ДЕВОЧКА ИЗ ПРОВИНЦИИ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ, НО КОТОРАЯ СЛУЧИЛАСЬ РАНЬШЕ ЧАСТИ ПЕРВОЙ, ПОЭТОМУ С НЕЁ И НАЧИНАЕТСЯ ПОВЕСТЬ
«Шарик», вальсы Штрауса и арбуз на второе
Я не могла смириться с тем, что Москва мною не покорена. Мне стыдно было встречать бывших одноклассников, которые стали студентами: кто вузов, кто техникумов, кто профессиональных училищ. Все устремились получать профессии. Только я одна оказалась «за бортом». Никак по-иному я и не рассматривала свою «неудельность».
Из дневника:
«29 августа 1972 г. Школьникам завтра в школу. Если бы я была школьницей, это был бы мой самый счастливый день. Первые встречи с одноклассниками – самые лучшие, самые радостные. Но нет, завтра не наш день… Четверо из нас будут учиться в вузах… Я не жалею, что не попала в четвёрку счастливых. Я обязательно поступлю в МГУ, я буду журналисткой».
Как ни странно, я не чувствовала себя потерпевшей крах. Жила с таким чувством, что шагнула на одну ступеньку выше всех своих одноклассников, но надо отдохнуть и разобраться. И особенно была нацелена вновь поехать в Москву, чтобы там работать где-нибудь на стройке и учиться на подготовительных курсах теперь уже весь год. Сама я подготовиться не смогла бы. Наша школа не нацеливала своих учеников на звезду Московского университета.
Дома обстановка мне не нравилась. Родители жили очень недружно. Все их «разборки» я воспринимала очень остро. К тому же мне нужна уже была самостоятельность. Я должна была уехать из дома. Ещё докучали пересуды за спиной о том, что «звезда шестой школы» провалилась на экзаменах. Получается, что её тут ни за что превозносили, портреты вешали на доску почёта неправильно и т. д. и т. п.
Мама была на моей стороне. Она понимала, что дома я не смогу осуществить задуманное. Отец же был против всех моих поездок. Тем более в Москву. У нас не было не то что родственников там, а даже знакомого человечка, у которого можно было бы, если что, заночевать. Отец был строг и грозился взяться за ремень, если я поеду. Но я пошла и купила билет на поезд. Кажется, был уже сентябрь. Чтобы оправдать свои действия, я ему сказала, что вызова из университета не пришло, значит, надо ехать за документами. Моя логика была железной. Отцу было нечего сказать. И он со мной согласился.
Из дневника.
«7 сентября. И, тем не менее, я еду в Москву. Сомнения раздирают меня. Но… утро вечера мудренее».
В тот день, когда мне надо ехать, почтой пришли документы из университета. Папа об этом не узнал. Мы с мамой ему не сказали. Теперь я понимаю, что это был знак, посланный мне свыше. Но если бы я тогда замечала эти знаки, если бы следовала им. Так ничего и не поняв, я храбро отправилась брать вторым приступом столицу. Теперь, когда у меня самой двое детей, я часто размышляла о маминой смелости. Как это она могла меня так легко отпустить в никуда? И всегда объяснения у меня только одни. Она не представляла попросту, что такое Москва и свято верила в меня, в то, что я не наделаю глупостей. Мать своё дитя хорошо чувствует и знает.
В Москву из Воронежа после пересадки я ехала днём. Это должно было иметь такие последствия, как ночёвка в Москве на вокзале. Но я была столь наивна и бесстрашна, что думала только одну ночь провести на вокзале, а уже следующей я должна была мирно и счастливо посапывать в собственной кровати какого-нибудь заводского общежития. Наверное, то, что в университете мне сразу же по приезде дали общежитие, когда я приехала поступать, сформировало у меня такое представление, что в Москве всё для меня будет делаться быстро, легко и красиво.
Но сложилось всё совершенно невероятным для меня образом. Это моё счастье, что я ехала в Москву днём, а не ночью. Где-то в Рязани, уже почти на исходе моего пути, рядом со мной на полку присела девчонка, худая, рыжая и бедовая. Это было не купе, а плацкарта, поэтому буду называть свой отсек пространством. Так в это пространство вторглась моя спасительная соломинка – Наденька, рязанская девчушка, ехавшая пытать своё счастье в лимитской жизни.
Кто не знает, что такое лимит? Это в советское время каждому молодому человеку, живущему за пределами столицы, давался шанс покорения Москвы. Раньше в столицу ни под каким видом просто так попасть на жительство было нельзя. Квартиры тогда не покупались и не продавались, а обменивались. Можно было, лавируя на грани закона, проворачивать почти всё. Но не каждый отваживался на такие операции. Поэтому для меня, как и для всех советских простых граждан, было всего три законных правила, по которым можно было стать москвичкой. Но они для меня были неприемлемы, потому что я на эти правила просто не тянула.
