой мир будет для них враждебным и непонятным до тех пор, пока сами они, так или иначе, не споткнутся о те же камни, что и ты, не пойдут под пули, напалм или светочастотные лучи. Какая разница, какое у нас оружие? Война – это всегда война.
А самое смешное, что мы своими смертями уравновешиваем и чаши их весов тоже. Только они все равно нас не вспомнят. Пока ты не на войне – для тебя эта война чужая.
И поэтому войны будут следовать за войнами. Как искупление. Потому что неосознание – это то, почему бывает война.
Не понял?
Не осознавая – мы живем только наполовину. И ум, и чувства умеют обманывать. И мы будем воспринимать сделанное нами как приятное и разумное. Будем жить, любить, набивать брюхо…
А дух уснет. Но даже сквозь сон он станет посылать нам знаки того, что мы творим что-то ужасное, неправильное в самой своей сути.
Голос духа – слабый, временами неслышный, легко залить одурманивающими напитками и заглушить повседневными делами. И начать снимать фильмы про апокалипсис, изобретать защитные системы, вешать новые и новые замки, видеть военную угрозу в каждом шевелении соседа. Оттого, что подсознание наше все это время в ужасе ждет инспекции дремлющего до поры духа. Ждет наказания, понимая, что только мыслями и чувствами жить нельзя, иначе мы просто превратимся в животных.
И наказание последует нам от нас же самих.
И потому ты тоже когда-то окажешься на войне, наказывая самого себя за неумение осознавать через чужую боль и чужой опыт. Пусть даже это будет всего лишь война внутри тебя самого.
А ты знаешь, как это? Думать и чувствовать сразу?
В обычное время внутри нас все очень полярно – мы или психуем, или подсчитываем, занимаемся сексом или делим и умножаем.
Побеждает то одно, то другое. Нам трудно свести в одно даже мысли и чувства.
А ведь есть еще дух. Второе лезвие клинка. До него не достучишься иначе, чем через рубеж души – ее тени и ее страхи.
Так душа не пускает ум к духу.
Между умом и духом – темные земли нашей чувственности. Танати Матум. Тупая грань трехгранного клинка. Вернее – та грань, которая должна быть тупой. Мы – не эйниты, наши чувства еще как ранят.
Я искал в сети, но не нашел клинка, подобного тому, какой оставил мне Абио. У наших «трехгранников» – все грани острые…
– Капитан, вы не спите?
Гарман вошел с разрешения дежурного, но увидев, что я лежу, застыл.
– Не сплю. Что у тебя?
– Да мелочь, вроде. Посты сейчас обходил – боец задремал. Смотрит на меня, глаза открыты, а сам – спит. А окликнул когда – он начал уверять, что не спал. Говорит, словно морок какой-то.
– Морок? – я приподнялся.
И тут же, стряхнув с себя задумчивость, ощутил этот самый морок: словно бы облако распыленного в воздухе сна медленно накрывало нас сверху. Тяжелое, подавляющее волю, облако.
Я на автомате противопоставил этому странному ощущению свою волю и тут же почувствовал, как у морока выросли зубы. Темнота сгустилась.
Гарман, вскрикнув, схватился за грудь и начал оседать на пол. Это потому, что он так близко ко мне?
Я и сам не понял, как у меня это вышло. Сначала пытался сопротивляться все возрастающему давлению, но, увидев, как падает Гарман, рефлекторно раскрылся. Как бы предлагая себя самого. «Брось этого, бери меня. Я не сопротивляюсь». Воли я не утратил. Просто мне стало себя не жалко. И… я не боялся. Был уверен – ничто извне не может погасить мой внутренний свет. Напротив. Я сам был ловушкой. Белой тенью против тени темной. Только осознание белого. Без сопротивления и агрессии.
Миг – и тень накрыла меня.
Но я ее даже не ощутил. Она растаяла, не коснувшись. И сердце мое даже не стукнуло, хотя я не сразу выплыл из какого-то вестибулярного неравновесия в текущее понятие о мире.
Гарман сидел на земле, держась за левую часть груди.
– Что это было, капитан?
– Устали мы все, – сказал я спокойно. – Сколько же можно.
– А я подумал…
– Подумал – и молчи, не пугай никого без необходимости. Пока я живой – справимся и с этим. Понял?
Он автоматически кивнул.
– Ну, вот и хорошо. Разведчиков ко мне. Боюсь, наши «друзья» не собираются спать этой ночью.
«Друзья» и не собирались. Выйдя из палатки, я ощутил еще одну попытку психического «давления», справился с которой точно так же – «раскрыл» на себя. Похоже, мое самоощущение оказалось для нападающего совершенно несъедобным. Он «подавился» и отошел.