Первое правило было такое: если у меня были бы в Москве родители, то я не могла к ним прописаться, надо было, чтобы наоборот. Если бы я была престарелой мамой, то мой ребёнок мог бы меня к себе забрать на жительство в столицу.
Второе правило было такое: если бы я имела хорошую профессию и была очень нужным и редким специалистом, то меня могли бы пригласить на работу, скажем, в министерство.
Третье правило могло бы подойти, но я не имела тогда таких планов. Это замужество за женихом-москвичом.
Мне светил только один-единственный шанс, предоставляемый «заботливо» нашей родной партией, попасть в Москву в качестве рабсилы: на стройку, в психбольницу, в прачечную, на заводы и фабрики. Профессий много, но все они такие, на которые москвичи идти не хотели в силу своего более «высокого» предназначения и лени. На эти профессии заботливая партия отпускала лимит – некоторое количество мест для иногородних.
Что тут особенного? Актриса Любовь Палехина жила год в дворницком закутке и мела тротуары, и какая актриса получилась! Также и многие-многие другие талантливые страдальцы прошли это треклятое лимитчество. «Комсомолка» – любимая газета миллионов советских юношей и девушек расписывала такие истории со счастливым концом. И мне, начитавшейся их до дури, совсем было не страшно отправляться в никуда.
Это на моё счастье мне прислал Господь бедовую рыженькую Надюшку. Что там езды от Рязани до Москвы? Часа четыре тогда было или и того меньше. Но за это время мы сумели сдружиться – не-разлей-вода! Когда Надя узнала, что я еду просто так, наобум, она мне сказала, что вряд ли у меня что сложится так быстро. Я думаю, что и сложилось бы. Я же не имела никакого представления, как искать работу и где. Куда зашла бы, там и остановилась. Я теперь знаю, что то, что бывает первым, посылается Богом. А когда начинаешь перебирать, то тут уже иные силы вмешиваются.
– А ты хоть к кому едешь? – спросила меня Надя.
– Ни к кому, у нас нет знакомых в Москве.
– И где же ты будешь? – не унималась девочка.
– Не знаю. А ты куда едешь? – задала я свой вопрос.
– У меня там подруга из нашей деревни, Валька, уже работает, живёт в общежитии. У неё пока буду, – гордо ответила моя попутчица.
И как утопающий хватается за соломинку, так и я цепляюсь за эту рыженькую девочку.
– А можно и мне с вами? – просто говорю я.
Надежда даже опешила. Она не ожидала от меня такой наглой прямоты.
– Я не знаю, я не хозяйка… – растерянно тянет она.
Но мне-то другое ничто не светит! У меня другого выхода совсем нет, и я предлагаю:
– Хоть можно я с тобой туда поеду, а вдруг не откажутся и меня принять.
Сто раз сожалея о своей разговорчивости, Надя соглашается.
– Только не обижайся, если откажут.
– Не обижусь, – соглашаюсь я.
Поскольку я ехала в надежде «одним махом всех убивахом», то и соответственно взяла с собой в дорогу все свои пожитки для полноценной жизни и работы в столице. Они умещались в небольшой чемодан из мягкого кожзаменителя на молнии, в обычный целлофановый пакет с ручками и в малюсенькую, почти кукольную, чёрную сумочку с ремешком через плечо. Треть чемодана занимали книги, отчего он был тяжеленным и малоподъёмным. Две юбки, одно платье, какие-то мелкие вещички и пальтишко из болоньи на все случаи жизни. В огромном кармане, который был у чемодана сбоку, лежали две грампластинки: «Вальсы» Штрауса и «Первый концерт» Чайковского. Там же и мой дневник себе пристанище нашел. В пакете были предметы гигиены и остатки еды. В сумочке лежали мои хотя и невеликие, но все, деньги, документы, паспорт.
Нет, нет, всё было культурно. Меня не ограбили, паспорт я не теряла, деньги тратила с умом. Не зря моя мама в меня верила и была за меня спокойна: ни в какие неприятные истории тогда я не попала. А ведь запросто могла бы попасть.
Мы с Надей отправились в Кожухово, в старое-престарое деревянное здание, готовое вот-вот развалиться от ветхости и перенаселённости. Это было общежитие Первого ГПЗ – Государственного подшипникового завода, который все называли «Шариком», потому что делали на нём в основном шарикоподшипники. Кажется, это был одноэтажный барак. На кухне, не выключаясь, горел газ – там всегда сушилось бельё. Там было всего-то две или три комнаты. По деревянным скрипучим ступенькам мы вошли в это строение, постучали в нужную дверь. Выскочила такая же рыженькая, словно Надина сестра, девчонка, но чуть старше. Она тоже была очень живая и бедовая. Потому, что на нас обрушился целый поток «радостного» мата. Это примерно так звучало (вместо «трам-там» вставьте любое слово из ненормативной лексики – всё равно будет впечатляюще):
– А, Надька, трам-там, приехала?!
– Да, Валька, трам-там, приехала.
– А, Надька, трам-там, это что с тобой за трам-там?
– Да, трам-там, прицепилась в поезде, трам-там. Ей, трам-там, ехать некуда…
– И ты, трам-там, её ко мне притащила, трам-там?
Я раньше слышала всякую лексику, и ненормативную тоже. Но чтобы две юные симпатичные особы так изощрённо эту лексику использовали – это меня ввело в некоторый ступор. И уже я не знала, что лучше: ночь на вокзале или здесь, в общежитии. Но девчонки оказались душевными и сердобольными.
– Заходи, трам-там, – сказала мне Валя. – Куда же ты, на ночь глядя, поедешь? Поспите сегодня вместе с Надькой на Нинкиной койке, она в третью смену.
Это такое счастье, что тогда мы были миниатюрными, иначе, как бы мы втроём поместились на обычной полуторной кровати с панцирной сеткой. Мы с Надей легли «валетом», притулившись к стене, а Нина примостилась с краю. В полночь она тихонько встала, чтобы идти на завод. Так мы и спали по очереди: то на Нининой кровати, то на Валиной, то на Тониной – смотря у кого какая была смена.
Нина как-то сразу прониклась ко мне сочувствием и не стала меня выгонять из общежития. Она даже возила меня по каким-то местам, где можно было бы найти работу. У неё были родственники, и мы с ней к ним заехали в гости. Я смогла увидеть, как красиво живут москвичи. Родственники жили на седьмом этаже, в современной квартире с идеально начищенным паркетом. Мне очень интересно было выглянуть из окна вниз. Ведь до этого с такой высоты я нигде не могла посмотреть на землю. Славная Нина – потому, что сама была из провинции – поняла моё желание, и мы с ней вместе выглянули из окна. Я тогда подумала, что высота – это обязательный атрибут московской жизни. Кто выше – тот и счастливее. Когда у меня будет своя квартира в Москве, то она будет на десятом этаже!
Я не умела искать работу. Мне стыдно было стоять под забором и читать объявления о вакансиях. Девочки советовали поехать то туда, то сюда. И я моталась по столице в поисках места. Везде был примерно один и тот же разговор.
– Девочка, сколько тебе лет?
– Семнадцать.
– Ну, и какую же тебе тут надо работу? Ты же несовершеннолетняя.
– Я хочу поступить на учёбу в университет, мне надо на подкурсы.
– А мы тут при чём?
– Я буду работать, и учиться на курсах.
– И как тебя мама отпустила… Ты хоть знаешь, что там в общежитиях творится? Девочки рожают друг у друга на руках! Какая тебе учёба!? Ехала бы ты домой.
А когда я очень настаивала, что хочу на работу, то мне говорили твёрдое: «Нет!», или предлагали, как на заводе имени Тельмана, таскать неподъёмные бычьи шкуры.
Меня даже познакомили с братом какого-то комсомольского лидера, чтобы этот лидер помог устроиться на АЗЛК – автозавод имени Ленинского комсомола. Но этот брат слишком близко заинтересовался моей судьбой, чего мне от него никак не хотелось принимать. И я, неблагодарная, выскользнула из-под его опеки. Саша, так звали парнишку, даже водил меня в гости к своему брату – комсомольскому лидеру. Жил этот лидер в такой же убогой комнатушке со своей женой. Их не было дома, но Саша сказал, что брат скоро придёт. Стал хозяйничать. В отдельной миске подогрел борщ, разлил его по тарелкам. На второе вместо котлет и картофельного пюре был арбуз. Это никак в мои представления о хорошей жизни не укладывалось. Арбуз на второе я и дома могла съесть. И тогда я подумала, что не так уж красиво живут люди в Москве. У лидера явно, что-то не складывалось. Он так и не появился.
Мы посидели, помолчали и решили идти дальше. Только сейчас, более тридцати лет спустя, у меня возникает мысль, что Саша нарочно всё так организовал, и никакого брата не могло в это время быть. Но тогда и намёком он себя не выдал. Всё было просто и невинно. Он меня проводил до остановки, и мы расстались.