Разведчики передали, что фермеры засуетились. Может, они и до того суетились, но наши не замечали.
Пришлось будить бойцов. А поспать бы не мешало всем. День прошел в налетах на повстанцев и их попытках хоть как-то наладить оборону. Пойти на сближение с лордом Михалом мы им не дали. Я полагал: чем дольше мы будем держать фермеров в долине, тем лучше – для столицы.
Неужели ночью фермеры решили-таки двигаться в сторону горла?
Ополчение лорда Михала, по моим расчетам, проявится к утру, если не раньше.
Хотел бы дать бойцам отдохнуть еще пару часов, но у повстанцев – свои планы.
Что ж, похоже, этой ночью все и решится.
Неужели это был с предварительным визитом лорд Михал? И что с Абио?
Я ожидал других попыток психической атаки, но враг затаился.
Есть такая штука – последний рубеж. Это – когда отступать больше некуда.
Бывают и такие рубежи, когда отступать есть куда, но нельзя.
Перед нами лежала обширная долина, а мы двигались в самое стратегически неудобное место. Чтобы не допустить слияния изрядно потрепанного ополчения повстанцев со свежими силами лорда Михала. А еще лучше – занять такую позицию, чтобы дорезать уже изрядно общипанных фермеров. Чтобы нечему было сливаться, и возня с ранеными и убитыми отняла бы у второй группы повстанцев время.
Выиграть это сражение мы не могли, устали. Преимущество имели только в быстроте передвижения. Оставалось растягивать схватку. Я надеялся, что время работает на нас.
Вообще, это вышло смешно. Повстанцы спешили на сближение со своими, а выкатились прямо на нас. На готовое, так сказать, пристрелянное место.
Они надеялись, видно, что затея с «мороком» удалась, и мы мирно спим сейчас где-то в горах. А может, по нашему бывшему лагерю уже бегают люди с длинными ножиками.
Да, нам-то было смешно, а вот фермеры почему-то не обрадовались. Забегали, окапываться начали. Узнали, что ли? Ну эпитэ а матэ, какие глазастые. Примелькались мы тут...
– Разведчики, капитан, – прошептал над ухом дежурный.
– Зови сюда, – обернулся я.
Ждать не пришлось. Оба, черные от копоти, стояли почти у меня за спиной. Молодцы, тихо подошли.
– Что там? – спросил я, уже догадываясь, какой получу ответ.
– Лорд Михал на подходе. Четверть часа, не больше. Двигаются очень быстро. Растянулись. Но головные части мы вот-вот увидим.
Неужели не успеваем?
Попасть между двух огней мне совсем не улыбалось. Но и отходить – куда? Отступить к Дагале – значит просто пропустить фермеров на выход. Дальше в горло? Там – выжженная нами же земля. Не то что шлюпку – бойца не спрячешь. Если фермеры пройдут между холмами, за которым мы укрылись – то путь из долины свободен. Все.
Можно занять оборону с другой стороны горла, но там равнина. Достанется и Бриште, и, возможно, соседней Лльеле.
Я надеялся до прихода лорда Михала распугать первую половину фермеров, развернуться и занять чуть более выгодную позицию, где мы сможем какое-то время обороняться. Сейчас обороняться было почти невозможно – слева одни фермеры, справа скоро нагрянут другие. Пути вперед или назад есть, но это – бегство.
И все-таки нужно отходить, пока ловушка не захлопнулась. Однако я медлил.
– Что будем делать, капитан?
Это Гарман. Больше у меня и спросить теперь некому. Келли, Рос, Влана – все по разным причинам сейчас не рядом (раненых мы спрятали в горах).
Я наблюдал за фермерами. Те оживились. У них тоже были разведчики. Поначалу они на нашу стрельбу отвечали вяло, окапываясь и прячась за силовыми щитами. А теперь обрадовались и начали потихоньку обходить нас, чтобы зажать в холмах.
– Дерен где?
– Здесь, капитан.
– Готовьтесь отводить шлюпки назад, через горло. К Бриште. Не вздумайте подниматься. Брюхом к земле. В воздухе они вас теплыми возьмут. У лорда Михала есть полиспектральные лазеры.
Дерен кивнул.
– Нужно решить, кто останется и будет прикрывать отход. Шлюпок мы потеряли много, и взять всех они все равно не в состоянии. Поиграем тут в прятки, пока фермеры не поймут, что шлюпки ушли. Сколько вам надо, Дерен?
– Если по одному, между вон теми холмами, брюхом, то интервал будет секунд шестьдесят. Сорок минут, капитан.
Голова у Дерена холодная. Сорок, значит, сорок.
– Я остаюсь. Кто со мной?