То, что девочки рожали друг у друга на руках, было не совсем правдой. Но семейная жизнь в нашей многонаселённой комнате присутствовала. Здесь был альков: место без окон и воздуха. Там стояла отдельная кровать, вся в кружевах и кисее. По ночам там жила своей семейной жизнью Антонина с мужем-москвичом. Его родители не хотели и на дух невестки-лимитчицы, не признавали её, и даже отселили своего сына к ней. А девочки судачили:
– Что толку, что Тонька за москвичом замужем. Своего угла нет.
Как передать всю ту атмосферу, которая так пленяла меня тогда. Именно в двузначном смысле: и очаровывала, как новый пейзаж, и брала в плен, как среда обитания. Холодный ветер, лужи с отражающимися высокими домами, жёлтые кленовые листья на мокром асфальте, рубиновые кисти рябины на ветках – это пейзаж не степного захолустного Калача, это приметы города. Мне эта картина была мила, поскольку я люблю гулять под дождём. Получив очередной отказ, я бесцельно бродила по улицам, не могла собраться с мыслями. За множеством окон тёплых домов сидели благополучные москвичи и не подозревали, что маленькая девочка из провинции, замёрзшая, голодная и бездомная, проходит под окнами их дома. И проще было не замечать, не предлагать, не знать, на худой конец сказать:
– Ехала бы ты домой, девочка. К маме.
Однажды мне повезло. Кажется, это было возле метро «Новослободская». Да, у меня в записной книжке тех времён есть запись, относящаяся к этому эпизоду.
«М-ва, Весковский пер., 5 (СУ). М. «Новослободская» перейти улицу и по правой стороне».
Пройдя какими-то закоулками, я попала в одно стройуправление, где секретарь начальника Света Прянишникова очень прониклась моей заботой. Она мне дружески предложила переехать к ней в общежитие.
– Год назад я сама была в твоём положении, – сказала она мне. – Хочешь, переезжай, что-нибудь придумаем. Пока можно на моей кровати вдвоём спать.
Это сейчас можно подумать что угодно. А тогда были только чистые и непорочные мысли. Эту добрую девушку я запомнила надолго и имя её и фамилию. Я просто слышала, как она принимала телефонограмму и сказала:
– Приняла Прянишникова.
Но я так и не решилась к ней отправиться. И уверена до сих пор, что Света могла обо мне не очень хорошо подумать. Ведь она мне протянула руку помощи, а я не стала за неё хвататься. Но мне помешали грянувшие обстоятельства.
Это было очень буднично и просто. Валя за вечерним чаем сказала:
– Завтра вы все должны определиться. Не комната, а гостиница какая-то. В пятницу чтобы никого не было.
За один день, я уже поняла, у меня ничего не решилось бы. И я не стала ждать пятницу. Поехала на вокзал и купила билет до Воронежа, где в медучилище училась моя одноклассница Оля Коновалова. Она снимала однокомнатную квартиру, и приглашала меня остановиться у неё. Но уезжать поверженной от девчонок из Кожухова не хотелось. Я придумала, каюсь, небылицу, что встретила в Москве свою одноклассницу, и она меня пригласила к себе на квартиру, которую она, якобы, снимала. Даже дала девочкам телефон этой, якобы, квартиры. Помните, в письме из «Ровесников» меня просили позвонить в редакцию по телефону 290-37-93? Да, каюсь, я дала телефон «Ровесников». Ох, не хотелось мне уезжать поверженной.
Но мой обман тут же я сама и раскрыла нечаянно. Я вызвала по телефону-автомату такси. Когда машина приехала, все девочки вышли меня провожать. Я загрузила в багажник свой, набитый учебниками, чемодан с пластинками в боковом кармане. Села на переднее сиденье, помахала всем рукой:
– Спасибо вам. До свидания, звоните мне! – сказала я им. И тут же, захлопнув дверь, добавила лихо – уже водителю:
– На Павелецкий.
Думаю, что все, кто стоял у машины, тоже это услышали. И всё поняли.
Так закончились мои поиски счастья в столице осенью 1972 года.
Из дневника.
«17 сентября. Москва. Глупая, глупая дура-девчонка! Бросила дом и уехала куда-то. И вправду меня здесь ну, абсолютно, никто не ждал. Просто счастье, что мне встретилась Надя, которая привела меня в это общежитие. Девчонки хорошие здесь, но я одинока… Без маминых писем, …без моих одноклассников мне плохо…
Исходила пол-Москвы и нигде, нигде не получила сочувствия. Все говорят «нет». Боже! Какой формализм. Мне три месяца не хватает до 18 лет, и вот нигде не принимают на работу…
…Теперь страдаю, переживаю. Столько слёз пролила. Но что же делать? Положение безвыходное».