– Ка…
– Гарман, заткнись, ты в другом месте нужен. Остаешься за меня, ищешь место где встать, чтобы не дать им пройти на Бриште. Керби, какого Хэда?
– Из моих – семьдесят разведчики. Надо же вам будет потом как-то выбираться?
– Хорошо. Но вы – не командуете. Оставьте кого-то вместо себя.
Бойцы зашевелились. Информация быстро передавалась от одной группы к другой.
Дерен отошел к пилотам. Ему задача была ясна.
Со мной по моим расчетам должно было остаться человек двести. Придется выбирать мне.
Подошел Дейс.
– Капитан, мы потеряли две шлюпки, мы остаемся. И «штрафники» с нами. Они сказали – они вам верят.
Ну и молодняк у меня растет. Охренеть. Это было даже больше, чем нужно. Несколько десятков самых не обстрелянных я завернул, объяснив им, что опыта у них маловато.
Я видел, что бойцы именно верят, что мы остаемся не умирать, а как-то вывернемся. Штрафники, наверное, надеются, что эта история спишет с них судимость. Молодняк тянет на подвиги… Что я делаю, Беспамятные боги?
Первая шлюпка пошла, и нам нужно было изображать активность. Мы сняли со шлюпок несколько светочастотных установок и изображали. Фермеры тоже изображали, облизываясь и поджидая товарищей.
Седьмая шлюпка, двенадцатая…
Я до сих пор так и не понял, на что, собственно, надеюсь. Уверенность, что мы выберемся, была железобетонная и нелепая. Если верить разведчикам, до подхода ополчения лорда Михала оставались считанные минуты. По логике, нужно разворачивать снятые со шлюпок установки и быть готовыми открыть огонь. Но я медлил.
Двадцать четвертая…
– Надо хотя бы одну переориентировать, – услышал я шепот лежащего рядом бойца.
– Капитан знает, что делает, – ответили ему за меня.
Боги, если бы я знал!
Чувство надвигающейся опасности гнуло мою голову к земле, и я прижал к губам браслет. Помехи-то какие. А если меня уже и на двадцать метров не слышно?
– Окапывайтесь, ребята! Зарывайтесь в землю! Передавайте по цепочке!
Зачем я это делаю?
Но я привстал, чтобы проверить, услышали ли приказ.
Почти над головой вспух огненный шар. Тако дернул меня к земле. Малые импульсные разряды беспорядочно метались между холмами, по небу пробегали сполохи светочастотных лазеров. Пока – только с одной стороны, слева от нас. Но вот и справа посветлела кромка неба.
– Всем лежать! Вжаться в землю!
Но услышали меня не многие. Я приподнялся.
– Стрелять бросай, идиот! В землю! Прижаться к земле!
Небо задрожало. Я замер, глядя на взрезающий его мутное тело черный веер. Первый раз видел это так близко.
Но тут что-то толкнуло меня в спину, и больше я уже не видел ничего. Только секунду спустя понял, что сверху лежит Тако: он сбил меня и придавил к земле. Но стоило мне осознать это, как по лицу потекло что-то теплое.
– Тако, – прошептал я. – Тако?
Он не отвечал. Я начал выбираться из-под него. Дело пошло на удивление легко. Грантс словно бы сам сползал с меня на землю... Я приподнялся. Он… По частям, что ли?
Тело грантса лежало на траве аккуратными, почти не кровоточащими полосами. Только по моему лицу ползли какие-то случайные капли. Тако…
Я оглянулся. Небо развлекалось. Какой фейерверк.
Те из бойцов, кто не сумел как следует закопаться в землю, лежали такими же кровавыми кучами. В красноватом свете взбесившегося неба это было очень хорошо видно.
Однако и у повстанцев происходило что-то не ладное. Наши давние враги суетились в явном замешательстве, новые не спешили равнять нас с землей. Похоже, у них между собой открылись недовыясненные вопросы.
– Ребята, отходим потихоньку, – прошептал я.
Браслет даже не мигнул. Ближняя связь тоже сдохла. Пришлось поднимать бойцов, что называется, своим примером, а кого-то и за шиворот.
– Отходим, ребята, – шептал я.
Фермеры, того и гляди, могли прекратить свои разборки и переключиться на нас. Шлюпки ушли. Нам теперь тоже можно отойти, если успеем.
Что же происходит??
Отходили мы по выжженной земле. Если бы фермеры бросились нас догонять, у них получилось бы.
Но они не бросились.
Я не понимал, почему ополчение лорда Михала открыло огонь поверх наших голов. Нас зацепило символически. Неужели Абио смог натворить столько дел в одиночку?
Тем не менее, мы уходили, и погони не наблюдалось, хоть и были мы – как на ладони.